Читать книгу Дочь палача и черный монах - Оливер Пётч - Страница 6

Магдалена в ярости шагала к трактиру Штрассера. Голову еще кружило вино плотника Бальтазара, но, чтобы забыть эту встречу с Симоном и Бенедиктой, ей нужно было выпить побольше. И как только мог он так поступить? Смазливая горожанка… Но, возможно, она все-таки несправедлива к Бенедикте. Может, они встретились в базилике совершенно случайно, вместе отправились обратно в Шонгау, только и всего. Но тогда почему Симон накрыл ее своим плащом? И этот смех…

Магдалена распахнула дверь в трактир, и на нее пахнуло теплым, душным воздухом. Играла скрипка, кто-то притопывал ногой в такт музыке. В низком, темном зале, освещенном лишь несколькими лучинами, собралось, несмотря на полдень, более дюжины человек. Среди них сидели и некоторые каменщики, с которыми Магдалена беседовала накануне. Они подозрительно оглянулись на девушку, а потом снова взялись за кружки. На хлипком столе посреди кабака стоял молодой подмастерье и терзал скрипку. Вокруг хлопали и плясали еще несколько выпивох.

Магдалена улыбнулась. Эти люди явно выпили уже больше, чем следовало. Зимой почти вся работа встала, работяги перебивались поденщиной, пропивали скудный заработок и ждали весны. Завидев, что в трактир вошла девушка, радостные мужчины подняли кружки за ее здоровье и отпустили несколько похабных шуточек.

– Девка, давай к нам! С меня пиво, если покажешь мягкие сиськи!

К ней вприпляску подошел низкий горбатый подмастерье плотника, шаркнул ногами и попытался взять ее под руку.

– Идем, потанцуем! А ты наколдуешь мне прямую спину и дружка побольше!

Магдалена с улыбкой вывернулась от него.

– Да там и колдовать-то у тебя не над чем! Пошел вон!

Она уселась за стол, стоявший в нише подальше от остальных. Некоторое время мужчины еще бросали на нее игривые взгляды, но вскоре снова принялись покачиваться в такт музыке и пить на спор. Редко случалось, чтобы женщина появлялась в трактире одна. Но Магдалена была дочерью палача и не считалась горожанкой в привычном смысле слова, а была бесчестной и неприкосновенной. Скорее, помесью женщины и непонятно чего, гневно подумала она, и мысли ее снова возвратились к Симону и Бенедикте. Да и что лекарю делать с такой, как она? Бенедикта в отличие от нее элегантная дама…

Магдалена едва не забыла, зачем сюда явилась, как вдруг перед ней возник трактирщик с пенистой кружкой в руке.

– За счет неизвестного почитателя, – сказал он, ухмыляясь. – И если глаза меня не обманывают, то одной кружкой дело не обойдется.

Девушка ненадолго задумалась, не отказаться ли ей от пива. Из нее еще не выветрилось выпитое прежде, к тому же обыкновенная гордость не позволяла ей принимать пиво от незнакомого мужчины. Но жажда все-таки пересилила, девушка взяла кружку и глотнула. Пиво было свежим и превосходным на вкус. Она вытерла пену с губ и повернулась к трактирщику.

– Гемерле тут обмолвился, что в прошлое воскресенье сюда приходили трое незнакомцев, в черных рясах. Это правда?

Трактирщик кивнул:

– Должно быть, монахи откуда-нибудь. Но не совсем обычные. Перед дверьми оставили великолепных коней. Черные жеребцы, каких у нас не каждый день встретишь. Денежные, образованные люди, уж таких я мигом примечаю.

– И что же ты еще приметил? – спросила Магдалена.

Франц Штрассер наморщил лоб.

– Было кое-что странное. Когда я принес им пиво, они вдруг сразу же все умолкли. Но я успел немножко услышать. По-моему, они все время говорили на латыни.

В глазах Магдалены застыло изумление.

– На латыни?

– Да, как наш пастор в церкви, сохрани Господи его душу. – Штрассер быстро перекрестился. – Не то чтобы я чего-нибудь понял, но слышалось как на латыни, могу поклясться.

– И ты вообще ничего не смог разобрать?

Трактирщик задумался.

– Разобрал пару слов. Они его постоянно повторяли. Crux Chisti… – у него просияло лицо. – Да, Crux Chisti! Точно говорю!

– Crux Chisti означает Крест Господень, – пробормотала Магдалена больше для себя самой. – Не так уж необычно, если это были монахи. Но все-таки?

Штрассер собрался уходить.

– Мне откуда знать. Лучше сама у них спроси. Один вон до сих пор у стойки стоит. Он как раз и про твоего отца расспрашивал.

Магдалена вскочила из-за стола.

– И ты говоришь мне это только сейчас?

