Читать книгу Пленник золотой любви - Ольга Вешнева - Страница 3

Прежде чем взойти на дощатое крыльцо, я обогнул почерневшую с годами избу, принюхиваясь. Жухлая трава сберегала каждый след. Некий человек ходил кругами и топтался на крыльце. Ржавой железякой он испытал на прочность замки.

Гости давненько не наведывались в мое жилище. В последний раз дверь пытались сломать двое пьяниц, искавших металлолом, а чуть раньше – компания подростков, соскучившихся по острым ощущениям. Все эти люди считали мой дом жилищем сторожа и сражались с тремя врезанными замками днем. Ночью ни один человек не забредал на пустырь промзоны.

Справившись с легкой тревогой, я выпрямил ригель наиболее пострадавшего замка, открыл дверь и вошел в дом.

Первый делом включил люстру. Ночное зрение не помогло мне полюбить темноту. Широкий абажур, похожий на оранжевый торт, разливал уютный рыжеватый свет по комнате, придавая незатейливому интерьеру благородный тон далекой старины. Он ярко выделял слева – заваленный книгами и тетрадями письменный стол и зеленый стул возле него, а справа – бордовый диван с тремя подушками и двумя валиками, на нем отдыхали раскрытые книги, и стыдливо затемнял листы фанеры, прибитые к оконным рамам.

Свет объяснял случайному гостю, что жилье принадлежит в первую очередь поэту и только во вторую очередь вампиру. Дрожащие блики отражалось в зеркале платяного шкафа. Вместе с узкой побеленной печкой, массивный шкаф отгораживал, как выразился бы новомодный дизайнер, зону творческой работы и отдыха от хозяйственно-кухонной зоны. На стыке двух зон справа находился буфет, где хранились книги и посуда. Слева напротив изголовья дивана стоял бельевой комод, он служил пьедесталом для телевизора. Разновозрастная мебель смотрелась как гарнитур благодаря потрескавшемуся лаку.

Надев жесткие серые тапки, я подошел к зеркалу на шкафу и увидел, что глаза сияют жизнерадостным свечением.

Лесное свидание вернуло меня к полноценной жизни. Сломанный замок темницы на фоне произошедших событий казался мистическим знаком, указующим путь. Я будто очнулся от векового сна.

Мне захотелось идти в ногу со временем. Обвешаться проводами, как робот, модно приодеться и закатиться в ночной клуб. Там познакомиться с красивой девушкой, наплевав на запреты охотников. Увы, только я изобразил все это в уме яркими красками, как сразу осознал, что перестану быть собой, пойдя по тому пути – превращусь в настоящего безумного робота и утону в зыбучих песках времени.

Нет, моим мечтам суждено всегда принадлежать прошлому, а не устремляться в туманное будущее.

Любуясь своим отражением, я погладил подбородок, красиво завершающий овал лица. Наверное, когда-нибудь я себе разонравлюсь. Отыщу в наружности изъяны и зациклюсь на них, как принято у людей. Напишу в поэтическом дневнике, что энного числа, энного месяца две тысячи энного года вампир Тихон торжественно впал в депрессию. А пока я мог ненадолго взгрустнуть, мог годами жить будто в полусне, но по-прежнему не понимать сути этого тяжкого состояния.

Мне нравилась вечная жизнь, нравился окружающий мир, какой бы гадостью он порой ни попахивал (имею в виду выбросы из заводских труд промзоны). Мне нравился я сам – такой, какой есть. На днях я приписал к стихотворению о забытом чувстве любви:

Злодейства и невинную любовь –

Все перемелет мясорубка мира,

И вместе с фаршем она выдаст кровь –

А что, скажи, милее для вампира?

Да, я разучился любить и страдать от разлуки. Но разве это плохо?

Я открыл шкаф и вытащил из темных дебрей маек, джемперов, рубашек и брюк пестрый махровый халат. Пиджаков и галстуков я не носил, но соблюдал элегантность в выборе одежды. По дому не расхаживал в растянутой майке с трусами или потертыми спортивными штанами.

Выбирал темную одежду для прогулок не потому, что был в той или иной мере готичен, как представляет вампиров современная молодежь. У меня не было темных кругов под глазами, как у алкоголика. Моя светлая кожа не отливала синевой, а губы не имели неестественно красного оттенка. Тем не менее волочаровцы с первого взгляда отличали меня от человека. Поэтому я предпочитал оставаться в тени, сливаясь темной одеждой с чернотой ночи, а белой кожей – с лунными отблесками.

За век жизни в деревянной избе я не превратился в Плюшкина и регулярно избавлялся от хлама. Очень немногие вещи, хранившие память о своем времени, оставались со мной надолго. В число самых дорогих сердцу вещиц вошли ушастый будильник времен Брежнева и резная фоторамка времен Хрущева с фотографией, где я в белой хлопковой рубашке, сатиновых шароварах и парусиновых ботинках позировал на фоне кукурузного поля как напыщенный партийный начальник.

