Читать книгу Когда поёт Лис - Олисава Тугова - Страница 3

Лёд, похожий на мятные пластинчатые леденцы, обламывался с хрустом. Девятилетний Лёнька долбил его обшарпанным ботинком. Эта лужа у ларька всегда непостижимо притягивала к себе мальчишку в нелепом зимнем пальто и шапке-петушке. Сначала было забавно хрустеть слабым ледком, потом – наблюдать за причудливыми узорами застывших под ледяной коркой пузырьков. И, наконец, когда лёд занесёт снегом, раскатать на этом месте чёрную гладкую дорожку – каток. Разбежался, проехался, балансируя. Повернулся и катишься обратно.

Ларёк же представлялся роскошным чудом, богатым и пестрым, как восточный базар. В нём продавались россыпи сказочных товаров – вершин эволюции химической промышленности. «Сникерсы», «Марсы», «Баунти» и «Натсы» за две тысячи пятьсот рублей, «Юппи» и «Инвайт», «Кукка-рукка» и «Вагонвилс», «Чупа-чупс» и «Бумер»… Любая из изысканнейших жвачек могла стать твоей, если у тебя в кармане было хотя бы двести рублей. Лёньке нравилась «Турбо». Персиковая. Рифлёная и жёсткая. Из неё выдувались огромные пузыри и вкладыши-мультики были с машинками. Мультики складывались в пухлую шуршащую пачку по порядковым номерам. На деньги, которые ему давала мама, он мог купить пирожок в школе, а мог и пять жвачек. Но Лёнька пыхтел и продолжал долбить лужу… Вот уже несколько дней, как он решил накопить денег, чтобы купить новогодний подарок сёстрам. Катя мечтала о «Тамагочи» – электронной кругляшке с кнопочками, на экранчике которой прыгала чёрная козявка. Козявку полагалось кормить, лечить, развлекать, иначе она дохла и приводила в неизбывную печаль своего владельца. Надя хотела тошнотворно-розовый пластмассовый набор мебели (два кресла и торшер) для грудастой куклы Синди, у которой ноги от ушей. Папа сделал для Нади и Синди мебель из фанеры и картона, но та, что была выставлена в соседнем ларьке, по-прежнему оставалась объектом страстного вожделения. Папа не мог конкурировать с ядрёно-розовой пластиковой мечтой всех девочек.

Чтобы сёстры нашли под ёлочкой не только горстку конфет, яблоко и маленькую пачку печенья для каждой, Лёнька должен был накопить около ста тысяч. Почти треть зарплаты отца… Баснословная сумма для мальчишки… До Нового года ни за что не получится…

Он пробовал собирать и сдавать бутылки, но в этом бизнесе его встретила высокая конкуренция, доход был смешным. И тогда где-то в глубине его стриженной под ноль головы с печальными прядями реденькой чёлки родился великий бизнес-проект.

Лёнька решительно пошагал к магазину. Заплатил в кассу мятые тысячи и получил в обмен на чек увесистый свёрток мороженой мелкой рыбы.

Дома никого не было: родители на работе, Катя на продлёнке, Надя в садике. В ванне мокли ивовые прутья. Длинные розги. Отец плёл корзинки, абажуры, рамы для зеркал. Ещё он сколачивал и украшал затейливой резьбой табуретки, детские стульчики, полочки. И в выходной мёрз на местном рынке, продавая свои изделия. Иногда вместо него мёрз Лёнька. Так выживала семья заводского рабочего и учительницы, которым по полгода не платили зарплату…

Лёнька разложил свою рыбу на кухонном подоконнике. Подогрел на плите оставленный обед. Поел. Вымыл тарелку. Выучил уроки. Замороженная рыба оттаяла, стала похожа на свежую. Лёнька завернул её обратно. Оделся и вышел на улицу.

У рыночного забора он разложил на клеёнке рыбу небольшими кучками. Выпрямился, отчуждённо глянул сквозь торопящихся людей. Глубоко вздохнул. Выдохнул. И вдруг стал нараспев декламировать стихи.

Если у вас дома кошка,

Ей грустно вас ждать на окошке,

Купите ей рыбки скорее,

И кошка повеселеет!

Чистый мальчишеский голос звонко раздавался в морозном воздухе.

– Почём? – подошла женщина.

– По две пятьсот любая кучка.

– Свежая?

– Только сегодня на Черёмухе наловил.

Люди улыбались на забавного оборванца, останавливались, приценялись, покупали. Лёнька заворачивал им рыбу в листы из школьной тетради, пересчитывал деньги и благодарил.

Одинокая кошка не будет одна,

Как на небе высоком царевна-луна,

Ведь у кошки в зубах будет вкусная рыба,

Кошка скажет за это большое спасибо.

Рыбу раскупили. Выручка превзошла все ожидания.

На следующий день Лёнька стоял на том же месте, снова декламировал забавные стихи и торговал рыбой.

Но вдруг…

– Почём рыбка, Лёня? – вежливенько улыбалась учительница.

Лёнька опешил. Бешено застучало сердце.

Купите рыбки вашей кошке,

А то сидит всё на картошке…

– У меня нет кошки. Я сегодня позвоню твоим родителям. Надеюсь, что они не знают, чем ты здесь занимаешься, и примут меры.

Вечером мать плакала на кухне.

– А я-то гадала, почему у нас всё рыбой провоняло. А это Лёнька…

– Ты торгаш. Спекулянт. Мне не нужен такой сын. Барыга не может быть моим сыном, – говорил отец. Лучше бы, наверное, отлупил розгами. Лёнька сидел, сжавшись в тихий комочек.

– Но ведь ты сам… корзинки…

– Корзинки?! Сопляк!!! Я эти корзинки своими руками сделал! Произвёл! Понимаешь? А ты ничего не произвел, труда не вложил. Купил подешевле, продал подороже. Нажился на других. Таких, как ты, раньше расстреливали!!!

Лёнька не плакал. Барахтался в сполохах отцовского гнева. И боялся, что теперь никогда ничего не будет по-прежнему, потому что он сделал что-то ужасное, что-то такое, за что убивают. И презирал себя.

– Зачем тебе деньги нужны были? Ведь обут, одет, сыт…

Лёнька рассказал. Потихоньку, чтобы сёстры не услышали. А потом попросил.

– Прости меня, папа. Я всё понял. Я никогда больше так не сделаю. Пожалуйста, можно я буду помогать тебе с корзинками и резьбой? Я научусь.

Я обещаю стараться.

Отец пристально посмотрел в Лёнькины серые глаза. Ничего не возразил. Разрешил.

– Искупай свою вину, трудись, спекулянт.

И Лёнька трудился, в кровь сбивая маленькие руки большим взрослым резцом. Трудился, подчиняя себе упрямые ивовые прутья. Засиживался допоздна и вставал рано утром, упрямо мотая головой на робкие мамины уговоры.

– Я не спекулянт. Я работаю.

Мир стремительно менялся. То, что называлось спекуляцией, вскоре стало предприимчивостью.

Но Лёнька запомнил урок на всю жизнь и держал слово, данное отцу.

В новогоднюю ночь мальчишка трясущимися от волнения руками положил под ёлку, рядом с конфетными пакетиками два заветных подарка. То-то радости будет утром.