Франц Штрассер поднял руки, извиняясь.

– Просто хотел знать, кто тот огромный человек, что ошивался здесь и курил вонючую траву. – Он ухмыльнулся. – Наверняка хотел закупить ее у Куизля. Я и про тебя ему рассказал.

– Про меня? – Дочь палача чуть не подавилась пивом.

– Ну, потому что ты тоже травами торгуешь, разве не так? Может, у тебя тоже есть этот табак, или как он там называется. – Штрассер зашагал прочь. – Идем, у него денег куры не клюют. По нему видно, он большой человек.

Магдалена вышла из-за стола и последовала за трактирщиком через зал. Народу становилось все больше. Девушка лихорадочно озиралась по сторонам в надежде увидеть незнакомца среди местных жителей. Однако возле стойки были одни только знакомые лица. Какой-то каменщик попытался ее облапать, но заработал пощечину и с ворчанием скрылся в зале.

– Забавно, – пробормотал Штрассер. – Только что этот человек стоял здесь. – Он встал за стойку. – Наверняка пошел по делам, какими и сам папа не гнушается. Просто подожди немного.

Магдалена вернулась к своему столу, глотнула пива и погрузилась в раздумья. Трое мужчин в черных одеждах, беседующих на латыни… Эти неизвестные, вне всякого сомнения, странствующие монахи. Но откуда тогда дорогие черные лошади? И с какой стати один из них расспрашивал про ее отца?

Она сделала еще один большой глоток. На вкус пиво было превосходным, может, слегка горьковатым, но оно оживляло чувства. К тому же в голове появилась необычайная легкость. Мысли улетучивались, прежде чем Магдалена успевала уловить их смысл. Музыка и смех мужчин у стойки слились в единый неумолчный гул. Неужели так действовал алкоголь? Но она не могла выпить так много… Плевать, она чувствовала необыкновенную свободу, и на лице ее играла улыбка. Она все пила из кружки и отбивала ногой в такт музыке.

Человек в черном одеянии стоял снаружи и наблюдал за девушкой сквозь щель между ставнями. Придется подождать, пока белена начнет действовать. Но должна же эта девка когда-нибудь выйти, и тогда ей, несомненно, потребуется помощь. Услужливый мужчина, который поможет пьяной девушке дойти до дома – в чем его можно заподозрить?.. Как там ее зовут?

Магдалена.

По телу его пробежал дрожь, и даже он не смог бы ее объяснить.

Якоб Куизль любил тишину, а так тихо, как зимним вечером после того, как весь день сыпал снег, не было никогда. Возникало чувство, что малейший шум тонул в сугробах, в мире царила пустота, и палач отдавался ей целиком. Никаких мыслей, раздумий, догадок – одно простое бытие. Иногда Куизлю хотелось, чтобы мир погрузился в вечную зиму, и тогда пришел бы конец всей этой болтовне.

Он шагал по заснеженной аллее Альтенштадта, вдали слышался звон колоколов на башнях базилики. Палач разыскивал свою дочь. Магдалена ушла с самого утра, а теперь уже близился вечер. При этом она обещала матери помочь заштопать старые одежды и покрывала. Анна Мария весь день то и дело выглядывала за дверь, посмотреть, не возвращается ли дочка. Сначала она ругалась на чем свет стоит, но постепенно ругань перешла в молчаливое беспокойство. Когда палач признался наконец, что отправил Магдалену в Альтенштадт, чтобы та кое-что выяснила для него, жена с треском выгнала мужа из дома. Она успела бросить ему несколько слов вдогонку, и смысл их был вполне понятен: либо он вернется домой с дочерью, либо пусть не возвращается вовсе.

Якоб любил свою жену, уважал ее, некоторые даже поговаривали, что боялся. Что, разумеется, было чепухой. Палач не боялся ничего и никого, и уж меньше всего жену. Однако он уже усвоил, что возражать не имело никакого смысла – это приводило лишь к тому, что столь желанная тишина надолго покидала его дом. И вот Куизль отправился на поиски Магдалены.

Он зашагал по улицам Альтенштадта. Из единственного на всю деревню трактира звучала музыка. В окнах приветливо горел свет, слышались смех, топот ног, и пела расстроенная скрипка. Куизль подошел к окну и сквозь щель в ставнях заглянул внутрь.

И от увиденного остолбенел.

На столе посередине зала плясали несколько парней и горланили непристойную песню. Вокруг них собрались зрители и со смехом поднимали кружки. Среди парней на столе плясала девушка и призывно вскидывала руки. Она запрокинула голову, и один из танцоров стал вливать в нее пиво из невероятных размеров кружки.

Девушку звали Магдаленой.

Она странным образом закатила глаза. Какой-то подмастерье жадно ухватился за ее юбку, второй принялся расшнуровывать ей корсаж.