Я надел удобный широкий халат, бросил свитер и джинсы в ведро из-под финской штукатурки, его приспособил для сбора нуждавшейся в стирке одежды. Разбирая каракули на ведре, я вспоминал одну из бывших жен – вампиршу финского происхождения по имени Регина. Видел как наяву яростные огни ее зеленых глаз и слышал бранные слова, которыми она меня одаривала с великой щедростью.

Вымыв руки под краном умывальника разновидности “Мойдодыр-1967” с широкой раковиной, я налил воды в электрический самовар и включил его в розетку.

Свет абажура спальни растворялся в темноте кухни, чуть поблескивая на самоваре и узком столике. Высокий белый холодильник и потертый табурет остались в сумраке. Я отодрал фанеру от маленького окна, впустил в дом серебристый блеск пасмурного утра. Очертание засыпающей луны проникло сквозь туман.

Найдет ли меня завтра Альбина? Или она успела забыть обо мне? В самом деле, зачем ей наши встречи? Известно, что за ней ухаживает перевертный волк Федор, с ним она учится на экологическом факультете ИНАЯ. Да и мало ли кто из ее собратьев наткнется при лесной пробежке на наши следы? Даже если мы увидимся вновь, Альбина не придет ко мне в нору.

Я долго старался не думать о том, как выглядело бы мое жилище, если бы в нем обитала деловитая хозяйка. Напрасно считал, что научился обходиться без женщины. Не следовало и дальше утешаться самообманом, что моя жизнь неплоха и полноценна, стирая в ушате одежду и отдраивая зловонной тряпкой скрипучие половицы. Я жаждал человеческой свободы, только не имел представления, как ее обрести.

Помимо свободы я жаждал крови, от переживаний разыгрался аппетит. Открыв холодильник, мельком взглянул на пятилитровые пластмассовые бутыли, которые ласково называл бадейками. На них виднелись таблички: “Корова голштинская” и “Бык мясной Лимузин”.

Выбрал небольшую банку с надписью: “Индюк с мини-фермы Улмино”. Птичью кровь я наивно считал диетическим блюдом, хоть и понимал, что жирный индюк из приусадебного хозяйства никогда в своей короткой жизни не сидел на диете.

Вампиру нежелательно есть днем, так же как человеку лучше не есть по ночам. Пищеварительная система спит, повинуясь биологическим часам. Обычно я питался раз в сутки, ночью, и за ужин у меня пустела пластиковая “бадейка” вместимостью от пяти до шести литров.

Прислушиваясь к шуму самовара, я поставил банку рядом с ним, достал из буфета фарфоровую чашку и медную ложку, поудобнее расположился за столом и поднял глаза к окну, привыкая к тусклому дневному свету.

Самовар вскипел. Его протяжный гудок вызвал мысленный призрак моей кухарки Ульяны Никитичны, улыбчивой старушки в темно-сером платье и кружевном чепце. Расторопная стряпуха постелила на стол вязаные салфетки, а на них поставила английские тарелки с творожниками, фруктовыми пончиками, медовым печеньем и лимонным щербетом.

– Вчерась утрецо было сине, барин, – кухарка выглянула в окно, – а после заволоклося тучею. Нонче, глядите, проясняется маленечко небо. Ежели бывать дожжу, так уж грибному. Опосля грибного дожжечка, дорогой Тихон Игнатьевич, пойдут сальные опятки и лисички. Ох, и насолю я вам грибов целые бочонки! До лета не поедите.

Ульяна Никитична приподняла крышку самовара, дунула на водяные пузыри и исчезла за моей спиной.

Я налил в чашку горячей воды, опустил в нее чайный пакетик и пару кубиков сахара. Пока чай заваривался, я выпил индюшачью кровь и улыбнулся призрачной кухарке. Благодаря мысленному поглощению сладостей, мне удалось утолить голод малым количеством еды.

На ходу потягивая остывший чай, я подошел к дивану, оставил тапочки за пределами красного с белым узором ковра и сел. Не было желания включать телевизор. Допив чай, я создал благоприятную для сна атмосферу: вымыл посуду, убрал книги в буфет, прислонил фанерный лист к окну, запер дверь на все замки и погасил свет. На диване расположился в продавленном углублении – теплой норке и укрылся зеленым клетчатым пледом.

Я долго лежал на боку, руки были сложены над сердцем, а ноги слегка подогнуты. Сон упрямо не шел. Жужжание холодильника и тиканье запертых в буфете часов ничуть не убаюкивали.

Скоро был вынужден покинуть нагретое гнездо, чтобы разогнать хулиганов, обстреливающих избу камнями. Вместо шальной ребятни я увидел черную грозовую тучу, из нее летели градины величиной с перепелиное яйцо. Собрав несколько градин, я растопил их в ладонях. Град быстро прошел, но густые тучи не рассосались. Двигались они со скоростью засыпающего на ходу слизня.

Наступило благоприятное время для внеплановой охоты моих собратьев, и пусть я не собирался охотиться, но все же решил прогуляться по городу. Понадеялся увидеть людей, которые не успели спрятаться за осиновыми заборами.