Читать книгу Темное дело - Оноре де Бальзак, Оноре де'Бальзак, Balzac - Страница 5

У Мишю имелись серьезные основания быть недовольным г-ном Марьоном, но теперь его гнев обратился на другого человека, в его глазах куда более преступного, – государственного советника Малена, чьи секреты были ему известны и чьи поступки управляющий мог оценить как никто другой: тесть Мишю, выражаясь языком политики, пользовался доверием Малена, который в свое время трудами г-на Гревена был избран в Национальный конвент представителем департамента Об.

Быть может, нелишним будет упомянуть об обстоятельствах, приведших к конфликту между Маленом и семьями де Симёз и де Сен-Синь и довлевших над судьбами братьев-близнецов и мадемуазель де Сен-Синь, но еще более – над судьбами Марты и Мишю. В Труа особняки Сен-Синей и де Симёзов располагались друг напротив друга, и когда толпа, спущенная с цепи расчетливой и осмотрительной рукой, разграбила последний, а маркиза с маркизой, якобы уличенных в сношениях с врагами отечества, солдаты национальной гвардии увели в тюрьму, послышались возгласы: «К Сен-Синям!» Взбудораженная чернь и допустить не могла, что Сен-Сини непричастны к преступлениям своих родственников. Чтобы спасти своих восемнадцатилетних сыновей, которые своей отвагой могли себя же скомпрометировать, маркиз де Симёз, человек мужественный и во всех отношениях достойный, незадолго до бури доверил их заботам тетки, графини де Сен-Синь. Двум верным маркизу слугам было поручено посадить молодых людей под замок. Сам же старик де Симёз, желая спасти своих наследников, попросил, чтобы их держали в неведении, особенно если случится наихудшее. Лоранс де Сен-Синь в то время было двенадцать лет от роду, и она любила обоих братьев так же крепко, как и они ее. Как это часто бывает у близнецов, братья де Симёз внешне так походили друг на друга, что мать долгое время давала им одежду разных цветов, чтобы хоть как-то их различать. Первым на свет появился Поль-Мари, который и считался старшим; брата его нарекли Мари-Полем. Лоранс, которая была посвящена во все детали происходящего, прекрасно сыграла перед кузенами роль трепетной юной девы – мольбами и уговорами удерживала их в доме своей матери до тех пор, пока его не окружила разъяренная толпа. Только тогда братья де Симёз осознали всю опасность происходящего. Они переглянулись, и решение было принято: они вооружили своих слуг, а затем и прислугу Сен-Синей, забаррикадировали входную дверь и встали у окон, решетчатые ставни на которых были заблаговременно закрыты. Всего их было восемь – братья, пятеро слуг и аббат дʼОтсер, один из родственников Сен-Синей. Вскоре из окон в толпу полетели пули, и каждая либо уносила жизнь, либо ранила одного из наступающих. Вместо того чтобы в ужасе заламывать руки, Лоранс с поразительным хладнокровием заряжала ружья и передавала пули и порох тем, кто в них нуждался. Графиня де Сен-Синь все это время стояла на коленях. «Что вы делаете, матушка?» – спросила у нее Лоранс. «Молюсь, – отвечала графиня. – За них и за вас!» Возвышенные слова. Их произнесла в похожих обстоятельствах мать испанского князя де ла Паса[28]… В одну минуту было убито одиннадцать человек; они лежали на земле вперемешку с ранеными. В таких случаях ожесточение толпы либо утихает, либо набирает силу; она отступает или идет на новый штурм. Те, кто был ближе к дому, испугались и попятились, но остальная масса, пришедшая лишать жизни и грабить, при виде трупов разразилась воплями: «Смерть! Убить их всех!» Нашлось все же несколько благоразумных голов, которые и отправились за «народным представителем». Братья де Симёз, которые к этому времени уже знали о печальных событиях дня, заподозрили члена Конвента в желании разорить их семью, и скоро это подозрение переросло в уверенность. Воодушевленные жаждой мести, они перезарядили ружья, затаились у входа и стали ждать Малена с намерением его убить. Графиня же впала в отчаяние: она уже видела на месте своего дома пепелище, а дочь – убитой и ставила племянникам в упрек их героическую защиту, примеры которой в ту неделю встречались на территории всей страны. Услышав предупредительный окрик Малена, Лоранс приоткрыла дверь. Член Конвента, полагаясь на свой авторитет и беспомощность стоящей перед ним девочки, вошел.

