Читать книгу Светкин дар. Переплетенье жизненных дорог - Ольга Токарева - Страница 2

В 1961г в семье Семеновых произошло долгожданное событие, на свет появился их первенец. Роды были тяжелыми, ребенок – крупным, и его матери пришлось мучиться двое суток, пока она, наконец, не услышала первый крик своего сына. Радость была невероятная – и от того, что закончились эти нестерпимые боли, и потому что женщина наслаждалась чувством гордости, что родила именно мальчика. Ведь её муж очень сильно желал сына, и ни о каких девках даже слышать не хотел.

– В семье сталеваров должны рождаться мужики, чтобы было кому дело отцовское передать, а девки что – только щи горазды варить.

Галина слушала его, улыбалась, а сама представляла, как их сынок крепко держится своей ладошкой за большую отцовскую руку, и они вместе идут ей навстречу. Боялась даже представить, что будет, если родится дочь. Конечно, их доченька была бы любима так же сильно, как сын, да только как мужу объяснить, что не от Галины зависит, кто должен появиться на свет. Представив, как его на работе с рождением сына поздравляют мужики – улыбнулась.

– Что, мамаша, улыбаешься? Радостно, что такого богатыря на свет родила, где это видано – почти пять килограмм! И пеленок не надо, сразу ползунки надевать можно.

Галя вымученно улыбнулась старой медсестре, заботливо хлопочущей возле нее.

– Правда, порвалась ты вся, девонька, но ничего, сейчас Майя Васильевна придет, зашьет, будешь как новенькая.

Галине было уже все равно, она так сильно устала и очень хотела спать, скорей бы в палату.

Пришла докторша и недовольно посмотрела на нее.

– Что ж вы, мамаша, аппетит не удерживали во время беременности, а теперь я должна думать, как вас зашивать.

Галина ничего не ответила, не стала доказывать, что выполняла все предписания своего врача-акушера и набрала совсем немного лишнего веса, всего-то три кило от нормы. Вон соседка по коммуналке – та уже двадцать килограмм лишних набрала, а рожать еще только через месяц. Не будет она рассказывать врачу, что у нее муж – сибиряк чуть более двух метров ростом. Здоровья в нем хоть отбавляй, ее как пушинку одной рукой поднимает, а потом крепко прижмет к себе и никуда не отпускает, а она, прижавшись к нему, радуется своему бабьему счастью. Вспомнила крепкие руки мужа, его лицо, стараясь хоть как-то отвлечься от того, чем сейчас занималась Майя Васильевна. Галина почувствовала, как порвалось мясо на очередном стежке, доктор зло посмотрела на нее и продолжила свою работу. Наконец перевела взгляд на медсестру.

– Я тут все зашила. Холод ей на живот – и в палату. Да капельницу поставь, крови много потеряла, силы надо как-то восстанавливать.

Врачиха ушла, оставив аромат духов, от которых Галину еще больше замутило.

– Что-то ты совсем бледная, кушать, наверное, хочешь, сейчас я тебе конфетку дам, ты пока пожуй, а я тебе каталку подвезу, ты на нее перелезешь, и я тебе на живот лед положу.

Старенькая медсестра достала конфету, развернула фольгу и протянула Галине.

– Ешь, девонька, конфета вкусная, мне нынче один папаша принес за то, что я его жене помогла. А мне конфеты нельзя, вот я и раздаю роженицам, которые совсем слабенькие. А на докториху не серчай, видать, опять ее муж запил, вот и злится, да только зачем же на вас зло свое срывать, вы-то тут причем?

Она подвезла каталку и помогла Галине перелезть, затем положила ей на низ живота что-то холодное, и у Галины по телу поползли колкие мурашки. Но она постаралась отвлечься, смакуя шоколадную конфету, которая и впрямь была вкусной. Старенькая медсестра перевезла ее в палату и помогла лечь на кровать, заботливо укрыла одеялом и улыбнулась.

– Вот и койка твоя, отдыхай.

– Спасибо вам большое за вашу доброту и заботу.

Медсестра немного удивилась, редко, кто благодарил ее вот так. Затем похлопала своей рукой по ноге Галины, как бы успокаивая.

– Поспи немного, родненькая, скоро кормить принесут твоего богатыря.

У Галины – от того, что она оказалась в постели и от заботливого обращения, – веки потяжелели, и она уснула.

Медсестра постояла возле нее немного и пошла выполнять поручение Майи Васильевны, жалко, конечно будить девоньку, но что поделаешь, бабья доля такая.

Когда принесли Сережку на кормление – имя Галина ему дала, еще, когда он был у нее в животе, то удивилась, до чего же он маленький. Хотя по сравнению с ним все остальные новорожденные казались – крохотными.

Сережка, ее сын, она все не верила в это, трогала его маленькие пальчики, подносила к губам и целовала. Он был самым красивым ребенком на свете и так похож на отца… но долго он не дал ей собою любоваться, раскричался. Галина заволновалась, но тут к ней подошла медсестра и сказала:

– Ишь, какой богатырь! Смотри, как есть просит, а ты чего, мамочка, смотришь? Давай, доставай свою грудь и корми своего крикуна.

Галина поднесла сына к груди, с любовью стала смотреть, как он жадно ест. Насытившись, сын уснул, а она гладила его по голове и целовала личико.

– Весь в папку, – и улыбнулась, счастливая от того, что угодила мужу.

Через неделю их выписали, у роддома с цветами в руках стоял Виктор.

– Никак твой? – спросила баба Маша, та самая старенькая медсестра, помогавшая Галине после родов.

– Мой, – улыбаясь, ответила Галина.

– Тогда понятно, в кого такой богатырь родился. Ну что, папаша, принимай сына, – сказала она и аккуратно переложила Сережу на руки Виктору.

Держа сына на руках, Виктор боялся дышать, ему было страшно и одновременно интересно, ведь он целую неделю представлял эту встречу.

– Посмотреть, наверное, хочешь? – улыбаясь и смотря на Виктора, сказала баба Маша. – Смотри уже, смотри на своего сына, как будто выливал, весь на тебя похож.

И она откинула край одеяла, прикрывающего личико Сережи.

Виктор заулыбался, было смешно смотреть, как сын во сне причмокивает своими маленькими губками.

– Во ненасытный, только ведь поел, – качая головой, промолвила баба Маша.

Виктор посмотрел на Галину, та сразу заулыбалась, потому что в его карих, почти черных глазах увидела любовь и небольшой страх. Так оно и понятно, сам вон какой здоровенный, и ручищи, такими руками только сталь варить, а не держать на руках маленький сверток.

Галина упивалась любовью и сияла радостью и счастьем. Так они и вышли из роддома, Виктор осторожно держал сына на руках, а она шла рядом, то и дело, поглядывая на мужа.

Когда они поженились, им как молодой семье от завода дали маленькую комнату всего-то одиннадцать квадратных метров. Но они были рады и этому, потому что после бурной общаговской жизни здесь были тишина и покой.

Придя к себе в комнату, они положили сына в детскую кроватку и встали рядом, любуясь им. Виктор обнял жену и поцеловал.

– Спасибо за сына, а за помощницей сходишь года через три.

Галина улыбалась от счастья и любви, сын в кроватке проснулся, открыл глаза и, скривив нос, громко раскричался. Родители встрепенулись и бросились успокаивать его. Так началась их жизнь, полная забот и хлопот. Виктор оказался заботливым отцом. Он не чурался стирать пеленки и ползунки, помогал купать сына, а вечерами перед сном укладывал его в коляску, и шел гулять на улицу, давая Галине отдохнуть. Соседки по коммуналке вначале ворчали, недоумевая и впервые видя, как мужик возится с ребенком. Но потом привыкли и только с завистью провожали его взглядами, когда он, улыбаясь, выходил с коляской на улицу.

***

Время летит быстро, кажется, только вчера принесли из роддома сына, только вчера по очереди качали его на руках всю ночь, когда резался первый зуб. А вот уже и ножками пошел и произнес первое слово – папа.

Виктор сиял от счастья.

– Слышала, слышала, – смеясь, обращался он к Галине, – папа сказал!

Галина нарочно хмурилась и обращалась к сыну.

– Ну, скажи – мама.

Сын улыбался во весь рот и громко кричал:

– Папа!

– Ах ты, маленький проказник. – Галина подхватывала сына на руки и кружила, а тот звонко заливался смехом.

Виктор сгребал их в охапку своими огромными ручищами, поднимал и, смеясь, говорил:

– Меня забыли.

– Пусти, пусти на пол, медведь, уронишь еще.

– Вас – да ни в жизнь.

Галина была счастлива, как же ей повезло с мужем, и все недоумевала – и что он только в ней нашел. И ростом не удалась, да и не красавица, а он на нее смотрит своими черными глазищами и пылает в них огонь и страсть, от которых у нее внутри все замирает, и разбегаются по всему телу ручьи солнечного счастья и любви.

Да, время бежит, вот уже и сын в первый класс пошел, выводит за столом первые палочки и крючочки. А Виктор сидит рядом и помогает. Сделав уроки, они бегут во двор играть в футбол. Наигравшись, потные и раскрасневшиеся, они бегут на речку купаться. Стоит желтая осень, и прохладная вода захватывает в свои объятья, смеясь над ними: «Вот я вам покажу после Ильи купаться – заморожу». Да только купальщикам все нипочем. Наплескавшись, краснолицые и счастливые, они спешат домой, где их ждет горячая жареная картошка и кружка парного молока.

Как же были они счастливы. Но в один миг все изменилось. Их любимого папки и мужа не стало, он погиб на работе. Несчастный случай. Директора сняли с работы, многие получили выговор в трудовую книжку. Только убитых горем родных это не волновало, им было безразлично.

Галина, надев черный вдовий платок, как-то сразу постарела. Глаза стали полны боли и печали, и еще в них появилась какая-то жгучая пустота, от которой у Сергея по спине бежали мурашки. Ему тогда исполнилось двенадцать лет, и поверить в то, что он больше не увидит отца, мальчик не мог. Он смутно помнил похороны, все смотрел на плачущую и кричащую у гроба мать и страшился тех перемен, которые произошли с ней. А после похорон стало еще хуже, мать могла сидеть на стуле часами и смотреть в одну точку. Она отвлекалась, когда он у нее что-то спрашивал, вставала, молча делала и опять садилась все в ту же позу. Сергей старался меньше бывать дома, чтобы не видеть убитую горем мать. Он с пацанами бегал по улицам, купался в реке, но его так же, как и мать, не отпускала ноющая пустота и ощущение одиночества. Начавшаяся учеба в школе отвлекала, он обкладывался учебниками и делал вид, что зубрит уроки.

Учеба давалась ему легко, но как-то соседка ему сказала:

– Сергей, ты уже большой, поглядывал бы за матерью, а то от горя вся высохла, так и помереть недолго.