Куизль ударил ногой в дверь, так что та с грохотом распахнулась внутрь. В следующую секунду палач, словно таран, врезался в толпу. Одного из смущенных парней он стащил со стола и швырнул в сторону зрителей, где бедолага треснулся головой о табурет, который разлетелся на части. Второй подмастерье в попытке защититься замахнулся на палача кружкой. И тут же поплатился за свою ошибку. Куизль схватил его за руку, подтянул к себе, влепил затрещину и толкнул на двух оставшихся на столе. Все трое покатились на пол клубком из рук и ног. Кружка разбилась об пол, и под ногами изумленных зрителей растеклась лужа пива.

Куизль схватил дочь и, словно мешок пшеницы, взвалил ее на плечо. Магдалена, казалось, обезумела, она кричала и вырывалась, однако хватка у палача была крепче тисков.

– Кому еще оплеуху? – прорычал Куизль и выжидательно огляделся. Юноши потирали ушибленные головы и смущенно отводили глаза.

– Еще раз притронетесь к моей дочери, я вам все кости переломаю. Ясно? – проговорил палач тихо, но вполне убедительно. – Она хоть и дочь палача, но пока еще не зверье.

– Но она сама захотела поплясать, – робко заметил один из подмастерьев. – Видимо, немного перебрала и…

Взгляд палача заставил его замолчать. Куизль бросил несколько монет трактирщику, который вместе со всеми почтительно отступил к стенке.

– Возьми, Штрассер. За кружку и на новые табуретки. На остальное нальешь кому-нибудь пива. Счастливо оставаться.

Дверь с грохотом захлопнулась. Люди очень медленно, словно ото сна, стали приходить в себя. Когда Куизль с дочерью скрылись за поворотом, первые из них начали перешептываться. Вскоре из трактира снова слышался смех.

– Ты с ума сбрендил, отец? – закричала Магдалена. Они тем временем вышли на главную улицу, девушка все еще болталась на плече отца. У нее слегка заплетался язык. – Опт… опусти меня немедленно!

Палач сбросил дочь с плеча прямо в сугроб, встал над ней и принялся натирать снегом лицо, пока оно не побагровело. Затем стал вливать в рот Магдалене горькую жидкость из маленькой бутылочки, пока девушка не подавилась и не закашлялась.

– Черт возьми, что это? – просипела Магдалена и вытерла рот. Она все еще сидела в оцепенении, но теперь могла хотя бы немного соображать.

– Хвойник, горький корень и отвар из черных бобов, которые дал Симон, – проворчал палач. – Вообще-то я хотел его отнести Гансу Кольбергеру, его жена вечно усталая и таращится без конца в окно. Но и сейчас он со своей задачей справился.

Магдалена сморщилась.

– Вкус отвратный, но помогает.

Она состроила гримасу, но тут же лицо ее стало серьезным. Что с ней такое случилось? Она еще помнила, как сидела за столом и пила это пиво. Потом ей становилось все веселее, она отправилась к ремесленникам и танцевала с ними. С этого мгновения воспоминания начинали расплываться. Могло ли быть такое, что кто-то подмешал ей что-нибудь в пиво? Или она просто выпила лишнего? Чтобы не беспокоить отца, Магдалена ничего не сказала и вместо этого выслушивала ругань Якоба, которая как раз достигла своего пика.

– Ты хоть понимаешь, чего там вытворяла?! Дрянь бесстыжая! Что люди подумают? Ты… ты… – Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.

– А, люди, – пробормотала она. – Пускай болтают что хотят. Я, как-никак, дочь палача, и так все языки об меня точат.

– А Симон? – прорычал палач. – Симон что на это скажет?

– Не напоминай мне о нем! – Она отвела взгляд в сторону.

Палач хмыкнул:

– Так вот откуда ветер дует… Ну, так ты своего лекаря все равно не вернешь.

Он умолчал о том, что Симон попросил у него лошадь и вместе с Бенедиктой отправился в Штайнгаден. Вместо этого палач резко сменил тему.

– Узнала что-нибудь по поводу церкви?

Магдалена кивнула и рассказала отцу о том, что узнала от Бальтазара и трактирщика.

Лицо у палача стало задумчивым.

– Полагаю, одного из этих монахов я и сам уже видел…

– Где? – спросила Магдалена с любопытством.

Ее отец неожиданно развернулся и зашагал в сторону Шонгау.

– Неважно, – проворчал он. – Какая нам разница, кто прикончил Коппмейера. Твоя мать права, нас это вообще не касается. Идем домой, поедим.

Магдалена бросилась за ним и крепко схватила за плечо.

