Читать книгу Работа над ошибкой - Орсон Петерсен - Страница 2

I

Оглавление

Один человек как-то сказал: «Я не боюсь смерти, потому что не теряю время зря». И действительно, о чем еще жалеть, подводя итог, как не о времени, потраченном впустую?

Другой человек написал: «Завтра – ненадежный дар. Полно медлить…» Мы хрупки. Вероятность достижения вечности сию минуту существует постоянно. Раз – и оборвалась нить. Да так, что и подумать о делах своих не будет никакой возможности. Скоропостижно.

Хорошо это или плохо, но таковы условия задачи, которую должен решить каждый. Есть время, и нужно как-то распорядиться им. Еще одно важное условие – не известно, каким именно количеством времени мы располагаем. Может, полноценная человеческая жизнь, а может, всего ничего. Как повезет. Стоит, пожалуй, упомянуть еще об одном обстоятельстве – по истечении срока мы исчезаем. Навечно. Время пошло…

Но как понять, что важно, а что – нет? Какое время проведено с пользой, а какое убито беспечностью? Не имею представления. Каждому свое. Жизнь, кажется, не имеет смысла. Мы сами осмысливаем ее, находим свой интерес. Для одних это семья, дети, для других деньги или что-то еще. Для кого-то и то и другое. Некоторые сознательно выбирают свой путь, некоторые двигаются по инерции. Есть среди людей и те, кто считает проблемы экзистенциального свойства чушью и просто живет. Лично я отношусь к этому вопросу серьезно. Особенно сейчас, после того, что со мной произошло.

Почувствовать свой потенциал и реализовать его. В этом суть. Успеть полностью раскрыться до заката. Необходимо решиться на что-то. И уж если решение принято, действовать, не жалея сил. Выкладывать все, что имеешь: ум, сердце, желания, мечты, способности. Ставить на результат и действовать, действовать, действовать. Важно ли при этом быть полезным человечеству? Трудно сказать. Наверное, осознавать такое было бы приятно.

Мне нужен план!

Это первая запись в дневнике Эмиля Времянкина, сделанная через два дня после того, как он встретил свое семилетие. С тех пор прошло полгода. Мальчик закончил шестой класс. Эмиль успешен и знаменит. У него есть дочь. Ей тоже семь. Но история эта началась раньше, когда Времянкин только приблизился к четкому осознанию того, что не будет жить вечно. В тот день Эмилю исполнился сорок один год.

* * *

Ноябрь сыпал на вечернюю Москву первый снег. Мокрые хлопья вываливались из зловещего тумана, опустившегося на город. Едва светили сквозь плотную кидь редкие фонари. В такие погоды людские сердца неохотно раскрываются навстречу чужому горю, в то время как человек бедный вдвойне ощущает холод, голод и сиротливость.

Эмиль – худощавый мужчина среднего роста – вышагивал по Пушкинской набережной в сторону джазового клуба «Секунда». Его одежда выразительно диссонировала с погодой. Вельветовый пиджачишко, застегнутый на все пуговицы, и вязаные перчатки-гловелетты оставляли много уязвимостей для юного морозца. Одной рукой Эмиль придерживал отвороты пиджака, другой – фалды, чтобы те не расходились. Дырявые башмаки так промокли, что обратились в кисель и хлюпали на каждом шагу.

Сжимаясь от промозглых дуновений, Времянкин морщил щетинистое лицо и через каждые пару шагов шмыгал носом. Ветер играл его подседоватыми кудрями по своему усмотрению – то прижимал шевелюру к голове, то задирал ее вверх, обнажая выпуклый лоб. В уголках безрадостных глаз Эмиля поблескивали слезинки.

Несмотря на ветхость и несообразную легкость своей одежды, Эмиль имел достаточно опрятный вид. Достаточно для того, чтобы не сойти за бездомного. К тому же он не просто бесцельно брел, он двигался целенаправленно, торопился куда-то, как типичный обыватель. Со стороны могло показаться, будто человек отважился на переход между близлежащими объектами налегке. Нет-нет да и встретишь в стужу такого смельчака. В действительности же все обстояло несколько иначе. У Эмиля попросту не было другой одежды. Впрочем, у него вообще ничего больше не было. Ни кола ни двора.

Холод подгонял бедолагу. Но была и другая причина спешки. Этим вечером Времянкину предстояло выступление с джазовым коллективом. Это разовая работа за деньги, которых должно было хватить на неделю скромной жизни в этом недешевом городе.

И хотя в музыкантских кругах Эмиля считали настоящим мастером, возможность заработать выпадала ему крайне редко. Нельзя сказать, что все музыканты его уровня живут впроголодь в наши дни. Отнюдь. У некоторых даже получается скопить на собственный угол, играя в нескольких группах сразу. Есть и совсем удачливые, сделавшие сольную карьеру или, по воле случая, оказавшиеся в составе преуспевающей команды. Но Эмиль не из таких.

Правда, пятнадцать лет назад у него тоже был шанс на безбедное будущее. Вместе со своим другом по учебе, ударником Эриком, они образовали дуэт и назвали его – «Бревис», что означает – длительность, равная двум целым нотам. Они сочиняли и исполняли экспериментальный джаз и так называемую конкретную музыку. Как и многие романтики девятнадцатого и авангардисты двадцатого веков они пришли к заключению, что традиционный музыкальный язык уже давно достиг завершенности и этот тупик должен быть преодолен. Они хотели вернуться в стихию шума и интегрировать ее в сложившийся музыкальный язык. Они вдохновлялись трудами художника-авангардиста и практика оккультизма Луиджи Руссоло, который предрекал музыке слияние шума и звука. «Бревис» заимствовал идеи у русских футуристов, создавая симфонии заводских гудков или металлических листов с фортепиано. Их творчество сравнивали с произведениями Джона Кейджа и Пьера Шеффера. Они были джазовой спазм-бандой, которая помимо классических музыкальных инструментов использовала различное барахло. Ударно-шумовые тембры, совмещенные с привычными звуками, были основой их стиля.