– Мсье, вы хотите дать Франции свободу и при этом не защищаете людей в их жилищах! – сказала она, когда Мален спросил, к чему это сопротивление. – Наш особняк хотят сровнять с землей, а нас самих – убить, и, по-вашему, мы не имеем права применить силу в ответ?

Пораженный Мален застыл на месте.

– Вы, внук каменщика, работавшего при постройке особняка в Гондревилле и получавшего жалованье от «великого маркиза», только что позволили увести нашего отца в тюрьму, хотя все предъявленные ему обвинения – клевета! – сказал Мари-Поль.

– Его отпустят, – проговорил Мален. Глядя на ружья, подрагивающие в руках у близнецов, он решил, что живым ему отсюда не выбраться.

– От этого обещания зависит ваша жизнь, – торжественно объявил Мари-Поль. – Но если до вечера вы его не исполните, мы сумеем вас разыскать!

– Если вы не отправите этих крикунов по домам, – подхватила Лоранс, – первая пуля будет ваша. А теперь, г-н Мален, ступайте вон!

Выйдя за порог, член Конвента обратился к черни с увещеваниями, заговорив о святости домашнего очага, о неприкосновенности личности и представлениях англичан о родине как таковой. Он сказал, что Закон и Народ суверенны, что Закон – это Народ, и что Народ обязан поступать по Закону, и что правом применять силу наделены только представители Закона. Безвыходное положение, в котором он оказался, сделало Малена еще красноречивее, и скоро толпа рассеялась. Однако он навсегда запомнил и презрение во взгляде братьев, и это «Ступайте вон!» из уст мадемуазель де Сен-Синь. Поэтому, когда встал вопрос о продаже конфискованного в государственную казну имущества графа де Сен-Синя, брата Лоранс, раздел был осуществлен без особых церемоний. Клерки соответствующего ведомства оставили Лоранс лишь загородный особняк с парком и садом и прилегающую ферму, которая так и называлась – ферма Сен-Синь. Согласно распоряжениям Малена, девочка получала право только на свою часть наследства, остальное же подлежало национализации, как имущество эмигрантов, которые к тому же с оружием в руках сражались против Французской республики. В тот же вечер после этих жесточайших потрясений Лоранс уговорила кузенов уехать, опасаясь предательства со стороны представителя Конвента. Братья оседлали коней и вскоре достигли аванпостов прусской армии. В то время, когда они подъезжали к лесу в Гондревилле, городской особняк Сен-Синей окружили вооруженные люди: Мален с подкреплением явился арестовать наследников рода де Симёз. Он не посмел посягнуть на свободу графини де Сен-Синь, которая к этому времени слегла с сильнейшей нервической лихорадкой, и Лоранс, которая была еще ребенком. Что касается прислуги, то, устрашившись гнева Республики, она попросту разбежалась. На следующее утро новость о том, что близнецы де Симёз обороняли дом своей тетки, а потом бежали в Пруссию, распространилась по окрестностям. Перед особняком де Сен-Синей собрались три тысячи человек, и он был разрушен до основания с непостижимой быстротой. Мадам де Сен-Синь, которой стало хуже, перевезли в дом де Симёзов, где она и скончалась. Мишю появился на политической арене после всех этих событий, поскольку маркиза с маркизой продержали в тюрьме около пяти месяцев. Все это время член Национального конвента отсутствовал, но когда г-н Марьон продал ему Гондревилль и местные жители успели забыть, к каким последствиям привели брожения в массах, Мишю полностью разгадал его игру или по меньшей мере вообразил, что это так; Мален, как и Фуше, был из тех, у кого множество личин, и под каждой кроются такие глубины, постичь которые невозможно, пока идет игра, и которые находят объяснение только много лет спустя, когда партия уже сыграна.

В переломные моменты жизни Мален не упускал возможности посоветоваться с Гревеном, нотариусом из Арси и своим верным другом, чьи суждения об обстоятельствах и людях с позиции стороннего наблюдателя были точны, верны и беспристрастны (это продиктовано мудростью и составляет силу людей заурядных). Однако в ноябре 1803 года политическая конъюнктура была такова, что, надумай он написать Гревену в Арси, это письмо могло бы скомпрометировать их обоих. В Париже Мален, которого вот-вот должны были назначить сенатором, встречаться с другом боялся; поэтому он удалился в Гондревилль, назвав первому консулу лишь одну причину из многих, объяснявших его желание там находиться, – ту, что позволяла ему в глазах Бонапарта выглядеть радетелем за свою страну, хотя речь шла об устройстве не государственных дел, а лишь его собственных. И вот, пока Мишю, подобно дикарю, подстерегал и выслеживал его в парке, политический деятель Мален, который привык подстраивать обстоятельства под себя, привел Гревена на маленькую лужайку в английском саду – пустынное место, идеально подходящее для разговора, не предназначенного для посторонних ушей. Встав посредине и беседуя тихо, друзья могли быть уверены в том, что никто, даже спрятавшись в кустах, не мог их услышать; а если кто-то им все же помешает, всегда можно сменить тему разговора…

– Почему бы нам не пойти в дом? – спросил Гревен.