Он, конечно, считал себя уже большим, но понять своей еще детской психикой, как мамка может умереть от горя, когда у нее еще есть он, не мог. Поэтому поднимал голову и с болью в глазах смотрел на мать. Иногда у него наворачивались слезы, но он старался быстро их смахнуть, он все-таки мужчина, а мужчины не плачут.

***

Наступил октябрь, подул холодный северный ветер, а вместе с ним пришли неожиданные перемены в семью Семеновых. Субботним днем после уроков, закинув портфель домой, Серега рванул на реку. Мать, как всегда, сидела на стуле и даже не обратила на него внимания. Он посмотрел на нее с жалостью, хотел подойти – погладить, успокоить, но понял, что не выдержит, расплачется, проглотил подкативший комок к горлу и рванул на улицу.

Во дворе ребят еще не было, и он решил сбегать на речку, в последнее время часто туда ходил. Его тянули сюда воспоминания об отце, о том времени, когда они были счастливы. Сергей вспоминал, как отец учил его плавать и нырять, как рассказывал о коварстве воды. Он был самым лучшим папкой на свете, ни у кого во дворе, да и вообще во всем мире, не было такого. О чем бы ни спросил его Сергей, он всегда давал ответ, и учил его, учил всему, что знал сам. Как будто боялся, что его жизни не хватит, чтобы обучить сына.

Сергей встал над обрывом, смотря на бурлящую пенящуюся реку. Холодные порывы ветра гнали волны и ударяли о песчаный утес. Брызги разлетались в разные стороны и частично попали на Сергея, он поежился. Было что-то зловещее в этой бурлящей, злой и холодной воде. Собираясь уже уйти, он посмотрел на место, где они часто купались с отцом, и обомлел. На берегу реки стоял незнакомый ему мальчишка и как завороженный смотрел на бурлящее течение.

– Уходи, уходи! – закричал Сергей, но ветер подхватил его крик и отнес совершенно в другую сторону.

Мальчишка его не услышал и, как назло, подошел совсем близко к воде. Понимая, что может случиться самое непоправимое, Сергей рванул со всей силы. Ему чудилось, что он смотрит фильм.

Сильный порыв ветра ударил пацана в спину, и тот не удержался на ногах, упал. Казалось, река только этого и ждала, сразу подхватила слабое беспомощное тело и унесла подальше от берега.

Сергей, не отрывая глаз, смотрел за мальчишкой, его голова то и дело появлялась и вновь скрывалась под водой. Он беспомощно барахтается, бьет руками по воде, пытается кричать, но ветер гонит волны, и, то и дело бросает их на утопающего. И вот уже черная вода поглотила, спрятала в своих водах неосторожного глупого человечка.

Река несет свое течение, все так же пенятся и бурлят ее черные воды, как будто никого и не было несколько мгновений назад. Скрыла, спрятала каждый миг недавнего события, только один человек видел все это и, он, не раздумывая, стал снимать на ходу куртку. У берега стянул ботики и бросился в холодную воду. Леденящий холод сжал его всего, пытаясь выжать из легких воздух. Сергей сжал зубы и открыл глаза, в мутной черной воде практически ничего не было видно. Он стал погружаться все глубже – в самый центр омута. Вскоре наткнулся рукой на что-то мягкое, схватился и потянул вверх. Отец с детства закалял его и учил, как нужно вести себя в воде. Про утопающих тоже рассказывал.

И будь пацан местным, то и близко не подошел бы к самому опасному месту на реке. Каждое лето из этого омута вытаскивали утопленников, и многие ведь знали, что коварное место, но прохлада и глубина манили. Сейчас холодная вода сжимала все больше, в легких практически не осталось кислорода. Пацан был тяжелым, одной рукой грести было тяжело, и Сергей, сжав зубы от злости, на последнем рывке достиг берега. Хватая ртом воздух, он изо всех сил тянул тяжелое тело. Волны старались сбить его с ног, на которых он едва стоял.

Их немного покидало, а потом с очередной волной выбросило на берег. Сергей обхватил мальчишку под мышки и потащил быстрей от бушующей стихии, чтобы она ненароком опять не затянула их.

Пацан лежал неподвижно, губы покрыла синева. Сергей смотрел на него, и стало страшно, даже начался озноб. Шквалистый ветер насквозь продувал мокрую одежду, выстужая и без того замерзшее тело.

Сергей наклонился над лежащим, положил трясущиеся руки ему на область сердца и надавил. Он не знал точно, как это делать, просто один раз стал свидетелем того, как доктор, приехавший на скорой, откачивал утопленника. Сергей долго и монотонно давил мальчишке на сердце, а потом дышал в рот. Тогда он еще подумал, как это доктор не боится прикасаться к утопленнику.

Сейчас ему не было страшно, но руки ходили ходуном и не слушались. Тогда он соединил их и со всего маха ударил мальчишке в область грудины, сначала один раз, затем второй.

Мальчишка дернулся, вода полилась из его рта. Сергей, собрав последние силы, повернул его на бок, и тот сразу закашлялся, хватая ртом воздух. Вскоре мальчишка немного успокоился и посмотрел на Сергея полными трепета глазами.

– Сп-па-сс-си-бо, – проклацал он, затем отвернулся и заплакал.

У Сергея по щекам тоже побежали горячие слезы. Только сейчас он стал понимать, что мог погибнуть вместе с этим мальчишкой. Они сидели на берегу реки, прижавшись друг к другу, тряслись от холода и ревели.

Наконец, выплакав весь пережитый страх, Сергей встал, протянул мальчишке руку.

– Пойдем, а то замерзнем тут совсем.

Пацан ухватился за протянутую руку и поднялся, продолжая трястись. Понимая, что им обоим необходимо как можно быстрее согреться, Сергей взял свою куртку и протянул ее мальчишке.

– Снимай свое мокрое белье и надевай мою куртку.

Мальчишка посмотрел удивленными глазами на Сергея, как бы спрашивая – а ты как?

– Я закаленный, – ответил Сергей, сел на песок и стал обувать ботинки. Сначала хотел предложить их вместе с курткой, но посмотрел на ноги мальца и понял, что тот их просто потеряет, потому что размер у Сергея был уже как у взрослого парня. Он даже гордился этим.

Когда обулся – а сделать это было непросто, ведь руки тоже тряслись от холода, – поднял голову и оторопел. Пацан все так же стоял и не мог пошевелить посиневшими руками. Сергей молча подошел к нему, снял куртку, рубашку снимать не стал, понимая, что не сможет расстегнуть пуговицы, быстро надел на спасенного куртку, кое-как умудрился застегнуть молнию и, подхватив мальчишку под руку, спросил:

– Ты далеко живешь?

В ответ мальчишка попытался что-то сказать, но вышло только жалобное мычание и клацанье зубов.

– Побежали тогда ко мне, мы тут недалеко живем.

Сергей схватил мальчишку за руку и поволок за собой, потому что тот еле передвигал ноги. Ветер хлестал по ним порывами, о том, чтобы бежать, не было и речи, оба продрогли насквозь. Но Сергей не останавливался и упорно подгонял мальчишку.

– Давай, шевелись, иначе мы совсем окочуримся.

Но тот едва шептал посиневшими губами.

– Я не могу больше, отпусти меня.

– Еще чего, – и Сергей еще сильней сжал руку мальчишки. Чтобы отвлечь его, спросил: – Зовут тебя как?

– Па-а-шка.

– А меня Серегой. Так что не дрейфь, Пашка, вот уже и мой дом.

При мыслях о тепле у обоих открылось второе дыхание, и они зашагали быстрей.

Хорошо, что возле дома на лавочке никто из соседей не сидел, а то бы начались охи и ахи. Сергей рванул входную дверь, и та сильно заскрипела, как будто была недовольна таким обращением. Нужно теперь преодолеть два пролета лестницы. Он потянул Пашку за собой, тот споткнулся и упал.

– Ну чего же ты. Давай быстрей, пока никто не видит. Не люблю, когда с открытыми ртами рассматривают. Начнут вопросы задавать.

Собрав последние силы, Пашка поднялся и, схватившись за перила, стал подниматься по ступенькам. Они остановились на втором этаже у старой двери, и какой у нее цвет, сложно было сказать, так как вся она была облезлая и грязная. Один слой краски показывался из-под другого.

Сергей приоткрыл дверь и прислушался. На их счастье, в коридоре никого не было, только из кухни доносилась возня и завывание тетки Машки, любила она распевать песни, когда готовила, а это значит, на кухне она была одна.

– Идем за мной, – обернувшись, кивнул он, приглашая нового знакомого пройти, – только тихо, и ботинки снимай.

Он тоже снял свои ботики, затем мокрые носки, обул отцовы тапочки, а Павлу протянул свои. Посмотрел на мокрый пол, с их одежды уже накапало прилично воды, и опять махнул головой, приглашая гостя следовать за собой. Они осторожно прошли мимо кухни, затем мимо таких же облезлых дверей, расположенных по обе стороны коридора, и остановились возле самой последней двери. Сергей немного постоял, а затем резко открыл ее. Они вошли в небольшую, плохо освещенную комнату, одно небольшое окно ее было закрыто шторами, которые едва пропускали свет. Сергей подошел к окну и откинул шторы.

– Опять в темноте сидишь, – обратился он к матери, сидевшей на стуле возле стола.

Она была маленькая и хрупкая. Руки, сложенные вместе, лежали на ее ногах. Склонив голову, она молча смотрела потухшими глазами в пол, никак не отреагировав на замечание сына и продолжая сидеть в той же позе.

– Мам, – потряс ее за плечо Сергей. – Мам, слышишь, – еще раз потряс он ее, но уже более настойчиво. И смотрел, не отрываясь.

Галина подняла голову и увидела перед собой сына. Он так изменился за последнее время, вырос, возмужал, а она даже не заметила. Но самое удивительное – она не могла оторвать взора от его хмурого взгляда и черных глаз, потому что видела все те же родные глаза мужа и эти сдвинутые вместе брови, когда он чем-то бывал недоволен. Ее Виктор стоял сейчас перед ней, только в образе их сына, и почему она раньше не придавала этому значения. Нет, конечно, видела, как они сильно похожи, но чтобы настолько… это она поняла только сейчас.

Она погладила сына по мокрой голове и прижала к себе. Чувствовала, как худенькое тело слегка трясется под мокрой одеждой. Ее халат тоже намок. Галина отстранила сына от себя, посмотрела на свой халат, затем опять на сына, окинула его взглядом с головы до ног. В глазах появилось сначала удивление, затем тревога, она еще раз потрогала его голову и куртку и изумленно спросила:

– А ты что такой мокрый?

Сергей молчал всего какую-то долю секунды, боясь поверить в очевидное, все еще сомневаясь, но едва слышно решился произнести:

– Да, понимаешь, Пашка тонул, а я его спас.

