Читать книгу Тогда и сейчaс - Оли Дункан - Страница 3

Вам волю нашу не сломить!

Мы пили…

Пьем…

И будем пить!

Евгения училась со мной в одном институте. Только она – на пятом курсе филфака, а я – на первом курсе факультета иностранных языков. Девочкой Женя была очень энергичной, всё время что-то организовывала, устраивала вечеринки, участвовала в театральных пьесах института и даже была комсоргом курса. Подруг у неё было тьма-тьмущая, в их число вошла и я. Мне нравилось с ней дружить, слушать её рассказы, ну что говорить: мне она была очень по сердцу, а вот я, как мне казалось, ей – нет. Во-первых, потому, что у неё вообще ни на кого не было времени. Она занималась комсомольскими делами, выявляла девочек-курильщиц в туалетах, отчитывала их, вызывала на комсомольские собрания, а потом взяла и сама закурила! Но ей всё разрешалось, потому что в силу своего юмора и дара убеждения она могла повлиять на любого собеседника или даже на большую группу людей, да на кого угодно. Выглядела она не вульгарно, а, скорее, эксцентрично: густо накрашенные ресницы, выделявшие всю прелесть миндалевидных еврейских глаз. Огромный орлиный нос был ей к лицу и придавал неповторимый шарм. Она, смеясь, называла его птичьим. «Я же чистый попугай», – говорила, хихикая, Женька, зная наверняка, что всем нравится.

Меня она называла самой лучшей, самой верной и самой любимой. Обычно это происходило перед тем, как забыть обо мне на несколько месяцев. Я же сама к её выкрутасам привыкла, запаслась десятью другими такими же верными подружками и довольно-таки неплохо проводила с ними время.

Жека появлялась, как всегда, весёлая, энергичная, много рассказывала, много курила, предлагая мне выпить с ней портвейн, что я однажды и сделала. Опьянев, я села на пол и заплакала от страха, что меня стошнит прямо в студенческом кафе института. «Эх ты, цыплёнок! – журила меня Евгения. – С тобой и делать-то нечего, и вообще неинтересно: не пьёшь, не куришь, матом не ругаешься!» Я, правда, старалась изо всех сил, но курить мне не нравилось, а пить я и вовсе не могла. Вот на этой почве мы и расходились.

Честно говоря, у нас была ещё одна закадычная подруга – Танька Козлова: идейная ленинская стипендиатка, красотка, с шевелюрой кудрявых белокурых волос, перехваченных небольшой булавочкой со лба. Высокая полногрудая девочка, сибирячка, которая уже успела выйти замуж за Ферера – студента из Института имени Патрисы Лумумбы. А Женька, умирая от зависти, ехидно шипела, что её муж-эквадорец похож на червяка, потому что был маленьким, щупленьким, с тоненькими недоразвитыми ножками и огромным носом, начинающимся прямо ото лба.

Эта пара была образцовой. У них было уже двое детей, и они ждали третьего. Ферера души не чаял в своей семье. Они хорошо учились, были идейными правильными молодыми людьми. Мы с подругой частенько заходили к ним в гости в студенческое общежитие. На стенах комнаты висели портреты Луиса Корвалана и Че Гевары, которых мы в шутку называли «Корвалолом» и «Чего варишь», а Фиделя Кастро – «Честно кастрированным».

Однажды Татьяна сказала нам, что мужа пригласили в Швецию читать в университете лекции и они уезжают, скорее всего, навсегда. Это событие очень повлияло на Евгению. «Значит, и Козлиха уезжает в Швецию навсегда. Червяк танцевал, танцевал латинские танцы, а теперь смывается. Танька там тоже будет первой, потому что она везде первая, – завидовала подруга, – а портреты латинских коммунистов они оставят на память общежитию. Ну всё, хватит, нечего ждать милости от природы: я иду с копьём на мамонта! А ты как хочешь».

Это была наша последняя встреча с Жекой, а потом она надолго пропала. Позвонила подруга мне только через несколько лет, объявив звонким голосом, что выходит замуж. Мы встретились по этому поводу.

– Представляешь, цыплёнок, моего жениха зовут Жан. Мало того, что он француз, так он ещё и в Париже живёт!

– Значит, француз из Парижа? – переспросила я.