– Вот еще! – крикнула она. – Я хочу выяснить, что там произошло. Коппмейера отравили! В крипте пылится старинный гроб, а вокруг рыщут какие-то неизвестные и говорят на латыни или еще на какой-то тарабарщине. Что все это значит? Ты же не можешь теперь просто взять, пойти домой и вытянуть ноги к печке!

– О, как раз это-то я и могу. – Куизль продолжал шагать.

Магдалена вдруг заговорила тихо и резко:

– А что, если убийство Коппмейера повесят на кого-нибудь безвинного? Как на Штехлин в тот раз? – Она знала, что била отца по больному. – Пастор ведь умер от яда, разве не так? – продолжала давить девушка. – Не исключено, что, как и в тот раз, тебя заставят пытать знахарку только потому, что она разбирается в ядах. Тебе этого хочется?

Палач замер на месте. Некоторое время тишину нарушало лишь карканье ворона.

– Ладно, – сказал он наконец. – Заглянем еще разок в церковь. Прямо сейчас. Для того только, чтобы ты наконец успокоилась.

Незнакомец наблюдал, как они прошли по главной дороге в сторону церкви Святого Лоренца. Он с трудом процедил сквозь зубы молитву, чтобы немного успокоиться. Его план провалился! Он лишь хотел выведать у дочери палача, что ее отец обнаружил в крипте.

Магдалена…

При мысли о ней по телу пробежала легкая дрожь – и сразу стихла.

Незнакомец встряхнулся. Придется еще раз поговорить с этим секретарем. Ему, в конце концов, заплатили немалые деньги, чтобы палач больше не попадался им на глаза. Но этот вонючий живодер, судя по всему, поступал так, как ему самому заблагорассудится.

Он коснулся пальцами золотого креста, висевшего под черной рясой и белой туникой прямо напротив сердца. Нужно быть сильным. Его братство не видело никакого проку в том, чтобы простой народ учился читать. Уже ясно, к чему это привело. Люди становились непокорными и плевать хотели на приказы. В трактире он выяснил, что палач, несмотря на свое происхождение, был умным и образованным. И это делало его опасным. Во всяком случае, опаснее второго шпика, этого лекаря, который, как собачка, носился за своим хозяином.

Незнакомец поцеловал крест и снова спрятал его под тунику. Он принял решение. От секретаря никакого толку не дождаться, нужно действовать самому. Они устранят палача, и немедленно – слишком велика опасность, что он все им испортит. Теперь нужно лишь предупредить остальных.

Мягкий снег заглушил звук его шагов.

Палач с дочерью приближались к церкви Святого Лоренца, ее перекошенная башня почти целиком скрылась в клубах вечернего тумана. Хоть погода стояла и безветренная, мороз был нестерпимым. Магдалена взглянула на пасторский дом и сквозь щели в ставнях заметила свет от лучины. Видимо, экономка и пономарь до сих пор не спали. Куизль остановился перед церковью, и дочь беспокойно дернула его за рукав.

– Смотри, наверху! – прошептала она и указала на вход.

Двери в божью обитель были закрыты на стальную цепь, но в окнах на краткий миг вспыхнул свет факела. Лишь на мгновение, но Куизлю его хватило.

– Что, черт побери… – проворчал он и стал обходить церковь кругом. Магдалена следовала за ним.

Возле кладбищенской ограды они натолкнулись на свежие следы, которые вели к выступу здания. Палач наклонился и стал рассматривать следы.

– Их двое, – прошептал он. – Хорошие сапоги, дорогого покроя. Это не здешние ремесленники или крестьяне.

Он проследил взглядом за следами – они заканчивались возле шатких подмостков, которые рабочие поставили здесь еще осенью. Одно из окон на самой высоте было разбито.

– Надо позвать на помощь, – опасливо прошептала Магдалена.

Палач тихо засмеялся.

– Кого? Магду? Или тощего пономаря? – Он шагнул к подмосткам. – Я и сам разберусь, – проворчал он и еще раз взглянул на Магдалену. – Останешься здесь, поняла? Что бы ни случилось. Если не вернусь до следующих колоколов, тогда, если хочешь, можешь и на помощь звать. Но не раньше.

– Может, мне пойти с тобой? – спросила Магдалена.

– Ни в коем случае. Ты мне тут не помощник. Спрячься за могильной плитой и жди, пока я не вернусь.

С этими словами Якоб принялся карабкаться по опорам подмостков. Шаткая конструкция заскрипела и зашаталась, но выдержала. Через несколько мгновений палач добрался до второго уровня, прошел по обледенелым доскам до разбитого окна и влез внутрь.

