Читать книгу Квартира №2 и ее окрестности - Ольга Вельчинская - Страница 9

Переселившаяся к нам с третьего этажа Мария Мартыновна Недзельская казалась в те далекие времена смешной, назойливой и нелепой старухой. А сейчас вспоминаю ее с щемящим чувством и удивляюсь, как она выживала, на что жила – одна-одинешенька, без работы, без пенсии. До чего была беззащитна, беспомощна!

Давным-давно, при неведомых обстоятельствах, Мария Мартыновна покинула Польшу. Каким образом и когда очутилась она в Москве? Во времена коммунального нашего общежития никто и ничего о себе не рассказывал. Казалось, у людей не было прошлого. Каждый из наших соседей, даже самый ничтожный, хранил никогда и никем не разгаданную тайну. Годами живя бок о бок с множеством разнообразнейших персонажей, мы ничего не знали о том, что было с ними прежде, откуда они взялись, почему покинули родные места. Никто не рассказывал о своем детстве, о родителях, о дедушках и бабушках. А ведь наши квартирные монстры-гегемоны явились в Москву не от хорошей жизни. Они бежали из деревень от голода, от колхозов, а прошлое решили забыть или хотя бы скрыть от окружающих. Так и канули все они в вечность неразгаданными, неоткрывшимися, навсегда испуганными, с кляпом во рту.

Смутно мерещился в прошлом Марии Мартыновны муж, учитель танцев – фигура небывалая, фантастическая, не из нашей жизни. Тень его возникала изредка в воспоминаниях об огромной зале, о навощенном паркете, о мазурке… Вспоминая мужа, мазурку и зеркальный паркет, Мария Мартыновна привставала на цыпочки, изящно изгибалась, грациозно взмахивала руками и становилась похожа на птицу.

К российской действительности Мария Мартыновна адаптировалась плохо. По-русски говорила неважно, зато квартира охотно повторяла польские ее выражения.

– Яки пенкны квяты! – неизменно восклицали жильцы при виде любых цветов.

– Бардзо добже! Пшистко добже! – восхищаясь чем ни попадя.

Более всего Мария Мартыновна напоминала классную даму того образца, по которому кроились фильмы о тоскливой жизни дореволюционных детей. Серая юбка до пола, серый валик волос надо лбом, прямая спина, пресное лицо с поджатыми губами, длинноватым острым носом и маленькими зоркими глазками.

Соседи запросто звали ее Марыхна, фамильярничали, обращались на «ты» и постоянно подшучивали с разной степенью безобидности. В хорошую минуту, по заказу соседей и под поощрительное их похохатывание, Мария Мартыновна исполняла слабеньким дребезжащим голоском невинно-сомнительный куплетик:

Мама жалела Марию Мартыновну, приглашала в гости, чем-нибудь угощала. И Мария Мартыновна старалась принести пользу нашей семье. Например, безуспешно пыталась научить меня хорошим манерам и красивой походке. Шаг должен был начинаться с носка. Сама она умела так ходить и серой летучей мышью скользила по коридору. Пробовала она приохотить меня и к специальным упражнениям, с помощью которых нос мой мог бы стать покороче и поизящнее. Но для этого нужно было особым образом ежеминутно теребить его, ни на минуту не забывая об упражнении, и потратить на это благое, но очень скучное дело годы и годы.

Мария Мартыновна владела одним-единственным ценным предметом – многоярусным, вроде бы даже серебряным сооружением – вместилищем для специй (к стыду своему, не знаю названия этого удивительного, не слишком актуального ныне предмета). Экзотическая вещь в преддверии католических праздников торжественно выносилась в кухню и разбиралась на множество составных частей. Хрустальные части отмывались и протирались до бриллиантового блеска, металлические чистились до молниевого сверкания, а Мария Мартыновна ими гордилась.

На наших глазах случилось в жизни Марии Мартыновны чудо. Летом 1957 года, в вихре Московского фестиваля молодежи и студентов, в нашей квартире материализовался высокий блондин Станислав – внучатый племянник Марии Мартыновны, натуральный иностранец, варшавянин, явившийся в Москву в составе польской делегации. Забрезжила призрачная надежда… Увы, ничего судьбоносного не произошло, мираж развеялся, но осталось воспоминание о пришествии белокурого пана в сером костюме.

С годами Мария Мартыновна становилась все более странной. Выходила из комнаты в длинной ночной рубашке и в слезах, сообщала, что получила из Польши письмо со страшным известием – утонул брат. Дрожащей рукой протягивала пожелтевший конверт, датированный июнем 1927 года. Наутро являлась радостная, с подробным описанием свадьбы племянницы. Свадьба действительно состоялась, но лет тридцать назад, и член фестивальной польской делегации Станислав как раз и являлся плодом этого брачного союза. Навещала Марию Мартыновну одна только Леокадия Яновна, курировавшая ее по католической линии. Католики не оставляли своих стариков без поддержки. Возможности их были мизерны, но все же…

Практичная и распорядительная Валентина Алексеевна Людаева учуяла в Марии Мартыновне опасность для безоблачного благополучия золотоволосой дочери своей Анжелики и определила старуху сначала в психиатрическую больницу, а потом в дом престарелых. Там и закончилась одинокая жизнь Марии Мартыновны. Навестив ее однажды, мама вернулась огорошенная, подавленная, убитая, обнаружив Марию Мартыновну в огромной палате, сидящей на железной койке среди множества других наголо обритых старушек. При всем своем мужестве на повторное посещение богадельни мама так и не решилась.

А однажды, поздней осенью, в квартиру вломилась бесцеремонная ватага под предводительством домоуправа Миронова. С двери Марии Мартыновны сорвали сургучную печать, растерзали скудное ее имущество в поисках драгоценностей, нашли мизерную заначку дореформенных, вышедших из употребления денег, похватали подушки, прибор для специй, больше ничего полезного не нашли, наследили калошами и сапогами и убежали. Так мы узнали о смерти Марии Мартыновны.

Комнату ее после многомесячных мытарств удалось получить нам. Доломали полуразвалившуюся печку, сгнившие доски пола заменили новыми, прорубили второе окно, переведя комнату из вечно вечернего состояния в стабильно сумеречное. Мне было пятнадцать, собственной комнаты не было ни у одной из моих подруг, и я зажила в ней с ощущением небывалого, сказочного счастья.

Одна из стен чудесной моей комнаты пребывала в вечной испарине. Весной и летом капли набухали, превращались в гроздья и стекали струйками и ручейками. Влажный комнатный климат пришелся мне по душе, и в мучительное лето 1972 года, посреди полыхавшего жаром, затянутого дымом подмосковных пожарищ города, нам с Женей дышалось легко. В ожидании рождения дочери Женя самоотверженно осушал стену, покрывал ее бесчисленными слоями олифы, но стена, как живая, продолжала набухать и сочиться.

Прошли годы, и случилось так, что после нашего отъезда из Мансуровского переулка в комнате № 5 поселились две пестрые курочки и такой же петушок. Да-да, комната стала самым настоящим курятником – с клетками, гнездами, яйцами и петушиным пением. Случается в Москве и такая экзотика. А может быть, это куриная аспирантка Валя, уральская жительница, засеяла нашу квартиру особыми куриными семенами. Но это уже совсем другая история. А от Марии Мартыновны Недзельской остался и прижился в семье маленький сундучок, обшарпанный, с оторванной крышкой, но странно трогательный.