Читать книгу Джевдет-бей и сыновья - Орхан Памук - Страница 23

Открыв дверь и увидев перед собой Назлы, тетя Джемиле испустила невнятный радостный вопль. Она так встречала племянницу из университета каждый вечер, к чему Назлы успела привыкнуть. Потом посыпался град слов и восклицаний, которые уже можно было разобрать:

– Вернулась! Вернулась, девочка моя! Я так боялась, что ты замерзнешь…

– Нет, я не замерзла, – сказала Назлы, снимая пальто. Открыла шкаф, чтобы достать тапочки.

– Утром я решила сходить на Таксим – дай, думаю, куплю капусты. И так замерзла! Уже и снег выпал!

– Да не так уж холодно, тетушка, – сказала Назлы и подумала: «Я прямо как мужчина – утешаю ее, успокаиваю…»

– А ведь ты утром чуть было не надела тот тонкий плащ!

Назлы промолчала. Переодеваясь, она вспоминала сегодняшний день в университете. Филологический факультет находился в Везнеджилере[59], в бывшем особняке Зейнеп-ха ным, жены одного из садразамов времен империи. Два занятия прошли впустую – на одном просто разговаривали, на другом делали перевод. Выйдя на улицу, она прошлась до бассейна в Бейазыте вместе с юношами-однокурсниками, которым очень нравилось по-братски ее опекать. Простившись с ними, села в трамвай и поехала домой.

Умывшись и одевшись, Назлы прошла в гостиную. Вслед за ней туда пришла и тетя Джемиле. За чаем она рассказывала, что произошло за день. Кошка забралась в обувной шкаф, никто этого не заметил, и бедное животное несколько часов провело в заточении. В одной газете писали про Мухтар-бея. От Омера пришло новое письмо. Сообщая последнюю новость, тетя особенно оживилась.

Назлы взяла газету.

«Новости культурной жизни Манисы… Окрестности народного дома в Манисе – подлинный очаг культуры. Рядом со зданием кинотеатра, в котором в прошлом году давали представления театральные труппы, а весной устраивались званые вечера и разного рода собрания, теперь открылась библиотека. На открытии присутствовал депутат меджлиса от Манисы Мухтар Лачин».

– Прочитала? – спросила тетя.

– Прочитала.

– Ну вот, видишь! – Тетя покачала головой, словно была чем-то очень удивлена, – должно быть, хотела немного поговорить об этой статье. Возможно, она надеялась, что после этого удастся обсудить и письмо Омера.

– Когда придет «Манисская почта», мы и фотографии папины увидим, – сказала Назлы.

– Эта площадь стала такая красивая! Как жаль, что я столько лет уже не могу выбраться в Манису!

– Если хотите, тетушка, как-нибудь съездим туда вместе, – предложила Назлы и спросила, стараясь, чтобы голос звучал равнодушно: – А где письмо?

– Я его положила в твою комнату. Подожди, сейчас принесу.

– Я сама схожу, – сказала Назлы, но осталась сидеть. Ей не хотелось, чтобы тетя смотрела на нее, пока она читает письмо. Поэтому она продолжала пить чай и просматривать газеты.

Тетя Джемиле снова начала рассказывать про кошачьи проделки, но как-то невесело. Оживление покинуло гостиную – словно была допущена какая-то бестактность и кому-то нужно было извиниться, чтобы все стало как раньше. Назлы было понятно, что тетя тоже думает о письме.

Начиная с апреля, то есть уже семь месяцев, Омер регулярно писал Назлы письма. В конце лета он пообещал, что осенью приедет в Стамбул, но в одном из следующих писем сообщил, что времени на это у него не будет, потому что работы в туннеле, требующие его постоянного присутствия, затянутся на всю зиму. В первых посланиях он в основном рассказывал о своей жизни на новом месте, о том, что успел там увидеть, о работе и о людях – остроумно, насмешливо. В одном из писем, посланных в середине лета в Анкару, он говорил о том, что в жизни нужно быть «завоевателем». Писал он и о работавшем на соседнем участке инженере-немце, к которому иногда ходил в гости. Написал отдельное письмо тете Джемиле, поскольку она помогала ему с продажей лавок и земельных участков, о которых он говорил, уезжая из Стамбула. С помощью тети Джемиле и жившего в Бакыркёе дяди Омер превратил всю свою недвижимость в наличные. Тетя не скрывала своего удивления и ужаса по этому поводу.

Допив чай, Назлы ушла в свою комнату. Взяла со стола письмо и присела на краешек кровати. Конверт был легче, чем обычно. Должно быть, в нем лежал совсем маленький листок бумаги. Назлы почему-то стало тревожно, и она вздрогнула.