– Да, – ответила подруга, – видишь ли, здесь-то женихов для меня не нашлось. Орлиный нос, тощая, ноги костлявые, глаза, правда, ничего, но и они не помогли. Мама родила второго ребёнка, когда мне было шестнадцать. Всё внимание – брату. Это я так веселюсь, а в душе пустота! Нет, – испугавшись, спохватилась подруга, – я своих родителей очень люблю, но одиночество я не выношу. Послушай, большому кораблю – большое плавание. Приеду в Париж – обязательно тебе напишу!

– Жень, а ты можешь мне оттуда не писать, а? – слабым голосом попросила я. – Меня в «Интурист» распределяют. Ведь твоё письмо мне всё испортит. Ну, пожалуйста!

– Эх, ты, подруга называется, – с горечью ответила Женька, – пили отсюда. Уж как-нибудь в другой раз.

Мы снова расстались на несколько лет. И честно говоря, я очень удивилась, когда вновь встретила Евгению на выставке (я там работала переводчицей от «Интуриста»). Такая же бесцеремонная, волевая, сильно накрашенная женщина, знакомая со многими иностранцами, говорила быстро и бегло, но почему-то по-итальянски. Мы расцеловались, расплакались, вспоминали прошлое, но так и не смогли наговориться.

Несколько моих вопросов ей не понравились, и отвечать на них она не собиралась. Она была очень своеобразная и сильная женщина с необыкновенным темпераментом, оказывавшая огромное влияние на каждого своего собеседника. И Женя это знала и, смеясь, вечно что-то рассказывала в крике, в оре, окончательно делая собеседника своим другом, партнёром или сгорающим от страсти любовником.

– Живу в Италии, – вдруг заявила она сама, – уже четыре года. Ты же помнишь, что я уехала в Париж. Город хороший, романтичный, но, увы, хлебнула я там горя в свои двадцать. Жан оказался ужасным подонком и свиньёй, бил меня, отнимал все деньги, которые я зарабатывала в антикварном магазине на бульваре Дебюсси.

Это название мне не было знакомо, но, надо сказать, сильно впечатлило:

– Бульвар Дебюсси, Жэка, ого!

– Да брось, цыплёнок, жизнь – штука сложная, досталось мне там. Париж и Жан, бульвар Дебюсси и скряга хозяин, который меня выгнал, не заплатив. Вот такие дела! Однажды моё терпение лопнуло: солнечным парижским утром в домашних тапочках я якобы вышла в химчистку, а сама рванула на вокзал. Села в поезд Париж–Милан и уже через пять часов была на станции Милано Централе. Два месяца жила у подруги, работала у неё уборщицей, смотрела за детьми. Между тем я окончила языковые курсы и бегло заговорила по-итальянски. Устроилась на фирму переводчицей и теперь разъезжаю с «итальяхами» по всему миру, работаю на выставках, зарабатываю неплохие деньги. По крайней мере, на жизнь хватает. И на кайф хватает. – Женька вдруг резко замолчала, а потом сказала: – Мне нужен гинеколог. Необходим срочный аборт.

– Кому? – спросила я.

– Мне, конечно, – ответила подруга, и по её лицу потекли серо-чёрные слёзы. – Я беременна от самого владельца фирмы, а он женат, у него пять дочек, жена страшная с бородавкой на носу, всегда ходит обиженная. Муж её боится «до опупения», при одном виде трясётся. Да и, честно говоря, он старый чёрт, шестьдесят два года деду. В любви мне клялся, а когда я забеременела, испугался, козёл, взмолился, чтобы его уродине ничего не рассказала. А я-то, пожалуйста, только вот немного денег попросила. Помнишь, у Ильфа и Петрова: «обидеть женщину может каждый, а вот помочь…» Короче, помог на аборт! Ха-ха-ха. Давай выпьем, цыплёнок, у меня с собой классный коньячок.

Я отказалась, но гинеколога найти пообещала:

– Мама поможет. Она многих врачей знает, любого профиля.

На том и порешили.

Встретились мы через три дня.

– Всё в полном ажуре, Женька, – сказала я, – вот адрес.

– Ну ты совсем плохая? – нервно спросила подруга. – Не видишь, что я с температурой стою. Тридцать девять у меня. Два дня назад всё сделала. На следующий день вышла на работу. Поняла? Или ты думаешь, что меня на работе за красивые глаза будут держать? Нет, цыплёнок, Запад – вещь коварная, надо выживать. Здесь каждый сам за себя.