Хотя снаружи сумерки лишь начали сгущаться, внутри церкви уже стояла непроглядная тьма. Куизль крепко зажмурился. Потребовалось время, чтобы глаза привыкли к темноте. Палач чувствовал под ногами свежевыструганные доски галереи, откуда-то доносился стук. Шептались голоса. Наконец он смог смутно различить пол и стены. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что каменщик Петер Баумгартнер говорил правду. Стена вдоль галереи действительно пестрела красными крестами. Их совсем недавно закрасили, но после кто-то потрудился и в некоторых местах соскоблил побелку.

Словно бы желал убедиться, что под ней, подумал палач.

Он посмотрел с галереи вниз и увидел, что надгробная плита лежала в стороне, хотя в последний раз он сам поставил ее на место.

Рука его скользнула под плащ; там, на поясе, скрытая от посторонних глаз, висела дубинка, которую палач неизменно носил с собой. Хотя до этого в трактире доставать ее не стал. Он знал, что одного удара этим оружием достаточно, чтобы череп любого противника разлетелся, как зрелый орех. Теперь же Якоб вынул дубинку и взвесил ее в руке. Без сомнения, сегодня она ему еще послужит.

Он нащупал ногами ступеньки, спускавшиеся к порталу; тихо, словно кошка, скользнул вниз и прокрался к отверстию в полу. Голоса шли оттуда. Они звучали несколько приглушенно. Должно быть, неизвестные стояли в дальней части крипты, где находился и саркофаг.

Палач задумчиво взглянул на плиту, оставленную на полу возле отверстия. Кто бы там ни находился, с тех пор как они туда спустились, не могло пройти много времени. Ведь совсем недавно они с Магдаленой видели в церкви свет факела.

Куизль оглядел напоследок темный зал и начал тихо спускаться по каменным ступеням, пока не оказался в подвале.

Дубовый стол у стены был сдвинут в сторону. В низкий проход за ним пробивался дрожащий свет фонаря. Голоса теперь слышались отчетливей.

– Проклятье, должен быть еще какой-нибудь знак. Хоть что-нибудь! – произнес один из людей. Голос звучал необычайно сипло, словно владелец его говорил с огромным трудом. – С гробом мы не ошиблись, значит, что-то здесь спрятано.

– Господь свидетель, здесь ничего нет! – Второй голос звучал утробно, со швабским выговором. – Только эта табличка со словами да кости и лохмотья… – Голос перешел в шепот. – Как бы Господь не прогневался на нас за то, что нарушили покой усопшего.

– Лучше разберись с этой проклятой еретической загадкой. Магистр только потому и приставил тебя к нам. Не забывай об этом, толстяк изнеженный. Будь моя воля, ты бы до сих пор в каком-нибудь подвале пыль с книжек сдувал. Так что прекращай ныть и ищи! Deus lo vult![8]

Только теперь Куизль уловил в сиплом голосе первого незнакомца необычный акцент. Он явно был родом откуда-то издалека.

– Ну ладно, посмотрим тогда еще раз в той комнате, – ответил боязливый голос шваба. – Быть может, я что-нибудь не заметил в ящиках. Этот еретик мог и среди хлама что-то запрятать.

По звучанию голоса Куизль понял, что двое неизвестных приближались к первой комнате. Палач прижался к стене сбоку от выхода. Шаги послышались уже рядом, по полу расползся круг света, и в проход просунулась толстая рука, сжимавшая масляный светильник. В отблеске показался рукав черной рясы.

Куизль среагировал молниеносно. Он ударил дубинкой по руке, так что светильник полетел на пол и погас. Владелец его не успел даже вскрикнуть – палач резко выдернул его из прохода и врезал дубинкой точно в затылок. Толстяк застонал и свалился на пол. На мгновение повисла тишина. Затем снова раздался сиплый голос.

– Брат Авенариус? Что с тобой? Ты…

Голос умолк, послышался лишь тихий шорох, и больше ничего.

– Твой брат Авенариус чувствует себя не очень, – нарушил тишину Куизль. – Но все же лучше, чем Коппмейер. Это же вы его отравили, не правда ли?

Он подождал какого-нибудь ответа, но его не последовало. Потому палач продолжил:

– Я не привык, чтобы на вверенной мне территории травили людей. Здесь есть лишь один человек, кто может убивать, и этот человек – я!

– И кто же ты такой, раз решил, будто тебе до этого дело есть? – прошипел голос с иноземным выговором.

– Я палач, – ответил Куизль. – И тебе известно, что ждет у нас отравителя. Колесо. Но прежде я вас вздерну, а может статься, еще и внутренности вырежу.

С той стороны проходы послышался сиплый смех.

– А как умирают палачи?.. Ну, раз уж на то пошло, ты это скоро узнаешь.

