Читать книгу Тень Гегемона. Театр теней (сборник) - Орсон Скотт Кард - Страница 9

Кому: Demosthenes%Tecumseh@freeamerica.org

От: unready%cincinnatus@anon.set

Тема: Спутниковые наблюдения

Наблюдения со спутников с момента гибели семьи Дельфики: одновременное отбытие девяти транспортных средств из некоторой точки северной России, 64-я параллель. Фактический развоз? Отвлекающий маневр? Какова наша лучшая стратегия, друг мой? Уничтожать или выручать? Это дети или оружие массового поражения?

Трудно сказать. И зачем этот паразит Локк устроил отъезд Эндера? Сейчас бы этот мальчик нам пригодился. Насчет того, что машин было девять, а не десять: возможно, один из детей мертв или болен. Может быть, один перевербован. Может быть, двоих повезли в одной машине. Все это догадки. Я видел только сырые спутниковые данные, а не донесения в разведсети. Если у тебя есть другие источники, не поделишься ли информацией?

Кастер

Петра знала, что одиночество – это средство, которое используют против нее. Лиши человека общения, и, когда появится хоть кто-нибудь, он будет так рад, что выболтает все, поверит в любую ложь, примет злейшего врага как друга.

Жутко, что знаешь наперед приемы противника и то, что они все равно подействуют. Как в спектакле, на который ее повели родители на второй неделе после возвращения с войны. На сцене четырехлетняя девочка спрашивала у мамы, почему папы до сих пор нет дома. Мать пытается объяснить ей, что отец погиб от бомбы азербайджанского террориста – второй бомбы, которая должна была убить тех, кто бросился спасать раненых от первого, меньшего взрыва. Отец погиб как герой, пытаясь спасти ребенка, застрявшего в развалинах, хотя полиция кричала ему, чтобы бежал прочь, может быть второй взрыв. В конце концов мать рассказывает дочери все.

Дочка топает ножкой и сердито кричит: «Он мой папа! А не папа того мальчика!» А мать говорит: «Папы и мамы того мальчика не было рядом, и твой папа сделал для него то, что хотел бы, чтобы сделал для тебя другой, если его не будет рядом». Тогда девочка разражается слезами и говорит: «А теперь он никогда ко мне не придет! И я не хочу никого другого! Я хочу, чтобы папа пришел!»

Петра смотрела спектакль, понимая, насколько он циничен. Возьми ребенка, сыграй на семейных привязанностях, намешай благородства и героизма, негодяев набери среди древних врагов, и пусть ребенок говорит невинные глупости и плачет. Такое вполне может написать компьютер. И все равно действовало – Петра плакала как ребенок, и весь зал тоже.

Вот так же она знала, как должна подействовать на нее изоляция, – и это все равно происходило. На что они там надеются, так, наверное, и получится. Потому что люди – просто машины, и Петра это знала, машины, которые делают, что хочешь, надо только тянуть за нужные рычаги. И не важно, насколько сложным кажется человек: если его всего лишь отрезать от круга людей, которые воздействуют на его личность, от общества, в котором он себя идентифицирует, останется просто набор рычагов. Не важно, что он будет сопротивляться, не важно, что ему известно, чего от него хотят. В конце концов, если выждать необходимое время, на человеке можно будет играть, как на пианино, и каждая нота будет именно той, которой от него ждут.

«То же самое будет мной», – думала Петра.

День за днем в полном одиночестве. Работать на компьютере, получая задания от людей, не дававших ни намека на свою личность. Посылать письма ребятам из джиша Эндера, зная, что эти письма тоже проходят цензуру и все личные нотки вычеркиваются. Только данные, которые передаются туда-сюда. Без поисков в Сети. Подавай запрос, и ответ получишь только через людей, которые тебя контролируют. И одна. Все время одна.

Петра пыталась побольше спать, но, очевидно, что-то подмешали в питье: она настолько взбодрилась, что сна не было ни в одном глазу. И она перестала играть в пассивное сопротивление. Просто жила, превратившись в машину, которой ее хотели сделать, притворяясь перед собой, что она только притворяется машиной, а на самом деле ни за что машиной не станет, и в то же время зная, что чем человек притворяется, тем и становится.

И вот настает день, когда открывается дверь и кто-то входит.

Влад.