Эмиль отвечал за мелодии и играл на всем, что имело клавиши. А Эрик обращался с ритмами как хотел, ломая их в самых неожиданных местах. Помимо барабанных палочек он использовал вязальные спицы, кулинарные венчики, унитазные ершики и многое другое. Парни превращали бессвязные звуки в стройные ритмические абстракции. Это было претенциозно и в то же время захватывающе. Зрелищно и музыкально.

В ученической среде о них говорили исключительно с придыханием. Если Эмиль и Эрик звали кого-то из студентов поучаствовать в студийной работе, это могло расцениваться как признание способностей приглашенного и являлось веским поводом для самоуважения. Играть с «Бревисом» считалось достижением.

Эрик и Эмиль практически все время проводили вместе, выискивая новые гармонии, звуки, ритмы и образы. Процесс настолько увлекал их, что сил на учебу уже не оставалось. И однажды им пришлось сделать выбор. Они предпочли работу.

К тому времени «Бревис» уже имел репутацию самого прогрессивного отечественного джазового коллектива. Многие зарубежные фестивали с радостью принимали бойкий дуэт на своих площадках. Эрик и Эмиль объездили со своей музыкой полмира и выпустили два студийных альбома. Выступали на многочисленных телевизионных шоу, посвященных джазу. Все шло как нельзя лучше. Ко всему прочему Эрик и Эмиль были друзьями. Это, к слову, необязательное условие для творческих объединений. Эрик любил повторять, что для возникновения музыки нужно не меньше двух звуков, намекая на то, что они с Эмилем дополняют друг друга. Эрик был загадочным, нелюдимым и немного мрачным типом. Он производил впечатление аутичного гения. Возможно, так оно и было. Никто, кроме Эмиля, не видел Эрика улыбающимся, потому что случалось это только в моменты их совместного творчества. Эрик искренне радовался, когда «Бревису» удавалось нащупать что-то, по их мнению, действительно стоящее.

Вся история «Бревиса» – это невероятное путешествие в мир музыки, которое вдобавок приносило деньги. Казалось, что все было на своих местах. Для двух чудаковатых друзей все имело смысл. Времянкин был счастлив.

Так продолжалось несколько лет. Пока в один ужасный день Эмилю не позвонила мама Эрика. Она сообщила, что ее сына больше нет. Полицейские обнаружили сумку с его документами на середине Крымского моста. Был также свидетель, который видел, как молодой человек, по описанию похожий на Эрика, бросился с парапета в реку.

Тело так и не нашли. Эрик словно растворился в холодных водах Москвы-реки. Нашли лишь его кожаную куртку, прибитую к берегу. В кармане куртки лежала записка. Она промокла, и буквы расплылись. В полиции предположили, что это предсмертное послание. Но разобрать что-либо было практически невозможно. Лишь по очертаниям первого слова угадывалось обращение к другу – Эмиль. Никто не понимал, почему Эрик сделал это, почему решил покончить со всем. Не было никаких видимых причин. Но…

Времянкин долгое время находился в подавленном состоянии. Позже он пытался воссоздать «Бревис» с другими музыкантами, но безуспешно. Единомышленника он так и не встретил, а бревиса, состоящего из одной целой ноты, не бывает. Это уже – семибревис, между прочим, одна из самых применяемых и важных длительностей в системе мензуральной нотации. Так или иначе, ни с бревисом, ни с семибревисом дело не пошло.

Вскоре ко всем бедам Эмиля прибавилась еще одна: студию, на которую они с Эриком тратили большую часть своих гонораров, обокрали. Хорошо известно, что каждый инструмент имеет особые приметы и нередко всплывает спустя время у кого-то из музыкантов, купивших краденый товар с рук. Они-то обычно и помогают полиции найти воров. Но в этот раз ничего подобного не произошло. Все оборудование осело в чьей-то домашней коллекции. Эмиль остался с таком и с тех пор, кажется, перестал стремиться к чему-либо.

Показалась неоновая вывеска «Секунды». Времянкин прибавил шагу. Подойдя ко входу, он перепрыгнул через две ступеньки на крыльцо клуба, стряхнул с пиджака снег, открыл дверь и нырнул внутрь.

У гардероба уже толпился народ. Вечер пятницы традиционно собирал большое количество поклонников джаза, вне зависимости от того, чье имя красовалось на афише. Играют ли звезды сцены или каверовый середнячок – зал будет полон. Клуб «Секунда» довольно популярное место среди любителей живого звука. Приятная атмосфера и невысокий чек работают лучше, чем просто приятная атмосфера. Хотя бы раз в жизни здесь выступали все известные отечественные джазмены. Неизвестные же рассматривали эту площадку как возможность показать себя искушенной публике.

Ароматы духов вперемешку с запахами еды и алкоголя, приглушенный свет, неразборчивая болтовня посетителей и музыка, доносящаяся из зала, будили в Эмиле легкие признаки волнения. Местный диджей подготавливал публику к предстоящему концерту, разбавляя классику джаза ненавязчивым фьюженом.

Времянкин прошел сквозь толпу мимо гардероба и остановился у большого зеркала. Глядя на свое отражение, он опустил воротник пиджака и примял ладонью взбитые ветром волосы. В голове мелькнула мысль: «На лестнице при входе ровно две ступени. Интервал в две ступени – это секунда. Хм… Наверное, поэтому клуб называется так… Очередное бестолковое открытие».

– М-да… – тихо, на выдохе согласился с собой Эмиль.

Неожиданно его внимание привлек отраженный в зеркале фон – стена, декорированная постерами и фотографиями знаменитых музыкантов, выступавших здесь в разное время. Прямо над головой Эмиля висел небольшой снимок в простой рамке. Времянкин обернулся, приблизился к стене и всмотрелся в изображение.