– Как тонул? Ты что такое говоришь! – Она все еще отказывалась верить тому, что видела. Но перевела взгляд на незнакомого мальчика, стоящего возле входа, и замерла от ужаса.

Мальчишка стоял, прижавшись к двери, с его куртки капала вода, и от нее образовалась небольшая лужица на полу. Съежившись, он смотрел на нее голубыми глазами, полными отчаянья и страха. Мальчик нервничал и то и дело пытался сжать сильно посиневшие губы, но трясшийся подбородок не давал ему это сделать.

– А ну быстро раздеваться, а я в ванную, и чтобы через пять минут оба были там! – крикнула Галина, выбегая из комнаты.

Мальчишки переглянулись и стали снимать с себя мокрую одежду, бросая ее на пол. Они стояли в одних трусах и посматривали друг на друга, не зная, что дальше делать. Оба худощавые, нескладные, своим видом они напоминали двух замороженных синих цыплят. Они отличались друг от друга только цветом волос и ростом.

Дверь резко распахнулась, Галина схватила обоих за руки и потащила в ванную, на ходу приговаривая:

– Да что же это такое делается, и как вас только угораздило! – Она помогла им забраться в ванну, кинула мочалки. – Трите себя посильней, кровь разгоняйте, а я на кухню, чайник ставить.

От горячей воды ноги и руки сильно ломило, но ребята, сжав челюсти, только мычали, но терпели, то и дело посматривая друг на друга, и держались изо всей силы, чтобы не закричать и не зареветь от ломоты в костях. Вскоре ванна наполнилась полностью, и из воды торчали только мокрые головы.

Дверь открылась, в ванной вновь стояла Галина.

– Как вы тут? Согрелись хоть немножко? – не дождавшись ответа, схватила кусок мыла и стала намыливать голову сначала Павлу, затем Сергею. Смыв водой, осмотрела их раскрасневшиеся лица, удовлетворенно кивнула и строго произнесла:

– Быстро обмывайтесь, полотенца с трусами вот на тумбочке лежат, вытирайтесь – и в комнату, а я на кухню.

И убежала.

Мальчишки вылезли, торопясь, обтерлись, оделись и бегом побежали в комнату. Проскочив мимо удивленной соседки тетки Клавдии, они в одно мгновение оказались в комнате и, прыгнув на диван, развалились от слабости и накатившей истомы.

Забежавшая Галина посмотрела на них и тут же стала доставать и из шкафа одежду.

– Быстро, быстро одевайтесь, а я сейчас горячего чаю с малиной вам принесу и оладушек.

– Ух ты, оладушки, – проговорил Сергей, глаза его заблестели в предвкушении вкусностей, подхватив рубашку, он стал одеваться. – А ты чего лежишь? Давай тоже одевайся.

Он кинул на Павла оставшуюся одежду. Тот приподнялся, удивленно рассмотрел предложенные вещи, отказываться не стал. Когда забежала Галина с чайником в руках, ребята уже были одеты и сидели за столом.

– Вот вы мои хорошие, молодцы какие, уже оделись.

Она посмотрела на Павла и улыбнулась, одежда Сергея ему была велика, и пришлось закатать рукава на рубашке.

– Я твою одежду сейчас перестираю и развешу над плитой, к вечеру вся высохнет, не переживай. Да, родители тебя искать не будут?

– Нет, не будут, им не до меня. Мы только недавно переехали в ваш город.

– И откуда, если не секрет?

– Из Омска, папка у меня инженером на заводе работал, а здесь должность директора металлургического завода освободилась, ему предложили, он согласился.

У Галины в глазах промелькнула боль, но, не подав виду, она спохватилась и выбежала из комнаты, крича на ходу:

– Я за оладушками.

Сергей разлил горячий чай по чашкам, положил две ложки малинового варенья и стал потихоньку прихлебывать горячий кипяток.

Мать вошла с тарелкой в руках, на которой горкой лежали оладьи.

– А ты чего сидишь, чай не пьешь? Сергей, как тебе не стыдно, давай поухаживай за гостем.

– Мам, ну что за ним ухаживать он ведь большой.

– Так он ведь гость, стесняется, поди.

– Ты стесняешься, что ли? – спросил он удивленно у Павла.

Павлу с одной стороны было неловко в чужом доме, а с другой – ему казалось, что он давно знает этих людей. Отбросив скромность, мальчик положил себе на тарелку варенья и стал с аппетитом уплетать оладьи, не забывая подхватить побольше варенья. Налив себе еще по одной чашке чая, мальчишки доели все оладьи, сытые и довольные, уселись на диван.

– Хорошо у тебя, и мамка добрая. А отец есть? – Павел посмотрел на Сергея.

Тот нахмурился, карие глаза почти почернели, тяжкий вздох вырвался из его груди.

– Умер батя. На заводе погиб. Авария там какая-то большая была. Как сказали – несчастный случай. Директора уволили, а толку от этого. Выходит, твоего отца на его место поставили. Мамка сильно переживала, на нее страшно было смотреть. Придет с работы, сядет и сидит до самой ночи, я даже готовить сам себе стал, а сегодня опять прежней стала. Как раньше, когда отец еще живой был.

– А у меня родители строгие, чуть что – отец за ремень. А тебя отец бил?

– Да ты что! Никогда даже не закричал. Он всегда рядом был, помогал, учил всему.

– Повезло тебе, – зевая, сказал Павел. От теплой ванны и горячего чая его разморило и тянуло в сон.

Заглянула Галина, посмотрела на полусонных ребят, взволнованно нахмурила брови и придала голосу строгости.

– Сергей, марш на кровать, и ты, Павел, давай, приляг на диване, отдохни.

Она взяла подушку и заботливо положила ему под голову.

– Нет, что вы, я спать не хочу, – запротестовал он слабо.

– Так кто говорит о сне, просто полежи, отдохни и сил наберись. Пережить такое и некоторым взрослым не под силу, – говорила она, укрывая его одеялом.

А Пашка уже не сопротивлялся, закрыв глаза, он тут же уснул. Галина улыбнулась, подбила одеяло получше и, повернувшись к Сергею, нахмурила брови, но в глазах лучились любовь и забота.

– Так, а ты чего, ждешь особого предложения?

Сергей залез под одеяло и заулыбался.

– Чего такой довольный? – Галина подошла к сыну и с любовью погладила его по голове.

– Мам, а ты больше не будешь грустить?

Она с болью в глазах посмотрела на сына, поправила одеяло.

– Прости меня, сынок, я очень любила твоего папку. Мне тяжело было признать, что он больше не придет к нам домой, я не услышу его смех, и самое страшное, что я никогда его больше не увижу. Но понимаешь – я ошиблась. Я его продолжаю видеть – в тебе. Ты так же, как и он, хмуришь брови, твои глаза становятся черными, когда ты злишься или волнуешься… и эти черные вьющиеся волосы. Ты маленькая копия его, а я замкнулась в себе от горя и ничего не замечала. А ты глянь, как вымахал, уже меня перерос. Кровиночка моя родная, теперь все у нас будет по-другому. – Горячие губы коснулись лба сына. – Полежи, отдохни, у тебя сегодня был тяжелый день.

– Хорошо мам, ты только Пашке одежду высуши, а то его отец побьет.

Галина встрепенулась, повернула голову и посмотрела на мирно спавшего мальчишку.

– Да разве можно так, – закачала она головой, на лице отразились непонимание и жалость, – мальчишка ведь может и озлобиться.

Повернулась, посмотрела на сына, но тот уже не слышал ее слов, а мирно спал, раскинув руки на подушке. Выйдя осторожно из комнаты, прикрыла дверь, чтобы не разбудить ребят, и поспешила на кухню – проверить развешенное белье. Оно оказалось почти сухим. Теперь осталось высушить ботинки. Женщина принесла из кладовки пачку газет и стала засовывать ее в обувь. Хорошо, что Машка уже приготовила и ушла к себе в комнату, а остальные или на работе, или по магазинам в очередях стоят. Можно спокойно делать свои дела, никому не мешая, лишние вопросы и расспросы ни к чему. Не любила Галина о своей жизни говорить.

К вечеру вся одежда высохла, единственное – ботинки не удалось высушить до конца, но ничего, с теплыми носками самое то будет. Зайдя в комнату, Галина улыбнулась, ребята уже не спали и разговаривали.

– Я смотрю, вы уже проснулись.

– Ага, мам, у нас поесть есть что-нибудь?

– Картошки нажарила, вставайте. Павлик, я твою одежду высушила, а вот ботинки немного не досушились.

– Да ничего, здесь недалеко, я быстро добегу.

– Вот и ладненько, давайте поднимайтесь, а я за тарелками.

Накрыв быстро на стол, женщина наложила ребятам жареной картошки с горкой, налила по стакану молока.

– О, моя любимая картошечка с молочком, – пропел Сергей.

Галина улыбнулась.

– Давайте ужинайте, и потом, Сережа, проводишь Павлика домой.

– Да я сам могу.

– Конечно, можешь, только я смотрю, щеки у тебя красные. – Она заботливо потрогала лоб рукой. – Горячий, видать, температура поднялась. Дома скажи, что у тебя температура, хоть бы воспаление легких не подхватил. – Она подошла к Сергею и, хмурясь, прикоснулась губами к его лбу. – У тебя вроде нет.

– Мам, да что со мной будет, меня папка знаешь как закалял!

– Да знаю я, знаю, только одно дело закалка, а другое – в холодной воде лагастаться, а потом еще идти по холодному ветру.

Мальчишки оделись и вышли на улицу.

– Ничего себе, темнота какая, – произнес Павел.

– Да не дрейфь, скажешь, загулялись и не заметили, как потемнело.

Павел молчал, было видно, что он очень переживает. Они прошли совсем немного, завернули за соседний дом и остановились у второго подъезда.

– Дальше я сам.

– Нет уж, сказал – провожу до двери, значит, провожу. – Сергей посмотрел на Павла так, что тот понял – спорить бесполезно.

Павел вздохнул и пошел, они остановились на третьем этаже возле двери с номером «одиннадцать». Мальчик еще некоторое время стоял, боясь нажать на звонок. Сергей, видя нерешительность нового друга, молча подошел и позвонил.

Они услышали быстрые шаги, дверь резко открылась, и перед ними предстала женщина. Среднего роста, полноватая, светлые волосы закручены на бигуди. Сергею не понравились голубые глаза этой женщины, они ему показались маленькими и злыми. Бегло окинув взглядом Павла с головы до ног, она сжала губы. Но когда заметила незнакомого мальчика, быстро взяла себя в руки и высокомерно произнесла, обращаясь к Павлу:

– Надеюсь, ты сможешь оправдаться перед отцом за свое долгое отсутствие.

Она немного отошла, давая понять сыну, что тот должен зайти.