Тоже из армии Драконов. Моложе Петры, хороший парень, хотя Петра не очень близко его знала. Но была одна вещь, которая их объединяла, и очень серьезная: кроме Петры, из всего Эндерова джиша сломался только Влад, и его пришлось на день отстранить от боев. Все старались быть с ними помягче, но и Петра, и Влад знали: они слабаки. Они получили те же медали и благодарности, что и все прочие, и знали сами: их медали весят меньше, все благодарности – пустые слова, потому что Влад и Петра не смогли выдержать того, что выдержали другие. Конечно, Петра никогда с Владом об этом не говорила. Она только знала, что он знает то же самое, что знает она, – он побывал в том же длинном темном туннеле.

И вот он здесь.

– Привет, Петра!

– Привет, Влад. – Петра обрадовалась звуку собственного голоса. Он еще работал. И голосу Влада она тоже обрадовалась.

– Боюсь, я стал новым пыточным инструментом, который хотят на тебе испробовать.

Он сказал это с улыбкой – пытался сделать вид, будто это шутка. Поэтому Петра поняла, что шуткой здесь и не пахнет.

– Да? Вообще-то, по евангельской традиции тебе полагается просто меня поцеловать, а пытать будут другие.

– На самом деле это не пытка. Это путь к выходу.

– Откуда?

– Из тюрьмы. Это не то, что ты думаешь, Петра. Гегемония разваливается, и будет война. Вопрос в том, чем она кончится – полным хаосом или тем, что одна страна будет править другими. И если так, то какая это должна быть страна?

– Сейчас попробую угадать… Парагвай?

– Близко. – Влад улыбнулся. – Я знаю, что мне это легче, чем тебе. Я из Беларуси, и мы в свое время страшно носились со своей независимостью, но в глубине души мы не возражаем, чтобы Россия стала страной, правящей миром. За пределами Беларуси мало кто разбирается, русские мы там или нет. Так что меня уговорить было не так уж трудно. Ты армянка, и твоя страна много лет страдала под гнетом России во времена коммунистов. Так-то оно так, Петра, но подумай сама: насколько ты армянка? И что для Армении будет по-настоящему благом? Это я все равно собирался тебе сказать – показать, насколько выиграет Армения от победы России. Кончай саботаж, помоги нам по-настоящему подготовиться к настоящей войне, и у Армении будет в новом порядке особое место. Это немало, Петра. Если ты не захочешь помогать – это ничего не изменит и не поможет ни тебе, ни Армении. Никто даже не узнает о твоем героизме.

– Звучит как угроза смерти.

– Звучит как угроза одиночества и забвения. Ты не рождена для забвения, Петра. Ты рождена блистать. Сейчас есть шанс снова стать героиней. Я знаю, ты искренне думаешь, что тебе все равно, но ты вспомни, признай – хорошо ведь было в джише Эндера?

– А теперь мы в джише этого-как-его-бишь. Уж он точно поделится с нами славой.

– А почему нет? Он все равно будет главным и не против, чтобы под его началом служили герои.

– Влад, он сделает так, что никто даже не узнает о том, что мы были, а когда мы перестанем быть ему нужны, он нас убьет. – Петра не собиралась говорить настолько откровенно, она знала, что все будет передано Ахиллу, а это гарантирует исполнение ее пророчества. Но вот – рычаг сработал. Она была так рада увидеть друга, пусть даже перешедшего на сторону врага, что не могла сдержать слов.

– Ну, Петра, что я могу тебе сказать? Я им говорил, ты крепкий орешек. Я тебе передал предложение – подумай. Спешки нет. У тебя хватит времени принять решение.

– Ты уходишь?

– Таковы правила. Ты отказываешься – я ухожу. Прости.

Он поднялся.

Петра смотрела ему вслед. Ей хотелось сказать что-нибудь смелое и умное. Хотелось найти обидную кличку для Влада, оскорбить его за то, что связал свой жребий с Ахиллом. Но Петра понимала, что все ею сказанное будет так или иначе обращено против нее. Покажет кукловоду еще один рычаг, за который можно тянуть. И без того она слишком много наговорила.

И Петра в молчании смотрела, как закрылась дверь, и лежала на кровати, пока не запищал компьютер, а тогда она подошла к столу, и на экране было новое задание, и она взялась за работу, и решила задачу, и снова заложила в решение мину, как обычно, и подумала: все идет нормально, я еще не сломалась.

Потом Петра снова легла и плакала, пока не заснула. Всего на несколько минут перед тем, как сон сморил ее, Петру захлестнуло чувство, что Влад – ее вернейший, лучший друг и она все для него сделает, только пусть он войдет вот сейчас в комнату.