«Бедняга, – уходя, думала я, – она же пропадёт! Каково ей с такой температурой работать? Это же явное воспаление. Да, жизнь у неё не фонтан».

Четыре дня мы не встречались. Я боялась нарваться на её агрессию и ещё раз услышать про себя, что я туповатая. Когда моя подруга так со мной разговаривала, я терялась и действительно тупела. На пятый день в моей квартире раздался телефонный звонок. Взяла трубку и услышала слабый голос Евгении: «Цыплёнок, родная, милая моя подружка, помоги!»

Беру такси, мчусь в гостиницу, вбегаю в номер спасать подругу, а она сидит накрашенная и ржёт. Ну, конечно же, в неё влюбились. А как же иначе? В красавицу такую… «Да, – подтвердила мою догадку Женя, – на этот раз англичанин, на год моложе меня. Красивый, высокий, широкоплечий, окончил Кембридж. Смотрит с обожанием, с ума от любви сходит. Но Марк говорит только по-английски, а я этот язык не знаю. Завтра приходи, цыплёнок, в ресторан «Националь», переводить будешь. Посидим, выпьем. И не вздумай ему глазки строить! За своего Марка я убью».

Я согласилась, понимая, что про её плохое самочувствие спрашивать неуместно: может и обозвать. Я-то решила, что мою подругу в больницу везти придётся, там будут долго лечить, потом с работы выгонят. А у неё, видите ли, на горизонте англичанин по имени Марк Янг!

На следующий день ровно в восемь часов вечера я вошла в ресторан «Националь». За столом в изящном маленьком платьице с чёрным бантом под воротником сидела Евгения, томно курила сигарету в мундштуке и пыталась что-то объяснить Марку. Она была потрясающе хороша: короткая стрижка ёжиком, огромные зелёные глаза, которые ещё больше выделяли густо накрашенные ресницы, красиво подчёркнутый рот. Оригинальный хищный нос хорошо вписывался в общий ансамбль, придавая своей хозяйке ещё большую сексуальность. Ах, боже ты мой, чистая француженка с обложки журнала Elle. Я отметила её изысканный вкус, манеры, умение держать себя. Это была уже не та шумная девочка, которая бегала с комсомольским значком на кофточке по институту.

Апрель, звенит капель, слякоть, ещё холодно, грязный асфальт, только яркое весеннее солнце подаёт надежду на что-то лёгкое, а может быть, даже и прекрасно-загадочное. С Женей это уже случилось, и она была безмерно счастлива. И потекли ручьи… на тротуарах лужи. На окнах грязь! И ожиданье чистоты весны… Заплакали сосульки от продолженья дня… И первые мимозы от тебя. На столе стоял маленький букетик.

– Это я сама купила, – хихикнула подруга. – Будем воспитывать! Работы – непочатый край! Он же у меня совсем сырой!

– Влюблён-с, влюблён-с, – радостно сообщила Женя. Англичанин Марк Янг не сводил с неё глаз.

Я начала непринуждённый разговор:

– Do you live in London? (Вы живёте в Лондоне?)

– It’s quite foggy their? (Там очень туманно?)

– Great London Fire (Пожар в Лондоне)

Также вспомнила историю.

– 1660 Black Death (чума).

– Ты давай по делу, крошка, – толкала меня в бок Женька, – узнай его семейное положение: есть ли дети, с кем живёт?

Я быстро задала Марку вопросы подруги и перевела ответ: разведён, дети есть, живёт под Лондоном. Женя от радости прищурила глаза:

– Ах, вот оно что… Готовый жених получается. Это – только начало работы. Будем работать! Ну, а пока пьём коньяк. Это дело надо обмыть – и вперёд на мамонта! Мой девиз – мы пили… Пьем… И будем пить!

Марк стеснительно ответил, что он не пьёт, но от стакана молока не отказался бы. И смущённо добавил, что молоко любит с детства. Жека тут же шутливо пояснила мне через стол: «Значит, в этот раз молокосос попался, только этого мне и не хватает!»

Сидели долго, выпивали, шутили. Спасибо, что подруга в этот раз не напилась. Я, честно говоря, побаивалась за неё. Вечер был изумительный: Евгения – звезда, англичанин влюблён. Удар! Удар! И ещё раз удар!

