Читать книгу Мне снится дождь - Ольга Витальевна Манскова - Страница 5

Только через пару минут долгого и затяжного разглядывания обоев, журналист, наконец, полностью осознал, что уже дома. Ещё некоторое время прошло так же на автопилоте. Ноги еще не болели, это с ними произойдёт завтра… Но были как не свои. И голова – как медный котелок… Надо было расслабиться и получить толику удовольствия. Ни на что другое сейчас он способен не был.

Усадив врана, сняв его с плеча, на мягкий армчеар, он некстати вспомнил, что Дорогуша называет «сию мебль» старинным словом «кресло». И даже «седлище». Но сам-то Иоганн точно знал, что кресло не имело откидной спинки, трансформирующей его в диван с помощью подлокотной кнопки, ручного управления и вибромассажера для спины. Он видал в антикварном музее так называемое «кресло».

Затем Кролас нажал на кнопку дверцы большого шкафа-купе, и она плавно отъехала. Двигаясь как в замедленной съемке, Иоганн медленно извлек из шкафа пушистый домашний анорак с капюшоном. Ему этот мягкий анорак, еще в эпоху ритзибойства, подарила одна симпатичная герла. И потому, он до сих пор пах устойчивым парфюмом.

Переодевшись в домашнее и нацепив хауз-бутсы с головами пушистых мягких крокодильчиков, Иоганн прошествовал в рейнрум. Опять некстати, он вспомнил, что Дорогуша зовет рейнрум и бас одинаково: баня. Вообще, его коллега очень любил щеголять старинными словечками. Нажав на «вом-плюс» и войдя вовнутрь, Кролас с удовольствием ощутил потоки льющейся сверху воды. Музыку, подсветку и вибромассаж в рейнруме он никогда не включал. Они его не расслабляли и не успокаивали. А, наоборот, сильно бесили, если кто-нибудь услужливо дополнял ими его уединение. Особенно, если он был в усталом виде.

«Музыка в рейнруме – это все равно, что телекс в пубе», – вспомнил он фразу Дорга.

«И вот в этом-то мы с Доргом, наконец, едины, – усмехнулся Иоганн. – Только, этот фрукт зовет этот самый пуб «отхожим местом». Это глупо. Все знают, что «пуб» происходит от слов «писсуар, унитаз, биде» – в одном флаконе, так сказать. От слова «публика» его производят в шутку».

Еще раз тщательно намылив спину, он подумал: «Что-то мне всякая непотребщина в голову прет: пубы там, Дорогуша… Вспоминает, наверное».

Потом он подставился под ветряк и вскоре высох.

Выйдя назад, к врану, Кролас от неожиданности вскрикнул. Его вран лежал (лежал!) лапками кверху, закрыв глаза…

Но Тенгу открыл левый глаз и прокашлял:

– Медетир-р-рую! Что, дружок, сел на понт?

– Странное выражение: «понт» – это по-французски «мост», вообще-то… Но, я здорово сбрендил от стрёма, – ответил Иоганн. – Лучше, не делай так больше.

– Пр-ривыкай! И…я тоже хочу в р-рейн-р-рум, – прокаркал вран.

Кролас, впихнув врана под струю, включил «контраст».

«Не знаю, как ему. Надеюсь, не осерчает», – подумал он.

Затем, рухнув в армчеар, Кролас «пультанул» телекс и, подъехав в армчеаре к тирвару, извлек из его ящика несколько шопснабов. Открыл первый попавшийся, на котором было написано, что он «придает хорошее настроение и обладает неизменным вкусом омлета с ветчиной». И, включив фильтр-воте на 60 градусов, запарил содержимое пакета, моментом получив что-то, обретшее форму высокого пирога. Да, его предки такого не жевали. И «пейзанское» происхождение до сих пор позволяло ему восторгаться подобными мелочами. Нацедив себе также стакан «холодненькой», то есть, чистой, отфильтрованной воды, он принял привычный дневной запас различных бадов и мутагенклиматиков.