Но чувство миновало, и пролетела последняя мысль: будь они такие умные, они бы знали, что я чувствую, и в этот самый момент Влад бы вошел, а я бы спрыгнула с кровати, обняла его и сказала: да, Влад, я буду с тобой работать, спасибо, что пришел, Влад, спасибо.

А они свой шанс упустили.

Как сказал однажды Эндер: почти все победы в истории – это мгновенное использование глупых ошибок противника, а не собственные гениальные планы. Ахилл очень умен – но не совершенен. Он не всеведущ. И может не победить. «Может быть, я даже выйду отсюда живой».

Успокоившись наконец, Петра заснула.

Ее разбудили в темноте:

– Вставай!

Без приветствия. Не видно было, кто это. Слышались шаги снаружи. Сапоги. Солдаты?

Петра вспомнила разговор с Владом. Отказ от его предложения. Он говорил, что спешки нет, что у нее полно времени. Но вот ее выдергивают ночью из койки. Зачем?

Ни одна рука ее не коснулась. Петра оделась в темноте – ее не торопили. Если бы ее вели на пытку или на допрос, одеться бы не дали – постарались бы, чтобы она была как можно более не в своей тарелке.

Петра не хотела задавать вопросы, потому что это показалось бы слабостью. Да, но не задавать вопросы – это пассивность.

– И куда мы теперь?

Ответа не было. Это плохой признак. Или нет? О таких вещах Петра знала только по кассетам о войне, которые видела в Боевой школе, и нескольким шпионским фильмам, которые смотрела в Армении. Ни те ни другие не казались ей правдоподобными, но вот сейчас она оказалась в реальной ситуации шпионского фильма, а информация о том, чего можно ждать, была только из этих глупых фильмов и кассет. Что же случилось с ее блестящими аналитическими способностями, из-за которых ее и взяли в Боевую школу? Очевидно, они действуют только тогда, когда думаешь, что играешь в военные школьные игры. В реальном мире страх отупляет до уровня сюжетов, сляпанных людьми, понятия не имеющими о том, как и что происходит на самом деле.

Но эти люди тоже смотрели те же идиотские фильмы и кассеты, так что откуда Петре знать, что они не строят свои действия и даже слова по тем моделям, которые видели в фильмах? Вряд ли кого-нибудь обучают, как иметь крутой и зловещий вид, когда поднимаешь девушку-подростка посреди ночи. Петра попыталась представить себе соответствующую инструкцию. «Если ее необходимо перевести в другое место, прикажите ей поторапливаться, а то она всех заставляет ждать. Если ее необходимо отвезти на допрос с пристрастием, делайте зловещие замечания на тему о том, что скоро она отдохнет как следует. Если ей следует ввести наркотик, скажите, что это совсем не больно, но при этом злобно хихикайте, чтобы она решила, что вы лжете. Если ее везут на казнь, не говорите ничего».

«Тоже мне, придумала! – одернула себя Петра. – Запугивать саму себя – это самое худшее. Нагнать на себя максимум паники».

– Писать хочу, – сказала Петра.

Снова нет ответа.

– Я это могу сделать здесь. Могу в штаны. Могу голой. Могу сделать в штаны или без штанов там, куда мы едем. Могу пускать струю по дороге. Могу написать на снегу свое имя. Девушке это трудно, требует хорошей спортивной подготовки, но я могу.

И опять нет ответа.

– А можете пустить меня в туалет.

– Ладно, – сказал кто-то.

– Что – ладно?

– В туалет. – Человек пошел к двери.

Она за ним. Конечно же, за дверью стояли солдаты. Десять человек. Петра остановилась перед самым здоровенным из них и посмотрела на него снизу вверх.

– Хорошо, что ты здесь. Если бы тут были только вот эти остальные, я бы упиралась и дралась до смерти. Но раз ты здесь, у меня нет другого выхода, только подчиниться. Ты молодец, солдат!

Петра повернулась и пошла к туалету, гадая по дороге, действительно ли на лице солдата мелькнул намек на улыбку. Этого ведь в сценарии не было? Хотя погоди, герой должен быть остроумен и хладнокровен. Это в характере персонажа. Только теперь Петра поняла, что все остроумные реплики героев должны маскировать страх. Равнодушные герои не ведут себя храбро или свободно – они только стараются не нагружать себя излишне в последние минуты.