Фотография была сделана много лет назад, на концерте «Бревиса» в «Секунде». Черно-белое фото хорошо передавало энергетику дуэта. Чистая экспрессия. Длинноволосый Эрик в очках за барабанной установкой в момент исполнения. Жилистые руки обрушивают на райд и крэш всю мощь его личности. Пленка ухватила глубокую дрожь железных тарелок, получивших импульс от барабанных палок. Голова Эрика задрана в потолок. Эмиль на фото примерно в такой же позе, за фортепиано. И у обоих закрыты глаза. Эту фотографию Времянкин видел впервые, но задерживаться ради воспоминаний не стал. Он развернулся и направился ко входу в зал.

– Вход платный, мужчина.

Здоровенный вышибала в черной майке с эмблемой клуба преградил Эмилю путь, выставив вперед открытую ладонь. «Вот это исполин! – мелькнуло в голове Времянкина. – Что за пятерня? Гроздь бананов». Охранник действовал спокойно и в меру деликатно.

– Я играю сегодня, – пояснил Эмиль. – Выступаю на сцене.

– Вы Элем?

– Нет. Эмиль.

– Можете пройти.

Здоровяк сделал шаг в сторону, освободив музыканту путь, и перевел взгляд на следующего посетителя. И, хотя еще минуту назад Времянкин разглядывал свое изображение на местной стене славы, правда состояла в том, что никому не было до него дела.

Эмиль вошел в зал. Полумрак кишел людьми. Свет горел только над сценой и баром в противоположных концах зала. Остальная часть помещения утопала в темноте. Лишь редкие прямоугольники коммуникаторов вспыхивали и угасали то тут, то там. Лиц было не разобрать, только силуэты. Мужские и женские. Гости оживленно общались в ожидании начала концерта. Официанты разносили напитки и еду.

Времянкин бросил взгляд на сцену. Судя по всему, настройка была уже произведена. Расставленные инструменты дожидались музыкантов. Черное фортепиано «Циммерман», ударная установка с заряженными на малом барабане палочками и потертый контрабас, лежащий на боку. Протискиваясь между стоящими вдоль стены посетителями клуба, Эмиль добрался до двери, спрятанной за сценой.

В просторной гримерной уже находились двое – Юля и Денис. На вид им было лет по двадцать пять. Юля стояла в центре комнаты, прислонившись задницей к круглому деревянному столу. Одной рукой она печатала сообщение в телефоне, пальцами другой руки теребила нижнюю губу. Юля иногда делала так, когда нервничала.

Ее красивое выразительное лицо приятно оттеняла темно-русая коса-колосок, усевшаяся на плече. Черная водолазка и обтягивающие брюки подчеркивали ее складную фигуру. Образ Юли несколько диссонировал с ее музыкальной специализацией. Если бы пришлось угадывать, на чем играет это нежное создание, скорее подумалось бы о клавишных или струнных инструментах. Но Юля была профессиональной барабанщицей. Довольно редкий экземпляр в музыкантской среде – лихая ударница с привлекательной внешностью. Чаще встречалось что-то одно. Возможно, дело в том, что рабочий инструмент меняет своего пользователя, а барабаны порой требуют и физической силы, и изрядной агрессии. Непросто сохранить мягкость черт, занимаясь грубой работой. Впрочем, с этим мнением рассказчика можно смело не соглашаться. Уж больно оно походит на сексистское клише.

Пока Юля печатала, Денис сидел на стуле и смачивал слюной саксофонную трость. На его коленях лежал золотистый альт. Опрятный молодой человек имел придурковато-сосредоточенный вид. Этакий отличник. Открылась дверь. В гримерку вошел Эмиль. Юля тут же отложила телефон и устремилась к новому участнику сцены.

– Где тебя носит?! – вытаращив глаза, возмутилась девушка. – Время без пятнадцати!

Юля была на взводе и спрашивала строго. Времянкин смотрел на нее с некоторым изумлением.

– Здравствуй, для начала… – спокойно ответил он.

– Утром виделись, – отрезала Юля.

Времянкин взглянул на Дениса. Тот расплылся в добросердечной улыбке. Ответив недоверчивым прищуром, Эмиль отвернулся к собеседнице.

– Кто это? – с легким пренебрежением поинтересовался он.

– Думаю, можно быть немного повежливее. Это Денис. Эмиль, почему ты не отвечаешь на сообщения? – не унималась Юля.

В этот момент в разговор вступил духовик.

– Я Денис, саксофонист, – успел сказать молодой человек, прежде чем взвинченная девушка прервала его.

– Мы сегодня играем с Денисом. Я говорила тебе об этом миллион раз!

К последнему слову в фразе Юля разогналась до крика.

– Хорошо, я понял. Остынь.

– Что, нельзя было позвонить? Ну, ты и…

Юля сжала губы, чтобы не дать обидному слову вырваться наружу.

– Не опоздал же, – оправдывался Эмиль. – Что на тебя нашло?

Девушка развернулась и сделала несколько решительных шагов в направлении стола. Она взяла свой смартфон и начала что-то печатать.

– Рад знакомству! – заполнил образовавшуюся паузу Денис. – Роберт и Юля очень хорошо отзывались о вас.

Молодой человек излучал неуместный задор. Он словно не замечал возникшего напряжения. Несмотря на грубый тон Юли и недружелюбное проявление Эмиля, Денис, кажется, был искренне рад встрече и спешил этим поделиться.

– Ты что-то путаешь, – не согласился Эмиль. – Юля не могла хорошо отзываться обо мне.

Времянкин пребывал в своем состоянии и определенно не собирался играть с Денисом в жизнерадостную доброжелательность. «Ку-ку» – донеслось из кармана его пиджака. Эмиль вынул потертый телефон и прочитал сообщение, полученное от Юли: «Роберт знает!!!»

– Черт! – растянул Времянкин.