По телексу, тем временем, шло какое-то нудное шоу, посвященное предвыборному тусняку. Анкюлотный «спикмаскер» (это, на пергазетном, спикмейкер, только абсолютно заказанный) вещал вдохновенно что-то о непревзойденных талантах «одного из наших достопочтенных Отцов Города… Сделавших большой вклад в усовершенствование Пирамиды Ростова». Ещё долго этот дядечка на экране распинался о том, что, да, мол, «Эхнатон – это наш символ, символ совершенного Города Солнца, каким и является наш Город, воплотивший самые дерзкие мечтания предков». Далее он заявил: «Эхнатон – это образ деятеля, избравшего, как и наш город, поклонение солнцу, а Пирамида – символ устойчивости и материальной незыблемости». От этих потоков речи спикмаскер плавно просочился к возвеличиванию «вновь переизбираемого на многие лета» товарищу Штык Феогниду Соломоновичу. За избрание мэром которого все должны дружно проголосовать в следующее воскресенье.

На другом канале, куда переключился Кролас, кто-то весь в желтом натужно блеял о том, что «нам будет весело всегда». «Это – так же отвратно, как и политика», – подумал Иоганн и снова нажал на кнопочку.

Он было остановился на передаче про дендрарий, где показывали новые редкие мутагенвиды. Но тут внизу экрана замелькал Зинкин номер, и бегущей строкой поползла просьба переключиться на Мега TV++. Кролас тут же набрал Зинку, которая выпучила на него глаза и быстро-быстро затараторила. Так быстро, что он даже не сразу въехал в тему. К тому же, обалдел от вида Зинки, переодетой уже по-домашнему: волосы у неё были заплетены во множество косичек, каждая из которых увенчивалась змеиной головой, а небрежно наброшенный ярко-алый халат с глубоким вырезом, расписанный драконами, весьма эффектно открывал некоторые её формы. На Зинкином лбу красовалась громадная магнитоброшь в виде фиолетового камня, а на шее висел амулет, стилизованный под старинный кинжал. Зинка пила какую-то невыносимую даже на вид бурду для похудания. Через золоченую коктейль-тьюбу.

«Хорошо, что кси-плэй-бавард не передает запаха», – подумал Кролас. Он специально не спешил устанавливать более совершенную программу.

И, наконец-то, он въехал задним числом, что Зинка говорила о том, что по Мега TV++ показывают «убойный шокдисэгри» с участием Дорогуши, который, по словам Зинки, «влип конкретно».

Кролас тут же переключился на молодежный «мега» и стал злорадно наслаждаться.

Картина была неприличной до своеобразного великолепия.

Дорг, одетый в чёрную рясу, заправленную по бокам в журналистские джинсы, помахивал большим золочёным крестом и орал на высокого, атлетического сложения парня в розовом трико с длинной, пшеничного цвета, косой:

– Бога побойся, отрок! Почто явился сюда, мирных людей стращать!

Атлет выхватил со стола огромный кубок с водярой и плеснул прямо в пасть Дорогуше.

– Попский прихвостень! Так вы говорите, что все верующие должны водку жрать? Залейся! Только нет этого в Евангелии! И Христос не проповедовал!

– Ивановец несчастный, Порфирию молившийся! Это ты мне в укор ставишь? Бес тебя путает, пить тебе мешает! Как выпьешь стакан – бесы на тебя и нападают! А верующий человек – крепкий человек! Наш батюшка Амвросий хоть ведро водяры высосет, и на ногах только крепче стоять будет!

Дорогушу под хохот "золототысячников" пытались уже оттащить "свои": религиозные черносотенные ребята в рясах шли заткнуть ему глотку. Верзила Петроний, красный как рак, пытался дотянуться до Дорга через соседний столик.

Внизу, в четверть экрана оставленная Иоганном Зинка вещала ему бегущей строкой, ехидно улыбаясь:

– Наш Драгомир Свистлицкий, ты знаешь, оттягивается: отгул взял. Пошел в кафешке посидеть. На халяву. Не знаю, сладок ли на халяву уксус, но, видишь сам, в черносотенном кафе "Душистая акация" кроме постных рож ничего постного не наблюдается, а наш Дорг до того влез в образ черносотенца в газете, что и наяву вступил в их общество и имеет членский билет. Для внедрения способом погружения… Ну, а тут золототысячники пронюхали об "Акации" и решили сделать на "чернушников" компромат: о том, как они тратят пожертвованные на их общество средства. Этот, в розовом – из шок-дисэгри-плэй-юниоров. Переодетый в "золотого". Они сами решили пока не мараться. Выдвинули ритзибоя.

Тем временем, на экране Петроний завалил-таки, ухватив сзади за рясу, Дорга под столы. Всё смешалось в кучу. Кто-то опрокинул софит. По экрану пошла рекламная пауза. Так резко, что даже Зинка выключилась.