Петра вошла в туалет, и этот человек, конечно же, вошел вместе с ней. Но Петра училась в Боевой школе, и если бы она стеснялась мочиться при других, то давно уже умерла бы от острой уремии. Она спустила трусы и села на унитаз. Этот тип оказался за дверью куда раньше, чем Петра готова была спустить воду.

В туалете было окно, были вентиляционные ходы. Но Петра понятия не имела, где она, и вряд ли ей здесь было куда бежать. Как это делается в кино? Ах да, какой-нибудь друг уже поместил оружие в потайном месте, герой его находит, собирает и стреляет прямо при выходе. Вот что было неправильно в этой ситуации – ни одного друга.

Петра спустила воду, оправила одежду, вымыла руки и вышла к своему дружелюбному эскорту.

Наружу вышли колонной. Там стояли два черных лимузина и четыре машины сопровождения. В каждом лимузине сидели девушки примерно того же роста, что и Петра, тоже брюнетки. А Петру держали рядом со стенкой, не на виду, пока не подвели к задней двери хлебного фургона. Она туда влезла, и ни один охранник за ней не последовал. В фургоне сидели двое мужчин, оба в штатском.

– Я вам что, хлеб?

– Мы понимаем, что юмор помогает тебе делать вид, будто ты контролируешь ситуацию, – сказал один из них.

– Как? Психиатр? Это хуже пытки. Неужто Женевскую конвенцию уже отменили?

Психиатр улыбнулся:

– Петра, ты отправляешься домой.

– К Богу? Или в Армению?

– Сейчас – ни туда, ни туда. Но ситуация остается… гибкой.

– Уж куда гибче, если я еду домой куда-то, где никогда не бывала.

– Не были урегулированы вопросы подчиненности. Ведомство, которое похитило тебя и остальных детей, действовало без ведома армии и избранного правительства…

– Или это они так говорят.

– Ты прекрасно понимаешь мое положение.

– Так кому же вы служите?

– России.

– А разве так не все говорят?

– Так не имеют права говорить те, кто отдал нашу внешнюю политику и военную доктрину в руки ребенка, убийцы и маньяка.

– Все три обвинения равны по силе? – спросила Петра. – Потому что я тоже виновна в том, что я ребенок. И в убийстве тоже – как многие считают.

– Уничтожение жукеров не есть человекоубийство.

– Все равно геноцид. Можете назвать его инсектицидом.

Психиатр не понял. Очевидно, он недостаточно хорошо знал общий язык, чтобы понять игру слов, в которую так любили играть девятилетние дети в Боевой школе.

Фургон тронулся.

– Так куда же мы едем, если не домой?

– В убежище, где ты будешь вне досягаемости этого малолетнего чудовища до тех пор, пока не будет вскрыт весь заговор и не будут арестованы заговорщики.

– Или наоборот, – заметила Петра.

Психиатр снова не понял, но потом разобрался.

– Это тоже возможно. Но я – мелкая сошка. Кто догадается искать меня?

– Не такая уж мелкая, если вам подчиняются солдаты.

– Они подчиняются не мне, а другому лицу.

– И кто это?

– Если произойдет несчастный случай и ты попадешь в руки Ахилла и его спонсоров, ты не сможешь ответить на этот вопрос.

– К тому же до того, как меня захватят, вы все погибнете, и ваши имена не будут иметь значения. Я права?

Он посмотрел на нее изучающим взглядом.

– Не надо такого цинизма. Мы рискуем жизнью, спасая тебя.

– И моей жизнью тоже.

Он медленно кивнул:

– Хочешь вернуться в свою тюрьму?

– Я только хочу, чтобы вы поняли: очередное похищение – это не то же самое, что освобождение. Вы уверены, что у вас хватит ума, а у ваших людей – верности, чтобы это осуществить. Но если вы ошибаетесь, меня могут убить. Так что да, вы действительно рискуете, но и я тоже – а меня никто не спрашивал.

– Я спрашиваю теперь.

– Выпустите меня из фургона прямо здесь, – предложила Петра. – Буду спасаться сама.

– Нет.

– Понимаю. Я по-прежнему в тюрьме.

– Ты под опекой и защитой.

– Я – признанный гений стратегии и тактики, – сказала Петра. – А вы нет. Так почему командуете вы, а не я?

На это у него ответа не было.

– Так я вам объясню почему. Потому что тут дело не в спасении детишек, похищенных малолетним чудовищем. Дело в том, чтобы избавить Россию от кучи осложнений. Для этого мало держать меня вне опасности. Надо вернуть меня в Армению при благоприятных обстоятельствах, в нужный момент, чтобы с той фракции российского руководства России, которой служите вы, вина была снята.