Павел повернулся, посмотрел невеселым взглядом на Сергея.

– Я пошел, спасибо, что помог.

Дверь закрылась.

Сергей некоторое время постоял, прислушиваясь к происходящему в квартире, но, не услышав криков, подумал, что обошлось, и быстро побежал вниз по ступенькам.

В это время Павел не спеша расстегивал куртку, тянул время. Он жалел, что рассказал новому знакомому, что его бьет отец, и догадывался, что тот будет стоять под дверью и слушать, что происходит в квартире. Павлу было стыдно, поэтому он, как мог, тянул время и с облегчением вздохнул, когда услышал отдаляющиеся от двери шаги и затем топот ног по ступенькам. Медленно повесил куртку и уже успел снять ботинки, когда в коридоре появился отец. Молча окинув сына взглядом, он снял с гвоздя ремень.

Павел успел только подумать: «Еще чемоданы не разобрали, а ремень висит в таком же месте, как на старой квартире».

Все его мысли оборвала жгучая боль, прошедшая по спине. Легкие сжались от спазма, голова закружилась, и он упал.

Его родители стояли над ним, немного оторопев.

Первым пришел в себя глава семейства.

– Он что, пьян?

– Я не знаю, он пришел с каким-то мальчишкой.

– Ты даже не знаешь, с кем гуляет на улице наш ребенок!

– Да что ты на меня кричишь, не забывай, мы только что переехали, от кого я могу узнать, с кем он завел знакомство! – Она наклонилась над лежащим сыном, втянула ноздрями воздух. – Спиртным не пахнет, – увидела капельки пота на лбу сына, потрогала его рукой и ошеломленно подняла глаза на мужа, – да он весь горит.

– Можешь ты по-человечески объяснишь, что это значит?

– Горит – это высокая температура.

– С чего она у него поднялась?

– Может, в поезде продуло? Да брось ты свой ремень! Подними его и отнеси на диван!

Андрей Петрович приподнял сына на руки, разглядывая его бледное лицо, и в этот момент ему стало страшно. Его самого прошиб холодный пот, он никогда не задумывался о том, что с его единственным сыном может что-то случиться. Они с женой склонились над неподвижно лежащим Павлом, молча глядя на него. Первым пришел в себя Андрей Петрович.

– Чего ты стоишь, рот раззявивши – скорую вызывай!

– Да как я ее вызову?!

– К соседям беги!

Вероника быстро убежала, а он остался с больным сыном. Время шло нескончаемо долго, Андрей уже злился на жену за то, что она так нерасторопна в таком важном деле. И когда она появилась, был готов побить и ее.

– Где ты пропадала столько времени?

– Не кричи на меня, знаешь, на сколько вопросов мне пришлось отвечать?! И я, между прочим, мать, и не меньше твоего волнуюсь. А что если случилось что-то серьезное?

– Да помолчи, без тебя тошно.

Они сели на стулья рядом с сыном, во все глаза молча смотрели на него. Когда он пошевелился и простонал, Вероника закричала и принялась рыдать.

– Прекрати сейчас же устраивать истерики, – зло прошипел мужчина на жену. Она замолчала, но продолжала тихо всхлипывать. – Почему так долго? Что это за город такой, если скорая помощь к ребенку едет столько времени. Не хотел ведь ехать, как чувствовал, да ты все уши прожужжала – такая должность, откажешься, потом не предложат!

– Да причем здесь я…

Их перебранку прервал звонок. Они оба подхватилась, и побежали открывать дверь. На пороге стоял пожилой мужчина в белом халате.

– Быстрее, пожалуйста, мы не можем понять, что с нашим сыном.

– Сейчас посмотрим. Температуру измеряли?

– Нет, понимаете, мы переехали всего лишь два дня назад, мне сложно вспомнить, в какой коробке градусник.

– Хорошо не волнуйтесь. – Доктор прошел в комнату, сел рядом с Павлом. Открыл медицинский саквояж, вынул градусник и засунул его под мышку больному. Потрогал его горячий лоб, нахмурил брови, быстро достал фонендоскоп. Задрал мальчику повыше рубашку и стал слушать легкие, при этом все больше хмурясь.

Павлик приоткрыл глаза и стал с вниманием рассматривать сидевшего перед ним доктора.

– Что смотришь, голубчик? Не нравятся мне твои хрипы, дай-ка измерим твою температуру. – Он достал градусник, посмотрел на него и быстро спрятал в саквояж. – Так, а теперь, голубчик, давай-ка осторожно повернись-ка и ляг на живот, я еще со спины тебя послушаю.

Павлик осторожно повернулся на живот.

Доктор поднял его рубашку и замер – через всю спину проходила красная полоса. Он ничего не сказал, а осторожно приложив фонендоскоп, стал опять слушать. Наконец он вытащил трубки из ушей, посмотрел на родителей.

– У вашего сына подозрение на двухстороннее воспаление легких, придется лечь в больницу.

– Но как же так?! Может, вы ошибаетесь, утром он был совершенно здоров! – удивленно и с дрожью в голосе промолвила Вероника. В больших голубых глазах промелькнул испуг, но все же она старалась все это время держаться холодно. Гордо подняв голову, она недоверчиво смотрела на доктора.

– Рад бы ошибиться, но чем дольше вы тянете время, тем больше мы упускаем время для его лечения. Так что давайте быстрей одевайте мальчика. И еще, сам он идти не сможет, так что вам придется нести его на руках, – обратился он к отцу мальчика, который тоже с испугом смотрел на врача. Подхватив саквояж, мужчина встал и не спеша направился к выходу. – Я жду вас в машине! – крикнул, не оборачиваясь.

Вероника сбегала в прихожую и сняла куртку Павла, подойдя к нему, попыталась продеть в рукав горячую руку сына, но у нее ничего не получалось, ее лихорадочно трясло. Смотря на все эти действия, Андрей Петрович приподнял жену за талию и отстранил со словами:

– Дай я сам!

У него это вышло быстрее. Взяв сына на руки, понес осторожно, следом засеменила его жена, завывающим голосом приговаривая:

– Ты бы накинул чего на плечи.

Он ничего не сказал, не стал обуваться, а так и вышел в тапочках к машине, за ним следом выскочила уже одетая Вероника.

– Можно я поеду с сыном? – спросила она у врача.

– Да, в приемном покое нужно будет записать все данные о вашем сыне.

Вероника села в машину, и та тотчас тронулась, оставив одиноко стоящего возле двери Андрея Петровича. Скорая уже давно скрылась за поворотом, а он все продолжал стоять и смотреть на то место, где она только что была, все еще не веря в случившееся. Очнулся он от пронизывающего ветра и холода, передернул плечами, вскинул взгляд на окна дома, в котором они жили, боясь, что кто-то наблюдает за тем, как он стоит на улице в одних тапочках и раздетый. Неприлично стоять в таком виде на виду у всех. Не увидев зевак у окон, успокоился и вошел в парадную. Не спеша поднимаясь по ступенькам, вспоминал прошлое.

Рождение сына он принял как должное, ребенок был спокойным и не доставлял ему никаких неудобств. Да и что за неудобства, жена была домохозяйкой. Он запретил ей работать и поэтому, когда приходил домой, знал – его всегда будет ждать накрытый стол и свежая газета. Сидя за столом, он спрашивал у Вероники, как сегодня вел себя Павлик и, если она высказывала возмущение по поводу плохого поведения сына, брался за ремень и начинал его пороть. И было это только для его же пользы. А как иначе! Его самого так же воспитывали и ничего, вырос, выучился, в партию недавно вступил. И неизвестно, что бы из него выросло, если бы отец его не порол.

Вспомнив свое детство, Андрей нахмурился. Представить себя маленьким не получилось, в памяти всплывало бледное лицо сына. Двухстороннее воспаление легких – это очень серьезно, от этого ведь и умереть можно. Он постарался отогнать от себя плохие мысли, сел в кресло и стал ждать жену.

Она приехала через час, бледная и разлохмаченная, пальто незастегнуто. Впервые в жизни он видел ее такой.

– Что у тебя за вид? Ходишь как баба базарная! Я все-таки директор крупного завода! Что обо мне подумают люди?

Вероника посмотрела на него так, что ему впервые стало страшно от ее взгляда. Казалось, на него смотрела не его жена, всегда спокойная и любящая, а ведьма, с губ которой вот-вот сорвутся проклятья. Она, молча двинулась в его сторону, вытянув вперед руки с растопыренными и скрюченными пальцами.

Он оцепенел от увиденного, по телу пробежали мурашки, может, страха, а может, холода. И когда она прыгнула на мужа, старалась дотянуться руками до его горла, он в последний момент успел схватить ее и зажать. Женщина стала кричать, вырываться, царапаться, пытаясь вырваться из его цепких рук, но в один момент силы покинули ее, и она завыла. Завыла, по-бабьи, обхватив голову руками и качаясь из стороны в сторону. И вот теперь ему по-настоящему стало страшно, на миг он представил, что сын умер. Пугала неизвестность – обхватив его крепкими лапами, она преподносила ему картины одна страшней другой. Наконец, взяв себя в руки, Андрей схватил жену за плечи, затряс, крича:

– Что с Пашкой?! Отвечай! Что с моим сыном?!

Вероника перестала выть, посмотрела на его перекошенное от страха лицо, стуча зубами, едва произнесла:

– Его положили в реанимацию. Врач на меня так смотрела, как будто я его больше не увижу – понимаешь ты или нет! Наш сын может умереть! – и она опять завыла, только теперь ее завывание было больше похоже на тоскливый вой собаки.

Ища утешения и поддержки, она уткнулась в его грудь, плечи ее сотрясались в рыданиях. Андрей прижал жену к себе, стал гладить по голове, приговаривая:

– Тише, тише, что ты так надрываешься. С нашим сыном все будет хорошо, он сильный мальчик и обязательно поправится.

Вскоре Вероника перестала плакать, на дворе наступила ночь, а они так и сидели, обнявшись и прижавшись друг к другу. Она резко подняла голову и, смотря в глаза мужу, произнесла:

– У меня икона есть, от бабушки досталась, надо помолиться – Бог поможет.

– Что ты такое говоришь, какая икона?! – Андрей смотрел в глаза жены, но видел в них только боль и страх. – Я ведь партийный человек. Пойми!

Ее брови сошлись на переносице, глаза переполнились ненавистью, сжатые тонкие губы практически исчезли, показав всю ее решительность.

Он убрал волосы с ее лица.

– Если ты считаешь, что это поможет нашему сыну, то я мешать не буду.

Она всматривалась в его строгие черты лица, все еще не веря, что он мог так быстро согласиться. Наконец, осознав, что он действительно не будет ей мешать, вновь разревелась.

Андрей вновь прижал ее к себе и стал опять успокаивать, постепенно всхлипывания жены прекратились. Успокоившись немного, Вероника встала, на ходу снимая пальто.