На весь экран теперь показали здоровенный двуспальный армчеар-сексодром и пристающую к молодому красавчику слегка потрепанную жизнью анкюлотную даму в пеньюаре. На этом фоне проговаривалось, что все, конечно, кто читает, слушает и смотрит… (деланная пауза) в курсе, что в городе, несмотря на некоторое закрывание глаз на проникновение части пейзан в него, а также на коммунятники и на искусственное выращивание младенцев, возможное с трехмесячного возраста плода вне утробы матери, количество детей с каждым годом падает, а население медленно, но постоянно сокращается.

"И дело не только в том, – вещал и далее бодрый голос, – что многие женщины не хотят испытывать даже малейшие неудобства, связанные с родами, а в том, что многие (согласно анонимному анкетированию, 80% жителей) не испытывают никаких приятных ощущений от занятия сексом или не способны на него совсем. Наш препарат – сексживит, в виде розовых конфет в прозрачной упаковке, сделает вашу жизнь интересней".

Парень на экране томным голосом обещает: "Я сейчас, дорогая!" Отходит в сторону и принимает пилюлю. Затем экран наполняется радужными световыми пятнами и недвусмысленными стонами и звуками. "Сексживит – это море любви!" – звучит голос за кадром.

А вот и снова, на весь экран, возник Дорогуша. И золотарь в розовом. Теперь они сидели по разные стороны стола. Сзади – «свои» обеих сторон, заломившие им назад руки.

– Вы хоть за речью своей следите! Сплошной новояз! Долой! – орал потный Дорг.

– А вы – устаревшие ретрограды! И для вас Шамбала – пустой звук, а Учителя Человечества – не существуют!

– А вы даже молиться разучились!

– А вы мантры петь не умеете!

– А вы – напустили таинственности! Жидомассонские правнуки! Церковь должна быть доступна всем!

– Да! Вы зато – всем доступны! Особенно в кафе "Душистая акация!" Разврат сплошной!

– Не согрешишь – не покаешься!

– А согрешишь единожды – продолжишь всё дальше и дальше!

– А вы считаете, что главное – здоровье телесное, а не дух, искра Божия!

– А вы – и то, и другое ко всем чертям послали!

– А вы…

Экран погас. Кто-то рубанул телекс. Иоганн обернулся. Рассерженный вран, весь всклокоченный и похожий на ежа, стоял сзади. С него капало, и он оставлял за собой мокрые следы. Это вран и выдернул шнур телекса. И теперь укоризненно молчал.

Иоганн, тоже молча, отнёс его назад, в рейнрум. И поставил под ветряк. Когда тот высох, так же молча принёс врана обратно и запарил перед ним ещё один шопснаб, который тот уныло склевал.

– Обижаешься? – спросил он затем как можно ласковей.

– Нет. Просто вечером враны не болтливы. – ответил Тенгу. – Закрой теперь шор-ры – и ложись уже спать. Утро вечер-ра мудренее…

Кролас закрыл шоры: в смысле, подошел к окну и нажал на кнопку.

Новенькие шоры были его гордостью. И одной из последних покупок. Он ненавидел пустые окна без шор: всё время что-то мигает, проносится, шумит и гремит. А шоры изолируют уличные звуки… Изнутри они смотрелись просто как ночное небо. А на внешней стороне его шор, на окне, расположенном очень высоко, вблизи второго яруса города, огромный леопард бежал по джунглям… Бежал до бесконечности.

Иоганну очень нравились его новые шоры.

– Ложись спать, – сказал вран. – Завтра будет трудный день.

И Кролас почему-то сразу послушался. Разделся и лег.

– Впрочем, я совсем не хочу спать, – сказал он при этом врану.

– Сейчас заснешь, и с легкостью… Дружок, хочешь, я расскажу тебе сказку? – передразнил вран какую-то детскую передачу. – А ведь правда же. Р-раскажу, – добавил он грустно. – И не одну.

– Валяй, – буркнул усталый журналист.

И вран, сев у него в изголовье, первым делом сказал самокритично:

– Враны отличаются одним редкостным занудством: они вечерами рассказывают разные истории. Итак, я пр-риступаю…

Кролас закрыл глаза и приготовился слушать.