Куизль зарычал. Ему эта перепалка надоела. Человек на полу застонал – удар был, видимо, недостаточной силы, и скоро толстяк очухается. Только палач собрался размахнуться, как вдруг ощутил слабое движение воздуха. Из прохода выскочила тень и ринулась к нему. Куизль отскочил в сторону и почувствовал, как запястье оцарапал клинок. Палач взмахнул дубинкой, но по противнику не попал – тяжелое орудие просвистело над его головой. Якоб выбросил вперед ногу и угодил мужчине точно между ног. И с удовлетворением услышал, как тот застонал от боли и отступил назад. В темноте Куизль мог разглядеть лишь черный силуэт. Человек перед ним был, похоже, в монашеской рясе и сжимал в руке кривой кинжал, какие палач уже видел у исламских воинов. Рассмотреть его более подробно он не успел, так как неизвестный снова бросился в атаку и направил кинжал в широкую грудь палача. Куизль отмахивался дубинкой и удерживал противника на расстоянии. Шагнув назад, он пихнул ногой что-то большое и мягкое и едва не споткнулся. На полу возле него до сих пор лежал толстый шваб, которого он вывел из строя в самом начале.

Не успел палач замахнуться для нового удара, как услышал за спиной тихий шорох. В следующее мгновение горло его сдавил тонкий шнурок.

Но ведь их же только двое?

Он схватился за горло, но кожаный шнур уже врезался глубоко в кожу. Палач стал задыхаться, словно рыба, брошенная на берег. В глазах потемнело. Он в отчаянии подался всем телом назад и почувствовал, как во что-то уперся. Стена! Тогда он попытался раздавить человека позади себя между стеной и своей широкой спиной. Наконец горло перестало сдавливать. Легкие снова наполнились воздухом, и палач закашлялся. Он вскочил с грозным рыком, готовый к новой атаке. Левая рука его вцепилась в мягкую бархатистую материю и рванула, правой Куизль шарил по полу в поисках дубинки, которую прежде выронил. Он пригнулся и стал озираться в темной комнате.

Образы начали расплываться. Отдельные тени слились друг с другом и образовали единый массивный облик.

Внезапно он почувствовал, как тело начало постепенно неметь. Онемение расползалось от пореза на левой руке и охватывало каждую частичку тела. Его парализовало. Куизль попытался шевельнуть пальцами, но они его не слушались.

Кинжал… Отравлен…

Он скользнул вдоль стены и сполз на пол. Ноздри защекотал запах духов – яркий аромат фиалок, напомнивший о цветущих лугах. Палач лежал с открытыми глазами, но не способный даже пальцем шевельнуть, и вынужден был смотреть, как над ним склонились три человека в черных одеждах и перешептывались.

Третий… Видимо, проследил за мной… Что с Магдаленой?

Куизль почувствовал, как неизвестные подняли его и куда-то понесли.

Симон очнулся в кровати, на белом покрывале и уставился в потолок из свежевыструганных еловых досок. Откуда-то снаружи доносился приглушенный шум стройки. Молотки, пилы, отдельные крики людей… Куда, ради всего святого, он попал?

Молодой лекарь поднялся, и голову пронзила резкая боль. Он потрогал лоб и ладонью почувствовал свежую льняную повязку. И сразу все вспомнил. На них напали разбойники! Бенедикта… да, она выстрелила, потом – скачка через лес и наконец темнота. Скорее всего, он ударился о ветку. Сильные руки подняли его на лошадь, он еще смутно припоминал голоса и покачивание в седле. На этом воспоминания обрывались.

Симон почувствовал жажду. Оглядевшись, он увидел справа от кровати низенькую тумбочку, а на ней стоял глиняный кувшин. Не только потолок был новым – тумбочку тоже, видимо, сколотили совсем недавно, как и широкую кровать. В воздухе стоял запах смолы и свежераспиленного дерева, в углу пылал небольшой камин. Больше в комнате ничего не было. Окна закрывали ставни, так что внутрь пробивался лишь тонкий, но светлый лучик света. Значит, снаружи день.

Симон потянулся к кувшину и попробовал жидкость в нем. Вкус был горьким и отдавал мятой – наверное, оставили ему лекарство. Он начал пить большими глотками, и в этот миг дверь распахнулась. На пороге стояла Бенедикта и улыбалась.

– Ну что, выспались? – Она указала на его повязку. – Латал вас, конечно, не лекарь, но, полагаю, здешние каноники тоже умеют обращаться с иглой и нитками.

– Каноники? – растерянно переспросил Симон.

Бенедикта кивнула:

– Премонстранты. Мы в монастыре Штайнгадена. Когда мы убегали от разбойников, вы ударились головой об ветку. Я взвалила вас на лошадь и привезла сюда. Оставалось-то всего несколько миль.

– Но люди… голоса… – Симон почувствовал, как головная боль все глубже вгрызалась в мозг.