Муж ее тоже встал, вздохнул, посмотрел в окно на ночной город. В доме напротив только в двух окнах горел свет. Нужно хоть немного поспать, первые рабочие дни самые ответственные, на него будут смотреть сотни глаз, оценивать, приглядываться, люди будут делать свои выводы. Поэтому все переживания нужно оставить дома, начальство должно быть сильным, нельзя показывать слабину. Он пошел в спальню, не дожидаясь жены, завел будильник и, скинув покрывало, лег на кровать, так и не снимая халата. Вскоре пришла Ляля, сбросив халат, легла, но не прижалась к мужу, а молча – смотрела на потолок.

– Помолилась? – прервал тот давящее молчание.

– Да, только вот иконы не нашла, не могу вспомнить, в каком чемодане.

– Не переживай, завтра вещи разберешь и найдешь.

Андрей прижал ее к себе, она уткнулась ему лицом в грудь, прошептала:

– Мне так страшно, ты даже не представляешь – как.

Он стал гладить ее по волосам, успокаивая одновременно ее и себя.

– Не переживай, Павел обязательно поправится.

Только к утру их сморил сон, да и то он был беспокойным и тяжелым. Будильник прозвенел резко и неожиданно, вырвав их из оков сна и окунув в тяготы наступившего дня.

Вера встала и пошла на кухню готовить завтрак.

Андрей встал следом за ней и направился в ванную. Голова была тяжелой. Встав под душ, он подставил лицо под струи прохладной воды, чтобы смыть остатки сна. День предстоял трудный, перед лицом будут мелькать сотни лиц и половину из них он должен запомнить. В голове крутились мысли – одни о работе, другие о сыне.

«Нужно собраться с мыслями, схватить всю свою волю в кулак и не отпускать. Я должен выглядеть сильным и властным, никто не должен увидеть моих переживаний – никто».

Выйдя из ванны, он вытерся насухо, накинул халат и направился на кухню. Завтрак уже был приготовлен. Все осталось неизменным – два сваренных вкрутую яйца, бутерброд с маслом и кружка чая. Казалось, что ничего не изменилось в их привычной жизни, только гнетущая тишина, кружившая вокруг, навевала страх перед новым днем.

– Ты когда в больницу поедешь? – не выдержал он.

– После двух.

– Хорошо.

Им казалось, что разговаривать больше не о чем.

Допив чай, Андрей встал и пошел одеваться. Постояв перед зеркалом, окинул себя внимательным взглядом, поправил галстук, вышел в прихожую, стал надевать пальто и ботинки.

Жена вышла его провожать. Андрей, как всегда, поцеловал ее в щеку и вышел.

Вероника закрыла за ним дверь, провернув ключ два раза, застыла возле двери, уставившись в одну точку. Прошло немало времени, прежде чем она встрепенулась и, как будто что-то вспомнив, заспешила на кухню.

Так потекли их серые дни, похожие своей монотонностью один на другой. Прошла неделя, врачи делали все возможное и невозможное, чтобы их сыну стало лучше. Иногда вздыхали, завидев несчастную мать, и говорили, разводя руками:

– Здесь очень много зависит от вашего сына, но будем надеяться на его молодой организм.

Не услышав ничего утешительного, Вероника поворачивалась и брела домой, ничего не видя перед собой.

Андрей уходил рано, возвращался с работы поздно. Он старался изо всех сил доказать всем, что в нем не ошиблись, доверив ему руководство крупнейшим заводом.

Вероника все это время была одна, со своими страхами и терзающей душу неизвестностью. В очередной раз, придя с больницы, зашла на кухню. Не раздеваясь, сидела, смотрела опять в одну точку, но сквозь череду беспокойных мыслей услышала трель звонка. Не понимая, кто это может быть, поднялась и бегом побежала открывать дверь. Руки тряслись, она с трудом смогла повернуть ключ в замке. Резко распахнула дверь, немного опешила – на пороге стоял мальчик, и ей показалось, что она его уже где-то видела.

– Здравствуйте, – его звонкий голос эхом разлетелся по пролетам этажей.

Вероника Михайловна молча смотрела на него и хмурилась, не понимая, что ему нужно.

– Простите, вы, наверное, меня не помните, я неделю назад приходил к вам с Пашкой. – Он замолчал, а затем продолжил: – Он в школу не ходит. Может, чего случилось?

И тут Вероника вспомнила событие недельной давности и обстоятельства, при которых видела мальчика.

– А Павла нет, он в больнице, у него двухстороннее воспаление легких.

– А-а, – протянул мальчишка, а затем, будто что-то сообразив, развернулся и побежал по ступенькам, крича на ходу: – Извините за беспокойство!

Вероника еще некоторое время постояла, пока не услышала, как грохнула, закрываясь, парадная дверь. Покачав недовольно головой, зашла в квартиру.

«Странный мальчик, совсем не воспитанный. Выйдет Павел из больницы, обязательно скажу ему, с кем нужно дружить. Наверняка на заводе работает много инженеров и у них есть дети. Ничего, вот пойдет в школу, там и познакомится с хорошими ребятами».

От этих мыслей, впервые за все время, она успокоилась. Пришла вера в то, что с их сыном все будет хорошо, он обязательно поправится, по-другому просто не может быть.

***

Сергей мчался домой со всех ног, то, что он придумал, необходимо было внедрить в жизнь, и самым тяжелым препятствием была бабка Фекла, соседка по коммунальной квартире. Залетев в коридор, он бросил на вешалку куртку и заглянул на кухню. На его счастье, бабка готовила себе щи из квашеной капусты, и пахло все это варево чем-то непонятным, кислым, плесневелым и перебродившим.

Стараясь дышать через раз, он сел на табуретку у окна и стал ждать, когда Фекла обратит на него внимание.

Наконец, начистив картошки, она бросила ее в кастрюлю и развернулась, да так и застыла, уставившись на Сергея.

– А, это ты, пострел! И когда пробежал, я и не видела, напугал до смерти, – кряхтя и перекачиваясь, она подошла к столу.

– Ой, простите, бабушка Фекла, я ведь совсем не хотел вас пугать.

Бабка прищурила глаза, с вниманием рассматривая Сергея. Хмыкнув, развернулась и стала убирать из раковины очистки.

Сергей разволновался, не зная, с чего начать разговор, и стал грызть ногти.

– Ну чего молчишь? Нужно чего? – резко спросила она.

Сергей от неожиданности вздрогнул и заморгал, соображая, откуда бабка узнала, что ему что-то нужно.

Фекла опять ухмыльнулась и ответила на немой вопрос:

– Так, а чего ж тут думать, стал бы ты меня бабушкой называть просто так. Я ведь сколько лет в больнице работаю, с такими, как ты, мальчишками и девчонками, каждый день встречаюсь, все уловки ваши наперед знаю.

Сергей все молчал, соображая, как спросить, но Фекла опять перебила его.

– Так говорить будешь, аль нет? Мне рассиживаться некогда, скоро на работу в ночную смену.

Поняв, что молчанием он сделает только хуже, Сергей, собравшись с духом, выпалил:

– Баб Фекла, а можно к вам в больницу пройти незаметно?

– Как это – незаметно?!

На старческом лице отразилось недоумение, в прищуренных глазах замерло удивление.

– Да понимаете, друг у меня лежит в больнице с воспалением легких. Его мама сказала, что никого не пускают. Он в реанимации лежит.

– Ну, раз в реанимации, то тогда, конечно, туда, милок, вход только врачам и медсестрам.

– Баб Фекла, а можете меня провести?

– Ты что, сказился? А как если увидят, так меня сразу уволят!

– Бабушка, ну пожалуйста! Вы же столько лет там работаете, вас все знают. Вот вы меня и проведете, я ведь осторожненько.

– И не уговаривай, нечего тебе там делать!

– Бабушка Феклушка, я мигом – только посмотрю на него и сразу уйду. Понимаете, у Павлика друзей нет, кроме меня, он ведь совсем недавно переехал в наш город.

– Так значит, Пашкой зовут?

– Ага.

– А годков сколько?

– Как и мне, мы с ним в одном классе должны учиться.

– А фамилия? А хотя и так понятно, только один мальчик твоего возраста с таким именем лежит – Егоров его фамилия. Совсем плох, никто не знает – выкарабкается или нет…

– А что, уколы не делают?

– Да делают. Только понимаешь, многое еще и от организма зависит. И где только так простудился?

Бабка с вниманием посмотрела на Сергея, как бы спрашивая: «И где вас черти носили?»

Сергей опустил голову, рассказывать о купании в холодной реке не хотелось, но и отступать от своего решения он не собирался. И к нему пришла мысль, как надавить на бабку, чтобы она согласилась.

– Бабушка, ну пожалуйста, я вот приду, он обрадуется и сразу поправится, вот увидите!

– И не уговаривай меня, ишь, чего удумал!

Фекла махнула рукой и развернулась, собираясь уходить, но Сергей преградил ей дорогу.

– Бабушка Фекла, я вам помогать буду, вот что скажете – то и буду делать! У вас вон ноги больные, а я быстренько в магазин сбегаю, в очереди постою и за колбасой, и за картошкой! Ну пожалуйста! Я очень осторожненько, никто и не узнает.

Фекла остановилась, взвешивая все за и против, развернулась, закряхтела, едва передвигая ногами, подошла к столу и села.

– Вот помогу тебе, а ты сбегаешь один раз в магазин, а потом ищи тебя! У вас, пострелят, одна беготня на уме!

– Что вы, бабушка, если я слово дал, то помогать стану. Кем же я после этого буду, если слово не сдержу!

И он строго посмотрел на Феклу, на детском лице читались мольба и переживание.

– Ладно, – махнула она рукой, – видать, никак от тебя не отвязаться. Я к восьми на работу, проведу тебя. На вахте скажу, что ты мой внук, вещи кой-какие передать с тобой, а то самой не унести. А в больнице тапки наденешь и будешь как пациент. Нынче дежурит новенькая врачиха, а она раньше девяти не появится, пока на проходной не наговорится со своим хахалем. И откуда такая ветреная? Да уж, нынешняя молодежь не чета нам.

И тут, опомнившись, что сказала при мальце намного больше, чем хотелось, кряхтя, поднялась со стула и пошла к себе в комнату, на ходу крикнув:

– Пойду, полежу перед дежурством, подремлю немного, а ты пока за щами присмотри, чтобы не убежали!

Сергей поводил носом, но отнекиваться не стал.

– Хорошо, бабушка, я посмотрю!

Когда она ушла, он быстро открыл форточку и вдохнул холодного морозного воздуха. Подышав немного, прикрыл фрамугу и сел на табуретку. Больше всего на свете он не любил ждать.

«Но ничего, буду воспитывать силу воли».

На его счастье, на кухню зашла мать.