– Из книги Алконоста, страница пятьсот тридцать восемь, – начал вран мелодичным заунывным голосом. На миг Иоганну показалось, что этот голос возник внутри его черепной коробки. А потом он ничего не воспринимал, кроме самой книги…

…Старой-старой видится мне эта планета. И были на Земле тысячи и тысячи войн, мор и глад… Пустыни стирали города с лица земли. Менялись континенты, разрушались берега, затоплялись острова. Тысячи людей сжигались в горнилах топок или закапывались живыми в землю. Другие несчастные убивались карой небесной, испепеляющей всё живое… Но всё это привело к тому, что вновь число людей стало мало и не известно им самим. Ибо нет для них более никакой возможности исчислить себя.

Ибо неисповедимы пути Господа, и не деяние это рук его, и нет ему необходимости оправдываться в не содеянном им…

Первые войны, о которых поведал нам шелест листьев, это войны за добычу и за женщин. Потом последовали войны территориальные, за землю и золото. Затем – кровавые войны за власть под знамёнами и лозунгами разного покрова и пошиба, которые переросли в войны политические, называемые "холодными": войны ненависти, предательства и лжи.

В конце старого мира, всем стали править деньги, уничтожая остатки совести и добрых чувств. Так возникли новые, внутренние войны, впоследствии названные почему-то "диснейлендовскими". Вечный праздник для одних, нищета и вымирание – для других, в пределах одной и той же страны… На смену им пришла великая война хакеров. Она закончилась гибелью интернет-сети и единого мирового пространства. Одновременно, возникли гиперпустыни, благодаря которым связь между отдельными участками земли, где остались люди, прервалась.

Но всё это – лишь присказка, прелюдия начала описания войн психологических, войн времени "бесконечного перехода" – последней из эпох. Началась эпоха психологических войн на замкнутых пространствах. Войн на поражение. Так обернулся полный круг истории.

Потом Иоган больше не слышал врана.

Он спал. Он был во сне. И шёл по улицам незнакомого города. С башенками и шпилями, с аккуратно подстриженными газонами… Города, мокрого от дождя. И сейчас шел легкий дождик…

Наяву ему ни разу в жизни не привелось видеть дождь. Он никогда не шёл на его памяти.

Воздух пропах озоном. С мокрых ветвей капало. Ласково и нежно светило меж облаками солнце, несмотря на косые нити дождя, и слегка веял бодрящий ветерок.

Иоганн знал, что был во сне.

Город был пуст. Работал фонтан, каскады струй воды спускались в небольшой водоем. Солнечные лучи искрились в каплях влаги на траве и цветах.

Внезапно, он услышал голос врана. Похоже, что вран имел способность проникать в чужие сны. Он незримо присутствовал здесь, в его сне.

"Посмотри на свои руки. Зафиксир-руй внимание», – сказал его хриплый голос.

Иоганн посмотрел на руки. Они были слишком длинные и какие-то зеленоватые.

Когда он посмотрел на них, то вдруг почувствовал что-то, похожее на ощущение, будто тебя вытаскивают из пруда за волосы. Затем его кинуло куда-то в пустынную, заброшенную местность, где валялся искореженный, занесенный пылью самосвал, обвеваемый песчаными бурями. Картина логично завершалась фиолетовым небом и красным светилом. Затем – его выкинуло вновь, но уже во что-то, отдалённо напоминающее родимый Ростов. И там его настигал, дыша ему в затылок, незнакомый тип, весьма напоминающий вчерашних серых людей. Иоганн обернулся и увидел, что "серый" был без глаз. На их месте явно обозначились два больших белых бельма. И он, заорав по сумасшедшему, с удвоенной скоростью вмазал по улице и перепрыгнул через забор…

За забором росли странные деревья с орехами, имеющими зеркальную оболочку. Он сорвал один из них и стал его рассматривать. Вдруг, неизвестно откуда, появилась старуха, потянулась к его ореху узловатыми, костлявыми пальцами и злобно зашипела:

– Отдай! Это – сад Владимира Тараканова!

– Тараканова…Тараканова…, – повторило раскатистое эхо.

Но Иоганн лишь глубже всмотрелся в орех. Он был похож на грецкий. Внутренность грецких орехов всегда напоминала ему… полушария мозга. Впрочем, через секунду это был уже не орех, а гранёный шар. И он вдруг увидел в одной из его зеркальных граней шпиль… здания… из Города Дождя…

Но тут всё закружилось, зашумело у Иоганна в голове, и его вышвырнуло долой из этого сна.