Он взглянул на девушку. Та по всем признакам была готова взорваться. Ее щеки горели, глаза искрились яростью, руки гневно упирались в бока. Денис тем временем продолжал:

– Да нет же, Юля тоже хорошо отзывалась. Точно помню. Так ведь, Юль?

– Не обращай внимания, Денис, он просто неуверенный в себе мизантроп. И эгоист, существующий в режиме тотального безразличия.

После этих слов, сказанных Эмилю прямо в глаза, Юля отвернулась и тяжело вздохнула. Времянкин смиренно принял упреки девушки и поплелся к столу, оставив у порога две мутные лужицы стекшей с башмаков воды. Он стянул с себя перчатки и положил их на столешницу между саксофонным кофром и колчаном с барабанными палочками.

– Где Роберт? – обратился он к Юле, предварительно шмыгнув носом.

– Отошел. В туалет. Я не знаю. Может, и не в туалет, – спокойно ответила она.

Потом цыкнула, скрестила руки на груди и сдула с раскрасневшегося лица выбившуюся из косы прядь волос.

– Мы можем поговорить где-нибудь? – почти шепотом спросил Времянкин.

Вместо ответа Юля подошла к вешалке, сняла с крючка пальто и направилась к выходу. Эмиль последовал за ней. Денис, очевидно, решил, что в сложившейся ситуации лучше продолжить облизывать трость. Так он и поступил.

Эмиль и Юля вышли во внутренний двор клуба – небольшое замкнутое пространство, куда обычно ходят курить сотрудники заведения. Девушка устремилась в центр двора, подальше от запахов табака. Эмиль неспешно плелся за ней.

– Ну, ты и гад! – начала Юля с разворота.

– Что?

– Ты просто сволочь! Ты разрушаешь все, к чему прикасаешься!

– Как он узнал?

– Ты бросил использованный презерватив в мусорное ведро, придурок! Ты просто идиот!

– Роберт знает, что это я?

– А ты как думаешь? Кроме тебя, с нами никто не живет. Как тебе пришло в голову бросить презерватив туда?

– Не подумал. Машинально, видимо.

– Не подумал? Да тебя вообще ничего не парит. Как ты мог спать с девушкой своего друга? Это просто мерзость. Он приютил тебя, когда тебе было некуда идти. Ты для него авторитет. Но тебе плевать, урод ты конченый.

– Прости, но ты тоже участвовала в этом.

– Это моя самая большая ошибка! В жизни! Потому что я люблю Роберта. А ты мне просто отвратителен.

– Значит, я не смогу сегодня у вас переночевать?

– Ты вообще слышишь, что я говорю? Конечно же нет! Знаешь, твоя проблема в том, что ты ничего не хочешь. Ты как… Не знаю. У тебя даже нет теплой одежды.

– А ты чего-то хочешь, значит?

– Да, я хочу. Семью, детей, красивый дом. Это плохо?

– Как-то это не вяжется с творчеством. Что-то мещанское.

– Да очнись ты уже! Мы хотя бы пытаемся нормально жить. А ты дрыхнешь целыми днями на диване, как старый дед. И никогда ничего не добьешься. Простофиля, самый натуральный.

– Старый дед? Это серьезное обвинение.

Времянкин усмехнулся.

– И еще не забывай, что ты урод, который спит с девушками своих друзей!

– Ну хватит, – остановил ее Эмиль и отвел взгляд в сторону.

– Кому теперь будешь портить жизнь? – чуть успокоившись, спросила Юля.

– Что?

– Где ты будешь ночевать, я спрашиваю?

– Не знаю, поеду к сестре в Подмосковье или куда-то еще. Все образуется.

– Как? По щучьему велению, что ли?

– Я контролирую свою жизнь. За меня не переживай. Знаешь, думаю, нам пора, – закончил разговор Эмиль.

Вместе они вернулись в гримерную. Юля набросила пальто на спинку стула, взяла колчан с палочками и, не говоря ни слова, вышла из комнаты. Времянкин снял пиджак, аккуратно свернул его и положил на диван, стоящий у стены. Расстегнув манжеты рубашки, Эмиль принялся засучивать рукава. Денис поднялся со стула, прикрепил саксофон к нашейному гайтану и, придерживая альт одной рукой, наклонился, чтобы поправить брючину.

– В зале сидит Гроссман, – сообщил Денис, распрямившись.

Затем он широко расставил ноги, развел локти в стороны и резко развернул плечи, скрутившись в пояснице. Сначала в одну сторону, потом в другую. Послышалась гулкая дробь суставов.

– Лев Гроссман? – уточнил Времянкин.

– Ты не знал, что он будет? Хм… Ради него этот концерт и затевался. Он обновляет состав. Ему понравилась моя игра. И я такой: «Аааааа».

Денис улыбнулся и выставил вперед руки, чтобы продемонстрировать Эмилю дрожь в пальцах. Тот формально взглянул на трясущиеся конечности духовика.

– Ага, – лениво оценил Эмиль.

– Аж вспотели.

Молодой человек вытер взмокшие ладони о штанины и продолжил откровенничать.

– Гроссман сказал, что во мне что-то есть, – хвалился Денис.

– Так и сказал?

– Да. И сказал, что хочет увидеть меня в деле. В коллективе.

– Поэтому мы здесь?

– Ну да.

– Понятно. Что ж, удачи.

– Спасибо!

– На выход, – негромко скомандовал Эмиль и вслед за Денисом направился к двери.

Роберт и Юля копошились на сцене. Зрители не реагировали на них, продолжая общение. Они давали музыкантам время произвести финальные настройки. Юля сидела за установкой, регулировала положение стула относительно бас-бочки. Роберт стоял рядом с лежащим на боку контрабасом и раскладывал ноты на пульте. Вздернутый воротник джинсовой куртки, уложенные гелем светлые волосы, бежевые слаксы и красные кеды. У Роберта определенно был свой стиль, отчасти позаимствованный из рокабилли, вероятно. Он всегда производил впечатление серьезного, вдумчивого молодого человека. Было трудно сказать, какие эмоции он испытывал в тот момент. Сосредоточенный, спокойный, как и всегда. И никаких признаков злости. Стопроцентная концентрация на деле. Закончив с нотами, Роберт взялся за гриф контрабаса и поставил инструмент на шпиль.