– Разве ты не видел, кого прислал мне префект полиции?

Невзирая на то что Фуше при расследовании заговора Кадудаля, Пишегрю, Моро и Полиньяка был душой Консульского правительства, министерством полиции он не руководил, довольствуясь должностью государственного советника, как и сам Мален.

– Эти двое – доверенные лица Фуше. Тот, что помоложе, молодой мюскаден с лицом, похожим на графин с лимонадом, с ядом на устах и таким же ядовитым взглядом, в VII году[29] за две недели усмирил восстание на западе. Второй – ученик и верный последователь Ленуара[30], единственный хранитель великих полицейских традиций. Я просил прислать мне простого агента и кого-нибудь из чиновников, и он направляет этих искусников! Ах, Гревен, сомнений нет: Фуше пытается разгадать мои планы. Потому-то я и оставил господ полицейских мирно ужинать в шато. Пускай хоть весь дом обыщут, они не найдут там ни Людовика XVIII, ни даже его тени!

– И что же ты задумал? – спросил Гревен.

– Друг мой, вести двойную игру очень опасно; однако, если принять во внимание Фуше, она получается тройной: возможно, он пронюхал о том, что я посвящен в тайны дома Бурбонов.

– Ты?

– Я, – подтвердил Мален.

– Неужели ты забыл, как кончил де Фавра[31]?

Вопрос этот заставил советника нахмуриться.

– И давно? – после паузы спросил Гревен.

– С тех пор как был учрежден пожизненный Консулат.

– Но доказательств ведь нет?

– Конечно нет! – отвечал Мален, пощелкивая о зуб ногтем большого пальца.

В нескольких словах Мален с точностью обрисовал критическое положение, в которое Бонапарт поставил Англию, разбив под Булонью военные лагеря; во Франции и Европе истинное значение этого демарша еще не было разгадано, чего нельзя сказать об английском премьер-министре Питте. Затем Мален разъяснил Гревену, что положение, в которое Англия намеревается поставить готовящего вторжение Бонапарта, также является критическим: могущественная коалиция, состоящая из Пруссии, Австрии и России, на английское золото планирует поставить под ружье семьсот тысяч солдат. В то же самое время и внутри страны зреет масштабный заговор, объединяющий монтаньяров, шуанов и роялистов вместе с их высокородными предводителями.

– Пока власть находилась в руках у трех консулов, Людовик XVIII полагал, что в стране по-прежнему анархия и, когда наступит подходящий момент, он сможет взять реванш за 13 вандемьера[32] и 18 фрюктидора[33], – сказал Мален. – Однако пожизненное консульство разоблачило замысел Бонапарта: скоро он станет императором. Бывший поручик намерен основать новую династию! Что ж, на этот раз его хотят убить, и это покушение готовится еще более тщательно, чем то, что произошло на улице Сен-Никез. В числе организаторов – Пишегрю, Кадудаль, Моро, герцог Энгиенский и друзья графа дʼАртуа – Полиньяк и Ривьер.

– Какое причудливое смешение идей! – воскликнул Гревен.

– Многие роялисты тайно вернулись во Францию и ждут сигнала к атаке. Они готовы на все. Замысел таков: сотня верных людей под командованием Кадудаля нападет на консула и его охрану, и это будет схватка, что называется, в рукопашную.

– Донеси на них!

– На протяжении двух месяцев консул, министр полиции, префект и Фуше держат в руках многие нити этого заговора, однако об истинном его масштабе не подозревают; и в настоящий момент почти все заговорщики на свободе – власть предержащие хотят узнать все.

– Если разобраться, у Бурбонов куда больше прав замышлять, проводить в жизнь и осуществлять заговор против Бонапарта, нежели было у него самого, когда 18 брюмера он посягнул на Республику, его породившую, – сказал нотариус. – Он убил свою мать, в то время как его нынешний противник всего лишь хочет вернуться домой. Полагаю, увидев, что в списки эмигрантов перестали вносить новые имена и многих оттуда вычеркивают, что католическая церковь восстанавливается и издаются антиреволюционные законы, принцы должны были понять, что вернуться им будет чем дальше, тем сложнее, если не сказать невозможно. Бонапарт становится единственным препятствием к их возвращению; они желают его устранить, и это ясно как день. Поверженный заговорщик всегда преступник; победивший становится героем, и если посмотреть на дело с этой точки зрения, твое замешательство мне понятно.

– Главная идея в том, – продолжал Мален, – чтобы руками Бонапарта швырнуть под ноги Бурбонам голову герцога Энгиенского, как Конвент в свое время швырнул европейским королям голову Людовика XVI. Таким образом Бонапарт еще раз докажет приверженность идеям Революции; либо же будет свергнут современный идол французов и их будущий император, чтобы на обломках его престола установить подлинный трон. Я завишу от обстоятельств – от удачного пистолетного выстрела или взрыва «адской машины», вроде той, что заговорщики использовали на улице Сен-Никез. Меня посвятили не во все детали. Мне предложено в критический момент созвать Государственный совет и поспособствовать легальной реставрации Бурбонов.

– Выжди еще немного, – сказал нотариус.

– Невозможно! Я должен принять решение безотлагательно.

– Почему?

– В числе заговорщиков – братья де Симёз, и сейчас они скрываются в окрестностях Гондревилля. Мне придется либо установить за ними слежку, дождаться, пока они себя скомпрометируют, и тогда от них избавиться, либо тайно им покровительствовать. Я просил префекта дать мне кого-то из своих подчиненных, и что же? Он присылает этих матерых волков, которые к тому же, проезжая через Труа, заручились помощью местных жандармов!

– Гондревилль теперь твой, и это ты пытаешься его сохранить, участвуя в заговоре, – сказал Гревен. – Ни Фуше, ни Талейран, ни эти приезжие из Парижа не имеют ко всему этому никакого отношения. Играй с ними по-честному. А почему бы и нет? Все, кто причастен к казни Людовика XVI, сейчас в правительстве, и во Франции огромное количество людей, приобретающих национализированное имущество; а ты намереваешься привести к власти тех, кто потребует, чтобы ты вернул Гондревилль? Если они не законченные кретины, Бурбоны поставят крест на том, что сделали мы. Извести Бонапарта!

– Человеку моего ранга не пристало доносить, – живо откликнулся Мален.

– Твоего ранга? – с улыбкой переспросил Гревен.

– Мне предлагают пост министра юстиции.

– Понимаю, столь блестящая перспектива ослепила тебя, поэтому пробираться в этих политических потемках и искать выход придется мне. Невозможно представить, какие события могли бы вернуть Бурбонам трон сейчас, когда в распоряжении генерала Бонапарта восемьдесят кораблей и четыреста тысяч солдат. В выжидательной политике самое сложное – определить, когда неустойчивая власть падет; но, друг мой, власть Бонапарта в настоящее время сильна. Возможно, Фуше тебя проверяет, хочет узнать твои истинные замыслы, а затем избавиться от тебя?

– Нет, я полностью уверен в посреднике. И если бы было так, как ты говоришь, Фуше не отправил бы ко мне этих двух горилл; я слишком хорошо их знаю, чтобы подозревать подвох.

– На меня они наводят страх, – сказал Гревен. – Если Фуше тебе доверяет и о проверке речь не идет, то зачем он их прислал? Фуше не стал бы выкидывать такой трюк без причины.

– Это вынуждает меня принять решение! – вскричал Мален. – С Симёзами я никогда не буду знать покоя! Может, Фуше, зная мое положение, не хочет их упускать, намереваясь подобраться через них к Конде?

– Что ж, старина, при Бонапарте владельца Гондревилля никто не потревожит.

И тут в густой листве липы Мален заметил ружейное дуло.

– Я не ошибся, это был сухой щелчок заряжаемого ружья, – сказал он Гревену, прячась за толстое дерево.

Встревоженный внезапным движением друга, нотариус последовал за ним.

– Это Мишю, – проговорил Гревен, – я вижу его рыжую бороду.

– Не подадим виду, что испугались, – сказал Мален, медленно удаляясь от опасного места. – Что он имеет против новых владельцев усадьбы? Совершенно ясно, что целился он не в тебя. Если он нас подслушал, придется заказать по нему заупокойную службу… А нам разумнее было бы выйти в поле. Кто, черт подери, мог знать, что шпионы прячутся даже на деревьях?

– Век живи – век учись, – изрек нотариус. – И все-таки он был далеко, а мы разговаривали шепотом.

– Нужно будет сказать о нем пару слов Корантену, – отвечал Мален.