Читать книгу Мудрость восточной поэзии (сборник) - Омар Хайям - Страница 3

Если Тот, Кто прелестницам дал красоту,

Утоленье – скорбящим, а праздным – тщету, —

Нам с тобою не выделит места под солнцем,

Не печалься: других Он низверг в черноту.

Коль не знаешь, что будет с тобой через год,

Зря печалишься раньше прихода невзгод

Ты, вкусивший вина, обнимающий пери,

Утирающий страсти взыскующий пот.

Вы, объятые шумным веселием круга,

Под звучанье барбата воспойте друг друга.

И незло помяните беднягу Хайяма,

Что очнулся травинкой весеннего луга.

Не тверди, что идет за бедою беда.

Ты желанной награды не сыщешь тогда.

Знает каждый мудрец: всё во власти Аллаха.

Слезы лить понапрасну – не стоит труда.

Бедные жители кладбищ, их горевое родство

В прах превратилось летучий. Ветер развеял

его.

Что за вино они пили, если до Судного дня

Спят, ни о чем не тревожась, спят, не боясь

ничего?

Даже избранный муж, чья всесильна рука,

Кто о мире привык рассуждать свысока,

Пред делами Всевышнего жалок, потерян

И ничтожен, подобно крупице песка.

Смерть торгов не ведет и не кажет лица.

На нее ты бежишь, словно зверь на ловца.

Чрево рыхлой земли – вот обитель покоя.

Пей вино. Этой сказке не видно конца.

Избороздив морщинами чело,

Сомненье не сулит нам ничего.

И лишь вином наполненная чаша

Весельем освещает торжество.

У меня – ни двора, ни кола во дворе.

Вся наличность моя – голова в серебре.

Пьянь. Бродяга. Болтун. А поскольку в сединах —

Борода, то и черт, как известно, – в ребре.

Я видел сон: один мудрец мне произнес: «Пока

Ты спишь, дряхлеют лепестки пурпурного

цветка.

Стряхни дремоту дней своих, что смерти

равносильна.

Встань, ибо скоро ты уснешь на долгие века».

Там, в загробном краю, хорошо или худо —

Не расскажет никто, не надейся на чудо.

Для чего ты зарыл столько золота в землю,

Если знал, что за ним не вернешься оттуда.

И сгорбленный старик, чья борода седа,

И розовый юнец – все сгинут без следа.

Ты думал, этот мир вручен тебе навеки?

О нет, всего на миг ты заглянул сюда.

Бестолково состариться нам суждено.

Время нас истолчет, словно в ступе – зерно.

Для чего мы посеяли столько желаний,

Если нам урожая собрать не дано?

«Кто блажен?» – я спросил одного мудреца.

Он ответил: «Как слепы людские сердца!

Счастлив тот, кто в объятьях

своей луноликой

Ночь проводит, которой не видно конца».

Я спешил в погребок. Осветила луна

Захмелевшего старца с кувшином вина.

Я спросил: «Почему не стыдишься Аллаха?»

Он ответил: «Бог милостив, пей же – до дна!»

Тот блажен, кто избрал не ярмо, а свободу,

Кто молился закату, а также – восходу,

Кто, все ниже склоняя кувшин обливной,

Пил вино бытия, а не пресную воду.

Я откроюсь тебе: цель творения – мы.

Ненасытного разума зрение – мы.

Этот круг мироздания перстню подобен.

Лучший камень в его инкрустации – мы.

Мы – веселья источник и пожар мятежа.

Справедливости корень и коварство ножа.

Совершенство и низость, очищенье и грязь.

Мы – и чаша Джамшида, мы – и зеркала ржа.

Употребляй вовсю румяна, притиранья.

Но старость победить – напрасные

старанья.

Сто раз произнеси, что ты – источник жизни,

Но век измерен твой, как сказано в Коране.

Смешна твоя радость, а также – обида.

Ты легче пылинки из праха Джамшида,

Мгновенья короче, бесплотней надежды,

Что бледным огнем сновиденья прошита.

Помнишь малую каплю, что стала волной,

Горстку праха, что с глиной смешалась

земной?

Что приход и уход твой для мира? – Вот муха:

Прожужжала и стала сплошной тишиной.

Тот, Чью тайну скрывают лазурные дали,

Безразличен к победе моей и к печали.

Пусть я пьян от грехов, но трезвею от веры,

Что в конце Он утешит меня, как в начале.

