Читать книгу Записки обывателя. Рассказы - Ольга Реймова - Страница 10

Наша семья во время войны

Оглавление

Наверное, мало осталось людей, кто помнит войну 1941—1945 годов. Скорее всего, моё поколение – последнее, кто родился перед войной и в первые годы войны, помнит это страшное время. Когда началась война, мне было полтора года, когда закончилась война, мне уже было почти шесть.

Я не могу забыть те военные годы, хотя прошло уже семьдесят с лишним лет. Они в моей памяти, и часто всплывают серыми картинками тяжелого детства.

Детей у нас в семье было четверо: Володя, Лариса, Нонна и я. Папа находился на сборах под Владимиром, когда началась война. Папе с мамой всего лишь по 37 лет. Папа на фронте, у мамы на руках четверо детей. Мне было полтора года, Нонне – четыре года, Ларисе 13 лет, Володе – 16 лет. С самого начала войны Володя пошёл работать на военный завод, а за ним и Лариса.

Много лет прошло с тех пор, но я помню это тревожное время, в котором прошло моё детство. Включенный репродуктор всегда, частые сводки с фронтов, ожидание писем от отца, брата, мамино напряжение, её осунувшееся лицо и беспокойство в глазах. Я была маленькая, но помню почти всё, и этот страх, и эти сны, где снилось мне, что я убегаю от фашистов, а они гонятся за мной. Радио было всегда включено, и мы слышали непрерывно сводки с фронтов. А в перерывах были песни. Помню голос Лемешева. Он пел: «Еду, еду, еду к ней, еду к Любушке своей». Почему-то именно так запомнила эту песню (романс Булахова).

Володя – Вилен

17 декабря 2014 года, ему исполнилось бы девяносто лет. А он прожил только восемнадцать лет. Ещё ничего не успел сделать, только успел окончить пехотное училище, выйти в бой и пролить свою кровь за Родину, за Сталина. В бой, в атаку шли с такими словами.

В детстве, мама часто рассказывала, что он был капризным мальчиком, но очень забавным. Утром, когда мама ему готовила на завтрак какао, он стучал в окно и говорил:

 Киска, иди домой, коки пить.

Говорить начал рано.

Как-то ехали они с мамой в поезде. Ему четыре года. С ними в вагоне были красноармейцы, очень весёлые и с ним беседовали.

 Володька, а ты за кого? За царя или за народ?

Он лежал на нижней полке, отвернувшись к стенке.

 Когда народ пришёл к царю хлеба просить, что он им дал? Пулю он им дал. Вот что дал,  отвечает он.

Родилась Лара, ему четыре года. Всё внимание уделялось маленькой девочке. Он ревновал. И потом, когда уже пошёл в школу, всё время маме говорил:

 Я с четырёх лет лишился твоей ласки!

Очень любил стихи Пушкина. Читал самозабвенно. На уроке в школе за эти декламации ребята над ним смеялись. А он им кулак показывал и читал с большим чувством, гордо держа голову:

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадёт Ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

Когда я родилась, ему было уже пятнадцать лет. Мне никак не могли подобрать имя. Он сидел и учил историю и вдруг:

 Мама, а давай назовём её Клеопатра. У неё такой же носик, вздёрнутый.

Меня назвали Ольгой, а он звал меня Оглей.

 Пусть Огля не болеет,  писал он из училища. Скажи ей, вот я приеду и буду её на плечах носить.

Вообще-то по документам его звали Вилен. Имя образовалось в год смерти Владимира Ильича Ленина и в год рождения Володи. Он гордился своим именем. Но дома его звали Вова, Володя.

В письмах подписывался маме: твой сын Вилен.

Любимая песня у него «Раскинулось море широко». У Володи был плохой музыкальный слух, но он любил петь и с таким чувством выводил эту песню, сводя мотив, что мама смеялась, когда он пел.

А потом, когда погиб, и она слышала эту песню, то беззвучно плакала, опустив плечи.

Напрасно старушка ждёт сына домой,

Ей скажут, она зарыдает…

А волны бегут от винта за кормой,

И след их вдали пропадает.

Работая на заводе с начала войны, он был стахановцем. Кто не знает. Было на производстве такое движение, названное в честь передовика производства Стаханова. Стахановец – это ударник труда, перевыполняющий установленные нормы.

За самовольный уход с военного завода, чтобы потерять бронь и пойти воевать, его отдали под трибунал. И маме пришлось писать Калинину, объяснять, почему он так сделал.

Люди многие мечтали иметь бронь, а он от неё отказался. И ушёл добровольцем. Он был патриотом своей Родины.

За такое короткое время, сколько он прожил, пережить ему пришлось много.

Мы помним о тебе, дорогой Вилен  Володя!

Его последняя записка с фронта.

Записка написана на обратной стороне наклейки от консервной банки «Лосось», карандашом. Передана записка с санитарным поездом. Когда она была доставлена, его уже не было в живых.

Здравствуй, мама.

Я жив, здоров, чувствую себя отлично. Сейчас я нахожусь

в 100 км от фронта, недалеко от Киева.

