Читать книгу Танец дыма - Ольга Раковецкая - Страница 9

Сижу на подоконнике – это центр зала, отсюда видно всех. Сегодня за свой билет я плачу около тысячи рублей. Я готова ко всему. Болтать ногами не болтаю, но по состоянию близка к этому – мне спокойно.

Смотрю вниз: обалденный пол, весь в мозаике мелкой. Белое и чёрное, среди пустоты виднеются аскетичные кресты. Достаточно положить что-нибудь на этот пол и сфотографировать или уйти – он сам всё сделает, всю модную работу. Такие полы говорят о самодостаточности одного отдельно взятого предмета, неодушевлённого. Он может быть так здорово сделан, что в итоге у него появляется своя жизнь.

Я хотела одно время сделать у себя дома зону с эклектичным полом, разноцветной плиткой, но потом отказалась от этой идеи – заживёт своей жизнью, и что я делать с ним буду? Мой дом, в конце концов, не призван быть сценой, я его не призывала для подобной цели.

В общем, не мозаика, а загляденье! Так я и смотрела вниз добрых десять минут – успела насладиться крестами и пропустить через себя концепцию (идея: иногда нужно говорить себе нет). Дальше: столы и много зелени, даже пальмы есть. Неоновые лампы.

Что с людьми? Актёры подобрались ещё те: сплошные тренды в одном зале. Не важно, идут они им или нет, главное надеты.

Первыми появляются: дама лет тридцати с ребёнком и мужем. Дама маленькая, худенькая, я вижу кости. Длинные нарощенные волосы, большие глаза с глубокими впадинами. Если я сейчас уйду и пройдёт некоторое время, то я смогу вспомнить только её запястья, они выглядывают из всего тела – основной признак её жизни. Малютка садится ко мне спиной, я не вижу ни наряда, ни черт лица, да и она из массовки – не важна. Пока что у неё драмы никакой. Справа садится муж. Высоченный, лысый, голова украшена повязкой кремового цвета, на нём тяжёлая кожаная куртка с шипами, странный платок на петельке укороченных джинсов.

Итак, трое. Слева – она, в середине что-то общее, что сидит ко мне спиной, справа – он.

Запястья, спина, лысина. Много тела, актёры подчёркивают свою принадлежность к человеческому роду. Сделали заказ. Ждут. Он не выходит ни эмоционально, ни физически за пределы экрана. Девочка только дрыгает ногами и порой посматривает на маму, большего она не может сделать. Пока и левая и правая её части являются её серединой, малютка состоит не из себя, потому ей не нужно выражать себя хоть как-то, и хорошо.

Вот женщина с запястьями. Она скучает, с грустью смотрит на других, чьи ноги касаются крестов. Она сравнивает остальных дам с собой, кого-то признает красивой и потому останавливает взгляд дольше обычного, но потом переходит на следующих, и так без остановки. Будто смотрит и пытается найти хоть где-то островок радости. Неужели только у неё так? Вот я вижу, как левая сторона девочки уже задаётся вопросом и переосмысливает свой выбор, и вижу правую, которой всё равно. Она надела свою повязку – и балдеет.

Я стала той девочкой, моя спина ничем не защищена. Да нет, я не права была: тут зарождение огромной драмы. Единственное, что может утешить боль, так это сухие запястья левой её части и любознательные глаза, готовые искать и верить.

Дальше по крестам идёт пара моделей. Он и она. За руки не держатся – понять не могу, вместе они или нет. Девушка очень худая, распущенные волосы закрывают щёки. Она смотрит на всех с некой робостью, тоже как прибита чем-то, – зато он парит. Кожа хранит на себе приятный загар, одет безукоризненно, волосы потрясающие, но лицо тоже странное. Пройдёт время, и я вспомню только – какого (подходящего к залу) цвета было его тело.

Он оставляет свою даму ненадолго, проходит через весь ресторан с гордо поднятой головой. По пути обращает внимание на каждую: когда девушка нравится, поправляет волосы, будто невзначай. Прошёл – ушёл, вернулся – сел. Я балдею от цвета его кожи. Пара явно вышла показать себя и на других посмотреть. Попеременно молодые люди выходили поговорить по телефону, наверное, решали рабочие моменты. Но в общем эта картина выглядела унылой.

В глубине зала спрятались четыре девушки. У одной из них день рождения. Кудри, вспышки, ненормальный хохот и только вино на донышке. Девушки похожи на тех, что танцуют в витринах, зазывая прохожих внутрь клуба. Под столом расположился их крест.