Каплей жидкости были мы, вложенной

в чресла,

Что в огне обоюдных желаний воскресла.

Завтра ветры развеют наш прах, но сегодня

Веселись: то, что в чаше, хмельно, а не пресно.

Сам с собою сражаюсь – я жалок и слаб.

Пью вино и не каюсь – я жалок и слаб.

Отпусти мне, Всевышний, грехи, ибо знаешь:

Потому и грешу я, что жалок и слаб.

Допьем кувшин вина – в нем жизненная сила, —

Покуда нас двоих тоска не сокрушила.

Потом Гончар судеб наш прах смешает

с глиной

И вылепит кувшин, а может – два кувшина.

Всё тайна: море бытия и жемчуг смысла в нем.

Ее постигнуть ты и я пытались день за днем.

И всяк болтал, увы, лишь то, что выгоду

сулило.

Но дна никто не озарил спасительным огнем.

Я в злобный рок не верю, коль мне Творцом

дано

Из рук прекрасной пери волшебное вино.

Грози мне адом, дыбой, вини во всех грехах,

Но меж Луной и Рыбой напьюсь я все равно!

Греша, не могу не испытывать страха.

Но я уповаю на милость Аллаха.

Пригрей, Всемогущий, Хайяма, который

Был пьяным гулякой, стал горсточкой праха.

Ты, Аллах, замесил мою глину. – Как быть?

Плоть слепил и согнул мою спину. —

Как быть?

Ты, Всевышний, деянья благие и злые

Начертал на челе моем бренном. – Как быть?

Я вчера заходил к одному гончару.

И сказал ему: «Помни: мы – пыль на ветру.

Пыль осядет на землю, смешается с глиной,

Чтоб воскреснуть кувшином на пьяном пиру».

Пол пестрит черепками изысканной чаши,

Чей узор – ожерелья жемчужного краше.

Что, невежда, хрустит у тебя под ногой?

Присмотрись к черепкам: это головы наши.

Тысячи Махмудов и Айязов

Поглотил бездонным синим глазом

Небосвод. Никто не возвратился,

Не утешил нас своим рассказом.

Что толку от прихода моего?

Бесстрастен небосвод над головой.

Уйду – его сиянье не померкнет.

Зачем я здесь? И там я для чего?

Я солнце цветком не могу заслонить,

Не вижу судьбы золоченую нить.

Ум вынул из моря жемчужину мысли,

Но страх помешал мне ее просверлить.

Мудрец, не проболтайся в пьяном споре,

Иль тайна сердца сплетней станет вскоре.

Запомни: перл, мерцающий в ракушке,

Был каплей тайны, скрытой в сердце моря.

Ты, чьи очи так алчно и хищно горят,

День за днем умножающий рыночный ряд,

Посмотри, что проделало время с другими,

Даже с теми, что лучше тебя во сто крат.

Останется зерно надежды на лугу.

Твой сад перед тобой останется в долгу.

Трать все – от ячменя до золотой монеты —

С друзьями, а не то достанутся врагу.

Тайну мира я вам не открою, увы,

Ибо стану мишенью для грязной молвы.

У премудрых мужей не в чести благородство.

Проболтаюсь – и мне не сносить головы.

Мечтаешь быть потомками воспетым?

Трепещешь, словно лист, пред жадным светом?

Уж лучше быть гулякой, чем святошей.

И лучше быть пропойцей, чем аскетом.

Не отвергая молодого, а также старого вина,

Мы белый свет продать готовы

лишь за ячменных два зерна.

Тебя тревожит, где я буду, когда покину мир

земной?

Отстань. Мне жаль тебя, зануду. Вот чаша. И она полна.

От вина мы теплеем. Веселия глас

Заглушает обиды, живущие в нас.

Если б выпил Иблис хоть глоток из кувшина, —

Поклонился б Адаму две тысячи раз.

Скупец, не причитай, что плохи времена.

Все, что имеешь, – трать. Запомни:

жизнь одна.

Сколь злата ни награбь, а в мир иной отсюда

Не унесешь, увы, и горсточки зерна.

Небесный Кравчий, Чьи уста окрасили рубин,

Лишь тех печалью не вскормил, кого

не возлюбил.

И только тот, кого не смыл поток Его печали,

В ковчеге Нуха, как в гробу, живет, боясь

глубин.

Есть ли польза от жизни, что прожили мы,

Погружаясь во тьму, выплывая из тьмы?

Время выжгло глаза у великих пророков,

Превратило их в пепел. Но где же дымы?

Оплеванный всеми, свой путь продолжаю

с трудом,

Сквозь хляби и сели недоброю силой ведом.

Рванулась из тела душа. Я спросил:

«Ты уходишь?»

– «А что же мне делать, – вздохнула, —

коль рушится дом?»

Наполни чашу соком лоз, пока

Рассвет над кровлей теплится слегка.

Ты говоришь, вино горчит? Ну что же,

В нем – истина. Она всегда горька…

Ты – богат и пресыщен, я – беден и наг.

Но зачем суетимся мы в поисках благ?

Оба в прах обратимся, а он, как известно,

На гробницы пойдет для других бедолаг.

Всемогущий, Ты добр и не жаждешь расплаты.

Но зачем из Эдема изгнал бунтаря Ты?

Если милость Твоя для невинных, Господь, —

У кого же прощенья искать виноватым?

Друг, пока мы здоровы и духом тверды,

Будем пить, заедая горбушкой беды.

Ибо вскоре небесная чаша, вращаясь,

Нашу жажду не скрасит и каплей воды.

Вино – рубин. Кувшин – рудник. А тело —

пиала.

Мерцает в ней твоей души подсвеченная мгла.

Хрусталь, искрящийся вином, воистину

подобен

Слезам, в которых кровь лозы багровый луч

зажгла.

За все готов платить сполна, под языком

нектар катая.

Я за один глоток вина отдам сокровища Китая.

И сто религий – за хрусталь хмельного кубка

в час рассветный.

Все так. Но есть еще печаль, что нас уносит,

не считая.

Всевышний, говорят, и сам не рад,

Что раздавал изъяны всем подряд.

Теперь Он разбивает нас о камни.

Ущербны мы. Но кто же виноват?

Сегодня ты богат, а завтра нищ.

Твой прах развеют ветры пепелищ,

Смешают с глиной, и она однажды

Пойдет на стены будущих жилищ.

О кумир драгоценный, продолжим игру.

Кровь пурпурной лозы я в кувшин соберу.

Выпьем вместе, покуда мы глиной не стали,

А из глины – кувшином на бойком пиру.

Поскольку жизнь твоя висит на волоске,

Остерегайся дни растрачивать в тоске.

Иначе ты найдешь не переливы перлов,

А серую пыльцу в разжатом кулаке.

Даже если мой стан – кипарис, а щека

Ярче розы, нежнее ее лепестка, —

Не пойму, для чего, о Предвечный Художник,

Ты включил нас в узор Своего цветника?

Что мне миру сказать, если, умники, вы

Не узрели рисунка Господней канвы?

Потянули за кончик сверкающей нити —

И узор в тот же миг распустился, увы!

Гонимый роком по холмам кручин —

Не различает истинных причин

Тех бед, что небосвод ему пророчит

Затем, чтоб он их завтра получил.

Слабеют корни. Осыпается листва.

Гранаты щек моих покрыла синева.

Я – старый дом: прогнили крыша и опоры.

Свет не погас еще, но теплится едва.

Бог – кукловод, а куклы – ты и я.

Что боль Ему твоя или моя?

Даст поиграть над пестрою завесой

И сложит нас в сундук небытия.

Почто в преданиях сплелись и с незапамятных

времен

Волнуют смертных кипарис и нежной лилии

бутон?

Ведь лилия всегда молчит, десятком языков

владея.

А стоязыкий кипарис ввысь неподвижно

устремлен.

В стрекозьем пенье луга, где синь и тишина,

Он возлежит с подругой, что нежности полна.

И пьет рубин из чаши под куполом лазурным,

Пока не опьянеет от сладкого вина.

Под небесами счастья нет, и мир устроен так:

Один рождается на свет, другой летит

во мрак.

Когда бы ведал человек о всех земных печалях,

Не торопился б он сюда, коль сам себе не враг.

К чаше, полной соблазна в луче золотом,

Сотни раз припадал я взыскующим ртом.

А Творец создает драгоценную чашу

И о землю ее разбивает потом.

Искусен тот гончар, что чашами голов

Земной украсил мир, трудясь без лишних слов:

На скатерть бытия вверх дном поставил Чашу

И горечью ее наполнил до краев.

Из чаши неба пьют уста твои

Напиток зла, глупец, а не любви.

