Читать книгу Суфражизм в истории и культуре Великобритании - Ольга Вадимовна Шнырова - Страница 3

О подчиненном положении женщины в викторианской Англии написано столько, что этот тезис уже давно стал общим местом. Суфражистское движение, возникшее в 60-х гг. XIX в., в теоретическом плане опиралось на работу Джона Стюарта Милля «Подчинение женщины» (The Subjection of Women [1]), но, вероятно, первой поставила этот вопрос известная писательница Мэри Уолстонкрафт – ее считают основательницей английского феминизма – в работе «В защиту прав женщин» (A Vindication of the Rights of Women [2]). После этого суфражистки издали огромное количество памфлетов о неравноправном положении женщины в обществе и доказывали его социальную несправедливость. С возникновением во второй половине XX в. сначала женской, а затем и гендерной истории эта проблема стала объектом академического исследования [3]. Поэтому мы не будем подробно останавливаться на проблеме социально-правового статуса представительниц среднего класса викторианского общества, а сконцентрируем внимание на тех ее аспектах, которые были объектом особого внимания суфражисток, и прежде всего на имущественных правах замужних женщин.

Как отмечает Дж. Марш, «гендерная история Англии XIX столетия может быть представлена двояко: как доминирующая патриархатная модель, закрепляющая привилегии и власть за мужчинами, или как целенаправленный, хотя и неспешный процесс противодействия женщин практике их изоляции» [4]. Соглашаясь с этой точкой зрения, отметим, что целесообразнее всего рассматривать обе эти модели во взаимодействии и взаимовлиянии.

Викторианский период считается золотым веком английской истории, связанным с завершением промышленного переворота, превращением Англии в мастерскую мира, первую морскую и колониальную державу. «Шестидесятилетнее правление Виктории стало временем подъема средних классов, к которым в те времена относили все категории населения, занятые предпринимательской деятельностью, а также лиц, имевших доходные профессии врача, юриста, ученого, преподавателя, художника и т. п.» [5]. Эти экономические и социальные изменения привели к переменам в политике и мировоззрении англичан.

Подъем буржуазии создал основу для торжества либерализма. Процесс формирования либеральной концепции гражданства начался с принятия в 1829 г. билля об эмансипации католиков (Roman Catholic Relief Act), возвращающего им некоторые политические права, и восстания рабов на Ямайке в декабре 1831 г. Отменив ограничение на участие католиков и протестантских нонконформистов в работе органов государственного управления, Великобритания расширила политические права религиозных меньшинств и начала допускать их к политической деятельности. Рабство официально прекратило свое существование в Британской империи в 1834 г., хотя освобожденные рабы не получили гражданских прав. Реформа 1832 г., признаваемая историками достаточно консервативной, тем не менее создала прецедент для начавшегося процесса избирательных и парламентских реформ. Она не только увеличивала численность электората, но и предусматривала перераспределение мест в парламенте. Происходило сокращение количества гнилых местечек[5], увеличение представительства промышленных центров. В результате количество избирателей мужского пола увеличилось с 13 до 18 % в Англии и Уэльсе и на 5 % в Ирландии. Всего мужской электорат в Соединенном Королевстве составил 800 тыс. при общей численности населения в 16 млн человек.

Последующая реформа 1867 г. обеспечила победу либералов на выборах. Приход к власти либерального министерства У. Гладстона (1868–1874) ознаменовался серией впечатляющих реформ, которые консерваторы охарактеризовали как якобинские. Их результатами явились [6]:

ликвидация Англиканской церкви в Ирландии;

расширение прав ирландских арендаторов;

запрещение покупки должностей в армии;

разрешение деятельности профсоюзов;

введение системы тайного голосования на выборах.

Английский историк Г. Перкин полагает, что в Викторианскую эпоху произошли настолько серьезные трансформации в национальном характере англичан, что их можно назвать «моральной революцией»: «Англичане считались одной из наиболее агрессивных, жестоких, буйных и кровожадных наций, а стали одной из наиболее сдержанных, вежливых, щепетильных и ханжеских» [7].

Неудивительно, что в это время стала очень популярна концепция перемен. Слово «transition» употребляли принц Альберт, историк Т. Карлейль, лидер консервативной партии Б. Дизраэли, писатель Э. Бульвер-Литтон, художник и теоретик социализма У. Моррис, философ и экономист Дж. С. Милль и другие. Для них переход от старого к новому означал разрыв со средневековыми традициями сословности и корпоративизма и утверждение либеральных принципов индивидуализма, представительности, равной ответственности перед законом. Либерализм стал основой мировоззрения большинства образованных представителей среднего класса викторианской Англии. Эта система политической мысли рассматривала индивида как главную единицу общества, однако под индивидом всегда подразумевался представитель мужского пола, несущий ответственность за членов своей семьи, не обладающих в полной мере гражданскими правами: жену и детей.

Таким образом, либеральная концепция не рассматривала женщин как полноправных членов общества. Более того, можно констатировать ухудшение правового положения женщин в Викторианскую эпоху в связи с утверждением частной собственности, сконцентрированной в руках мужчин[6]. Ряд исследователей также отмечают, что стремление к строгой нравственности, которое привело к установлению жестких норм викторианской морали, являлось реакцией среднего класса на развращенные нравы аристократического общества [8]. Результатом стало доминирование патриархатной модели раздельных сфер, согласно которой существовало четкое разделение между миром частной жизни, бывшей уделом женщин, и миром публичного, предназначавшегося исключительно мужчинам. Классической иллюстрацией этой модели служат строки из поэмы А. Теннисона «Принцесса» (The Princess):

Считалось, что женщине не превзойти мужчину ни умственно, ни физически, поэтому ей отводилось подчиненное место в обществе и семье. Ее главной целью было вступление в брак, тогда из-под опеки отца или родственника мужского пола она переходила под опеку супруга. И в высшем, и в среднем классах английского общества мужское поведение определялось концепцией рыцарственности, предписывавшей относиться к женщине заботливо и покровительственно. Примером такого подхода может служить фрагмент парламентской речи депутата Э. Буври: «Счастье и интересы жены или дочери более значимы для главы семьи, чем его собственные. <…> Разве не изобретение это природы, не намерение нашего Создателя, чтобы общество основывалось на семье, в которой мужчина был бы главой и управителем?» [10]

При этом женщина рассматривалась как более одухотворенное и нравственное существо, нежели мужчина. Высокая мораль предполагала полное неведение о порочных и темных сторонах жизни. Исходя из этого, викторианский мужчина требовал от девушек своего класса невинности, они должны были быть воплощением этого образа. Незнание жизни, кротость, отсутствие собственного мнения, беспомощность и слабость пользовались мужским одобрением.

Жизнь англичанки из среднего класса была окружена большим количеством условностей. Ее надлежало тщательно оберегать от любых оскорблений и подозрений в недостойном поведении. «Девушка из хорошей семьи в 1870–1880-х гг. не могла одна ходить по улицам, ездить в кебе или в вагоне. На любое мероприятие ее должны были сопровождать отец, мать или замужняя родственница» [11]. Появление в общественном месте в компании мужчины, который не являлся ее близким родственником, могло погубить репутацию женщины. Во многих семьях, придерживавшихся строгих правил, девушку не оставляли в комнате наедине даже с потенциальным женихом[7].

При разговоре с женщиной не полагалось упоминать не только о неприличных вещах (к словам, оскорбительным для слуха викторианской барышни, относились, например, «брюки» и «развод»), но и о политике и делах. Эмили Дэвис, посвятившая жизнь борьбе за женское образование, с горечью писала по этому поводу: «Газеты редко допускают мысль, что их будут читать женщины. Если The Times предлагается вниманию леди, то лишь страницы с рекламой или информацией о рождениях, браках и смертях. Эта полная умственная слепота считается естественной для женщин, поэтому неудивительно, что их мнения, когда таковые появляются, не рассматриваются всерьез» [12].

«Полная умственная слепота» формировалась воспитанием и образованием викторианской девушки. Женское образование существенно отличалось от мужского. Оно прививало девушке навыки, необходимые для выполнения ее основной миссии – быть приятной компаньонкой для мужчины. Поэтому в пансионах и школах для девочек преподавались иностранные языки (чаще всего французский), немного истории, начала математики. Их учили рисованию, шитью, вышивке, музицированию, пению, хорошим манерам. Столь поверхностное образование, возможно, и делало женщину «ангелом домашнего очага» и украшением салона, однако закрывало для нее перспективы дальнейшей учебы и самостоятельного существования за счет профессиональной деятельности. К тому же, как отмечает Ч. Петри, благодаря такому образованию «викторианская девушка, хотя и была искушена в охоте на мужа, совершенно не была готова к выполнению практических задач по ведению хозяйства; такая ситуация существовала даже в некоторых семьях из низших слоев» [13]. В результате роль замужней женщины еще более сводилась к выполнению декоративной функции, если не считать рождения и воспитания детей до того возраста, когда они отправлялись в школы и пансионы. Подобный подход к женскому образованию существовал и в других странах Европы, однако издательница English Woman’s Journal Б. Рейнер-Паркес сетовала на то, что во Франции молодые женщины получают лучшее образование, чем девушки в Англии [14].

Следствием такого подхода было полное отсутствие у молодых представительниц среднего класса каких-либо перспектив, кроме замужества, работы гувернанткой или компаньонкой. Только эти профессии считались более-менее приемлемыми для девушки из приличной семьи и, сверх того, только для этих профессий ее образования было достаточно. В 1851 г. в Англии около 21 тыс. женщин работали гувернантками. Еще одним допустимым источником дохода был писательский труд, но он требовал весьма высокого уровня образованности. Профессии телеграфистки, конторской служащей или бухгалтера считались подходящими для мужчин среднего класса и недостаточно престижными для леди, и, кроме того, английское женское образование не давало достаточных знаний для этой работы[8].

Таким образом, наиболее приемлемой жизненной стратегией для женщины оставалось замужество. Однако результаты переписи населения 1851 г. показали, что в Англии 1400 тыс. женщин в возрасте от 20 до 40 лет и 359 969 женщин старше 40 лет были незамужними [15]: «Это была цена нашей блестящей империи, которую платили в основном женщины. В высших классах многие сыновья и братья, потенциальные мужья, всегда должны были находиться в колониях. Некоторые из них затем возвращались, но не все» [16]. В этих условиях устройство судеб дочерей на выданье становилось настоящей проблемой для многих семей, особенно если они не могли снабдить их достойным приданым, – такие ситуации ярко описаны в романах Джейн Остин.

Брак в викторианском обществе рассматривался прежде всего как экономическая сделка, и взаимные симпатии супругов были приятным, но необязательным дополнением к нему. Королева Виктория, состоявшая в счастливом браке с принцем Альбертом, тем не менее с горечью записала в своем дневнике 16 мая 1860 г.: «Все браки – это лотерея, хотя среди них встречаются и счастливые, до сих пор бедная женщина духовно и физически является рабыней своего мужа… <…> Когда я думаю о веселой, счастливой девушке и предвижу то жалкое, болезненное положение, на которое обречена молодая жена, то не могу не осознавать отрицательные стороны брака» [17].

Печальный взгляд королевы на замужество не является преувеличением. В английском праве существовало три источника законодательства: акты парламента (статутное право), решения судов по конкретным случаям (судебное или прецедентное право), традиции и обычаи, признанные законом (обычное, или неписаное, право). Большинство несправедливых в отношении женщин норм проистекали из обычного права, которое, как отмечали английские юристы того времени, «оставалось практически неизменным в последние пятьсот лет» [18] и, опираясь на средневековую традицию, плохо соответствовало изменившимся экономическим и социальным условиям. В феодальном обществе основную ценность представляла земля, а не капитал, поэтому регулирование личной собственности не имело большого значения, и закон охранял прежде всего земельную собственность женщин, на которую не распространялся контроль мужа. В XIX в. ситуация в корне изменилась, но устаревшее законодательство не учитывало этих изменений [19].

Английские законы до последней трети XIX в. рассматривали мужа и жену как единое целое: мужчина нес полную юридическую ответственность за женщину, которая утрачивала дееспособность, как только вступала в брак (так называемый статус coverture). Авторитетный английский юрист сэр Уильям Блэкстоун в трактате «Комментарии к законам Англии» (Commentaries on the Laws of England) определил концепцию coverture следующим образом: «Состоящие в браке супруги с точки зрения закона являются одним лицом: это означает, что правовое существование женщины в браке прекращается и сливается с существованием ее мужа, под чьим крылом, опекой и защитой она осуществляет все свои поступки» [20]. В период общественной кампании за пересмотр правового статуса замужних женщин критический обзор английских законов о браке был дан писательницей Каролиной Нортон в памфлетах «Письмо королеве по пово-ду билля о браке и разводе, выдвинутого лордом-канцлером» (A Letter to the Queen on Lord Chancellor Cranford’s Marriage and Divorce Bill) и «Английские законы XIX века, касающиеся женщин» (English Laws for Women in the Nineteenth Century), а также в исследовании Барбары Лэй-Смит «Краткий обзор наиболее важных законов, касающихся женщин, данный простым языком» (A Brief Summary in Plain Language of the Most Important Laws Concerning Women) [21]. Все три брошюры достаточно эмоционально, но от этого не менее аргументированно описывают несправедливость английских законов в определении правового статуса замужней женщины, представленные в них материалы не являются тенденциозными либо преувеличенными, поскольку подтверждаются заявлениями юристов и политиков, которые часто обращались к этой теме в ходе парламентских дебатов конца 60-х – начала 80-х гг. XIX в. в период реформирования семейно-брачного законодательства[9].

Воплощение концепции coverture на практике означало, что вся собственность женщины, принадлежащая ей до брака, переходила к мужу, равно как и ее заработки, доходы, подарки и полученное наследство. В случае смерти жены все ее имущество оставалось мужу, и ее завещание не имело юридической силы без его согласия. Исключение составляла земельная собственность, которая не переходила к мужу безусловно, что было сохраняющимся реликтом феодального права. Принадлежащая женщине или наследуемая ею земельная собственность передавалась в распоряжение мужчины на время брака, а после его смерти возвращалась в семью вдовы, причем она имела право на так называемую вдовью долю (Dower) в размере одной трети имущества. В случае смерти жены при отсутствии детей недвижимость переходила к ее наследникам. При наличии детей в браке собственность оставалась во владении мужа до его смерти, затем переходила к наследникам жены.

Экономическая недееспособность замужней женщины проявлялась и в том, что она не могла без разрешения супруга подписывать деловые бумаги или брать кредит. По закону муж мог отказаться оплачивать покупки жены, если он не уполномочил ее сделать их. Исключение составляло только приобретение товаров, необходимых для поддержания жизнедеятельности семьи, но решение об их оплате в данном случае принимал суд.

Закон не обязывал мужа содержать жену. Как отмечала в своем памфлете К. Нортон, «это не является его обязанностью перед ней, это является его обязанностью перед страной: он должен следить, чтобы она не обременяла приход, в котором живет. Если будет доказано, что у нее достаточно собственных средств или она получает поддержку со стороны родных или друзей, он освобождается от этой обязанности и не должен обеспечивать содержание детей, даже если он растратил ее состояние» [22]. Поэтому женщине, разъехавшейся с мужем и не имеющей родственников, которые могли бы ее содержать, приходилось обращаться к властям. Они были вынуждены периодически компенсировать несовершенство закона судебными решениями по каждому отдельному случаю. Так, жена, чей муж без существенных причин отказывался ее содержать, могла арендовать жилье и брать в кредит товары для поддержания жизни, и суд мог обязать мужа заплатить за них. Если жена попадала в работный дом, власти были в силах заставить мужа оплатить ее содержание. Таким образом, суд мог предоставить женщине право на материальную поддержку со стороны мужа, но не гарантировал ее в принципе.

Кроме того, по закону было установлено, что муж имеет полное право не только на имущество, но и на личность своей супруги. На практике это означало, что «под полным контролем мужа была не только собственность жены, но и ее передвижения. Например, замужняя женщина не должна праздно слоняться по улицам, и если она это делает, муж имеет право запереть ее» [23].

Недееспособность женщины выражалась и в отсутствии права опеки над своими детьми. В случае расставания супругов дети оставались с отцом. Расторжение брака представляло собой длительный и сложный процесс для обоих, но положение мужа было более выгодным. Суд мог дать разрешение только на разъезд супругов, но для развода требовалось принятие специального парламентского акта, что делало его доступным для немногих представителей высшего класса. Инициаторами развода практически всегда выступали мужчины, которым было достаточно предъявить доказательство неверности жены. Причем жена не имела права защищать себя и доказывать ложность обвинений. Фактически замужняя женщина могла рассчитывать только на получение разрешения о раздельном проживании, но и это была долгая и унизительная процедура. Как писала К. Нортон, «если жена требует по суду разрешения на разъезд с мужем на основании жестокого обращения, это должна быть жестокость, „угрожающая жизни или приведшая к членовредительству“, если она однажды простила его оскорбления, она не может позже ссылаться на них» [24]. Судебные разбирательства такого рода были немногочисленными, поскольку могли нанести вред репутации женщины из среднего класса, а для представительниц более низших слоев они были малодоступны. Без решения суда о разъезде закон обязывал женщину вернуться к мужу и возлагал ответственность на родственников, принимающих у себя оставившую семью жену. Известная суфражистка Тереза Биллингтон-Крейг описывала в мемуарах судьбу своей матери, которая, будучи выданной по настоянию родных замуж за нелюбимого человека, пыталась оставить супруга через несколько лет брака и поселиться с четырьмя незамужними тетками по материнской линии. «Но, любя ее и сочувствуя ей в этом несчастье, они отослали ее назад, обливаясь слезами, поскольку были слишком религиозны и слишком законопослушны, чтобы противодействовать давлению семьи и закона» [25].

Однако над обычным правом стояло так называемое право справедливости (Equity). Оно защищало права собственности женщины, отнятые у нее обычным правом. Инициатор одного из законопроектов о собственности замужних женщин Рассел Гурне отмечал в палате общин: «Мы имеем две совершенно разные системы, основанные на противоположных правовых принципах, администрируемые судами равной юрисдикции. В то время как суды обычного права игнорируют все права собственности замужних женщин, они признаются и даже поощряются судами справедливости» [26]. Право справедливости предусматривало защиту собственности наследниц путем заключения брачных контрактов по инициативе любого из ее родственников мужского пола, их подписание одобрялось судами справедливости. Брачные соглашения позволяли выделить часть собственности женщины в особый фонд, управляемый опекунами с учетом ее пожеланий. Вместе с тем такая возможность была доступна только богатым, поскольку практика брачных контрактов не распространялась на наследства менее 200 фунтов. Это означало, что около 800 тыс. женщин, наследующих меньшие суммы, не могли воспользоваться этим правом, не говоря уже о женщинах из рабочих слоев [27]. Фактически брачные договоры защищали в большей степени собственность семьи, из которой происходила женщина, нежели ее личные права. Это выражалось и в том, что данные соглашения не распространялись на ее заработки и не могли расширить ее личные права в браке. В результате, даже в случае заключения брачного договора, жена, хоть и сохраняла некоторые права на собственность, оставалась под полным контролем и опекой мужа.

Вред, наносимый женщинам существующим законодательством, заключался не только в том, что их обделяли правами, – в той же степени они были лишены обязанностей. Женщина не отвечала перед законом за свои поступки, в частности, мужья несли ответственность своим имуществом за долги жен, даже сделанные до брака. Возможно, в ряде случаев это могло дать женщине определенные преимущества, но в целом, с точки зрения закона, замужняя женщина ставилась в один ряд с преступниками, умственно неполноценными и детьми, чья дееспособность была ограничена.

Неудивительно, что к середине XIX в. несовершенство и несправедливость брачного законодательства, делавшего «мужчину ленивым, а женщину безответственной» [28], стали очевидными для широкого круга юристов, политиков и общественных деятелей, особенно представителей радикального крыла либеральной партии. С их точки зрения, полное лишение замужних женщин дееспособности наносило им не только экономический, но и моральный ущерб, так как вело к деградации личности [29]. Поэтому в Англии, как и во многих других европейских странах, общественная кампания за женскую эмансипацию началась с борьбы за женское образование и улучшение правового статуса замужних женщин.

Другим предметом повышенного общественного внимания в 50-х гг. XIX в. была законодательная реформа. Результатом королевской комиссии по изучению ведения делопроизводства в судах общих тяжб стали рекомендации о сближении обычного права и права справедливости (и, соответственно, судов), которые привели к принятию нескольких актов. Была назначена комиссия по реформированию закона о разводе. В 1854, 1856, 1857 гг. в парламент вносились законопроекты, основанные на ее рекомендациях. В реформе бракоразводных законов были выдвинуты более широкие вопросы о правах женщины в браке. Эти вопросы привлекли внимание во многом благодаря К. Нортон, которая не являлась феминисткой, но в то время была знаменитостью. «История ее жизни была квинтэссенцией страданий женщин в браке из-за несовершенства закона, и собственный опыт заставил ее требовать тех же законодательных реформ, что и феминистки» [30]. Поскольку ее мать рано осталась вдовой с семью детьми, ей пришлось приложить немало усилий к обеспечению их судеб, особенно дочерей. В 1827 г. Каролина в возрасте 19 лет была выдана замуж за Джорджа Нортона, адвоката и члена парламента, младшего брата и наследника лорда Грантли. Выйдя замуж, она начала успешно заниматься литературной деятельностью, проявив себя как талантливая поэтесса (ее называли Байроном среди поэтесс), кроме стихов, писала пьесы, романы, редактировала несколько дамских журналов. Достаточно быстро она стала весьма популярной фигурой в литературных кругах, зарекомендовала себя в политических салонах благодаря красоте и уму.

В 1836 г. Дж. Нортон, воспользовавшись тем, что Каролина уехала навестить брата, запретил ей видеться с детьми и объявил через газеты, что жена оставила его, что он не несет ответственности за ее долги, и захватил имущество, которое по закону было ее собственностью. После этого он подал в суд на Уильяма Лэма, лорда Мельбурна и лидера либеральной партии, обвинив его в адюльтере со своей женой, но решение было вынесено в пользу ответчика. Поскольку суд не признал прелюбодеяния, развод Нортонов стал невозможным. Каролина не могла обвинить мужа в жестоком обращении, так как до этого согласилась принять его извинения. Тогда она начала борьбу за реформу законов о разводе и о праве женщины на опеку над детьми. В 1837 г. она публикует памфлет «Естественное право матери на опеку над детьми в свете прав отца, закрепленных обычным правом» (Observations on the Natural Claim of the Mother to the Custody of her Infant Children: As Affected by the Common Law Right of the Father), а в 1839 г. принимается акт об опеке над детьми (Infant Custody Bill). Он гласил, что мать, чьи дети находились на попечении отца или опекуна, была вправе обратиться в Канцлерский суд с апелляцией. Если дети были младше семи лет, суд мог вернуть их матери до достижения этого возраста; если они были старше, мог разрешить матери навещать их в отведенное время. Этот акт, утвержденный во многом благодаря усилиям К. Нортон и ее сторонников, был первым в серии законов по опеке над детьми, принятых в XIX в.: закон 1873 г. продлил право матери на опеку до достижения ребенком возраста 16 лет, закон 1886 г. провозгласил мать опекуном своих детей в случае смерти их отца.

Впоследствии К. Нортон боролась за право самостоятельно распоряжаться своими доходами и за усовершенствование законодательства о разводе. Отстаивая свои имущественные права, в 1854 г. она опубликовала памфлет «Английские законы XIX века, касающиеся женщин», а в 1855 г. «Письмо королеве по поводу билля о браке и разводе, выдвинутого лордом-канцлером».

Борьба К. Нортон привлекла общественное внимание к проблеме несовершенства семейно-брачного законодательства и дала толчок для возникновения кампании за его изменение. К ней присоединилось Общество по усовершенствованию законодательства (Law Amendment Society) под руководством лорда Г. Броугэма, включавшее многих известных политических деятелей. Кампания стала началом карьеры для целой плеяды молодых женщин, семьи которых были близки к членам этого общества. Эта группа молодых активисток сыграла в последующем видную роль в становлении английского женского движения. Пожалуй, наиболее значимыми фигурами среди них во второй половине 1850-х гг. были две подруги, чьи семьи принадлежали к радикальной политической элите, – Барбара Лэй-Смит и Бэсси Рейнер-Паркес. Дом отца Барбары и члена парламента от либеральной партии Бенджамена Лэй-Смита был местом встреч радикалов, входивших в Общество по усовершенствованию законодательства. Семья Лэй-Смит принадлежала к той среде, где женщины традиционно принимали активное участие в политической деятельности и публичных дискуссиях. Поэтому неудивительно, что Барбара оказалась вовлеченной в дискуссии о проблеме и в результате написала брошюру «Краткий обзор наиболее важных законов, касающихся женщин, данный простым языком», опубликованную в 1854 г. Работа была положительно оценена членами общества, и при его поддержке в 1855 г. Б. Лэй-Смит и Б. Рейнер-Паркес создали комитет по сбору подписей под петицией в парламент с требованием изменения закона об имущественных правах замужних женщин (Married Women’s Property Act). Секретарем комитета стала Мария Рай, дочь лондонского юриста, принадлежавшего к радикальным кругам. Комитету удалось собрать 26 тыс. подписей, и в марте 1856 г. петиция была представлена в парламент. В тот момент она не нашла поддержки, однако в следующем году в парламент был внесен билль о собственности замужних женщин (Married Women’s Property Bill), основанный на рекомендациях Общества по усовершенствованию законодательства. Он прошел второе чтение, но был отклонен.

Однако усилиями участников кампании за улучшение правового статуса замужних женщин, в том числе и К. Нортон, в 1857 г. удалось провести закон о разводе (Marriage and Divorce Act). Развод из церковного был передан в созданный светский суд по разводам и семейным делам (Court of Divorce and Matrimonial Causes), который мог давать разрешения как на разъезд супругов, так и на их развод, для чего ранее было необходимо специальное решение парламента. В обоих случаях женщина получала те же имущественные права, что были у нее до замужества, и супруг не мог претендовать на ее имущество и доходы. Таким образом, закон упрощал и удешевлял процедуру развода. Однако, несмотря на достигнутые результаты, закон по-прежнему оперировал двойными стандартами: для мужчин достаточным основанием для развода служил факт неверности со стороны жены, но женщина могла претендовать на развод, только если в дополнение к супружеской измене муж был повинен в инцесте, скотоложестве, двоеженстве или изнасиловании.

В 1867 г. начинается новая кампания по продвижению законопроекта о собственности замужних женщин. Достаточно быстро она слилась с формирующимся суфражистским движением: улучшение социально-правового статуса англичанок требовало адекватного представительства их интересов в парламенте, что было тесно связано с проблемой женских избирательных прав. Либеральный политик Дж. Брайт отмечал: «Мы принимаем законы в следующем порядке: сначала в интересах тех, кто может стать опасным, затем в интересах тех, кто может оказать влияние через избирательные участки, и, наконец, для тех, кто не имеет права голоса и, следовательно, конституционного влияния» [31]. Кроме того, поскольку избирательное право в это время являлось цензовым, право голоса и имущественные права были тесно взаимосвязаны. При существующем законодательстве суфражисты могли выступать за право голоса только для незамужних женщин и вдов. Так, хотя сам Дж. С. Милль полагал, что избирательное право должно распространяться и на замужних, поправка, внесенная им в законопроект об избирательной реформе 1867 г., предусматривала наделение правом голоса только одиноких женщин и вдов, которые платили те же налоги, что и мужчины. При внесении следующего суфражистского билля в 1870 г. Дж. Брайт при поддержке консерватора Р. Гурне решил не изменять этой позиции, параллельно продолжая кампанию за реформирование закона о собственности замужних женщин.

Это с самого начала ослабляло позиции суфражистов и вызывало серьезные разногласия в их лагере, а оппонентам, которые не преминули выдвинуть целый ряд обоснованных возражений, играло на руку. Когда суфражисты вносили билль о предоставлении права голоса одиноким собственницам, противники обвиняли их в несправедливости, поскольку они выступали с позиций интересов меньшинства одиноких женщин, оставив в стороне вопрос об избирательном праве для замужних. Законопроекты, предусматривающие наделение правом голоса замужних женщин, наталкивались на возражения, ведь в силу своей правовой недееспособности они не могли квалифицироваться как избиратели.

В случае принятия закона о собственности замужних женщин возникли бы новые противоречия. Одно из основных было сформулировано лидером антисуфражистской фракции в парламенте Э. Буври: «С того момента, как будет принят закон о собственности замужних женщин, они будут владеть имуществом, которое мужья не смогут контролировать. Поэтому, если билль пройдет, это станет неоспоримым аргументом для распространения права голоса на замужних женщин» [32]. Последнее означало существенное расширение электората и противоречило установке на постепенное распространение политических прав на различные слои населения, которой в то время придерживались английские правящие круги. Выражались и опасения по поводу возможного распада семей, если муж и жена решат голосовать за разных кандидатов. Кроме того, сомневающиеся парламентарии указывали на то, что «одинокие женщины и вдовы находятся, так сказать, „в переходном состоянии“, ибо могут выйти замуж» [33]. В результате женщина, вступающая в брак, теряла не только имущественные, но и политические права, что усиливало несправедливость закона и могло привести к появлению у целого ряда одиноких состоятельных женщин дополнительного стимула для отказа от вступления в брак, что в очередной раз нанесло бы ущерб институту семьи. Таким образом, решение проблемы имущественных прав было для суфражистов не только вопросом справедливости, но и необходимым условием реализации своей основной политической цели. Поэтому участники суфражистских обществ активно присоединялись к кампании по лоббированию закона в парламенте.

Новый законопроект был разработан юристом-радикалом Ричардом Панкхерстом, одним из лидеров Манчестерского национального суфражистского общества. С этой целью в апреле 1868 г. был создан Комитет по защите собственности замужних женщин (Married Women’s Property Committee), членами которого стали многие известные радикальные политические деятели и лидеры зарождающегося суфражистского движения (Джейкоб Брайт, его жена Урсула Мэллор-Брайт, сестра Присцилла Брайт-Макларен, Ричард Панкхерст, Элизабет Уолстенхолм-Элми, Лидия Беккер, Жозефина Батлер). Наибольший вклад в его деятельность внесли У. Мэллор-Брайт, бессменный секретарь комитета и казначей в период с 1874 по 1882 г., и Э. Уолстенхолм-Элми, которая являлась еще одним его секретарем. Обе были активными членами Манчестерского национального суфражистского общества.

Деятельность комитета способствовала тому, что законопроект несколько раз обсуждался в парламенте в 1868–1870 гг. и привлек внимание журналистов. Л. Холкомб считает, что дискуссия в прессе о праве собственности замужних женщин «была первым общественным обсуждением более широкой проблемы женских прав» [34]. Работа комитета во многом обеспечила прохождение в парламенте целой серии законов по улучшению имущественного статуса замужних женщин.

В 1870 г. после продолжительных дебатов был принят первый закон о собственности замужних женщин. Палата общин, опираясь на вариант законопроекта, разработанного комитетом, проголосовала за поддержку билля, рассматривавшего замужнюю женщину во всех отношениях собственности так же, как и незамужнюю. Однако более консервативная палата лордов пришла к выводу, «что в действительности такое полное разделение собственности могло привести к разлучению мужа и жены» [35].

Хотя замужние женщины и не были уравнены в имущественных правах с одинокими, их экономическая дееспособность была значительно расширена. Закон предусматривал право замужней женщины распоряжаться своими заработками; вклады, сделанные в банках, и наследуемое женщиной имущество и денежные суммы до 200 фунтов становились раздельной собственностью. При этом закон уравнивал мать, имеющую самостоятельный источник дохода, в обязанностях по содержанию детей с отцом. Однако закон не защищал сбережения замужних женщин, сделанные до брака, и не имел обратной силы, поэтому женщины, вступившие в брак до его принятия, по-прежнему не имели права распоряжаться своим имуществом, кроме того, оставались ограниченными права наследования, – поэтому комитет продолжил свою деятельность.

Непоследовательность закона 1870 г., по-прежнему не позволявшая квалифицировать вступивших в брак женщин как дееспособных избирательниц, обострила разногласия суфражистов по вопросу о праве голоса для замужних женщин. В 1874 г. секретарь манчестерского Центрального комитета Национального общества за избирательные права женщин (Central Committee of the National Society for Women’s Suffrage) поддержала консервативный билль, исключавший предоставление права голоса замужним женщинам, в противовес радикально-либеральной части суфражистов во главе с Дж. Брайтом. Конфликт привел к созданию новых суфражистских организаций, выступавших за гражданское равноправие замужних женщин: Женской избирательной лиги (Women’s Franchise League) в 1889 г. и Союза за женскую эмансипацию (Women’s Emancipation Union) в 1891 г.

В 1882 г., в то время, когда у власти находилось министерство У. Гладстона, был принят новый закон о собственности замужних женщин. Он уравнивал их с незамужними в имущественных правах: в приобретении, купле-продаже и наследовании имущества. В 1893 г. он был дополнен еще одним законом, окончательно определившим их имущественные права.

Наряду с реформированием имущественного статуса женщины, расширялись и другие ее права в браке. В 1878 г. принимается акт о брачно-семейных делах (Matrimonial Causes Act), позволявший женщинам получить ордер на разъезд с мужем в суде. Закон давал судам право выносить решение о материальной поддержке женщины, подвергавшейся насилию со стороны мужа. В 1886 г. закон об опеке над детьми (Guardianship of Infants Act) уравнял права обоих супругов.

Таким образом, к концу XIX в. завершилась реформа семейно-брачного законодательства, в результате которой были ликвидированы основные ограничения, налагаемые на замужнюю женщину обычным правом. Реформа стала шагом к независимости и экономической самостоятельности большей части дееспособного женского населения. Уравнение замужних женщин с незамужними в имущественных правах сделало неизбежной постановку вопроса о расширении их гражданских прав. В 1894 г. в результате кампании, инициированной Женской избирательной лигой, были внесены поправки в акт о местном самоуправлении (Local Government Act), по которым замужние женщины получили местное избирательное право. После этого положение о том, что вступившие в брак женщины должны получить политические права, больше не было предметом разногласий для суфражистов. Как и ожидалось, приобретение замужними женщинами имущественных прав стало основанием для требования включить их в списки квалифицированных избирателей и расширить избирательные права женщин. С 1905 г. сторонники суфражизма вносили в парламент законопроекты, предусматривающие предоставление права голоса всем женщинам независимо от их семейного положения.

Невзирая на то что суфражистская кампания в основном концентрировалась на требовании политического равноправия женщин, она с самого начала была связана с различными аспектами женского вопроса и движениями за социальные реформы, которые затрагивали не только женщин, но и другие социальные слои. Политическое равенство было невозможно без достижения равноправия в других сферах: образовании, профессиональной деятельности, имущественных правах. Опираясь на либеральную доктрину, викторианские суфражистки формулировали и пропагандировали универсальную концепцию гражданственности: «Мы полагаем, что социальный статус женщины поднимется, если будет законодательно признано ее равенство с мужчиной… Справедливость в отношении любого класса или индивидуума заключается… в предоставлении свободы определять свою жизнь, наиболее полно развивать свои способности, быть социально полезным и лично независимым… Мы не можем отделять политику в отношении частной жизни от социальных условий существования. И поэтому, когда говорят, что нам нечего делать в политике, мы отвечаем: зато политике есть что делать с нами» [36].