– На нас нет вины.

– Я не говорю, что вы лжете, я только говорю, что это для вас важнее, чем спасти меня. Потому что, могу вас заверить, пока мы едем в этом фургоне, я на сто процентов уверена, что меня снова захватит Ахилл и его… как вы их назвали? Спонсоры.

– И почему ты в этом так уверена?

– А какая разница?

– Ты – гений, – сказал психиатр. – Наверное, ты видишь в нашем плане какой-то недосмотр?

– Он очевиден. Слишком много людей о нем знают. Дублирующие лимузины, солдаты, конвой. Вы точно знаете, что среди этих людей нет внедренных? Потому что, если хоть кто-то из них известит спонсоров Ахилла, они уже точно узнают, в какой машине я сижу и куда она едет.

– Они не знают, куда она едет.

– Знают, если водитель – их человек.

– Водитель тоже не знает, куда мы едем.

– Он просто ездит по кругу?

– Он знает только точку первого рандеву.

Петра покачала головой:

– Я знала, что вы дурак, потому что пошли в психотерапевты, а это вроде священника в религии, где Бог – это ты сам.

Психиатр побагровел. Это Петре понравилось. Он был дурак и не любил, когда ему это говорили, но ему определенно надо было это услышать, потому что он всю свою жизнь построил вокруг мысли, что он умный, а теперь он играл с настоящей боевой гранатой и думал, что ему хватит ума не погибнуть.

– Да, ты права, водитель знает первый пункт назначения, хотя и не знает, куда мы поедем оттуда. – Психиатр делано пожал плечами. – Но тут ничего не поделаешь, кому-то надо довериться.

– И вы решили довериться этому водителю, потому что…

Психиатр отвернулся.

Петра посмотрела на его спутника.

– А ты что такой разговорчивый?

– Я понимал, – произнес этот человек, запинаясь и подыскивая слова, – что ты был бесить учитель в твоя Боевая школа.

– Ага! – сообразила Петра. – Так ты и есть мозг команды?

Человек не понял, но обиделся. Выражение «мозг команды» было ему не знакомо, но он понимал, что Петра хотела его оскорбить.

– Петра Арканян! – сказал психиатр. – Поскольку ты права и я недостаточно хорошо знаю водителя, скажи мне, что я должен был сделать. У тебя есть план получше?

– Конечно, – пожала плечами Петра. – Называете ему точку рандеву и тщательно объясняете маршрут.

– Я так и сделал.

– Это я знаю, – отмахнулась Петра. – В последнюю секунду, загружая меня в фургон, берете руль сами, а водителя пересаживаете в лимузин. А потом едете совсем в другое место. Или того лучше – сворачиваете в ближайший город и выпускаете меня на волю.

Психиатр снова отвернулся. Петра поразилась, как красноречив язык жестов. Никогда бы не подумала, что психиатры не умеют скрывать своих мыслей.

– Люди, которые вас похитили, – начал психиатр, – это ничтожное меньшинство, даже в той тайной организации, на которую они работают. Они не могут быть всюду.

Петра грустно покачала головой:

– Вы русский, вы образованный, стало быть, знакомы с русской историей, и вы всерьез думаете, что тайная служба не может быть повсюду и слышать все? Вы все свое детство только и делали, что смотрели американские фильмы?

Это уже было слишком. Психиатр принял самый авторитетный медицинский вид и выложил свой последний и решающий аргумент:

– А ты – ребенок, совершенно не обученный уважению к старшим. Пусть у тебя блестящие способности, но это не значит, что ты разбираешься в политическом положении, о котором ничего не знаешь.

– Ага, – удовлетворенно заметила Петра. – Аргумент типа: «ты ребенок и жизни не знаешь».

– Как правду ни назови, она правдой быть не перестанет.

– Вы наверняка разбираетесь в нюансах политических речей и маневров. Но это военная операция.

– Это операция политическая, – поправил ее психиатр. – Без стрельбы.

И снова Петру поразило его невежество.

– Стрельба начинается, когда успеха в военной операции не удается достигнуть маневром. Любая операция, направленная на лишение противника ценного имущества, является военной.

– Эта операция направлена на спасение неблагодарной девчонки, чтобы отправить ее к маме и папе.

– Хотите, чтобы я была благодарной? Откройте дверь.

– Дискуссия окончена, – объявил психиатр. – Можешь заткнуться.

