Читать книгу По лабиринту памяти - Ольга Трушкова - Страница 6

***

Всю свою жизнь Мария преклонялась только пред двумя добродетелями – умом человека и его порядочностью. Увы, ничего этого в Платоновой Аде Васильевне, директоре своей последней школы, она не находила: ни ума, ни порядочности. Десятиминутного общения с этим человеком было достаточно, чтобы увидеть паранойю в стадии мания величия. При более длительном контакте невозможно было не обнаружить рядом с активной паранойей явно прогрессирующий маразм. Судя же по косноязычию, Ада Васильевна была ещё и отвратительным учителем, потому что преподавала она, как ни парадоксально, как раз то, что требует от учителя лёгкой, изящной речи и абсолютного знания орфоэпии. Преподавала Ада Васильевна русский язык и литературу. Эти же предметы преподавала и Мария.

Первое, с чем столкнулась Мария в этой школе, было то, что мальчики, имеющие иноязычные фамилии с нулевым окончанием, совершенно игнорируют их склонение. Битый час она убеждала девятиклассника Колю в том, что его тетрадь принадлежит не Раштоллер, а Раштоллеру. Он же не девочка! Не хочет Коля склонять свою фамилию, не хочет мальчиком быть, хоть убей!

Рассказала Мария коллеге своей Алине Павловне, тоже словеснице, про упрямого Колю, совета попросила. Совет был дан незамедлительно:

– Да оставь ты его в покое! Он восемь лет не склонял, привык, а ты хочешь его переучить.

Ну и ну! Значит, если Ваня привык писать «корова» через «а», пусть и дальше так пишет? Переучить? Значит, кто-то уже научил Колю не склонять его фамилию? Почему за восемь лет ему никто не показал правильное её написание в косвенных падежах? Каково? А кто, простите, обучал Колю в шестом классе, где как раз и изучается это правило?

Целый год билась с этими фамилиями Мария, целый год у неё волосы дыбом вставали от безграмотного письма и корявой речи и учеников, и коллег-словесниц.

Это только русский язык. Но была ещё и литература.

Познания классики у Алины Павловны по своей сути напоминали «бородатый» анекдот:

Раскольников – брат Карамазова, а ещё, помнится, в пьесе «На дне» Герасим Катерину в Волге утопил. То ли в «Грозу» дело было, то ли «Накануне».

Не любила она классику, детективчиками увлекалась. Дарья Донцова была для неё «лучом света в темном царстве» литературы. Зачем же детям нести то, что самой противно? Их-то зачем тащить за собой в это «тёмное царство»?

Понятно, почему она вот уже более двадцати лет всё еще студентка-третьекурсница пединститута. Заочница. Хотя сегодня Алина Павловна, возможно, уже и купила диплом, только мозги-то к нему не прилагаются.

Ада Васильевна детективами не увлекалась, литературу, вроде, знала, трактовала её с правильных позиций коммунистической партии и товарища Сталина, но на её уроках засыпали даже мухи. Дети на границе двух тысячелетий не хотели разделять антикварного взгляда учительницы на классический образ грезившего мировой революцией коммуниста Макара Нагульнова, а видели в нем только отмороженного на всю его контуженую голову беспредельщика, к тому же ещё и бича-тунеядца. Судите сами: бабы поле пашут, а он с таким же лентяем Щукарём петушиным пением наслаждается.

Но высказать своего мнения дети не могли – рисковали аттестатом. Говорить они могли только то, что хотела слышать Ада Васильевна. Это же касалось и учителей. Учителя рисковали рабочим местом.

Зато Мария высказывала Аде Васильевне всё, что думает о Макаре Нагульнове, о коммунистах вообще и о коммунисте Платоновой в частности, за что и была уволена. Во время своего очередного отпуска. По причине истечения срока трудового договора. Несуществующего.

Такого она даже от Ады Васильевны не ожидала. Нет, не увольнения. Она не ожидала, что директором школы, оказывается, может стать даже идиот. Выходит, считая Аду Васильевну только полудурком, Мария ей безбожно льстила?

Суд восстановил уволенную на рабочем месте, все её вынужденные прогулы и судебные пошлины директор оплатила из своего кармана.

Но увольнение будет через полтора года, сейчас же Мария всё ещё учит детей, а заодно и учителей, склонять фамилии. С учителями оказалось намного сложнее. Коля не подозревал о подобном склонении только восемь лет, а они – гораздо дольше.

Первый учебный год подошёл к концу. Последний звонок. Ада Васильевна зачитывает приказ:

– Считать допущенными к экзаменам… Ахметова Сергея… Раштоллер Николая…

Да, да! Именно так, Раштоллер, а не Раштоллера прочитает она из приказа, ею же и написанного.

Ну, что тут скажешь? Коле Раштоллеру в течение года правило, всё-таки, удалось усвоить, а Аде Васильевне – нет. Не дошла она ещё до шестого класса и правила этого не изучала. Они с Алиной Павловной всё ещё в пятом сидят, да не второй год, а каждая – своему стажу соответственно.

И как же теперь этому бедному Коле подписывать свои экзаменационные работы за курс неполной средней школы? Кто из них прав, Мария Петровна или директор школы?