Бенедикта взглянула на него с сочувствием. Лекаря бросило в жар. Бледный, в повязке и одетый лишь в грязную льняную сорочку, он, должно быть, являл собою поистине жалкое зрелище.

– Какие голоса? – спросила она.

– Пока я был без сознания… кто поднял меня на лошадь?

Бенедикта засмеялась:

– Я, кто же еще! Но, если вас это успокоит, стаскивали вас уже монахи.

Симон улыбнулся:

– Если бы это были вы, я бы уж точно запомнил.

Она с наигранным возмущением подняла брови и собралась уходить.

– Прежде чем мы выйдем за рамки приличия, гораздо лучше будет вернуться к делам, ради которых мы сюда явились. Настоятель нас уже ожидает. Разумеется, если только ваша рана позволит вам, – добавила она с насмешливой улыбкой. – Я подожду снаружи.

Дверь захлопнулась, однако Симон еще несколько мгновений полежал в кровати, чтобы собраться с мыслями. Эта женщина… сбивала его с толку. Наконец он встал и оделся. Хотя голова до сих пор раскалывалась от боли, быстро ощупав повязку, Симон убедился, что монахи хорошо знали свое дело. Прощупывался ровный шов – наверное, все, что останется, это небольшой шрам под волосами.

Лекарь осторожно отворил дверь, и его тут же ослепил яркий зимний свет. На синем небе не было ни облачка, светило солнце, и снег под его лучами сиял и переливался. Симону потребовалось время, чтобы глаза успели привыкнуть. Потом взору его открылась самая большая стройка, какую ему доводилось видеть.

Перед ним раскинулся монастырь Штайнгадена – или, вернее, то, что после нашествия шведов должно было воскреснуть в новом великолепии. Симон слышал, что нынешний настоятель Августин Боненмайр строил грандиозные планы. Однако насколько они были грандиозными, лекарь увидел только сейчас. Повсюду на площадке высились недавно возведенные строения. На многих еще красовались новые стропила, и вокруг большинства зданий стояли подмостки. Всюду сновали монахи в белых одеяниях и бесчисленные рабочие с мастерками или тележками, полными раствора. Слева от Симона трое мужчин под громкие выкрики вращали подъемник, позади по вымощенной дороге приближалась воловья упряжка со свежераспиленными досками. Пахло смолой и известкой.

Бенедикта заметила ошарашенный взгляд Симона и пояснила:

– Один из зодчих меня тут уже немного поводил. Там, где мы спали, будет новая гостиница. К ней будет примыкать гимназия. А вон там… – она указала на небольшое строение по другую сторону парка, – там даже театр хотят устроить. – Женщина зашагала вперед, продолжая рассказывать. – Я беседовала утром с приором. Настоятель хочет выстроить самый красивый монастырь в округе. По меньшей мере такой же, как в Роттенбухе, так он сказал. Боненмайр в монастыре, ждет нас к обеду.

Симону не оставалось ничего другого, кроме как поспешить за ней. Бенедикта, как само собой разумеющееся, приняла на себя главенствующую роль. Теперь Симон понимал, почему ее брат так часто обращался к ней за советом. За ее приятной внешностью крылся необычайно решительный характер. Лекарь с ужасом вспомнил вчерашний выстрел из пистолета.

Они встретили настоятеля в крестовом ходе, между аббатством и церковью. Августин Боненмайр оказался тощим человеком с худым лицом. На нос он нацепил оправленное в медь пенсне и как раз рассматривал фрески в часовенке, отходившей от коридора. В правой руке Боненмайр держал несколько пергаментных свитков, на поясе у него болтались отвес и угломер. Он походил больше на зодчего, чем настоятеля большого монастыря.

Лишь заслышав шаги гостей, Боненмайр повернулся к Симону и Бенедикте.

– А, юная дама с просьбой ко мне! Мне о вас уже сообщили! – воскликнул он и снял пенсне. Его звонкий голос гулко прокатился по коридорам. – А вы, должно быть, юный Фронвизер, – настоятель с улыбкой прошел к лекарю и протянул ему руку.

Августин Боненмайр, как и все премонстранты, был одет в белую тунику, вокруг живота его опоясывала пурпурная лента, отличающая ранг настоятеля монастыря. Симон опустился на колено и поцеловал золотое кольцо, украшенное крестом.

– Если позволите заметить, – проговорил лекарь, не вставая, – то я никогда еще прежде не видел столь внушительного монастыря.

Боненмайр рассмеялся и помог Симону подняться.

– Воистину. Мы все выстроим заново. Мельницу, пивоварню, школу и, разумеется, церковь. Место это станет центром, куда паломники будут стекаться толпами, чтобы почувствовать себя ближе к Богу.

– Я не сомневаюсь, Штайнгаден станет жемчужиной Пфаффенвинкеля, – вставила Бенедикта.