– Так вы заканчиваете сеансы с пациентами?

– Я тебе не говорил, что я психиатр.

– Вы учились на психиатра, – сказала Петра. – И потом какое-то время работали, потому что нормальные люди не говорят как психиатры, пытаясь успокоить перепуганного ребенка. А то, что вы полезли в политику и сменили профессию, не значит, что вы вышли из числа тех твердолобых, что ходят в школу шарлатанов и думают, что они ученые.

Этот человек еле сдерживал ярость. Петра даже сладко задрожала от пробежавшего страха. Он сейчас даст ей пощечину? Вряд ли. Скорее он прибегнет к единственному своему неисчерпаемому ресурсу – профессиональной надменности.

– Профаны обычно смеются над науками, которых не понимают, – сказал психиатр.

– Именно это, – согласилась Петра, – я и хочу сказать. Там, где дело идет о военной операции, вы новичок. Профан. Дубина. А я – специалист. А вы слишком глупы, чтобы хоть сейчас меня послушать.

– Все идет гладко, – сказал психиатр. – А тебе будет очень неловко, когда будешь извиняться и благодарить меня, садясь на самолет в Армению.

Петра напряженно улыбнулась:

– Вы же даже не заглянули в кабину и не проверили, что водитель тот самый.

– Кто-нибудь заметил бы, если бы водителя подменили, – сказал психиатр, но Петра почувствовала, что наконец-то вызвала у него беспокойство.

– Ах, я забыла, мы доверяем товарищам по заговору, они увидят все и ничего не упустят – потому что они-то не психиатры!

– Я психолог! – не выдержал он.

– Ой-ой-ой! – сочувственно произнесла Петра. – Это, наверное, очень неприятно – признаться в собственной полуобразованности?

Психолог отвернулся. Как психиатры в подготовительной школе называли такое поведение? Уклонение? Или отрицание? Петра готова была уже спросить, но решила оставить так.

А еще говорят, что она несдержанна на язык.

Но то, что она сказала, явно оказывало свое действие на этого человека, не давало покоя. И он через некоторое время встал, подошел к передней стенке и открыл дверь между фургоном и кабиной.

Выстрел прогремел в замкнутом пространстве оглушительно, и психиатр-психолог опрокинулся навзничь. Мозг и острые осколки кости расплескались по лицу и рукам Петры. Человек напротив полез за оружием, но поймал две пули и свалился мертвым, не успев до него дотянуться.

Дверь открылась настежь, за ней стоял Ахилл с пистолетом в руке. Он что-то сказал.

– Я тебя не слышу, – ответила Петра. – Я даже собственного голоса не слышу.

Ахилл пожал плечами, заговорил громче, четче артикулируя слова. Петра не стала на него смотреть.

– Не собираюсь я тебя слушать, пока я вся перемазана кровью.

Ахилл отложил пистолет – так, чтобы она не дотянулась, – и снял рубашку. Он протянул рубашку Петре, но та не взяла, и тогда Ахилл стал вытирать ей лицо, пока Петра не выдернула рубашку у него из рук и не стала вытираться сама.

И звон в ушах тоже проходил.

– Удивительно, что ты их убил сразу, не воспользовавшись шансом объяснить, какой ты умный.

– А не надо было, – сказал Ахилл. – Ты им уже объяснила, какие они тупые.

– Так ты слушал?

– Ну конечно. Фургон нашпигован жучками. И камерами.

– Их не было необходимости убивать.

– Этот тип полез за пистолетом.

– Только после того, как ты убил его друга.

– Да ладно, брось, – сказал Ахилл. – Я думал, что метод Эндера полностью состоял в упреждающем применении решающей силы. Я сделал лишь то, чему научился от вашего героя.

– Мне странно, что ты в этом эпизоде участвовал сам.

– Что значит «в этом эпизоде»?

– Я думала, ты прервал и остальные спасательные операции.

– Ты забываешь, – сказал Ахилл, – что у меня были месяцы, чтобы вас оценить. Зачем мне остальные, если я выбрал лучшее?

– Заигрываешь? – произнесла Петра, вложив в это слово все доступное ей презрение. Обычно это вполне осаживало мальчишку, ставшего слишком самоуверенным. Но Ахилл только засмеялся:

– Нет, не заигрываю.

– А, я забыла, – сказала Петра. – Ты же сперва стреляешь, а потом уже и заигрывать не надо.