Прав тот, кто главнее, решил Коля, и подписал по укоренившейся за восемь лет привычке, но, на всякий случай, в скобках «а» приписал. Пусть теперь они сами разбираются.

Через два года Мария уже перестала впадать в ступор при виде написанных русоведами «ГеНадьевна», «Унтер ПришЕбеев», «БальмонД» и тому подобного. Она уже не вздрагивала от «коЛидора», её уже не выворачивал наизнанку ни «километр» с ударением на втором слоге, ни «цемент» – на первом.

Мария даже не удивилась, когда инспектор РОНО, курирующая преподавание как раз русского языка, обратилась к ней с просьбой показать творческую «лабоЛаторию» по предмету. Она перестала удивляться всему происходящему и в школе, и в районе. Устала удивляться, потому что, по сути, оказалась одиноким бунтарём, восставшим против монументальной Ады Васильевны, и единственным человеком, отстоявшим свои права через суд. Никто – ни до, ни после – этого сделать даже и не пытался. Умные учителя, любимые детьми, но неугодные памятнику «давно минувшей старины», гонимые этим монолитным сплавом тупости и самодурства, уходили молча.

Мария не Чацкий, это он «И один в поле воин», да и то только по словам критика. Ладно, пусть Белинский будет прав. Только вот даже такой бесстрашный воин почему-то очень быстро, через сутки, покинул поле брани, то есть, бал в доме Фамусова. С диким воплем «Карету мне, карету!», одуревший от «дыма Отечества» Чацкий сбежал опять за границу. И правильно сделал, ибо нет смысла воевать с невежеством, будучи одним в поле воином.

Мария тоже ушла. После той памятной анкеты.

Ада Васильевна очень любила проводить анкеты во вверенном ей коллективе – они помогали ей выявлять чуждых по духу. Район-то, как показывали выборы президентов и прочих политических деятелей, помельче которые, относился к так называемому «красному» поясу.

Мария «красной» не была. Не была она и «красно-бело-синей», потому что демократия в том виде, в каком её навязали народу, воспринималась ею так же, как и описанный в литературе «красный» террор. «Русь металась… Всё смешалось, сдвинутое враз… Человечье горе…»

Конец века повторил его начало.

Семимильными шагами шла приватизация. Она, проводимая «всё могущим» Чубайсом, шла под программным лозунгом «Грабь награбленное коммунистами да не забудь с народа содрать последнюю шкуру!»

«Замерзали» зарплаты. Рушилось старое, но новое было ещё уродливее. Если социализм своим «человеческим» лицом напоминал графа Дракулу, то дикий российский капитализм был двойником Фредди Крюгера.

В общем, Мария в политическом плане была совершенно «бесцветной».

Вот это-то как раз больше всего и настораживало бдительную Аду Васильевну, вот и проводила она эти бесконечные анкеты, чтобы выявить, наконец, истинное Мариино, «не наше», нутро. Только непонятно, что бы это ей дало, кроме личного удовлетворения?

Но последняя анкета носила иной характер, не политический: Аде Васильевне захотелось вдруг узнать, каков микроклимат в коллективе и каково отношение подчиненных к ней, любимой. А последний пункт анкеты предлагал респонденту высказать свои пожелания коллективу и школьной администрации. Кто уж там чего желал друг другу и администрации школы, Мария не знает, а вот лично она пожелала всему коллективу в целом и каждому его члену в отдельности «выдавливать по капле из себя раба» и подписалась своим полным именем, поскольку не терпела никаких анонимок.

На следующий день проверяющая тетради Мария и проверяющая анкеты Ада Васильевна остались в учительской одни.

– Мария Петровна, – елейный голос директора был основательно пропитан соком анчара. – Будьте так любезны, объясните, что вы тут про рабов каких-то невразумительное что-то написали?

Мария посчитала заданный ей вопрос шуткой и тоже позволила себе пошутить:

– А вы у Чехова спросите, он вам объяснит вразумительнее.

Она совсем забыла, что у Ады Васильевны чувство юмора полностью атрофировано, и не сразу поняла, что вопрос-то был задан как никогда серьёзно.

– Причём здесь Чехов? – совершенно искренне удивилась литератор с почти сорокалетним стажем и гневно потрясла анкетой. – Ведь это же вы, Мария Петровна, написали!»

Мария закрыла глаза и откинулась на спинку стула. Всё! Это конец! Это свыше её сил! Она больше не сможет работать в этой школе! Она больше не сможет работать в школе вообще! Ни в какой! Она не хочет! Она очень устала. «Карету мне, карету!»

Интересно, поверила бы ныне покойная Людмила Яковлевна в то, что такое возможно? Конечно, нет. Мария и сама бы не поверила, не приведи её судьба в эту школу. Да разве может быть такое, чтобы человек при почти нулевом интеллекте и при полном отсутствии элементарной порядочности самодурствовал более двадцати лет на руководящем посту, а весь коллектив стоял перед ним на коленях? Да что там стоял – ползал!

Нет, не поверила бы в это Людмила Яковлевна, потому что в Крюковской средней школе при тоталитарном коммунистическом режиме была настоящая демократия.

А вот в этой школе, которая давно уже находится в как бы демократически преобразованной России, царил настоящий сталинский режим. Здесь не было директора, здесь был диктатор!

Коллектив? А его тоже не было. Была свита, которая играла короля.