Читать книгу Трус, или Путь храбреца - Ольга Соло - Страница 3

Семья моя наверняка находилась в числе тех, годовой доход которых позволяет экспертам авторитетно заявлять, что они существуют за чертой бедности. Отец бросил нас, когда мне было пять лет, а Владу – двенадцать. Из тех скупых сведений о нем, которые мне удалось выудить из старшего брата, я сделал вывод, что всё в жизни – к лучшему. Именно это детское убеждение и помогает мне кое-как жить до сих пор.

Сейчас основные взносы в семейную казну делает Влад. Но до того как он окончил школу матери приходилось содержать всю семью на скромную учительскую зарплату. Так что времена были тяжёлые. Родных у нас фактически не было: родители мамы умерли, а семью дяди, прервавшего с нами всяческие отношения много лет назад, таковыми считать не приходилось. С деньгами было так плохо, что море мы с братом увидели только в прошлом году (Влад пару месяцев перед этим батрачил на двух работах).

Иногда мы всё лето торчали в городе, поминутно ссорясь. В редких случаях маме удавалось достать профсоюзную путевку в какой-нибудь Богом забытый лагерь, куда мы ехали с Владом, поделив срок пребывания. Вот тогда-то Влад и превращался из зануды-брата в заботливого защитника и однажды, после возвращения, он просто забыл превратиться обратно. Конечно, наши пикировки не прекратились. Но ссориться пытался я, а брат повышал голос только для чтения нотаций. Пришлось смириться с таким положением вещей.

А одним летом маме удалось отправить Влада и меня в карпатскую деревню к знакомым на целый месяц. Хорошо помню охватившее меня чувство восторга: я с детства любил путешествия и природу. Мама отпускала нас со спокойной душой и твердой уверенностью, что Влад, четырнадцатилетний боксер, меня в обиду не даст. И кто бы мог подумать, что все выйдет в точности наоборот?

До поездки оставалось еще около недели, а я уже жил предвкушением приключений. В этом году мне только предстояло записываться в школу, поэтому я ощущал нехватку общения. Моим лучшим другом был, бесспорно, Влад. Еще нескольких дворовых ребят я считал товарищами по играм. Но этим летом я мечтал завести настоящих друзей-ровесников, верных и преданных. Влад не разделял моих ожиданий и восторгов по поводу этого путешествия, так как был скептически настроен и предпочел бы остаться в городе. Но ничто не могло омрачить моей радости.

Когда мы, наконец, выпрыгнули из автобуса, добравшись до места назначения, я увидел картину, которая, как ни странно, стоит перед глазами и сейчас, много лет спустя… Шоссе, напоминая блестящее тело змеи, уходит вдаль, чтобы незаметно исчезнуть за горизонтом. Смесь запахов смолы, выхлопных газов редких машин, навоза и чистого горного воздуха. Палящее солнце заставляет жмуриться, поэтому все видится в легком тумане: и резво бегущая, с бликами на воде, река, и аккуратные сельские домики, и, конечно же, горы, покрытые зеленым бархатом леса.

– Да, Сурик, скучать нам не придётся, – сказал Влад, провожая взглядом девушек с полотенцами, идущих к реке от пансионата.

Скучать нам и вправду не пришлось. Хозяева, к которым мы приехали погостить, в первый же день нашли нам занятия, предложив Владу строить с хозяином сарай, а мне, как младшему, – полоть бурьян. Так как я впервые взялся за подобное дело, то, должно быть, повыдёргивал много полезных растений – до сих пор не знаю, что это было. По крайней мере, когда через два часа на мою работу пришла посмотреть хозяйка, то сильно изменилась в лице и приказала сажать обратно. Я поработал еще час, причем спина моя болела с непривычки и горела огнем под палящим солнцем. На этот раз с проверкой пришел хозяин и сказал на исковерканном украинском, который я понимал плохо, фразу следующего содержания:

– Гей, хлопче! Чи ти зовсім здурів, чи що? Я ще не бачив такого дурня, який би садив бур’яни… Та ще й корінням вверх!