Дня через два буду защищать Родину.

Товарищи мои все бодры и веселы.

Обо мне не беспокойся. Передай привет моей Вере.

Как будет адрес, напишу письмо.

Пока всё.

Целую крепко.

Твой сын Виль Семёнов.

22/Х-43 г.


30 октября 1943 года Виль – Вилен – наш Володя – погиб, в возрасте 18 лет…


Лариса – Лара – Лялька


Из нас четверых Володя был старший. Лариса была младше его на четыре года. Она была девочка с характером и ни в чём не хотела ему уступать, и он обзывал её Ларчастая. Мама с папой звали её Лара, а когда родилась я, то у неё появилось новое имя – Ляля, Лялька, потому что я не могла выговорить имя Лара. Так и пошло: Лялька, Лялька. Ляля очень любила нас с Нонной, заботилась о нас. Когда началась война, ей было 13 лет. Как-то долго она задержалась в школе, мама стала волноваться. Она пришла и сказала, что теперь она не в школе будет учиться, а работать на военном заводе, помогать фронту. Их прямо из школы всех отвели в ФЗО обучать заводскому ремеслу. Она обучалась на сборщика раций. Обучение прошло быстро, и она была определена в сборочный цех. Она ростом была мала и к станку приставляли ящик, на котором она стояла. Работала по 12 часов. Им выдавали хлебный паёк. Она хлеб не ела, а приносила мне. Нонна ходила в садик, а я была совсем маленькая и сидела дома одна. Мама тоже устроилась на работу вахтёром, но потом простыла, заработала плеврит и уже на работу не ходила, но целыми днями простаивала в очередях за хлебом и другими продуктами, которые выдавали по карточкам. Не всегда могли отоварить карточки всем, кто стоял в очереди, и тогда мама приходила домой с пустыми руками. А я хотела есть и просила: «Мама, пожарь водичку!» Ляля меня жалела и свой паёк отдавала мне, а потом сама от голода падала в обморок. Но всё равно голодная шла работать на завод. Мастер цеха, иногда жалел её и часто в ночную смену разрешал ей где-нибудь прикорнуть. С ночной она приходила уставшая и ложилась спать. Как-то мама получила по карточкам сахарный песок. Мне сказали: ешь, это сахар. А я никогда ещё не видела сахарный песок, раньше был кусковой сахар и от песка я отказывалась. Мама с Лялькой пытались насыпать мне в рот его, а я кричала: это соль, соль! Потом уже, когда распробовала, то мама не знала, куда спрятать этот сахарный песок. Вот Лялька с ночной спит, мама ушла в очередь за продуктами, а я подставила стул и тихонечко пыталась достать сахарницу из буфета, а тут Лялька повернулась, я сжалась, думала, что меня заругает, а она говорит: «Ешь, Олечка, ешь, сколько хочешь, никто тебя не заругает!» и я расплакалась. Она отдавала свой кусок мне, ей было 13—14—15 лет, она сама была ребёнком. Но война… Я редко выходила на улицу, боялась солдата, который охранял военный склад, находившийся около нашего подъезда. Ляля выносила меня на руках, а я кричала «Домой, домой!» и отворачивалась от солдата с ружьём, думала, что он меня застрелит. А в 1943 году Володя погиб. Горе всей семье. Пережили эти пять лет тяжело, но мы были в тылу, над нами пули не летали. Лялька, как могла, скрашивала нам тяжёлое военное детство, а сама через него перешагнула сразу во взрослую жизнь. Она очень хорошо пела, мы её слушали и любовались ею, она была очень красивая. Ляля прожила 83 года.

После войны

Вот и дождались Победы! Сколько людей унесла эта страшная война, сколько горя! Поэтому я не люблю вспоминать военное время, но всё же про послевоенное расскажу немного.

Когда закончилась война, мой отец оставался ещё на службе под Кёнигсбергом. Ненадолго приехал в отпуск с победой, мы все его ждали. Мне кажется, что я особенно его ждала, потому что не видела его почти с самого рождения. Родилась в финскую войну, он только успел дать мне имя и сказал маме, девчонка с характером родилась, ух, как кричит, она не плачет, а громко о себе заявляет и решил, что Ольга для новорожденной самое подходящее имя. И вскоре уже его призвали в армию. Я росла и смотрела на его фотографию, и ждала, когда закончится война. Каждый день слушала радио, которое круглые сутки сообщало о том, как продвигаются войска, сколько потерь. А в 1943 году погиб брат под Киевом, но я верила, что отец обязательно вернётся.

Отец приехал в отпуск только в октябре на 7 ноября 1945 года, а 19 ноября в день моего рождения должен был отбыть к месту службы, и мой день рождения отпраздновали 17 ноября. Я долго так считала, что мой день рождения 17 ноября, и только при получении паспорта в 16 лет, увидела в свидетельстве о рождении свой настоящий день рождения и очень удивилась. Тогда мама и объяснила мне, что и почему все забыли мой настоящий день. Так я в 16 лет помолодела на два дня.