Проводила меня до такси сама Женя. И после жарких поцелуев по весенней слякоти убежала в своих летних золотых босоножках в гостиницу.

Звонка её я, как всегда, не ждала, но она мне позвонила через два дня.

– Живу у Марка в номере. Лечу англичашку от гриппа. Пьёт мой Маркуша молоко, как воду. А я тяну свой коньячок, конечно. Сильный парень. Дело своё знает. У нас так: секс, лечение, ну и молоко в интервалах. А потом капли в нос. По-моему, я ему уже всю слизистую сожгла. Работаем, работаем, работаем. Этот от меня никуда не уйдёт. Я не жду милости от природы. Действие, секс, любовь! Пока разговариваем языком мимики и жестов. Ну да ничего, он почти уж мой. А на молоко я не обращаю внимания, пусть пьёт. Главное – любовь!

Прошло ещё четыре года, и я буквально упёрлась в Евгению на очередной выставке.

– Говорила, что я подруга тебе? – быстро спросила меня Женя, забыв даже поздороваться. – Клялась в дружбе?

– Клялась, Жека, – ответила я ей, как под гипнозом, тоже забыв поздороваться.

– Послушай, есть один интересующийся, глаз с тебя не сводит. Это наш генеральный директор, партнёр фирмы.

– Ты живёшь с Марком в Англии? – спросила я.

– Ну да, конечно. Мы улетели вместе. Он же сам родом с юга, но я там жить отказалась, объяснив, что могу жить только в центре Лондона. Так что приехала-то я, моя девочка, к разбитому корыту. Марк Янг потерял работу, я по-английски не говорила. За квартиру платить нечем. А тут ещё на мою голову близкая подруга прилетела из Парижа – Ляля Миловская. Остановилась у нас. Надо бы обмыть. «Что пьём?» – спрашиваю я их. «Я не пью», – отвечает Ляля. «И я не пью, – вторит Марк, – ну если только молоко, обожаю молоко!» Ну, думаю, молокосос, я тебе покажу. Купила коньячок, посидели хорошо, поговорили. Красота. Вам волю нашу не сломить! Мы пили… Пьем… И будем пить! А утром я его в регистрационный офис повела, чтоб не сбежал. Мы уже четыре года женаты. Можешь спокойно называть меня миссис Янг. В Лондоне я окончила курсы английского языка и пошла работать официанткой, завязала нужные знакомства, нашла хорошую работу, езжу с выставками. Марка пристроила, пошли большие деньги. Вот так. Иди в кафе и жди своего счастья. С копьём на мамонта!

Я послушно пошла в кафе. Через десять минут туда пришёл мой будущий муж.

Евгения чисто говорила по-английски, шутила, оформляя контракты, отпускала команды англичанам. Умница, красавица, она работала с мужчиной, который её обожал. Марк Янг не отставал от жены: великолепно говорил по-русски, сыпал анекдотами, шутил, прикалывался, использовал различные русские пословицы и выражения – словом, был душой компании. Он даже выпивал с русскими заказчиками, любя называл Женю «зайкой», а она его «зайчиком». Счастливая и богатая пара, что и говорить. Огромный дом в центре Лондона, квартира, офис, но, к несчастью, Бог им детей пока не дал. «Забеременеть не могу, – жаловалась Жэка, – абортов было много, но я стараюсь, лечусь, работаю над этим. Всё у меня получится! С копьём на мамонта!»

И получилось! В этот самый приезд Евгения забеременела. «У меня будет девочка, похожая на Маркушу. Я так хочу», – сказала она. И действительно через восемь месяцев в лондонском госпитале Марлиборн родилась очаровательная девочка, которую назвали Сэйрой.

Через некоторое время Женька привезла дочку в Москву к бабушке. «Понимаешь, – говорила подруга смеясь, – моя мама сказала, что гулять с внучкой на Гоголевский бульвар не пойдёт. Стыдится, видишь ли, её имени. А я считаю, что Сэйра – хорошее библейское имя, которое нам всем принесёт счастье!» Сэйра росла чудной девочкой, умной и талантливой. Она была вылитой копией отца, который в ней души не чаял.