– О, так це коріння? – мое знание украинского (да и природоведения) на то время оставляло желать лучшего.

– Ага, коріння! А за таку роботу залишишся без обіду. І щоб до вечора посадив бідні рослинки!..[6]

В общем, по определению Влада, мамины знакомые оказались настоящими извергами, недобитыми фашистами и эксплуататорами несовершеннолетних. Я же помню только ощущение огромной усталости и невероятно красивую картину заката, когда тени удлиняются по сантиметру, и быстрая Тиса как будто замедляет чуть-чуть свой темп.

Но не был бы Влад моим братом, если бы находился в состоянии злости долго. Ничего изменить он не мог, так что не имело смысла бессильно махать кулаками. В первый же вечер он отправился «на охоту» в место, которое назвал «пансионатскими танцульками».

Уже сейчас, на несколько лет перегнав четырнадцатилетнего Влада того времени, я все еще не перестаю удивляться его неуемной тяге к противоположному полу. Как-то в разговоре по душам он заявил мне, чтобы я не слушал парней, а больше присматривался к девочкам. «Только в них, – говорил брат, – ты найдешь и друга, и советчицу, и любовницу. Только в их поступках иногда проскальзывает настоящая мудрость». И с чего он это взял? Загадка природы!

Наутро я увидел на лице брата фонарь внушительных размеров. На мои расспросы он хмуро ответил, что это результат разборок за территорию, что мне совершенно не понравилось. Действительно, неприятности только начинались. Лишь на третий день нам удалось выбраться на речку. Влад был вынужден скрывать лицо за темными очками, что, однако, придавало ему сходство с Терминатором. Этому способствовала также ширина плеч. Думаю, что брат и сам это прекрасно понимал, так как настроение его заметно улучшилось.

Справедливости ради, мне следует уточнить кое-что, чтобы внести ясность. В своей истории я часто говорю: «Влад был расстроен» или «Настроение брата улучшилось». Из моих слов может создаться впечатление, что характером он напоминает нервную барышню. Но это далеко не так. Дело в том, что окружающим заметно проявление эмоций Влада лишь тогда, когда он в ярости. В остальных состояниях он спокоен, как удав. Смену его настроений я ощущаю интуитивно, можно сказать, по блеску очков. Так вот, приподнятое расположение духа Влада передалось и мне. И мы забыли все подробности нашей сельской жизни, а замечали только яркий диск солнца, раскаленное шоссе под стоптанными кроссовками и холодную реку, призывно шумевшую где-то внизу – там, куда нам только предстояло спуститься.

Я настолько был занят радужными мыслями и созерцанием природы, что не заметил компанию парней, столкнувшись с ними нос к носу.

– Ти що, опецьок, не бачиш, куди пресся?..[7]

Оценив общий тон, о смысле фразы я догадался сразу. Вот только на тот момент я понятия не имел, что означает «опецьок» и «пресся». Сомнения остались по сей день.

– Вибачте, будь ласка[8], – как умел извинился я.

– Ага, «ви-ибачте», – один из местных явно передразнивал мой акцент.

– Тебе что-то не нравится в извинении моего брата? – Влад тут же оттеснил меня за свою широкую спину.

– А тобі захотілося «фонаря» під другий глаз?[9]

– А ты видишь здесь кого-то, способного его поставить?!

– Хочеш перевірити, москалюга?

– Давай!.. Только не так, как вчера – пятеро на одного!

Влада явно понесло. В нем проснулся тот азарт, который обещал в будущем сделать из него первоклассного бойца. Но я страшно за него испугался.

– Влад! Не надо! – я бросился между ними. Наверное, было что-то такое у меня в лице, что отрезвляюще подействовало на брата. Он неохотно опустил руки, всё еще сжатые в кулаки.