Денис и Эмиль только поднимались на сцену. Саксофонист первым преодолел невысокий трап, так как должен был пройти дальше, к авансцене. Инструмент Времянкина располагался у самой лестницы, поэтому он шел вторым. Он поднимался, глядя под ноги, и заметил, что и здесь всего две ступени. «Очередная секунда», – промелькнуло в его голове.

– О чем ты думаешь?! – тихо одернул себя Эмиль.

Он подтянул штанины и сел за фортепиано. Откинув клавиатурный клапан, Времянкин поправил стул, взял с верхней крышки пианино ноты и начал раскладывать их перед собой. Денис занял место фронтмена перед стойкой с микрофоном, посмотрел в зал и улыбнулся. Зрители восприняли этот жест как сигнал, финальный звонок, возвещающий о начале представления. Зал поприветствовал музыкантов аплодисментами и одобрительными выкриками. Публика была готова насладиться живым звуком. Диджей увел фоновую музыку в тишину. Концерт начинался.

– Добрый вечер! – поприветствовал публику Денис.

Зал отреагировал посвистыванием и аплодисментами. Роберт и Юля уже были в исходных позициях, на низком старте. Эмиль еще возился с партитурой. Денис продолжал говорить:

– Сегодня мы исполним всеми любимые хиты Дейва Брубека, Генри Манчини, Гленна Миллера и других. Надеемся, вы хорошо проведете время. Итак, начнем.

Едва Денис успел закончить последнюю фразу, вступили ударные. Это было начало среднетемповой композиции Дейва Брубека – Take Five. Классическое джазовое произведение на пять четвертей, призванное задать позитивный тон всему концерту. Славный хук Брубека действовал безотказно почти на всех любителей джаза, кроме разве что самых наторелых. Да и те, декларируя свое презрение к легкомысленным мотивчикам, постукивали каблуком в такт ритмичной вещице. Времянкин знал почти весь репертуар Брубека, поскольку не раз исполнял его на различных экзаменах и показательных выступлениях в студенческие годы. Со временем ему становилось все менее интересно исполнять чужой материал. Он считал, что способен на большее. Амбиции сочинителя рождали в Эмиле ощущение равновеличия с признанными творцами. Он стремился играть лишь оригинальные произведения, но нужда в конце концов заставила его умерить гордыню. Публичное исполнение музыки признанных мастеров – достойное наказание для спесивого сочинителя. В этот раз ситуация осложнялась еще и тем, что где-то в зале сидел человек, с которым у Времянкина были весьма натянутые отношения. Лев Гроссман – руководитель успешного джазового оркестра, известный импресарио, бывший педагог Эмиля. Он имел большие планы на своего ученика, но тот бросил учебу ради рискованного эксперимента. Гроссман не простил Времянкину его выбор и впоследствии часто критиковал «Бревис», называя их выскочками. Оказавшись на сцене, Эмиль подумал о том, что Льву должно быть приятно видеть заносчивого ученика в таком положении. Проигравшим, утратившим все шансы на успех.

После двух начальных квадратов вступили контрабас и фортепиано.

Эмиль никогда раньше не играл с Юлей и Робертом. Он познакомился с ребятами пару лет назад на одном из концертов общих друзей. Роберт был хорошо знаком с творчеством «Бревиса». Дружба с Эмилем много значила для него. Эмилю же, как обычно, было негде ночевать, и он периодически пользовался гостеприимством сочувствующей парочки. Он не особенно интересовался успехами ребят на музыкальном поприще. За все время посетил лишь пару их концертов. И оба раза это были каверовые выступления наподобие этого, на которых хорошо демонстрируются технические возможности исполнителей, но практически не виден истинный творческий потенциал музыкантов. Однако, оказавшись на одной сцене, можно многое узнать о своих партнерах, их игре и даже характере.

Эмиль не смотрел в ноты. Он следил за общим дыханием музыки, слушая остальных. Он сразу отметил для себя наличие грува в ритм-секции. Вероятно, Роберт и Юля настолько хорошо чувствовали друг друга, что действовали как единый, слаженный механизм.

Юля наносила хлесткие удары по натянутым мембранам барабанов. Ее колени ритмично подпрыгивали за установкой. Голова была все время повернута вбок, так, что зрители видели только ее точеный, кивающий профиль. Все ее тело пульсировало в такт музыке.

Скользя пальцами по грифу контрабаса, Роберт слегка покачивал плечами и отмечал музыкальные акценты кивками головы. Его руки извлекали из инструмента чистейшие, точные по длине ноты. Это свидетельствовало о его аккуратности. Можете быть уверены, что и в быту такой человек приучен к порядку. Музыкантов, небрежно исполняющих свои партии, Эмиль называл «вонючками». Он считал, что существует прямая связь между плохо пахнущими носками и грязной игрой на инструменте. И если придерживаться Эмилевой теории, Роберт и Юля определенно благоухали. Времянкин решил, что начало обещает многое. Появилась надежда, что концерт будет не таким скучным, как он предполагал.