В одну из наших встреч я заметила, что настроение у Жени уже не такое радужное, как раньше, что она частенько вытирает слёзы платком, стараясь делать это незаметно. Когда скрывать их стало невозможно, Евгения мне призналась: «Ты же не знаешь, что Марк беспробудно пьёт. Пьёт-запивается! И сделать что-либо с ним уже невозможно. Много денег уходит на лечение. Наркологические клиники, реабилитация, санатории – ничего не помогает! Когда я его навещаю, он мне даёт слово, что бросит: он сильный, справится, и мы забудем этот кошмар. Так и говорит – кошмар. А потом опять за своё. Домой его забираю, плачет, руки трясутся, ничего не ест, только дай ему виски и всё. Знаешь, – рыдая сказала подруга, – вчера машину веду и плачу. Меня полицейский за нарушение останавливает. Я выхожу из машины, а он на меня внимательно смотрит и говорит: «Проезжайте, проезжайте» Так и сказал: «Go ahead. You will be fine». Вот и поехала с чёрной рожей от слёз, – и вдруг завопила: – Всё отдам – дом, квартиру, деньги в банке, чёрный нал, только бы перестал пить! Я люблю его! Люблю!»

Ровно через год в протестантской церкви Лондона отпевали Марка Джеймса Янга. Люди приехали отовсюду. Обычные протестантские похороны: растянувшиеся на километр кадиллаки, женщины в чёрных платьях, шляпки с вуалетками, цветы, тяжёлые вздохи, разговоры у церкви. Я на всякий случай приняла таблетку транквилизатора. Плакать на людях в Англии не принято. «Мы не плачем», – говорят англичане.

Я подошла сзади к вдове Янг, к самому близкому для меня человеку на этой чужой и одновременно родной земле. Евгения меня многому научила, многое дала, да и вспомнить нам, английским дамам, было что. И подруга меня почувствовала.

– Спился, – сказала, – спился! Пил виски, как молоко. Что же он наделал? Что же я наделала? – её почерневшее лицо было мокрым от слёз. – Спился, – хрипела она.

– У тебя столько друзей, Женя. Смотри, сколько народа на похоронах. Это же все ваши друзья. Ты не одна. А где Ляля Миловская, твоя подруга из Парижа?

– Спилась, – осевшим голосом ответила Женя, – спилась в Париже пять лет назад.

Год пролетел как один день, и мы опять встретились. Передо мной была уже не та сильная, энергичная и остроумная девочка, которую я когда-то знала, передо мной стояла умудрённая жизненным опытом женщина, которая, проделав такой большой интересный путь, как полководец, как альпинист, берущий самую большую высоту, упала сама и потеряла по дороге самое дорогое, самое дивное, что у неё было. «Я потеряла всё, – печально говорила Евгения. – А деньги меня никогда не интересовали и не интересуют. Даже могилу мужа убираю только сама. Своими руками всё сделала, своими руками и убирать буду». С ней никто не спорил.

Как-то договорились прошвырнуться по Кингс-Роуд, посидеть за ланчем, повспоминать.

– Подожди меня на улице, – сказала подруга и через десять минут появилась с огромным пакетом, в котором звенели бутылки. – Вино. Кайф. Завтра у нашей Сэйры день рождения. Надо хорошо отметить.

И я дала сапогом по пакету. Звон разбившихся бутылок был слышен всем на улице. Ситуация аховая. Конфузно. К нам подошёл любезный мужчина в костюме:

– Чем могу быть полезен, милые леди? Что здесь происходит?

– Мы – подруги, поругались немного, – быстро ответила Евгения.

– Хорошего вам дня, – облегчённо сказал джентльмен.

– Ты иди отсюда, цыплёнок, – вяло проговорила Женя, – а я – в паб. И обещаю тебе: это в последний раз.

P.S.: Миссис Юджи Янг живёт на юге в графстве Корнуолл, это жемчужина Англии. Степенная воспитанная дама. Подруг у неё бесчисленное количество, все её обожают. Она занимается активной деятельностью в консервативной партии, воспитывает очаровательных внучек. И, конечно, вспоминает своего Марка. «Жизнь свою нам надо было начинать здесь, в Корнуолле, на родине мужа. И, может быть, наша с ним судьба сложилась бы по-другому», – постоянно повторяет Юджи.

А тебя люблю, умом все понимая,