– Ладно, Сурик. Нечего тебе смотреть, как твой брат руки пачкает. – И мы двинулись в обход их компании. Но главарь местной банды не сдавался:

– Боягуз! Боїшся бійки – то так і скажи. І не роби вигляд, що слухаєшся цього голопузька![10]

– Мой брат не трус! Он никого не боится! – вскинулся я.

– Тогда трус – ты, – в запале заорал местный, и его русский поддавался критике ещё меньше, чем мой украинский. – У вас вся сім’я боягузів. І в батька, напевно, колінка трусились…[11]

В принципе ничего особо неприглядного он не сказал. Не успел. Вот только отца нашего парень упомянул зря, это я понял сразу. Влад отреагировал молниеносно. Он схватил обидчика за грудки и очень тихо произнес:

– Мы не трусы. Понятно тебе, козёл?

Он сказал это таким тоном, что парень слегка поостыл и, вырвавшись, наконец произнес:

– Ну, як не боягузи, приходьте об одинадцятій на кладовище. А як ні – то чого ще чекати від міських телепнів?[12]

– Мы придем, – сказал Влад, и мы пошли своей дорогой. Только вот пейзаж меня почему-то уже не радовал. Влад выпускал пар: я это хорошо ощущал, несмотря на черные очки, скрывавшие его глаза. Наверное, после того, как Влад, не раздеваясь, с разбегу нырнул в реку, это поняли все окружающие.

* * *

Как и всякий ребенок моего возраста, я, наверное, запомнил бы то лето не слишком хорошо. Более того, сейчас я бы даже не смог найти дом тех людей, у которых мы жили. Если бы не последовавшие за этим события, я, наверное, вынес бы из него только впечатления, загар и окрепшие мускулы. Но вышло так, что некоторые детали врезались в мой мозг со сверхъестественной точностью, вплоть до настроений и диалогов. Возможно, память сыграла со мной злую шутку, заранее предугадав, что я смогу доверить эту историю разве что бумаге. Тем не менее, день, предшествующий роковому повороту моей судьбы, я помню смутно. После того как мы приняли вызов, шестое чувство все еще предостерегало меня от полуночной прогулки. Как ни странно, я опасался не драки с местными ребятами, превосходящими нас числом и, что уж греха таить, силой. И не перспектива разбитого носа приводила меня в ужас, а именно место, выбранное для встречи. Могилы, старые кресты и странные, колеблющиеся на ветру, тени наполняли меня суеверным страхом.

Но что может быть страшнее, чем прослыть трусом в семь лет? Только прослыть им в четырнадцать. Поэтому и Влад, и я героически держали все сомнения при себе, осторожно выпытывая у хозяев место расположения кладбища. Оказалось, что находилось оно за селом, и короткий путь к нему, в лучших традициях фильмов ужасов, пролегал через лес.

Чем больше страшных картин подпитывало мое неуёмное воображение, тем сильнее во мне крепла уверенность в том, что необходимо доказать свою храбрость всему миру. Теперь я точно знаю, что есть вещи страшнее, чем услышать определение «трус» и «маменькин сынок» из уст сельских парней. Жаль, что это знание открылось мне так поздно.

Из дому мы вышли, крадучись, около десяти вечера. В горах темнеет рано, а в селе не было ни одного фонаря, так что двигаться приходилось на ощупь. С трудом находили мы нужный поворот, ориентируясь, скорее, на общее направление, чем на определенные приметы. Наконец каменистая дорога вывела нас в лес. Я бывал в нем и раньше, но до сих пор не ощущал себя слепым котёнком, не видящим дальше собственного носа. Приходилось постоянно карабкаться вверх, и нас спасала только дорога, по которой мы медленно, но верно двигались вперед.