Это, кажется, попало в цель. Ахилл на миг пресекся, дыхание его стало чуть чаще. Петра подумала, что язык когда-нибудь действительно доведет ее до гибели. Ей не приходилось видеть убитых, разве что в кино и на видео. То, что она считает себя главным героем той ленты, куда сейчас попала, совершенно не гарантирует ей выживания. Судя по всему, Ахилл собирается убить и ее тоже.

А если нет? Если он действительно имеет в виду, что из всей команды оставил только ее? Как это огорчит Влада!

– А почему ты выбрал именно меня? – спросила она, меняя тему.

– Я же сказал. Ты лучше других.

– Чушь собачья. Упражнения, которые я для тебя делала, были не лучше, чем у всех.

– А, эти планы битв! Они были нужны, чтобы давать вам работу, пока шли настоящие тесты. Или, точнее, чтобы вы думали, что даете работу нам.

– А какой был настоящий тест, если, как ты говоришь, я справилась с ним лучше других?

– Картиночка с драконом, – ответил Ахилл.

Петра почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Ахилл это заметил.

– Да ты не бойся, – сказал он, – тебя не накажут. Это и был тест: посмотреть, кто из вас сумеет передать весть на волю.

– И я выиграла приз – остаться с тобой? – Петра вложила в эти слова все отвращение, которое смогла собрать.

– Ты выиграла приз, – сказал Ахилл, – остаться в живых.

У Петры кольнуло сердце.

– Даже ты не стал бы убивать всех остальных без всякой причины.

– Если они убиты, значит причина есть. Если есть причина, они будут убиты. Мы подозревали, что твой дракон имеет смысл для кого-то. Но не могли найти в нем шифра.

– А в нем не было шифра, – ответила Петра.

– Был, был. Ты смогла зашифровать письмо так, что кто-то сумел догадаться и расшифровать. Я это знаю, поскольку вдруг появившиеся в Сети статьи, с которых начался этот кризис, содержали более или менее верные сведения. Значит, одно из сообщений, которые вы пытались передать на волю, проскочило. И тогда мы вернулись ко всем посланным вами письмам, и единственное, что смогли найти, – дракончик в твоей подписи.

– Если ты можешь найти в нем письмо, – сказала Петра, – то ты куда умнее меня.

– Напротив, – возразил Ахилл. – Это ты умнее, по крайней мере в стратегии и тактике: как избегать противника, поддерживая тесную связь с союзниками. Ну, не совсем тесную, потому что для публикации переданной информации им понадобилось очень много времени.

– Ты не на ту лошадь ставишь, – сказала Петра. – Это не было письмо, и потому все, что появилось в Сети, должно было прийти от кого-то другого.

Ахилл только засмеялся:

– Держишься за свою ложь до конца?

– Хочешь правду? Если мы и дальше поедем в этом фургоне с трупами, меня стошнит.

Ахилл улыбнулся:

– На здоровье, можешь хоть все здесь заблевать.

– Значит, твоя патология требует тесного общения с трупами, – задумчиво произнесла Петра. – Ты поосторожнее – сам знаешь, к чему это может привести. Начинаешь с ними общаться, а потом приводишь домой показать мамочке… ох, прости, я же забыла, что ты сирота.

– Ну так я показываю их тебе.

– А почему ты так долго ждал, чтобы их застрелить?

– Хотел действовать наверняка. Чтобы застрелить первого, когда он появится в дверях и его тело прикроет меня от огня его напарника. И к тому же мне очень приятно было слышать, как ты их развела. Ну, спорила с ними, как ты умеешь. Похоже, ты любишь этих мозгодавов не больше, чем я, хотя тебя никогда не сажали в психушку. Несколько раз я чуть не зааплодировал твоим эпитетам, но боялся, что услышат.

– А кто ведет фургон? – спросила Петра.

– Я не веду, – ответил Ахилл. – А ты?

– Сколько ты будешь держать меня в плену?

– Сколько будет надо.

– Надо будет для чего?

– Чтобы завоевать мир. Вдвоем, ты и я. Правда, романтично? То есть будет романтично, когда закончим.

– Не будет романтично, – сказала Петра. – Я тебе не стану помогать даже от перхоти избавиться, не то что мир завоевывать.

– Станешь, – улыбнулся Ахилл. – Я буду убивать всех ребят джиша Эндера одного за другим, пока не согласишься.

– Они не у тебя, – возразила Петра. – И ты не знаешь, где они. Тебе до них не добраться.