В последних письмах Омер больше рассказывал о себе – возможно, потому, что вынужден был долгие зимние месяцы работать в туннеле, жить в одной и той же обстановке, в окружении одних и тех же людей. Однако то, как он писал о себе, заставляло Назлы беспокоиться. Омер жаловался на одиночество, говорил, что общения с немцем ему недостаточно. Ему, похоже, хотелось излить душу, но он, словно зная, что тогда наружу выйдет нечто отталкивающее или пугающее, все медлил и собирался с духом. Назлы это пугало, и поэтому в последнее время она старалась писать ему в ответ очень осторожно и взвешенно. Посоветовала не начинать пить – отправляя это письмо, она была очень довольна собой, хотя и чувствовала в то же время некоторое смущение. Она достаточно знала о жизни – пусть главным образом из книг, – чтобы предположить, что попавший из Европы в провинциальную глушь одинокий инженер может попытаться найти утешение на дне бутылки.

Назлы вскрыла конверт пером от ручки и начала читать.

30 октября 1936

Дорогая Назлы!

Я пишу это письмо, не дожидаясь ответа на предыдущее. Наверное, ты удивишься, когда прочтешь его. Я устал снова и снова писать и рвать неотправленные письма, так что это точно отправлю, и будь что будет. К тому же я выпил ракы, и мне сейчас хорошо. В комнате горит газовая лампа, печка гудит… Сосед храпит за стенкой. Ладно, вот что я хотел тебе написать. Я поразмыслил и решил, что хочу на тебе жениться. Что скажешь? По-моему, удачная идея! И моим большим планам на будущее она, кажется, не противоречит. Напиши мне ответ. Не торопись, но и не медли. Я не стану тебе пока писать – буду ждать ответа. Только подумай, как это будет мне тягостно! Но вот я снова пытаюсь тебя разжалобить. Плохое, ужасное вышло у меня письмо. Но делать нечего, я его отправлю, потому что тысячу раз давал себе клятву отправить, тысячу раз говорил себе, что это глупо – писать и выбрасывать. Будь что будет! Поступай, как подскажет тебе сердце, но, пожалуйста, не медли с ответом! Не забудь, как всегда, передать привет тете.

Омер

Назлы прочитала письмо еще раз, пытаясь представить себе, как выглядел Омер, когда его писал. Дочитав, спросила сама себя: «Как же мне теперь быть?» Как она и ожидала, ей стало страшно. Чтобы успокоиться, Назлы откинулась на подушку. «Скорее всего, я выйду за него замуж», – подумала она и заволновалась, заметив, что эта мысль ее не испугала. Но почему она так подумала?

«Потому что он мне нравится! Еще в Курбан-байрам, когда он к нам впервые пришел, поняла, что нравится!» Но это были причины очень заурядные, ей они не подходили. «Омер умный, упорный, предприимчивый, красивый…» – перечислив все положительные качества Омера, Назлы решила, что ей нужно гордиться, раз такой выдающийся человек обратил на нее внимание. «А что скажет папа?» Отец никогда не говорил об Омере. Только однажды, когда передавал ей одно из писем, которые Омер писал в Анкару, по его лицу промелькнула какая-то тень. А что сказала бы мама, будь она жива? Улыбнулась бы и посоветовала хорошенько подумать. Мама всегда говорила, что Назлы повезло, потому что ей не придется искать мужа при посредничестве свахи. Папа в таких случаях не упускал возможности похвалить реформаторов и начинал вспоминать те времена, когда он был губернатором Манисы. «И о чем я только думаю? – подумала Назлы, подтянула ноги, обхватила колени руками и прошептала: – Любовь…» Это было стыдное слово. В семейном кругу его никогда не произносили, а если произносил кто-нибудь посторонний, делали вид, будто не слышали. А ведь все в ее семье друг друга любили. Слово это ассоциировалось у Назлы с романами, которые она читала, сидя одна в комнате, с поцелуями на киноэкране (ей всегда хотелось, чтобы эти сцены поскорее кончались) и с некоторыми женщинами, которых всех презирали. Выбросив вдруг все это из головы, она повторила это слово вслух и сама себе удивилась. Потом стала представлять себе будущую свадьбу. «Манисская почта» должна осветить ее во всех подробностях. «Что они напишут об Омере? Молодой инженер, получивший образование в Европе…» – подумала Назлы, и ей стало стыдно за свои мысли. А что будут говорить однокурсники в университете? «Милая девочка, красавец-инженер…» Назлы в очередной раз решила, что все они люди недалекие. «В университет я больше ходить не буду. Не нравятся мне эти бестолковые занятия и атмосфера вечной скуки. Хорошо, а что же мне нравится? Мне нравится, когда всем весело и хорошо, когда все улыбаются. Нравится, когда вокруг умные люди! Вот так. И я уверена, что с Омером у меня будет именно такая жизнь. Напишу-ка я ему скорее, а то еще пристрастится там к выпивке…»