Думаю, в голову Влада, шагавшего где-то впереди, тоже лезли непрошенные мысли о том, что мы потерялись, и пора бы уже повернуть назад. Но мы упорно двигались к намеченной цели, не смея отступать. И кто знает, может, даже Влад побежал бы после того жуткого истерического уханья совы, если бы я не шёл за ним по пятам. Что уж говорить обо мне, семилетнем? И всё же я твердо знал, что нельзя поддаваться страху, если хочу в будущем иметь возможность смотреть старшему брату в глаза.

Дорога постепенно сужалась, превращаясь в подобие тропинки. Не было времени оглядываться по сторонам. Под ногами постоянно хрустели ветки и сучья, попадались булыжники, потому сказать, что двигались мы шумно, значит не сказать ничего. Время от времени слышалось крепкое словцо из уст Влада, сказанное, правда, вполголоса. Вдруг в какой-то момент я понял, что весь шум, пыхтенье и треск, который я слышу, создаются одним человеком – мной. В первое мгновенье меня охватил испуг, поэтому я довольно громко крикнул:

– Влад! Где ты? Ау-у-у…

Но этот крик не идёт ни в какое сравнение с воплем, который секундой позже пришёл мне в ответ. По молчаливому уговору, мы с братом никогда не вспоминали тот по-девичьи поросячий визг, исторгнутый им из своих голосовых связок в порыве безмерного ужаса. После этого неподобающего срыва я услышал много новых для себя слов, значение которых сводилось, кажется, к одному: нам не следовало приходить в это нехорошее место!

То, что мы уже добрались до места назначения, я понял позже из сбивчивого рассказа брата. Переведя дыхание, он объяснил, наконец, что в темноте принял за дерево… могильный крест. А пока он стоял с ним в обнимку, приходя в себя от неожиданности, его нога попала в трещину в плите. Ну, и ему показалось,… то есть, он на секунду представил…

– В общем, больше я ужасы не смотрю, – резюмировал происшедшее Влад.

Испугавшись произведенного шума, мы продолжили свой путь, поминутно натыкаясь на памятники и плиты. Было темно, как ночью под одеялом, но потом неожиданно света прибавилось. Это вышла луна, скрытая до того тучами. Тогда я еще не подозревал, с какой тщательностью буду впоследствии следить за каждым облаком. Плохо было одно: мы не знали, где именно назначена встреча. Поэтому и брели наугад, лишь бы не стоять на месте. Когда на нас внезапно выскочили из темноты, Влад взял себя в руки настолько, что даже не вздрогнул. Другое дело я…

Я не хочу сочинять и приукрашивать свой рассказ. И, оставаясь честным с самим собой, скажу, что практически ничего не помню из разговора парней с Владом. Наверное, это была подходящая случаю чушь, замешанная на духе национализма, в которой речь шла, в основном, об испытании нашей с ним храбрости. Было бы чего испытывать!

Громкие голоса – неуместные и грубые – кинжалы, разрезающие прочное сплетение из тишины и ночных звуков. Порывы ветра и мечущиеся тени. Мигающее око луны. Какофония звуков, издаваемая ночными птицами, хищниками и людьми – вот, что действительно притягивало внимание. Вот что всплывает перед глазами через много лет.

– Є в нас одна місцина, що підійде для таких міських телепнів, як ви. Наліво звідсілля, за великою кам’яною дучею, знайдете хату. Жив там колись один старий хрін. Дивак був…

– Ага, дивак!

– Він чортів викликав і мерців оживляв…

– Стуліть пельки! Диваком був, диваком і помер. А хата лишилась. Заночуєте там…

– Стривай, Лисий! Що ж це, вони вдвох? Так і ми с тобою могли б…

– Дуб діло каже, хай ідуть поодинці!

– Хай малий іде![13]

Примерно такого содержания был диалог. Конечно, присмотревшись повнимательнее к хитрым рожам и недоброму прищуру глаз, надо было припустить оттуда в четыре ноги. Но тогда нам казалось, другого пути просто не существует.