В начале 1946 года папа прислал вызов семье для проживания под Кёнигсбергом, где стояли их части, потому что никто не знал, когда наступит демобилизация. Но я заболела корью и отъезд отложили до моего выздоровления. Сам папа приехать за нами не мог и прислал интенданта, который нас сопровождал до Даркемена, а там уже нас встречал отец.

Дорога от Уфы была долгая, через Москву, потом до Кёнигсберга, далее до Инстенбурга (ныне Черняховск) и Даркемена (ныне Озёрск), куда папа приехал за нами на фаэтоне. Мне так кажется, а может быть на машине, приехали ранним утром. Я полу дремала, полу спала. Как доехали до Гутвалина (мы тогда так называли это местечко, а может быть, правильно должно быть Гутвальден, что в переводе  хорошие леса) не помню. Не помню, как мы там все разместились. Когда вошли в дом, я попросила пить, и папа дал мне кувшин с молоком, я отказывалась пить, я про молоко не знала и упорно просила воды, молоко мне не понравилось, у нас в тылу его не было. Но папа настаивал: «пей и тебе понравится!» Но так и до сих пор молоко не пью, если только с кофе.

Нашей семье выделили пол коттеджа с несколькими комнатами. Вода была в доме, а туалет на улице. За туалетом присматривал старичок немец, возможно, он там прежде жил, все немцы уже были вывезены из этой области. Моя мама каждый день что-нибудь стряпала и всегда поджидала этого старичка и приносила ему еду. А я шестилетняя соплячка ею возмущалась: «Мама, фашисты убили нашего Володю, а ты ему кушать носишь!» А мама объясняла мне, что «он старенький, и в войне не участвовал, он ни при чём, так нехорошо говорить!» До сих пор мне стыдно за себя, но ведь война именно так определила наше отношение ко всему. У мамы не было зла, она пыталась разобраться и часто беседовала с конюхом, который управлял папиным фаэтоном и сопровождал его на работу и домой. Конюх был юный немец, звали его Альфред. Когда он приезжал к дому и ждал нашего отца, то мама присаживалась с ним рядом и беседовала о войне, её интересовало, что скажет юный немец обо всём, что произошло. И он на ломаном русском ей рассказывал, как их учили, что им говорили о русских. И тогда мама ему объясняла, не русские напали на Германию, а немцы, ведь война шла на нашей территории. Но Альфред считал по-другому.

Я помню, какие там красивые места. Мы приехали в марте, и уже таял снег, а потом началось цветение, там очень много садов и все в цвету, а потом пошли ягоды, такие крупные вкусные. И яблони на каждом шагу. Недалеко озеро. Наших детей было много и мы все бегали по всей округе, никто за нами не следил, только есть и спать прибегали домой, ничего не боялись. Один раз заблудились и искали дорогу домой долго. В какую сторону ни пойдём, везде  то обрыв, то речка или озеро. Пошли к красивому домику, что виднелся вдали, казалось, что близко, а оказалось, что далеко, так и не дошли до него. А повела нас на эту экскурсию моя сестра Нонна, которая была старше нас на два года. Нас было четверо, одна девочка всё время падала и плакала, ей было четыре года. Домой пришли уже в сумерках. Как мы не пропали  не знаю.

Нам с сестрой очень нравился папин фаэтон, иногда нас катали. И мы с ней облюбовали обивку фаэтона, такой бордовый бархат. И когда он стоял без присмотра, мы с Нонной решили вырезать для кукольных платьев этот бархат. Ну и досталось нам по первое число! Я очень плакала и просила прощение, а Нонна молчала и не плакала нисколько. Папа сказал: «Вот у Ольги хоть всё понятно, реакция мгновенная, а Нонна  даже не знаю что сказать!»

Когда уезжали из Уфы, мы с Нонной забрали всех своих кукол, и уже в поезде я их рассадила на сидение. Пришёл ревизор проверять билеты и паспорта и так строго поглядел на наших кукол: «А где билеты на этих пассажиров? Если нет билетов, то этих пассажиров высадим на ближайшей станции». Я очень испугалась, расплакалась, а все рассмеялись, им весело и смешно, а я всё всерьёз приняла. С этими куклами и потом хлопоты продолжались. Однажды, уже в Гутвалине, мы поиграли с ними, усадили в детское корыто и оставили на крыльце. И вот мы уже спать легли, слышим грохот по мостовой, там дороги мощённые, такой силой грохот, что все проснулись. Был у нас весёлый солдат Иван, он всегда надо мной потешался до слёз и часто говорил: смотри, смотри, у тебя пятки сзади, и я бежала к маме и плакала, почему у меня пятки сзади, и тому подобные шуточки он отпускал при беседе со мной. Так вот, он привязал это корыто с куклами к велосипеду и поехал их катать. Я опять ревела на всю округу, потому что этот Иван сказал, что они поехали домой. Про него ещё много можно порассказать. Никто его не наказывал за такие шутки, все смеялись, ведь война закончилась, и всем было весело.

Записки обывателя. Рассказы

Подняться наверх