Денис притопывал в такт и ждал своей очереди. Наконец вступил и он. «Этот тоже чистюля», – подумал Эмиль, но быстро понял, что игра Дениса – другая крайность музыкальной гигиены. Чистое, стерильное исполнение. Партия, создаваемая машиной, а не живым человеком. В синтезаторах для таких случаев существует функция – хьюманайзер, призванная очеловечить чересчур роботизированное исполнение. Программа автоматически добавляет в партию набор ошибок, имитирующих человеческое несовершенство. Именно такого хьюманайзера не хватало молодому саксофонисту. Не было особых примет, шероховатостей, сипотцы. Недоставало характера, личности. Он концентрировался на точности исполнения, забывая о том, что это все-таки игра. И сейчас это игра командная, требующая особых настроек. Денис почти не слушал партнеров, существуя в собственном состоянии. Времянкин не раз сталкивался с такими музыкантами. Труднее всего для них – изобрести что-нибудь, придумать свою мелодию или хотя бы оригинальный мелизм. К счастью для Дениса, большинство зрителей в зале оставляют втуне подобные нюансы. К тому же из-за своего видного роста и приятной наружности молодой человек эффектно смотрелся на сцене. Его лицо ярко иллюстрировало смену музыкальных настроений. Когда игралась минорная часть, он сводил брови домиком, когда мажорная, умудрялся улыбаться с мундштуком во рту и трясти волосами. Своеобразный дубляж, перевод сыгранного. Он вел себя как настоящий мастер, и зрители верили ему. Но, по твердому убеждению Эмиля, это была лишь имитация мастерства. Как бы то ни было, зал активно поддерживал Дениса каждый раз, когда тот вынимал мундштук изо рта.

У Времянкина было одно, удобное для подобных случаев, качество, приобретенное в студенческие годы. Он приучил себя находить интерес в любом, даже самом скучном деле. Раз уж приходится заниматься чем-то из необходимости, нужно уметь найти в этом что-то интересное. Сегодня этот интерес – взаимодействие с Робертом и Юлей.

Дальше был Манчини, потом Миллер, «Чикаго», «Земля, ветер и огонь» и другие. Музыканты выкладывались, публика была довольна. К концу выступления аккомпанирующая троица достигла полного взаимопонимания. Пока Денис наслаждался своей игрой, Роберт и Юля следили за движениями Эмиля в момент исполнения. Он управлял этой машиной, был ее мозгом. Взглядом подготавливал к паузе, кивал на синкопе, специально играл размашисто, чтобы ребята видели, когда нужно упасть на ноту. Улыбался, когда что-то получалось хорошо, зажмуривался, когда что-то не получалось. Казалось, что все проблемы любовного треугольника остались за сценой. Музыка на время увела творцов в другой мир, в котором не было мокрых башмаков, холода, голода и измен. В мир, полный гармонии.

Близился финал. Денис объявил последнюю композицию – «Мой путь» Фрэнка Синатры. По завершении зрители щедро аплодировали и даже попросили сыграть что-нибудь еще. Подобные просьбы – частое явление на удачных концертах, и, как правило, музыканты готовы к этому. Обычно они придерживают пару вещиц, чтобы не пришлось выяснять прямо на сцене, чем же еще порадовать публику. Но Дениса, организовавшего концерт и составившего программу выступления, такое развитие событий, кажется, застало врасплох. У него больше не было нот, а играть без нот он не мог. Оглядываясь на участников коллектива, солист начал судорожно копаться в нотных листах, чтобы выбрать что-нибудь из уже сыгранного. От волнения Денис сделал неловкое движение, и пульт со всеми партитурами упал. Некоторые листы разлетелись по сцене, какие-то свалились в темноту зала. Придерживая одной рукой висящий на шее альт, Денис поставил на место пюпитр и принялся собирать ноты. Один лист, упав на сцену, проскользил к ногам Эмиля. Тот остановил бумагу, прижав ее ботинком к полу. Но, вместо того чтобы поднять ноты, Времянкин кивком стряхнул волнистую челку со лба, повернулся к инструменту и занес пальцы над клавиатурой. Складывалось впечатление, что неловкое положение, в котором оказался фронтмен, мало волновало Эмиля. Недолго думая, он начал играть никому не известный риф.

Высокий темп, сложный ритмический рисунок с частой сменой размеров. Сначала семь восьмых, потом три четверти, снова семь восьмых, следом пять восьмых и далее по квадрату. Левой рукой Эмиль играл повторяющийся гармонический фрагмент. Денис тем временем продолжал ползать по сцене, собирая ноты. Юля в растерянности поглядывала то на клавишника, то на своего парня. Роберт, закрыв глаза, легонько постукивал носком стопы по полу. Он считал размер композиции. Спустя пару прохождений Эмиль подключил правую руку, заиграв сольную мелодию. Звук был по-хорошему агрессивный. Времянкин выбивал из инструмента всю дурь. Мелодия выходила сложной, странной и в то же время атмосферной. Зал поскрипывал, покашливал, побрякивал столовыми приборами, но слушал. Внимание было захвачено. Неожиданно для Эмиля и других участников группы в игру вступил Роберт. Он определенно знал принцип исполнения модального джаза. Повторяющиеся аккорды создают бэкграунд для соло. Мелодия начинается с темы, которая задает гармонию. Аккорды повторяются на протяжении всей композиции, пока солирующий играет новую импровизационную тему. Роберт отстукивал по верхней деке контрабаса заданный клавишником рисунок. Вместе с инструментом молодой человек чуть развернулся к барабанам, чтобы помочь Юле правильно определить размер. Она следила за рукой Роберта и кивала. Наконец все сложилось в ее красивой голове, и, взмахнув палочками, ударница вступила в игру. Юля лупила по хэту дробью, отмечала сильные доли ударами бас-бочки, удерживала счет произведения. Роберт перешел на слэп. Механизм заработал.

Денис поднял с пола последний лист, придавленный немногим ранее ногой Эмиля. На бумаге остался мокрый след от ботинка. От вынужденных наклонов Денис покраснел и взмок. Хотя, возможно, краснота его лица и поблескивающий в лучах прожекторов пот были вызваны самой ситуацией. Коллектив уже играл, а он продолжал делать вид, что ищет нужную партитуру, перекладывая собранные листы на пульте. При этом на лице Дениса было такое выражение, будто он что-то вспоминает. Он, очевидно, не хотел, чтобы зрители заметили его растерянность. У саксофониста было только два варианта – начать импровизировать или уходить со сцены. Не мог же он до конца композиции рыться в бумагах. Похоже, он просто выигрывал время для принятия решения. Слишком велик был риск облажаться, но покидать сцену, не рискнув, еще хуже. Денис махнул на ноты рукой, взялся за саксофон, сунул в зубы мундштук, закрыл глаза и начал считать в уме размер. Он улыбался и кивал, словно давал положительную оценку игре музыкантов. Духовик ждал подходящего момента, чтобы вступить.

Эмиль продолжал высекать из клавиш энергичное соло. Юля уже полностью освоилась и барабанила по всей установке. Из-за высокого темпа и сложного рисунка, требующего предельной концентрации, девушка взмокла. С ее висков стекал пот. Вокруг лица образовался ореол из распушенных волос. Она сосредоточенно пялилась в одну точку и колотила по установке изо всех сил. Эмиль посмотрел на Роберта, тот поймал его взгляд. Фортепианное соло оборвалось, и контрабас принял эстафету. Переход прошел гладко, словно музыканты много раз играли эту вещь. Молодой человек не уступал Времянкину в напоре и изобретательности. В эти минуты проявились черты характера и Роберта, и Юли, которых Эмиль раньше не замечал. Потому что всегда рассматривал Юлю только как сексуальный объект, а Роберта…

Времянкин почти ничего не знал о Роберте. Он просто использовал его, не воспринимая всерьез. Тем большим откровением для Эмиля стало соло этого парня. Оно было смелым, свежим, остроумным. Им троим удалось достичь слаженного движения. Они сливались воедино, растворялись друг в друге. Рисовали в воздухе удивительные абстрактные фигуры. Эмиля, как молнией, поразила мысль: «Вот же они! Всегда были рядом». В этот момент он почувствовал то, что уже давно не испытывал – ощущение магии творчества. Чистый экстаз. Мистический ритуал. Он улыбался и качал головой в такт.

Зрители встретили аплодисментами синкопированную поступь Роберта. Денис тем временем багровел на авансцене. Кажется, он уже не пытался уловить счет. Он посмотрел на Эмиля исподлобья. Их взгляды встретились. Молодой человек был определенно недоволен положением вещей – банда наслаждается музыкальными деликатесами, а фронтмен отбывает номер, не зная, как подобраться к блюду. Но после соло контрабаса придется вступить саксофону. Таковы правила игры. Денис злился. И было из-за чего. Ведь Эмиль практически безошибочно определил его возможности как музыканта и, конечно же, догадывался, что импровизаций лучше избежать. В сущности, Времянкин подставил Дениса, развернув к свету неблестящей стороной, вынудив краснеть на его же собственном шоу. Но Эмилю не было до этого дела. Трудности солиста его не тревожили. Он хотел узнать, на что еще способны Роберт и Юля.

Роберт солировал уже больше трех минут. За это время Денис успел придумать стратегию. Он, вероятно, решил – раз композиция из области авангарда, ее не испортить, если играть нечто нелогичное, многозначительное. К сожалению, индифферентные, малочувствительные музыканты нередко используют подобные приемы. Но это лишь пародия на мысль. Подмена. Имитация мысли.

Контрабас вернулся в аккомпанемент, и саксофон вступил. Длинная истеричная нота повисла над слаженным ритмом. Зрители хлопали и свистели. Денис улыбался. Он мастеровито согнулся в коленях и чуть наклонился вперед. Потом начал выпрямляться и на движении выдал еще одну протяжную ноту, похожую на визг. Следом еще нота и еще. На его лице чередовались нелепые гримасы. Плечи дергались. Похоже, именно так он представлял себе гениальное безумие. После пары минут мучений Денис повернулся к коллективу, поднял открытую ладонь вверх, дождался конца квадрата и сдирижировал финал, схватив рукой воздух. Музыканты остановились. Солист взглянул на зал и поклонился. Публика и в этот раз поверила ему. Зрители аплодировали и выкрикивали одобрительные фразочки. Денис приблизился к микрофону.

– Спасибо! Хорошего вечера! – попрощался он и поспешил со сцены.

Эмиль встал из-за фортепиано и последовал за Денисом. Один за другим они скрылись за дверью, ведущей в гримерную. Роберт и Юля остались на сцене, чтобы собрать свои вещи. Часть гостей потянулась в сторону гардероба, другая продолжила вечер уже в более спокойной обстановке. Диск-жокей завел пластинку. Что-то не отвлекающее от еды и алкоголя.

То, что произошло на сцене между Эмилем, Юлей и Робертом, пробудило в несчастном пианисте деятельную мысль. Он вдруг увидел перспективу. Идея дальнейшего сотрудничества с Робертом и Юлей над собственным проектом разрасталась в голове Времянкина с космической скоростью, затягивая в себя, как черная дыра затягивает звезду. Эмиль настолько погрузился в свои мечтания, что даже не заметил, в каком настроении в этот момент пребывал Денис. Парень меж тем негодовал и активно демонстрировал это. Дверь в гримерную распахнул так, что опрокинул стоящую у выхода трехногую вешалку. И даже не попытался поставить ее на место или хотя бы поднять с пола одежду.

Денис проследовал прямо к столу, на котором лежал раскрытый саксофонный кофр. Он начал разбирать свой альт и складывать составные части в обтянутые бордовым бархатом отделы футляра. Движения Дениса были резкими, в них чувствовалась злоба. Он стиснул зубы так, что, казалось, можно было услышать треск эмали за мясистыми губами. Молодой человек нервно играл желваками на скулах. Эмиль не замечал всего этого, он плелся к мягкому уголку с опущенной головой, потирая рукой небритую щеку. Весь в своих мыслях. Остановившись у дивана, он взял пиджак и начал продевать руки в рукава. Ему удалось сделать это лишь наполовину, когда Денис развернул его за плечо.

– Понравился концерт? – сквозь зубы процедил молодой человек.