– Сурик, ну что тебе стоит посидеть ночку в старом доме? Они же специально для тебя насочиняли с три короба про мертвецов и привидения. Не удивлюсь, если станут ещё завывать под окнами. Дураки ведь не знают, что мы их уже просекли! Зато обломаются раз и навсегда – так напутствовал меня Влад.

Особой уверенности я не испытывал, но герои Жуля Верна вновь возникли передо мной. И, поколебавшись, я вошел в домик, совершая самую роковую ошибку в своей жизни.

Войдя в затхлую, похожую на склеп, хибару, я сразу остро ощутил свою оторванность от внешнего мира. Как только парни с гиканьем и приглушенным смехом захлопнули дверь, я словно очутился в другом измерении. Так темно, наверное, бывает только в могиле. Вот только мёртвым-то, в отличие от меня, всё равно…

В темноте как-то сразу обострились все остальные чувства, компенсируя утрату зрения. И в тот же миг послышалось легкое, едва различимое шуршание. Нельзя сказать, что я испугался. Меня охватил животный ужас, когда поднимаются все рудиментарные волоски на теле. Разом забылись все наставления Влада. Осталась только неизведанная пасть чёрной комнаты и, начитавшийся страшных историй, ребенок, то есть я, один на один с темнотой. Застыв на месте и затаив дыхание, не смея пошевелиться, я только следил за перемещениями странного скребущего звука. Стоп!.. Ведь это не загробные стоны страждущих душ, и кошмарных криков пока тоже не слышно. Это именно шорох, производимый частыми и мелкими скребущими движениями. Радостная догадка пронзила разум: крысы! Всего лишь крысы. Только бы они не оказались метровыми мутантами с массивной челюстью, что, впрочем, маловероятно.

Я ощупью продвигался по захламленному пространству, пытаясь хотя бы приблизительно разобраться в предметах мебели. Устраиваться на всю ночь на холодном полу рядом с крысами мне не хотелось. Больно ударившись о край стола, я кое-как обнаружил рядом табурет. Едва я на него уселся, как ножки подо мной разъехались и, падая, я отбил себе пятую точку. Что-то покатилось, как мяч для боулинга, и ударилось о мою ногу. На ощупь это и был круглый твердый мяч, возможно, деревянный. Только, почему-то, с двумя дырками рядом и с третьей – пониже. А в четвертой дырке оказалось полно… зубов! О мой Бог, череп!!!

И тут я заорал. Постыдный поступок для героя, но ничего поделать с собой я не мог. Бросившись к выходу, я без разбора сметал все на своем пути. Стоял невообразимый грохот, воздух стал густым от столбов вековой пыли, но ничто не могло помешать мне выбраться наружу. Ничто, кроме двери, заботливо подпертой кем-то снаружи.

Дальше все было как в тумане. О событиях той ночи я не мог толком вспомнить на следующее утро, не говоря уже о прошедших годах. Да и память играет со мной злые шутки. Но все последующие годы своей жизни я не прекращал попыток найти приемлемое объяснение ощущениям, испытанным той ночью, и не выставить при этом медицинский диагноз. На уроках физики, пытаясь пробудить крепко спящую во многих тягу к знаниям, нам рассказывали о свойствах колебаний низких частот. Известен даже исторический пример, когда некий незадачливый режиссер, желая усилить эффект от бездарной сцены, нанял умельца, который в нужный момент включил низкочастотный генератор. Кто же мог предположить, что горе-помощник в результате сорвет весь спектакль? Эти самые герцы так повлияли на человеческую психику, что вся толпа зрителей, объятая паническим ужасом, убежала из театра. А как насчет «летучих голландцев» – кораблей, по непонятным причинам покинутых людьми? Пораскинув мозгами, я пришел к выводу, что без особых частот в той избушке не обошлось, это уж точно. Вполне научное объяснение. Я готов даже пойти на уступки и признать, что вследствие стресса и нервного потрясения я был подвержен некоего рода… галлюцинациям, что ли? Но чтобы добровольно признать себя душевнобольным – это уж увольте.