Смотри: бутыль и кубок в поцелуе

Опять слились, но губы их – в крови.

Прекрасен капель жар на черенке листа.

Возлюбленной твоей прекрасна чистота.

Что о вчерашнем дне ни вспомнишь,

всё некстати.

Будь счастлив тем, что есть, а прочее —

тщета.

Ты плачешь, что роком по жизни гоним,

Что слабому духу не справиться с ним.

Не лучше ли воле Творца подчиниться?

Будь счастлив хотя бы мгновеньем одним.

Ты, гонимый човганом рока, словно мяч,

по горбам времен,

Не спеши вопрошать до срока и оплакивать

свой урон.

Ибо Тот, Кто тебя направил и заставил тебя

бежать, —

Он-то знает, зачем. Он знает. Только Он это

знает. Он.

Если мудрому знанье о мире дано, —

Радость, горе, печаль он приемлет равно.

Будь, чем хочешь: вином, утоляющим жажду,

Или жаждой, что в нас порождает оно.

И мудрому – увы – конца не миновать.

Чтоб роком правил я – такому не бывать.

Похороню мечты. Пожрет их червь могильный

Иль воющий шакал, – мне, право, наплевать.

Я отвергнут любимой. Сказала она:

«На другую гляди, а меж нами – стена».

Как могу я глядеть на другую, о пери,

Если взор застилает мне слез пелена?!

Утро. Чаша. Лепешка, а к ней – виноград.

Нам не стоит глядеть ни вперед, ни назад.

Все, что было, – ушло, а грядущее – скрыто.

Вот – сегодняшний рай твой. И вот он —

твой ад.

Перенеся лишенья, ты станешь вольной

птицей.

А капля станет перлом в жемчужнице-темнице.

Раздашь свое богатство – оно к тебе

вернется.

Коль чаша опустеет – тебе дадут напиться.

Как только я кувшин опустошил на треть,

Он выскользнул из рук на каменную твердь.

Всевышний, для кого Ты создаешь кувшины

И разбиваешь их из-за кого, ответь?

Всю жизнь аскетом быть, лелея образ рая?

Ну нет! – уж лучше пить. Я чашу выбираю.

Коль пьяниц прямо в ад погонят, как баранов,

То кто ж увидит рай из тех, кого я знаю?

Чем к смерти суетно спешить,

Уж лучше с гурией грешить.

Пока я был, и есть, и буду, —

Я пил, я пью, я буду пить!

Говорят: «Ни вина, ни подруги не тронь,

Или вскоре пожрет тебя адский огонь».

Чепуха. Если ад – для влюбленных и пьяных, —

Рай назавтра окажется пуст, как ладонь!

Мне говорят: «Не пей. Ты попадешь в капкан.

Тебе гореть в огне, гуляка и смутьян».

О, не сулите мне ни ада и ни рая:

Блаженней двух миров тот миг, когда я пьян!

Если будет в объятьях владелица розовых уст,

В чаше – Хидра вода, и кувшин не окажется

пуст,

Музыкантом – Зухра, а Иса собеседником

станет, —

Вновь душа расцветет, как весною —

гранатовый куст.

В тех песчинках, что ветер сдувает

с горы, —

Прах красавиц: подруги, невесты, сестры.

Пыль со смуглой щеки вытирай осторожно —

Юной девой была она с ликом Зухры.

Жаркий лал в синеве небосклона – любовь.

Бирюзой напоенная крона – любовь.

И не стон соловья над поляной зеленой,

А – когда умираешь без стона – любовь.

Тот, чей разум, словно факел, потревожил

темноту,

Ни единого мгновенья не потратил на тщету:

Или к милости Господней обратил свои

молитвы,

Или выбрал созерцанье и вино поднес ко рту.

Ту, что тело мое воспалила и дух,

Иссушили наветы коварных подруг.

У кого мне искать исцеленья от хвори,

Если лекаря тоже терзает недуг?

Счастлив тот, кто в плену у своей дорогой,

Даже если он – пыль у нее под ногой.

Из возлюбленных рук я приму и отраву.

Не возьму и лекарства из дланей другой.

Без причины о нуждах чужих не радей.

Стерегись приближать незнакомых людей.

Тот, кто нынче за чашей тебя восхваляет,

Завтра в пропасть столкнет, как последний

злодей.

О камень ты разбил кувшин с вином, Господь.

Врата услад закрыл для уст моих, Господь.