Настоятель улыбнулся:

– Человечеству нужны места, достойные паломничества. Места, где чувствуешь, как на самом деле велик Господь. – Он вышел из часовни в коридор. – Однако вы явились не для того, чтобы рассуждать о паломничестве. Насколько я слышал, вас сюда привело событие гораздо более печальное.

Симон кивнул и вкратце объяснил, почему они здесь.

– Возможно, причину смерти пастора мы найдем в прошлом церкви Святого Лоренца, – закончил он наконец.

Настоятель почесал лоб и повернулся к Бенедикте.

– И вы действительно считаете, что вашего брата отравили из-за какой-нибудь темной тайны, связанной с его церковью? Вам не кажется, что это как-то уж слишком?

Прежде чем Бенедикта успела ответить, вмешался Симон.

– Ваше преподобие, нам сказали, что церковь Святого Лоренца принадлежит вашему монастырю, – сказал он словно бы невзначай. – У вас нет, случайно, ее плана? Или, может, известно хотя бы, кому она принадлежала прежде?

Боненмайр потер переносицу.

– Монастырю принадлежит столько имений, что я, честно, не знаю подробностей о каждом отдельном из них. Но, быть может, что-нибудь найдется в нашем архиве. Идемте за мной.

Они прошли по крестовому ходу к аббатству. На первом этаже находилась низкая неприметная дверь, запертая на два массивных замка. Настоятель открыл ее, и в нос Симону тут же ударил запах плесени от лежалых пергаментов. Комната была не меньше четырех шагов в высоту. До самого потолка высились вделанные в ниши полки, забитые книгами, фолиантами, а также пергаментными свитками, с которых свисали красные печати монастыря. По углам все обросло паутиной, стоявший посреди комнаты полированный стол из орешника покрывал толстый слой пыли.

– Нашу библиотеку собирали веками, – сказал Боненмайр. – Просто чудо, что ее никто не спалил. Как видите, теперь мы здесь редко бываем. Но порядок остался все тот же. Подождите…

Он прихватил лесенку, прислоненную в углу, и залез по ней к предпоследней полке.

– Святого Лоренца, святого Лоренца… – бормотал он, разглядывая каждый корешок. Наконец издал возглас удивления. – Вот так раз! Лежит на самом видном месте.

Боненмайр спустился с потрескавшимся пергаментным свитком, на котором еще оставались кусочки красного сургуча. Симон с удивлением взглянул на сломанную печать.

– Похоже, свиток уже разворачивали. – Он провел пальцем по краю пергамента. – Причем совсем недавно. Даже трещины еще не потускнели.

Боненмайр задумчиво оглядел ветхий пергамент.

– Действительно, – пробормотал он. – Странно. Все-таки свитку несколько сотен лет. Что ж…

Он прошел к столу и развернул на нем свиток.

– Может быть, из-за плохого состояния его недавно переписали. Ну а теперь посмотрим…

Симон и Бенедикта встали справа и слева от настоятеля и взглянули на документ, который уже начал крошиться по краям. Буквы потускнели, но были еще различимы.

– Вот здесь. – Боненмайр провел пальцем посередине документа. – В 1289 году от Рождества Христова монастырь Штайнгадена купил следующие имения: два двора в Варенберге, два двора в Бругге, один двор в Дитльриде, три двора в Еденхофене, один двор в Альтенштадте… Точно, церковь Святого Лоренца в Альтенштадте! – Боненмайр одобрительно присвистнул. – Поистине небывалого размаха сделка. Она обошлась нам в 225 тогдашних динариев. В те времена это была огромная куча денег.

– А кто был продавцом? – перебил его Симон.

Палец настоятеля скользнул к началу документа.

– Некий Фридрих Вильдграф.

– Кем он был? – спросил лекарь. – Торговец, дворянин? Прошу вас!

Настоятель покачал головой:

– Если верить тому, что здесь написано, то Фридрих Вильдграф был не иначе как магистром ордена тамплиеров в Священной Римской империи. По тем временам человек в высшей степени могущественный.

Боненмайр поднял глаза и увидел окаменевшее лицо Симона.

– Что с вами случилось? – спросил он обеспокоенно. – Вам нехорошо? Быть может, мне для начала следует просветить вас, кем были эти самые тамплиеры?

– Нет необходимости, – ответил Симон. – Мы в курсе.

Уже через полчаса они покинули монастырь. Пока лошади их не скрылись среди деревьев, из безопасного укрытия за ними наблюдал незнакомец. Он отвернулся и влажными от пота пальцами снова принялся перебирать четки. Бусину за бусиной. Прошло столько лет, но теперь он чувствовал, что они почти добрались до цели. Их избрал сам Господь.

– Deus lo vult, – прошептал он, опустился на колени и начал молиться.