И снова воспоминание о себе: сижу на полу, опершись спиной в дверь, а коленками – в подбородок. Поддерживаю, знаете ли, нижнюю челюсть. Чтобы зубы не так громко стучали. Пострадавшему моему месту сидится довольно мягко: не заметали тут много лет. Глаза, наверное, выпучены, сижу и смотрю в темноту, хотя вряд ли я действительно хочу что-нибудь разглядеть.

И жду я чего-то не очень хорошего, а точнее – совсем нехорошего. Я бы, наверное, тогда не удивился, если бы найденный череп вдруг повис передо мной, светясь адским пламенем, и стал разговаривать, плюясь огнем и шепелявя. Ничего подобного не случилось, хотя я очень ждал. Впервые за последние минуты я начал дышать и даже, помнится, вздохнул свободнее. Позже, значительно позже я понял истину: если чего-то очень ждёшь, если воображение рисует тебе реальные картины, то переводить дыхание рано. С тобой непременно произойдет какая-то паскудная вариация на тему.

Вначале я различил звук. Чутко вслушиваясь в относительную тишину, наполненную крысиной возней, я сразу уловил изменения. Это было нечто среднее между падением капли воды в пещере (хотя откуда мне знать наверняка, ведь я никогда прежде там не бывал) и стуком каблуков по деревянному покрытию. И ещё: это перемещалось. Вот оно, дробно стуча, перебежало из угла в угол, остановилось в раздумьях на минуту-другую. Мое сердце доказало, что рекорд скорости ещё не установлен. Хотя, такими темпами, финиш уже близок. Подкатывая к горлу, оно гулко стучало в ушах, потом падало куда-то вниз, обнаруживаясь в животе, и возвращалось обратно. Тем временем, стук шагов – теперь в этом не было сомнений – возобновился. Нечто медленно и уверенно приближалось к избранной цели – ко мне. Изображение появилось позже, и сразу пришла на удивление спокойная мысль: «А ведь боялся-то я не зря. И в хижину эту меня силой заталкивали».

Существо было большим и очень страшным. Очень. В состоянии столбняка, а, вернее, «сидняка» я наблюдал светящееся бледным голубоватым светом волосатое тело. Оно было коренастым, и густой волос больше походил на шерсть. Чтобы разглядеть голову, мне пришлось посмотреть вверх, хотя делать этого совсем не хотелось. Злой оскал с клыками, корявый длинный нос пятачком, хитро прищуренные маленькие глазки. Устрашающая гримаса волосатой морды. Что, напоминает соседа дядю Ваню? Но не совсем. Внизу – козлиная бородка, вверху – острые уши. Рога… Я быстро опустил глаза. Так и есть, нижние конечности заканчивались копытами, отсюда и характерные звуки.

В общем, перед лицом материальной угрозы мой страх отступил так же внезапно, как и появился. Детский мозг, щедро заправленный сказками, услужливо выдал: существо это именуется «чёрт». Стало жутковато. Справедливости ради отмечу, что весь осмотр с идентификацией этого урода (красавцем ведь не назовёшь) занял секунд десять. Обрадовало, правда, одно открытие: нечистый был совсем невысок, хотя я в прямом смысле дышал ему в пупок. Но ведь я-то сидел! Сам факт низкорослости субъекта почему-то очень меня-ребёнка обрадовал. Так и представил себе, как гигант Влад берет его за рога и забрасывает далеко от избушки.

Чёрт весьма, как мне показалось, пристально и зло оглядывал меня с ног до головы. Непонятное свечение, исходящее от него, служило достаточным для этого источником света. Затянувшееся молчание он прервал первым.

– Даже и не помышляй об этом, – голос его был скрипучим и неприятным. – Никакой Влад со мной ничего не сделает. И ты отсюда не выберешься.

Догадка осенила меня. Ну откуда ему знать, как зовут моего брата? Вывод напрашивался один: