Читать книгу Цзунцзы, дроны, Гуань Юй - Ольга Виноградова - Страница 8

У нас с шестого мая уже считается лето7, – сообщила мне коллега Чэнь-лаоши. У китайцев свои вехи, сезоны. Чем глубже, как говорится, в лес. Значит, собственно, это оно.

Весна прокрадывалась к нам в Ханчжоу неспеша, прячась в холодных зорях за горами, в парках среди нежно-розовых деревьев мейхуа, а потом выбрасывая как салют то одно цветенье, то другое. Слива мейхуа цветет на новый год. Цветы здесь почти всегда появляются раньше листьев. С большим отрывом идут разного цвета вишни, лишь в марте покрываются нежно-зелеными брызгами ивы вдоль каналов. Маленькие здешние клёники недоверчиво высовывают пурпурные стрелы-листочки, позже они немного позеленеют: здесь много растений, которые сначала красные, потом зеленые.

В марте с бенефисом выступают примы: в огромных невероятной формы лиловых, розовых, белых цветах – тюльпанное дерево, маленькие магнолии и многое, чему я не знаю названия. Некоторые деревья, особенно нежные, цветут лишь неделю, внезапно потом раздеваясь, сбрасывая пахучий шёлк лепестков. И здесь это сравнение очевидно – груды лепестков и впрямь издали кажутся цветной, в страсти сброшенной и порванной тканью. А другие деревья и кусты медленно покрываются цветами, шелестя потом белой или коралловой шапкой довольно долго, так что перестают удивлять и становятся частью привычной картины. Вместе с летом начинают играть свою партию огромные и рододендроны магнолии на берегу озера Сиху.

И здесь живем мы, лаоваи, немного впавшие в детство, неудачники, асы-истребители, потерпевшие раз крушение в полночь, или не раз, ненавидящие все как один свои коррумпированные правительства, мы, бездельники, мечтатели, живём одним днём, влюбленные в этот мистический город и друг в друга доходяги. А город наш и вправду мистический: ты видишь лишь то, что способен увидеть. К примеру, Фред, американский фермер, а сейчас учитель английского в частной школе, сказал вчера, что в первый раз живет в мегаполисе и очень страдает. Для меня же Ханчжоу – совершенная деревня, с какими-то вечно бочками и корытами, на улице развешанным бельем, повозками, лавчонками, в которых готовят на жарких сковородах, едят, спят, моются, делают и нянчат детей, выращивают лук…

…Весна подмораживала, мучила дождем, пугала какой-то нездешней, подземной сыростью. А лето пришло в одну ночь.

Май принес нашей семейке новости. Тайное стало явным, и Роман со скандалом расстался с Судзу, своей девушкой. Уже в конце их сладкой недели Судзу нашла переписку наших влюбленных в скайпе. Преступная парочка теперь неразлучна, а ханжески нахмурившийся Тим кукует один в пустой квартире, не решаясь выбросить полусгнивший беглянкин букет. – Ты когда обычно ложишься? – вопрошает он меня. – Можно я буду писать тебе перед сном? Мне бывает одиноко… – Конечно, пиши. Ты хочешь знать, когда начинать чувствовать себя одиноким?

Однако Судзу всё-таки решила отравить нашей парочке медовый месяц и прислала Кимико всю свою переписку с Романом, с комментариями в ключевых местах. Обещая страшную месть. Рассказывая мне о происшествии, все плачут. Роману снятся сны про торнадо и Тима в прокурорском одеянии. Кимико прячется от людских глаз за дверью офиса, за студентами, тетрадками, проводками наушников, за шарфиками, очками, струящимися волосами, поджимает тонкие ножки, ёжится, невидима, неслышима.

…Пора и насчет себя признаться. Я закрутила роман с Джимми, пуэрториканцем. Мы пили огонь через соломинки, я видела, как блестят мои глаза в зеркале, хотела кофе, хотела спать, хотела подумать… В такие вечера ты понимаешь, что это никогда не повторится, и дразнит тебя маленькими пока приметами неотвратимый рок, и ты уже стыдишься своего счастья. И чтобы не сверзиться так сразу в этот космос, я в новых туфлях танцую бачату с Антонио, обедаю с Тимом и стараюсь вспомнить, каким был мир без Джимми. Джимми сказал мне недавно, что сердце его надорвано стероидами ещё в юности, в американской армии, и он скоро умрет. «Не говори глупости, никакие китайцы уже не смогут меня вылечить. Никакими акупунктурами. Два-три года, при хорошем раскладе. Поэтому я каждый день теперь радуюсь жизни, веришь мне?» Нет, Хаиме, ты не умрешь, не выдумывай. Живчик Джимми. Мой пират.

Бушует лето и – мы ходим на вечеринки сальсы в кафе Homestead – и нас трясет на этих вечеринках, трясет по утрам сонных в университетском автобусе, трясет в собственных тихих постельках от ужаса и восторга перед жизнью. – Не уезжайте, отсюда, чуваки, – говорит нам Роджер, магическая фигура, трикстер, колдун, бизнесмен, маленький тамилец Кандрасами. Не уезжайте из Китая, парни, – все деньги здесь, это вам говорю я, король Ханчжоу – Роджер машет длинными коричневыми руками, трясет кудрями и оглашает бар раскатами ни на что не похожего смеха. Сам бог китайских денег и индийского веселья в одном лице почтил нас своим вниманием. Ему душно – и он распахивает окна в кафе; ему тесно и он расшвыривает мебель, раздвигает стены и подбрасывает нас с Кимико. Ему хочется пить – и стол уже в миг уставлен всем что ни на есть. Он бежит обнимать солиста группы, играет вместе с бас-гитаристом, танцует, поёт, кому-то звонит, кому-то подмигивает. Его знают и приветствуют все. И я боюсь Роджера, как незнакомой стихии, опасной, соблазнительной и амбивалентной.

…Погоди же ты, наше сладкое лето. Замедли, прошу, свои шаги… Дай покрасоваться на изумрудных листах тяжелым сливочным цветкам магнолий, не обжигай нежно-зеленых листьев банана… не прекращай своих подношений… птичьих опер и беличьего балета в моем запущенном дворике… Не заставляй нас вновь выбирать свою судьбу… строить планы, привязываться, отдаваться… покидать друг друга… отчаиваться… гибнуть… Поваляйся ещё на кроне исполинского ореха, пораскачивайся на толстых лианах позади Пагоды Шести Гармоний, лебедем проплыви по глади Сиху на восходе.

Прокапай мне до конца весь курс этой чистой радости… Не гони меня в мою несчастную, злую, отупевшую от боли страну, не заставляй меня быть взрослой, думать о какой-то прочной основе, вспоминать то, что казалось важным…

Тогда как важна только сама жизнь, вот в этот миг, в этом её вечном цветении и драме, с этими её китайскими воплями и харканьем на улице, с этими её каждый день сюрпризами, с её непознаваемыми небесами и настойчивыми приглашениями к Апокалипсису, непоправимая, неуловимая.