Он выпучил на растерянного Эмиля свои серые глаза и, не дожидаясь ответа, нанес клавишнику резкий удар кулаком прямо в глаз. Эмиль попытался устоять на ногах, и руки могли бы помочь ему удержать равновесие, но они были скованы недонадетым пиджаком. Времянкин рухнул на пол как мраморная колонна. В результате падения пиджак разошелся по шву на спине, издав при этом характерный треск. Эмиль медленно перевернулся на бок и поджал колени. Денис стоял над ним, потряхивая кистью руки, которой наносил удар.

– Решил выставить меня идиотом?

– Ты же музыкант. Тебе нужно руки беречь, дурень, – простонал с пола Времянкин, высвобождаясь из вельветовых лохмотьев.

Денис достал из кармана брюк сложенные пополам цветные банкноты. Он вытянул пятитысячную купюру, демонстративно смял ее и кинул в Эмиля. Остальное убрал в карман.

– За работу, – надменно произнес молодой человек, прихватил со стола свой кофр и направился к выходу. – Козлина! – добавил он.

Затем выдернул из-под вешалки свою куртку и вышел из гримерной. Времянкин, кряхтя, встал на ноги и снял с себя две половины пиджака.

– Твою мать! – прошептал он, коснувшись припухшей скулы.

Эмиль поднял с пола деньги и сунул мятую бумажку в карман. Он начал осматриваться в поисках чего-нибудь, что могло бы помочь скрепить разорванную ткань. На столе помимо прочего обнаружился серый армированный скотч Юли, который она использовала для глушения барабанных пластиков. Времянкин разложил пиджак на столе и принялся вращать ролик скотча, в поисках края ленты.

В гримерку вошли Роберт и Юля. Эмиль встретил их глуповатой улыбкой. Роберт держал в руках контрабас. Юля несла малый барабан и уже упакованные в чехлы тарелки. Не говоря ни слова, они проследовали к своим кофрам и начали укладывать инструменты.

– Можно воспользоваться твоим скотчем? – обратился Эмиль к девушке.

– Возьми, – не глядя, ответила Юля.

Посреди напряженной тишины Времянкин с треском оторвал длинную полоску липкой ленты и скрепил ею шелковую подкладку пиджака. Потом аккуратно перевернул материал, отмотал еще метр скотча и склеил вельвет.

– Роберт! – начал Эмиль через несколько минут общего молчания.

Молодой человек не реагировал, продолжая заниматься своими делами.

– Ты должен меня простить. Я виноват. Я плохой человек. Но! То, что сейчас произошло… на сцене… Это было по-настоящему здорово! Я знаю, вы с Юлей тоже почувствовали это. Ты понимаешь, о чем я говорю. Все остальное ерунда. Дела житейские. Мы это преодолеем. Вместе мы такого наворотим…

– Да не, Эмиль, – остановил его Роберт и захлопнул крышку футляра.

– Нет? – переспросил Времянкин.

Роберт подошел к опрокинутой вешалке. Хромированная тренога придавила его куртку. Он поставил вешалку в вертикальное положение, снял с крючка пуховик и надел его поверх джинсовки. Эмиль тем временем задумчиво жевал нижнюю губу и ковырял ногтем растрепавшийся край липкой ленты. Его взгляд растворился в песочных грядках вельвета, разложенного на столе. Эмиль следил за Робертом ушами. Он слушал его настроение.

– Я не хочу иметь с тобой никаких дел, – добавил молодой человек, даже не взглянув на собеседника.

В его интонации была и решительность, и основательность, и безапелляционность. Казалось, что оспаривать позицию Роберта было бесполезно.

– Я понял, – выдохнул Эмиль.

– Ты готова? – спросил Роберт зарумянившуюся подругу.

– Да, – покорно ответила она.

Юля стащила со спинки стула пальто и вышла из гримерки вслед за своим парнем. Дверь захлопнулась.

Эмиль постоял какое-то время, уставившись в одну точку, потом цокнул языком, осторожно надел склеенный пиджак и подошел к большому зеркалу, приставленному к стене. На спине вдоль позвоночника Эмиля проходила серая полоса скотча, который пока что справлялся со своей задачей. Времянкин заметил, что в области глаза появилось покраснение. Он потрогал больное место кончиками пальцев. «Будет фингал», – подумал он.

– Сам ты козлина, – сказал Эмиль своему отражению.

«Ку-ку» – раздался звук, известивший о поступлении нового сообщения. «С днем рождения, дорогой братец! Крепко обнимаю! Нежно целую! Люблю!» – говорилось в послании. Эмиль взглянул на мерцающие в верхнем углу экрана циферки, отмеряющие время. Ноль, ноль, двоеточие, ноль, один.

Забрав со стола перчатки, Времянкин выключил свет в гримерке и вышел.

Народу в зале заметно поубавилось. Были даже свободные столики. Осматривая помещение в поисках лучшего места, Эмиль обратил внимание на мужчину, выпивающего в одиночестве в глубине зала. На вид лет пятидесяти, седой, с ухоженной бородкой, в горчичной водолазке и экстравагантном клетчатом пиджаке. Мужчина сидел полубоком к столу, закинув ногу на ногу. Он дирижировал в воздухе стопой в бордовой туфле. Между краем узкой брючины и расшитыми берцами башмака проглядывалась оранжевая ткань носка. Одной рукой мужчина листал что-то в своем смартфоне, другой неспешно взбалтывал содержимое хрустального рокса (олд фэшн). Он сосредоточенно смотрел в светящийся экран коммуникатора, не отвлекаясь ни на что вокруг. Недолго думая, Времянкин направился к нему. Подойдя к столу, он положил руку на спинку свободного стула. Мужчина не обратил на Эмиля никакого внимания. Плавающие в его напитке кубики льда ритмично стукались друг о друга и о стенки сосуда. «Интересная получилась бы перкуссия, – подумал Эмиль. – Эрику бы понравилось».

Работа над ошибкой

Подняться наверх