– Сережа, а ты чего здесь сидишь? Уроки сделал? Неделю с ангиной провалялся, смотри не отстань по программе.

– Мам, не переживай, я уже все решил и прочитал.

– Так, а сидишь чего – проголодался?

– Не-а. Я щи бабки Феклы сторожу, – прошептал он тихо, вытянув шею прислушиваясь к звукам в коридоре.

Мать подсела к столу.

– А за какие такие грехи она тебя заставила ее щи караулить?

– Она меня обещала к Павлу в больницу провести, у него воспаление легких.

– А, раз такое дело, тогда стереги! Нельзя обещаниями разбрасываться, не сдержишь слово, потом не поверят и будут считать тебя врунишкой.

Сергей поджал губы, сложил руки на стол, положил на них подбородок и стал смотреть на маленькое пламя газа, думая о том, как встретится с Пашкой. Он чуть не заснул, когда услышал шарканье ног по полу, Фекла заглянула на кухню и покачала головой.

– Надо же, я уж думала, и след простыл, ан нет, сидит, караулит. Ну, беги, собирайся!

Сергей вскочил и побежал в комнату за деньгами на автобус. На улице он все время торопился и очень нервничал из-за того, что Фекла медленно шла.

Она успевала только покрикивать всю дорогу:

– Куда ты так торопишься, пострел? У меня ж ноги больные, я за тобой не успеваю!

Наконец они подошли к больнице. Сергей очень переживал, ему казалось, что обязательно что-то произойдет, и его не пустят. Но все его тревоги оказались напрасными. Их никто не задержал на пропускном пункте, они поднялись на третий этаж и прошли в комнату для персонала.

– Ты давай раздевайся, да тапки обуй, и посиди, меня подожди, а я загляну в кабинет врача, посмотрю, на крайний случай, – проговаривала Фекла, снимая с себя пальто. Достала белый халат из шкафа, быстро оделась и переобулась, при этом все время кряхтела и бормотала что-то себе под нос. Глянув на себя в зеркало и поправив халат, вышла.

Сергей мигом разделся, запихал одежду в тот же шкаф и сел ждать. Тихо тикали часы на стенке, отсчитывая время, которое тянулось нескончаемо долго, как ему казалось. Он представлял, как встретится с Пашкой, и хотя они совсем мало знакомы, но в душе было такое чувство, что они закадычные друзья. Хотя таких друзей, с кем он бы пошел в разведку, нет, как-то не сходился он ни с кем. Может, мешал упрямый характер? А вот с Павлом все было по-другому, они оба видели рядом смерть, и потом – их связывала тайна. И. может, поэтому, все происходящее казалось таким загадочным. И ничего, что Сережа раскрыл тайну маме, он всегда с ней делился всем, что происходит в его жизни. Он мог с уверенностью сказать, что никогда и никому она и словом не обмолвилась о том, что он ей рассказывал. Да и потом, только когда он пришел с Павлом, мать, наконец, сбросила с плеч горе и стала такой же, как была до смерти отца. Конечно, порой он видел ее грустные глаза, но зато теперь она не сидит часами и не смотрит в одну точку. Поэтому Сергей и считал себя обязанным Павлу, все-таки если бы не он, то кто знает, как бы они жили дальше с матерью?

Его мысли прервала бабка Фекла, открыв дверь, она осмотрела его с головы до ног и грозно приказала:

– Давай марш за мной! Да смотри, чтоб тихо себя вели, не дай бог кто прознает.

Сергей спрыгнул со стула и пошагал за бабкой. Она остановилась у двери с табличкой «Реанимация» и, тихонько приоткрыв ее, пропустила Сергея вперед и следом зашла сама, закрыв дверь. Сергей поначалу растерялся, кругом стояли какие-то аппараты.

– Ну чего остановился, вон твой друг лежит. Не признал, что ли?

Фекла махнула головой в сторону мальчишки.

Лежащий на койке мальчик казался каким-то маленьким и совсем худеньким. Под глазами черные круги, бледное лицо, светлые волосы, взлохмаченные и торчавшие в разные стороны… И только когда в больших голубых глазах отразилось счастье и рот расплылся в довольной улыбке, вот тогда Сергей и признал в мальчишке Пашку. Они оба улыбались и смотрели друг на друга, пока, наконец, Павел не произнес:

– Серега, привет, ты что, тоже заболел?

– Не-а, я упросил бабушку Феклу. Она меня к тебе проводила.

– Ну, ты даешь!

– А чего, ты мне теперь как брат, – сошла с лица Сергея улыбка. – И учиться будем вместе, в одном классе, я тебе уже и место забил рядом со мной, на последней парте.

Сергей вновь заулыбался и прыгнул на кровать, разместившись у Павла в ногах.

– Что, и правда, в одном классе?!

– Ага. У Нинки мать завучем работает, она и разболтала всем, что сын директора завода будет учиться в нашем классе. Девчонки, такие смешные, все шушукались в ожидании, а ты и не явился. Я решил к тебе домой забежать и узнать, как дела, а там твоя мамка сказала, что ты в больнице. Так что хватит тебе здесь валяться, быстрей выздоравливай. Ой, чуть не забыл, держи, это тебе.

Сергей достал из-за пазухи красное яблоко и кинул Павлу со словами:

– Держи, тебе витамины нужны.

У самого от вида яблока рот наполнился слюной, но он быстро отвернулся и стал рассматривать приборы, стоящие у кровати.

Пашка, поймав яблоко, крутил его в руках, потом поднял глаза на Сергея.

– А давай пополам, раз мы братья.

– Так ножа нет, чем резать будем?

– Зачем резать? Давай поочередно кусать.

Голубые глаза Павла заблестели от охватившего веселья, когда он вонзил свои зубы в яблоко и с наслаждением откусил большой кусок, тут же бросил оставшуюся часть Сергею. Тот ловко поймал и тоже надкусил – и так они, смеясь и жуя, быстро доели яблоко.

В палату заглянула бабка Фекла и тихо скомандовала:

– А ну на выход, скоро врачиха придет, попадет нам, если тебя застанет.

Сергей быстро вскочил с кровати и, улыбаясь, пошел на выход. У двери он остановился и повернулся, бросив на прощание:

– Выздоравливай, брат. И самое главное – никого не бойся, если что, я и с твоим отцом могу поговорить.

И тут же вышел.

Пашка лежал и смотрел на дверь, ему было радостно и одновременно больно. Больно было от последних слов Сергея, воспоминания захлестнули его. Сколько раз отец, сняв со стены ремень, бил его, подчас совсем за маленькие проступки. Сначала, конечно, мальчик плакал, но чем больше взрослел, то все меньше показывал свою боль. Стиснув зубы, терпел и ждал, когда все закончится, а затем молча уходил к себе в комнату.

Мать первое время пыталось его защитить, но отец совсем зверел.

– Девку из него растишь, – шипел и с еще большим остервенением хлестал Павла.

Сейчас мать не вмешивается, а старается быстрей уйти на кухню и, закрыв уши руками, молча стоит и ждет, когда все закончится.

Вспомнив последнюю свою порку, Павел едва сдержал навернувшиеся слезы и сжал кулаки.

«Смешной Серега, как он может справиться с папкой. Папка вон, какой – большой и сильный, а Сергей – маленький и наверняка слабый. Правда ростом выше меня, но это ведь ничего не значит. А все-таки, какой он смелый! И у меня теперь есть брат».

Пашка опять заулыбался, вспомнив баловство с яблоком, на душе стало спокойно и хорошо. Прервала его размышления зашедшая в палату пожилая врач Ольга Михайловна.

– Так, Егоров давай я твои легкие послушаю, что у нас там?

Врач подняла его майку и приложила к спине пальцы, слегка стала стучать по ним, внимательно прислушиваясь. Вдруг дверь открылась и в палату вошла очень красивая и совсем молоденькая девушка. У Павла слегка приоткрылся рот от изумления и восхищения.

– Ты погляди, как загляделся! Вырастет – не одной девке голову вскружит! – смеясь, высказалась врачиха, взлохматила и без того торчащие в разные стороны Пашкины волосы. – Знакомься, Павлик, с новым лечащим врачом – это Любовь Викторовна Краткина.

Павлик был ошарашен и все не мог поверить, что такая молоденькая и красивая девушка может быть врачом. Ей бы в кино сниматься, стать знаменитой актрисой. Он тогда представил ее в роли Золушки, она бы стала самой красивой принцессой. И когда эта Золушка попросила его опять поднять майку, чтобы прослушать легкие, Павлик покраснел с головы до ног, почему, и сам не понял.

Ольга Михайловна еще больше засмеялась, обращаясь к Любе.

– Если на тебя так все мальчишки будут реагировать, то скорей всего никто выздоравливать не захочет. Ладно, оставлю вас, пойду, посмотрю, что в шестой палате делает Шишкин. И чего только шельмец не выдумает, всю больницу скоро перевернет, скорей бы уже поправился.

Она ушла, и Павлу стало не по себе.

Лучше бы она ни куда не уходила, а все так же продолжала сотрясать палату своим грубым громким голосом. Тогда бы не было этой непонятной неловкости и звенящей тишины, которую разрушил мелодичный голос Любовь Викторовны.

– Так, больной, давайте я послушаю ваши меха.

Павлик сразу позабыл обо всем и с удивлением на нее посмотрел.

– Что ты на меня так смотришь? Ты не догадывался, что в тебе находятся большие и очень сложные по своему строению меха, которые сжимаются и разжимаются от каждого твоего вдоха и выдоха. И вот я сейчас проверю, как они у тебя работают, – приподняла она повыше майку, которую держал Павлик, и ее маленькие пальчики коснулись его кожи.

Павлик даже от неожиданности перестал дышать.

Врач сдвинула брови, строго посмотрела на него.

– Больной, покажите, как вы умеете глубоко вдыхать и выдыхать воздух.

Павлик как завороженный выполнял все, что его попросили сделать.

Послушав его со всех сторон, молоденькая врач нахмурилась.

– Знаешь, твои меха очень сильно скрипят, лечить их надо, догадываешься, как.

Она коснулась своим пальчиком его кончика носа и рассмеялась звонко и весело.

Павлику от ее смеха тоже стало весело и хорошо на душе, как будто что-то волшебное и прекрасное поселилось внутри и растекалось необъяснимым счастьем и восторгом.

Зашла медсестра, бабка Фекла, и разрушила все волшебство, хмуро пробормотав:

– Егоров, давай оголяйся, укол пора делать.

Павлу стало неимоверно стыдно. Представив, как он снимает трико и показывает совершенно другую свою часть тела Любе, он тут же сразу покраснел.

Увидев вареного как рак Павла, врач сама смутилась и поспешила быстрей выйти из палаты. Она недолюбливала и немного побаивалась грубую медсестру, старалась избегать с ней разговоров.

Фекла быстро сделала укол и посмотрела на Павла.

– Ну как, наговорились?

– С кем? – не понял Павлик.

– Да как с кем! С Сергеем!

– А-а, – протяжно пропел Павлик, – ага, наговорились, мало только.

– Ничего, давай-ка ложись спать, сил набирайся, чтобы бороться с болезнью, а я ночью приду, еще укол поставлю.

– Хорошо, – хмурился Павлик, потирая больное от уколов место.

Фекла подправила его одеяло и вышла, выключив свет.

А Павлик, оставшись в темноте, долго не мог уснуть, вспоминая глаза Любы.

«Конечно, Люба, а как еще? – говорил он сам себе. – Она ведь такая молоденькая. Я вот скоро вырасту, она меня увидит и сразу забудет о своем враче со второго этажа. Осталось совсем немного, всего-то лет пять».

Павел первый раз в своей еще маленькой жизни влюбился. Внутри у него все горело и разливалось счастьем от одной только мысли о Любе. И имя какое – Любовь, а самое невероятное, очень ей подходит. Девушка такая маленькая, чуть выше его ростом, непослушные черные кудрявые волосы, постоянно вылезающие из-под шапочки, карие большие глаза, слегка вздернутый носик, пухлые губы необычного алого цвета просто притягивали к себе.

Вскоре Павла перевели в общую палату, в его молодом организме происходили глобальные перестройки, совершенно невиданные и порой неописуемые. Сергея еще пару раз приводила бабка Фекла и они, прячась в ее каморке, болтали о разном.

Целый месяц Павел провалялся в больнице, а когда его выписали, на дворе стояла зима. Снег окутал дворы и крыши домов, переливался на солнце всеми цветами радуги. Павел сощурил глаза от яркого света и белизны вокруг. Мать, забрав его из больницы, что-то говорила, только он ее не слушал. Щемящая тоска, от разлуки с Любой, разъедала его сердце. Он с ужасом понимал, что теперь не будет слышать ее громкий веселый смех, для него потерян ее строгий взгляд, теперь он вряд ли увидит, как она надувает свои пухлые алые губки, когда ее ругает заведующий отделением.

Ляля смотрела на сына и тревожилась. Павел очень изменился, и совсем не худоба была причиной.

«Так что же?» – сама себе задавала она вопрос и всматривалась в лицо сына, стараясь увидеть прежнюю детскую непосредственность. И поняла. Взгляд – вот, что поменялось в нем. Обычно так смотрят взрослые люди, прожившие на белом свете не один десяток лет. Ей почему-то стало не по себе. Она прижала сына к себе, стараясь пожалеть и приласкать, но он отстранился, нахмурился.

– Мам, да что ты в самом деле. Люди ведь кругом.

Насупившись, он пошел разглядывать газеты в стоящем возле остановки киоске.

Впервые в жизни Ляля не знала, что ей делать в такой ситуации. Она решила не заострять внимания на этом непонятном пока для нее инциденте. Сев в подъехавший автобус, оглянулась на сына, он зашел следом, но прошел в конец автобуса, сел у окна и стал смотреть на улицу пустыми, ничего не выражающими глазами. Хотя нет, в глазах отражалась грусть.

«Нет, мне все это кажется», – сказала она себе, оплатила проезд и тоже села на свободное место.

Они вышли на своей остановке и направились к дому, Павел впереди, она сзади. Когда зашли в квартиру, он – молча, разделся и скрылся в своей комнате, лег на кровать, отвернулся к стенке и стал смотреть в одну точку.

Мать позвала его к обеду, но он отказался, сославшись, что неголоден. Ему было больно. В груди как будто натянулись неведомые нити тоски, которые надрывисто ныли, обжигая жаром, видеть никого не хотелось. Щемящая хандра грызла и раздирала его сердце, он даже подумал, как не вовремя выздоровел. Вот лежал бы сейчас тяжело больным, а Люба бы приходила и трогала его своими маленькими нежными пальчиками и смотрела на него с сочувствием и заботой.

Павел вздрогнул от разносившейся по всей квартире соловьиной трели звонка. Услышал быстрые шаги матери, разговор с кем-то. Ему стало любопытно, кто бы это мог быть. Он встал и выглянул из комнаты – на пороге стоял Сергей. Мать уже закрывала двери.

– О! Серега! – прокричал он. – Погоди, не уходи.

Он пробежал мимо матери и вышел на лестничную площадку. Улыбаясь, мальчишки вначале смотрели друг на друга, затем обнялись в знак приветствия. Их лица светились от счастья и радости.

– Гулять выйдешь? – спросил первым Сергей.

Павел не успел ответить, как вышла Ляля. Окинув пренебрежительным взглядом мальчика и придав голосу строгости, она сказала, глядя на него:

– Молодой человек, Павел только после больницы и ему сейчас совсем не до беготни на улице, ему необходимо наверстывать упущенное по школьной программе.

Сергей заулыбался. Он видел недовольство мамы Павла и, чтобы другу не было неловко, поспешил ответить:

– Простите, совсем забыл, у нас завтра, контрольная работа по алгебре, пойду готовиться. Пока, Пашка! Завтра встретимся! – прокричал он, сбегая по ступенькам.

Павел был раздосадованным. Он глянул недовольно на мать и, ничего не говоря, опять ушел в свою комнату. Так он провалялся до самого вечера и вышел на кухню только когда пришел с работы отец.

Он окинул Павла взглядом, ничего не сказал и, взяв газету в руки, стал читать «Правду», пока Ляля раскладывала по тарелкам пюре и сосиски.

Павел обожал докторские сосиски и стал есть, никого не дожидаясь.

Отец отложил газету, недовольно посмотрел на Павла.

– Я вижу, ты совсем позабыл приличия за столом. Что ж, я могу тебе напомнить.

Он стал подниматься, чтобы пойти за ремнем.

Павел отложил вилку и посмотрел на отца.

Самым странным для Андрея Петровича было увидеть холодный и немного презрительный взгляд сына. От неожиданности он опять сел, не веря своим глазам. Опомнившись, заорал во все горло:

– Ты чего на меня так смотришь, щенок?!

Павел отвел взгляд, с грустью посмотрел на мать, затем встал, прошел в коридор, снял ремень со стены и вернулся на кухню, протянув его отцу со словами:

– Бей, раз тебе так хочется.

На кухне стояла гробовая тишина, мирно тикали настенные часы, отсчитывая минуты жизни. Только теперь жизнь в этой семье будет совершенно другая, и это понимал каждый находящийся в этой комнате.

Павел положил ремень на стул, где сидел, посмотрел на мать:

– Спасибо, мам, все было очень вкусно.

Развернулся и ушел в свою комнату, ни на кого не глядя.

Андрей Петрович посмотрел на жену.

– Я что-то не понимаю – это что сейчас было?

– Сама не знаю, с больницы такого забрала.

Вероника присела на табуретку, теребя в руках полотенце и посматривая, как муж хмурит брови. Он хотел уже опять встать, но жена его остановила.

– Сядь, не трогай его, обвыкнется и все будет по-прежнему.

Но по-прежнему ничего уже не было в этой семье. Бунтарский характер Павла стал проявляться все чаще. И даже когда Андрей Петрович хватался за ремень и бил его, тот молча стоял и смотрел на него как волчонок.

Но самым отвратительным было, что сын связался с этим проходимцем, Сергеем Семеновым. Ляля, видя, как сын пропадает целыми днями, сходила в школу и поговорила с классной руководительницей. Но, к ее удивлению, та ответила, что Семенов один из лучших учеников в классе. И что он помогает Павлу освоить пропущенные во время болезни темы.

Павел очень изменился, а к весне у него стал ломаться голос, что еще больше ввело в расстроенные чувства Лялю. А Андрей Петрович отстранился от воспитания сына и стал сторонним наблюдателем, и иногда только Павел видел, как у отца ходят желваки.

***

В десятом классе все девчонки сохли по Павлу. Из скромного молчаливого мальчика он превратился в высокого блондина, да к тому же весельчака и балагура. Душа всех компаний, он отлично играл на гитаре и своим басистым голосом сразу привлекал внимание многих девушек. Сергей с Павлом стали закадычными друзьями и всюду были вместе. Оба из-за взрывного характера Павла часто попадали в передряги, иногда дрались на дискотеках, выясняя отношения.

Наступил май, впереди были экзамены и получение аттестата зрелости. Родители Павла решили, что сын поступит в государственный университет. Но Павел с Сергеем уже давно решили, что поедут в Москву в строительный институт. И только на последнем звонке, увидев своих одноклассниц в белых бантах и фартуках, они поняли, что скоро весь их класс разлетится в разные стороны, как птенцы из гнезда. Закончилась их жизнь под вечным присмотром родителей и учителей. Долой портфели! Да здравствуй, долгожданная свобода! И эта новая и неизвестная жизнь влекла, наполняла их юные организмы адреналином и бесшабашностью.

О своем решении поступать в строительный Павел заявил, когда принес аттестат домой. Ляля вытирала платком слезы от счастья, она и не надеялась увидеть столько пятерок, да и две четверки совершенно не портили картину. Андрей тоже был доволен.

– С таким аттестатом и в университет не стыдно поступать, – сказал он, смотря на сына, гордо приподняв голову.

Павел окинул радостных родителей взглядом.

– Я в университет поступать не буду. Мы с Сергеем едем в Москву – в строительный.

– Какой еще строительный?! – заорал Андрей Петрович.

Ляля смотрела расширенными от ужаса глазами, не веря в то, что слышит.

– Ладно, мы с матерью терпели твоего дружка, пока ты в школе учился, но чтобы ехать с ним и поступать в какой-то строительный! Это уже слишком. Ты пойми, с университетом у тебя будет другое будущее! Я запрещаю ехать с этим разгильдяем, давно нужно было порвать эту вашу дружбу! Ты уже взрослый и должен понимать, что мы принадлежим к другому обществу!

– А в школе учили, что у нас равноправие.

– Хватит ерничать! Мы с матерью столько в тебя вложили, чтобы выучить и дать путевку в жизнь. А ты своими руками хочешь все разрушить! Не позволю! Так что забудь об институте и давай готовься в университет, я уже с нужными людьми познакомился.

– За что вы так ненавидите Сергея? – смотря на родителей, спросил Павел.

– Причем здесь ненависть?! Ты пойми, у вас с ним будут разные жизни. Так лучше сейчас прервать всю эту непонятную дружбу, которая, как я смотрю, до хорошего тебя не довела, раз ты уже идешь наперекор родителям.

– А, может, у меня вообще бы не было этой жизни.

Взгляд Павла наполнился пустотой. Всегда, когда он вспоминал случай на реке, его охватывало полное безразличие ко всему. Почему так происходило, он не знал. Вот и сейчас от нахлынувших воспоминаний он передернул плечами и крутанул головой, откидывая назад длинную челку, постоянно сползающую и закрывающую его глаза.

– Ну, знаешь! Мы с матерью для себя решили, что у нас будет один ребенок, и мы для него сделаем все.

– А зря. Могли бы еще сестренку или братика родить. Вы никогда не задумывались о том, что дети могут умереть? Вы запрещаете мне дружить с Сергеем, хотя совершенно ничего не знаете о нем. Вот ты, отец, знаешь, что его отец погиб на заводе и после этого случая директора сняли и освободившуюся должность предложили тебе? Знаешь ли ты, что первый день нашего приезда для меня мог быть последним? Ты смотришь на меня так удивленно, конечно, ты ничего не знаешь, или твоя должность не позволяет тебе этого.

– Как ты разговариваешь с отцом! И о чем ты говоришь?! – встряла в разговор Вероника.

– Мам, не волнуйся.

Павел окинул родителей хмурым взглядом, думая, продолжать начатый разговор или нет, но все же продолжил. Столько лет боли. Сколько раз, лежа в кровати и глядя в потолок, он думал: «Почему? Ну почему у меня такие родители? Холодные, отчужденные». Сколько раз задавался вопросом, родной ли он сын? Может, его усыновили? И поэтому он для них совсем чужой и нелюбимый.

Как же он иногда завидовал Сереге, когда его мать с любовью и заботой смотрела на сына. Как ему тогда хотелось хоть раз увидеть такой взгляд от своих родителей. Но так и не дождался. Может, поэтому он целыми днями пропадал у Сергея. Сбегал из дома, чтобы не видеть эту холодную вычурную надменность и интеллигентность.

Сколько раз он задавался себе вопросом, почему одни живут в коммуналках, а другие – как его отец – в трехкомнатной квартире? Неужели только из-за того, что он директор завода? Так ведь остальные тоже трудятся на благо Родины. Так почему? Столько нерешенных вопросов рождалось в молодой голове. Столько бунтарских мыслей о несправедливости и неравноправии, но говорил на эту тему с отцом он впервые.

Наверное, получив аттестат на руки, Павел почувствовал, что стал свободным и взрослым. Теперь ему не надо отчитываться перед родителями – где был и что делал? Теперь он сам будет строить свою дальнейшую жизнь, без нравоучений и наставлений. Но прежде чем он навсегда покинет отчий дом, он должен рассказать все, что тогда случилось. Чтобы родители, наконец, поняли, что значит для него Сергей.

Проглотив комок боли, подступивший к горлу, он хрипло начал свой рассказ. Он вспоминал, как тонул, как Сергей бросился в омут и вытащил его бездыханное тело, как вернул его к жизни. Как отдал свою куртку и застегивал ее своими посиневшими пальцами. Как они шли, насквозь промокшие и обдуваемые холодным ледяным ветром. Как впервые увидел маму Сергея и понял, что бывают другие семьи, где любят своих детей.

Ляля, с ужасом смотревшая в этот момент на Павла, хотела что-то сказать от возмущения, но замолчала, посмотрев в глаза повзрослевшего сына, который продолжил свои признания о том, что пока лежал в больничной палате, хотел только одного – умереть.

Отец даже привстал с кресла, а Вероника зажала рот рукой.

– Я тогда думал, ну зачем он меня спас? Я бы уже ничего не чувствовал и не видел. Но опять Серега ворвался в мою жизнь и дал поверить, что она бывает другой. Когда рядом с тобой не просто друг, а брат, пусть даже не по крови – а по родству душ. Он, пробравшись ко мне в палату, сказал, что после того, как мы вместе тонули, стали братьями. Он протянул мне руку, а я протянул свою для пожатия, и понял, что я не один, что брат будет всегда рядом, поможет, если будет тяжело и невыносимо. И все это время я мог опираться на его плечо, пойми же, наконец, отец. Ты все время махал своим ремнем, выбивая из меня дурь – как ты думал. А на самом деле с каждым ударом ты воздвигал прочную стену между нами.

– Но меня тоже бил отец, и я ни разу не подумал о нем плохо, а даже был ему благодарен.

Павел улыбнулся грустно.

– А так ли это на самом деле, отец? – спросил он и посмотрел в глаза отцу.

Андрей Петрович подбирал ответ, глядя на сына.

– Молчишь, отец, потому что знаешь ответ. – Павел помолчал, вздохнул, продолжая: – Я уеду скоро и поступлю в тот институт, в который хочу.

– Без денег ты ничего не сможешь! – не вытерпев упрямства сына, выкрикнул Андрей Петрович.

– Как ты не понимаешь, что мы твои родители и хотим для тебя только лучшего! – поддержала отца мать.

Павел посмотрел на них и понял, что ничего уже доказывать не будет. Так ничего они и не поняли, родители, подарившие ему жизнь. Да, впрочем, и на том им спасибо. Он развернулся и ушел.

Выбежав из квартиры и спустившись по ступенькам, выскочил на улицу и вдохнул полной грудью теплый летний воздух. Его юный организм быстро стирал из памяти все неприятные сцены, только что им пережитые, и распахивал дверь к новой жизни, полной удивительных приключений. И в том, что она будет именно такой, он ни капельки не сомневался.

Павел рванул к Сергею, они сегодня собирались на пляж. Намечалась неплохая гулянка с компанией прехорошеньких девчонок. Захватив гитару, ребята пошли к реке. Вечером, когда пляж опустел и осталась только молодежь, развели костер и Павел пел песни под гитару, влюбив в себя сразу пару новеньких девчонок. Только он пока не особо понимал, что это такое – любовь. У него уже был первый секс, и он даже пережил первую неловкость от того, что так быстро все произошло. Но девушка оказалась намного его старше, и вторая попытка оказалась удачной, и он пролежал в какой-то эйфории от случившегося. Но Нелли не позволила ему долго лежать, и они кувыркались всю ночь. Девушка многое умела, показала и рассказала все наглядно, что должен уметь в постели мужчина. Научила пользоваться презервативами. Вначале у Павла пылали щеки, хорошо, что была ночь, и Нелли этого не видела. Но та раскрепощённость в постели, которую показывала Нелли, научила его тому, что не стоит стесняться того, что происходит между мужчиной и женщиной. Павел после бурно проведенной ночи пришел к Сергею под утро и все рассказал. Правда, не сразу, но как-то у Сергея это получалось, что на любой заданный им вопрос Павел сразу давал ответ и не испытывал никакого стеснения.

И только со временем, поменяв не одну девушку и подчас не помня лиц, Павел иногда вспоминал Нелли и был благодарен ей за тот первый сексуальный урок в его жизни. Вскоре и Серегу на одной из вечеринок утащила в постель одна из девиц, не сводившая с него своих восхищенных глаз.

– Как все прошло? – спросил Павел, когда Сергей вышел под утро довольный из спальни своей воздыхательницы.

Сергей, улыбаясь, рассказал, как все было, и Павел похлопал его по плечу одобряюще. С тех пор у них и повелось, что о каждой девушке они делились впечатлениями.

После разговора с родителями мало что изменилось в жизни Павла. Он как будто предчувствовал, что после школы ему придется рассчитывать только на себя, и уже второй год откладывал деньги, выдаваемые ему на обеды. Он неоднократно их пересчитывал, меняя мелочь на рубли, и в один из дней они с Сергеем поехали в кассу и купили билеты до Москвы. Свой билет он отдал Сергею сразу.

– Пусть у тебя будет, а то ты моих предков знаешь, начнут еще чудить.

– Так давай я поговорю, – возмутился Сергей.

– Не, брательник, я как-нибудь сам, – улыбаясь, ответил Павел, вспомнив разговор с родителями. Сейчас, собирая чемодан, Павел думал о недавних событиях – как на днях отнес паспорт и аттестат Сергею. Тот взял молча, больше не задавал вопросов, и Павел был ему за это благодарен.

– Ты не передумал.

В его комнату вошла мать и застыла в дверях, увидев сложенные в раскрытом чемодане рубашки и костюм.

Павел посмотрел на нее.

– Нет, – ответил коротко и сухо, зная, что ни к чему тратить слова, его так и не поняли.

Вероника посмотрела в глаза сыну и ушла. Он был очень удивлен, когда она вернулась и протянула ему пачку денег.

– Спрячь подальше, чтобы не украли, – проговорила со слезами на глазах.

Он оторопело перевел взгляд с пачки денег на мать и как будто увидел ту впервые. Она очень изменилась за последние дни, у нее появились первые морщинки на лбу, когда она его хмурила. И еще взгляд стал живым, такой же взгляд у нее был, когда он лежал в больнице. Вот и сейчас, стоит растерянная, беспомощная. Павел не вытерпел, подошел, обнял ее.

Очень часто потом вспоминал, как она зарыдала у него на плече и тихо говорила:

– Прости, сынок, прости нас.

А он чувствовал себя тогда таким взрослым, обнял ее и гладил по голове, понимая, что, может, и его мать мало видела от отца ласки, и ей приходилось делать то, что он желал. Она ведь полностью зависела от него, а, может, и любила.

– Мам не плачь. Я буду писать.

– Правда? – Она вглядывалась в его глаза, проверяя, говорит ли он правду.

– Правда. А сейчас проверь, все ли я собрал, ничего не забыл? – Он старался отвлечь ее, да, пожалуй, больше себя, от того, что сейчас они чувствовали. У Павла сжималось сердце, впервые наворачивались слезы на глаза.

***

В один из вечеров Павел и Сергей сели в вагон поезда, заняв свои места, помахав стоявшей на пироне маленькой женщине. Ее слезы текли по щекам, а она не стеснялась и не спешила их вытереть. Впервые в жизни ее сын уезжал так далеко, и как же страшили эти изменения в жизни. Она еще не понимала, как будет жить одна, без своего любимого сыночка. А он как будто почувствовал ее боль, выбежал из вагона обнял ее и проговорил.

– Мам, я буду писать и приезжать на каникулы. Будешь ждать?

Она удивленно подняла на него заплаканные глаза.

– Вот глупый, – улыбнулась и едва дотянулась до его черных кучерявых волос, взлохматив их, проговорила: – Беги уже, а то поезд без тебя уедет.

И как будто в подтверждение ее слов проводница у вагона прокричала:

– Уезжающие, займите свои места в вагоне, поезд отправляется через минуту.

Сергей поцеловал мать и, запрыгивая в вагон, прокричал:

– Мам, я приеду на зимние каникулы, пирогов напеки наших любимых с Павлом!

Галина уже не плакала, махала платком вслед уезжающему поезду.

Павел в последний момент увидел у привокзальной колонны одинокую фигуру матери, он успел помахать ей на прощание с надеждой в сердце, что она увидела. А она увидела и еще долго стояла, махала уже исчезнувшему из виду поезду, увозящему далеко ее сына.