Ты землю окропил лозы живою кровью.

Будь проклят я, но Ты, наверно, пьян, Господь?

Кто в мире не грешил, скажи?

И кто не жил во лжи, скажи?

Я зло свершил, Ты злом воздал мне:

Кто здесь хорош, кто плох, скажи?

Мир, мне не сбросить ни на миг

Судьбы мучительных вериг.

Всю жизнь ходить мне в подмастерьях

У лучших мастеров твоих.

Та, что сердце мое увела без труда,

Вновь надеждой меня одарила, когда

Жаркий бросила взор, словно камешек в чашу:

Он остыл, но зато закипела вода.

Как дождевые облака,

Пройдут и радость, и тоска.

Пока ты медлил, жизнь кувшин твой

Опустошила в три глотка.

Над глупостью смеешься? Но пока

Бессилен разум: он доит быка.

Сам притворись глупцом: сегодня ум твой

Не стоит и головки чеснока.

Мы пили вино, наслаждались, любили.

Нас весны ласкали, а зимы губили.

Ступай осторожно меж нежных соцветий —

Зрачками красавиц вчера они были.

Муки старят красавиц. Избавь от беды

Ту, чьи веки прозрачны, а губы тверды.

Будь с любимой нежней: красота ускользает,

На лице оставляя страданий следы.

«Рай, – мне твердили, – высшая награда.

Там – прелесть гурий, сладость винограда».

Но что мне рай, когда я и сейчас

Владею всем, не выходя из сада!

Мы влюблены, восторженны, пьяны.

Молясь вину, не чувствуем вины.

Земные узы сброшены: отныне

Мы в дом Творца на пир приглашены.

Щека тюльпана мокнет в синеве.

Наполни кубок, лежа на траве.

Когда-нибудь и ты тюльпаном станешь.

Пей, смысла не ищи в людской молве.

Книга юности нами прочитана. Жаль.

Облетели страницы, как горький миндаль.

Тишина еле слышно шуршит под ногами,

И печалью сквозит помутневшая даль.

Встань, юнец, чтоб увидеть рассвет за окном,

Тонкий кубок наполнить пурпурным вином.

Краткий миг, что для радости нам

предназначен,

Отыскать не сумеешь ты в мире ином.

Век прожит? Не грусти о нем.

Давай рукой на все махнем,

Вдвоем прильнем устами к чаше

И насладимся этим днем.

Подруга, ты зря притворяешься злой.

Потешь свое сердце моей похвалой.

Танцуй, веселись, ибо завтра, быть может,

Я стану кувшином, а ты – пиалой.

Хочешь цели достичь – не надейся

на помощь людей.

На чужое не зарься, своим равнодушно владей.

Тот, кто прошлым живет или будущим, равен

безумцу,

Что из суетных рук выпускает сегодняшний

день.

Мир – вымысел, что множит миражи.

А я, глупец, поверил этой лжи.

Эй, кравчий! Я прикончил жбан, но, может,

И он – лишь пьяный вымысел, скажи?

Караван этой жизни почти миновал.

Много лет я чужим доверялся словам.

А теперь доверяюсь кувшину, в котором

Только то, что мне кравчий, смеясь, наливал.

Мудрец, омывающий ноги в речушке,

чья влага светла,

Увидел, как пыль на дороге вздымает погонщик

осла.

И старец изрек: «Осторожней! А вдруг

эта желтая пыль

Была головой Кей-Кубада и глазом Парвиза

была?»

Мне облако, цвета густой синевы,

Шепнуло: «Любуешься глянцем травы?

Дождешься, что некто пленится фиалкой,

Проросшей из глупой твоей головы!»

Изысканный тюльпан на синем ветерке

Вскормила кровь царя, угасшего в тоске.

Не раздави в лугах невинную фиалку,

Что родинкой была на девичьей щеке.

Травинку в тени молодого граната

Сорвать не осмелюсь: возможно, когда-то

Была она локоном дивной смуглянки,

Что сном беспробудным отныне объята.

Зри, око, пока не ослепло, могилы средь гулких

ручьев,

Мир, щедро удобренный пеплом и полный

греха до краев,

Правителей гордые клики, сокрытые в недрах

земли,

И луноподобные лики в недремлющих ртах

муравьев.

Эй, гончар! Ты работаешь в поте лица:

Глину месишь, и топчешь, и бьешь без конца.

Если слеп твой рассудок, прислушайся к сердцу:

Ты, возможно, глумишься над прахом отца.

Откуда ты пришел, куда уйдешь, —

Не спрашивай: ответом будет ложь.

В том круге, без конца и без начала,

Ни щели, ни просвета не найдешь.

Лик твой – чаши Джамшида прекраснее,

кравчий!

Смерть из рук твоих лучше бессмертия,

кравчий!

Прах ступней твоих станет очей моих светом.

Ярче тысячи солнц засверкает он, кравчий!

Виночерпий, я с горечью мира знаком.

Дай мне сладость почувствовать под языком.

Погляди: скоро дно обнажится в кувшине.

Жизнь моя уменьшается с каждым глотком.

Что синий небосвод? – На теле поясок.

Джейхун – твоя слеза, ушедшая в песок.

Ад – место, где тебя обдаст жестоким жаром.

А рай – привал, где ты передохнешь часок.

Пусть я погряз в грехах, зато, по крайней мере,

Не мучаюсь, как те, что потрафляют вере

В кумирнях. Мне нужны в тяжелый час

похмелья

Не церковь, не мечеть, а лишь вино и пери.

Нам – вино и любовь, вам – кумирня и храм.

Нам – глумленье в аду, вам – в раю фимиам.

Судьбы смертных Творец начертал

на скрижалях.

Разве мы виноваты, что верим словам?

Мне тоска воздержания не по нутру.

Если впрямь я воскресну таким, как умру, —

Не расстанусь до ночи с подругой и с чашей,

Чтоб и с той, и с другою воспрять поутру.

Тайн вечности, мой друг, нам не постичь

никак.

Неясен каждый звук, расплывчат каждый знак.

Жизнь – света пелена меж прошлым

и грядущим.

Рассеется она – и мы уйдем во мрак.

Качнется свод небесно-голубой

И облаком накроет нас с тобой.

Пей, веселись, ласкай траву ладонью.

Мы станем прахом, чтоб взойти травой.

Нет на свете того, кто б подмял небосвод,

Кто бы пищей земною насытил живот.

Зря кичишься, что вышел из бед невредимым:

Будешь недругом съеден и ты в свой черед.

Взахлеб вино любви (все прочее – вода)

Я пью с огнем в крови, не ведая стыда.

Так жадно, долго пью, что спрашивает

встречный:

«Откуда, жбан вина, бредешь ты и куда?»

Все, что тебя неволит и гнетет,

Не сваливай на бедный небосвод.

Он – раб, и то свершает, что Всевышний

Ему велит, а не наоборот.

Виночерпий, цветы, что пестрели в лугах,

Потускнели, истлели, рассыпались в прах.

Веселись же, покуда пурпурные чаши

Полыхают под солнцем на сочных стеблях!

Один к фиалке попадает в плен,

Другой – к тюльпану, в жажде перемен.

А мне милей – бутон стыдливой розы,

Что подбирает платье до колен.

Творец, создавший бытия изнанку и лицо,

смирил

Прыть недруга, с которым я вчера,

как с другом, говорил.

Черпак из тыквы – мне твердят —

быть мусульманином не может.

Но как ты назовешь того, кто эту тыкву

сотворил?

На землю в ярости пролей кровь тех,

чья совесть коротка;

Кровь нечестивцев и вралей, что греют

жирные бока;

И лицемеров, чьи слова пусты, раскаянье

фальшиво.

Но крови девственной лозы не проливай

и полглотка.

Мне не набрать мгновений, когда я трезв

бывал.

Ночь предопределений я спьяну прозевал:

Припав губами к чаше, держа кувшин за горло,

Прижавшись грудью к жбану, я храпака давал.

Я к вину не рискну прикоснуться в шабан.

И в раджаб я себе послабленья не дам.

Ибо месяцы эти во власти Аллаха.

Но уж как я потешу себя в рамадан!

Доколе будешь низости людской

прислуживать, ничтожный человек,

И, прилипая к пище день-деньской,

как муха, коротать недолгий век?

Уж лучше, не имея ничего,

голодным быть, чем должником извечным.

И лучше кровью сердца своего

питаться, чем жевать чужой чурек.

Я приму и шипы, если роз

не достанется мне.

Свет с небес не сойдет – я готов

размышлять при огне.

Коль Всевышнего я не найду ни в мечети,

ни в церкви, —

Веры в сердце моем мне достаточно будет