Чувствую на себе чей-то взгляд. И точно, бармен откуда-то смотрит. Низенький, похож на рыбку. Он поглаживает бороду и робко обращается ко мне.

Эх, дорогой, я сегодня никак не могу стать твоим другом. Да, ты правильно чувствуешь, я из твоей команды, но не сегодня. Сегодня я хочу молчать и обдумывать значение крестов в жизни актёров. Не смотри на меня так, получай заказы и делай свою работу. Ты молодец. Сердце защемило – вспомнилось многое, что я оставила где-то. Но я так устала, я хотела в театр и пришла туда. Всё. Вы, гражданин, для меня актёр сегодня.

Вроде отвернулся. Каждый бармен для меня – проводник в глубь себя. С разными открываешь разные двери. Эти люди приводят мне других людей, и вместе мы говорим о жизни.

Рыбка напротив – мне никто и будет никем, я наелась жизни. Извини. Глаза вновь попали под силу пола. Сплошной гипноз.

На днях я зашла в ещё один любимый мной бар под закрытие. Меня бесплатно напоили лимончелло и накормили банановым тортом. Другая стойка: два бармена, четверо официантов, рядом сидит повар, он уже не в кителе. Лет сорок.

Почувствовал моё состояние.

– Как вы?

Я уплетала торт.

– Вкусный, очень, – как ребёнок смотрела на оставшийся кусочек, жалко было доедать.

– Да нет, я в общем.

Я посмотрела прямо ему в глаза.

– Мне грустно. Душой устала, – я тяжело вздохнула и всё же решилась доесть торт.

– Я учился на пантомима. Это моя первая профессия, – он отпил немного воды. – И я как никто знаю, что такое грусть. Вы её знаете, и хорошо. Цените, пребывайте в ней, когда едете в автобусе или сидите дома, но рядом с людьми оставьте её, – повар со знанием дела мотнул головой. И я поверила ему.

– Торт, правда, вкусный? Он успел к вечеру заморозиться.

– Правда. Очень.

Я доела и допила всё. Сидела в любви за стойкой другого места, где мне было тепло. Я даже не знала, как могла отблагодарить эту прекрасную команду за доброту. Наверное, вовремя уйти, а потом ещё раз прийти. А когда же я останусь?

Пантомим грустно поплёлся домой. Да, в автобусе я праздновала свою грусть. Может, я в своей жизни часто смотрела на грустных людей и потому хорошо запомнила состояние и решила перенести его на себя, ведь всё это личное, интровертное, маленькое и беззащитное.

Маленькое слово, что звучит довольно просто: семья. Мне не хватает тепла, и я ищу его там, где люди проще всего идут на контакт, там, где они работают почти постоянно. Вместе легко обсуждать события, произошедшие в мире, праздники, что наступили вдруг…

Потом рождается момент очередного предела. Почему вдруг решаешь всё испортить – потому что не получаешь того, что даёт тебе обыкновенная семья: любовь без условий. Обыкновенная. Привязывая себя к ней, ты не убиваешь себя (ведь и так давно привязан, с рождения), ты отдыхаешь и чувствуешь безопасность.

Как бы мне ни казалось, я не там, где хочу быть.

Порой хочется снять комнату в бутик-отеле на одну ночь и представить себя гостем города. Лечь под огромное тёплое одеяло, включить телевизор на какой-нибудь банальной программе (как это было по вечерам после учёбы в своей семье), заказать в номер кучу вкусной еды и отключить телефон, чтобы никто не знал, где ты. Ты на пороге принятия важного решения, ты пытаешься начать что-то, в конце концов занята поеданием тыквенного супа и просмотром федеральных новостей, ты там, где никто ничего о тебе не знает, и кажется, скоро найдёшь новую семью.

Но ты не бронируешь номер и не смотришь телевизор, продолжаешь вариться в котле своей гадости, так как однажды добавила в него испорченный ингредиент.

Ты звонишь маме. И вы говорите, говорите. А потом ложишься спать, чтобы отдохнуть и немного не думать обо всём, что успело состояться.

Сцена. Актёр не знает, когда выходить. Он смотрит вперёд, где ярко горят софиты, и мнётся, не понимая, что происходит и когда стоит сделать шаг.

Актёр прячется в портьере бархатной, закрывает ей лицо, и он совсем один.

Да простите его.