Ахилл улыбнулся делано-невинно:

– Что, не надо обманывать гениальную девочку? А я не обманываю. Понимаешь, они где-то обязательно выплывут, а тогда они погибнут. Я не забываю.

– Тоже способ завоевать мир, – сказала Петра. – Перебей всех по одному, пока не останешься один.

– Первой твоей работой, – сказал Ахилл, – будет расшифровать письмо, что ты отправила.

– Какое письмо?

Ахилл подобрал пистолет и направил на нее.

– Убей меня, и будешь всю жизнь гадать, действительно ли я посылала письмо.

– Зато я хотя бы не буду слышать твой лживый голос. Это меня утешит.

– Ты, кажется, забыл, что я в эту экспедицию не вызывалась добровольцем. Не хочешь слушать – отпусти меня.

– Как ты в себе уверена, – сказал Ахилл. – Но я знаю тебя лучше, чем ты сама себя знаешь.

– И что же ты знаешь обо мне?

– Я знаю, что в конце концов ты уступишь и начнешь мне помогать.

– А я знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь.

– В самом деле?

– Я знаю, что в конце концов ты меня убьешь. Потому что ты всегда так делаешь. Так что давай пропустим всю эту скукотищу посередине и закончим прямо сейчас. Сократим ожидание.

– Нет, – покачал головой Ахилл. – Лучше, когда все происходит неожиданно. По крайней мере, так всегда делает Бог.

– И почему я вообще с тобой разговариваю?

– Тебе так не хватает общения после одиночной камеры, что ты рада говорить с любым человеком. Даже со мной.

Петре было неприятно сознавать, что он, быть может, прав.

– С любым человеком… тебя кто-то обманул, сказав, что ты человек.

– Ну ты и злая! – рассмеялся Ахилл. – Смотри, у меня кровь идет.

– Кровь на твоих руках – это да.

– А у тебя на всем лице. Брось дуться.

– Знаешь, я начинаю думать, что нет ничего приятнее одиночного заключения.

– Петра, ты лучше всех прочих, – сказал Ахилл. – Кроме одного.

– Боба.

– Эндера, – ответил Ахилл. – А Боб – чушь. Боба больше нет.

Петра не ответила. Ахилл всмотрелся ей в лицо:

– Неужто нет язвительных комментариев?

– Боб мертвый, а ты живой, – сказала Петра. – Это несправедливо.

Фургон замедлил ход и остановился.

– Ну вот, – произнес Ахилл. – За приятной беседой время летит незаметно.

Летит. Петра услышала над головой самолет. Взлетает или садится?

– Куда мы летим? – спросила она.

– А кто сказал, что мы куда-нибудь летим?

– Мы летим из страны. – Петра тут же высказывала мысли, приходящие в голову. – Ты понял, что теряешь в России свое уютное рабочее место, и смываешься без шума.

– Ты прекрасный профессионал. Ты продолжаешь устанавливать новые стандарты интеллекта.

– А ты продолжаешь устанавливать новые стандарты провала.

Ахилл запнулся, но продолжал, будто Петра ничего и не говорила:

– Они поставят воевать со мной других детей. Ты их знаешь. Знаешь их слабости. Кто бы ни был моим противником, ты будешь моим советником.

– Нет.

– Мы на одной стороне. Я хороший на самом деле, и ты меня полюбишь.

– Конечно, – сказала Петра. – Что ж тут не любить?

– А письмо, – вдруг вспомнил Ахилл, – ты же его Бобу написала?

– Какое письмо?

– Вот почему ты и не веришь, что он мертв.

– Верю, – сказала Петра. Но она знала, что предыдущая заминка ее выдала.

– Или думаешь: если он получил твое письмо до того, как я его убил, почему так много времени прошло после его смерти, пока все это попало в новости Сети? А ответ очевиден, Петра. Догадался кто-то другой. Кто-то другой расшифровал письмо, и это меня по-настоящему злит. Так что не говори мне, что там написано, я сам расшифрую. Это не должно быть так уж трудно.

– Наоборот, легче легкого. В конце концов, у меня же хватило глупости попасть к тебе в плен. Даже хватило глупости никому письма не посылать.

– Я надеюсь, когда я его расшифрую, там не будет обо мне ничего неуважительного. Иначе я тебя изобью до полусмерти.

– Ты прав, – сказала Петра. – Ты действительно неотразим.

Через пятнадцать минут они летели в небольшом самолете, держащем курс на юго-восток. Это была шикарная машина – для своих размеров, и Петра подумала, принадлежит ли этот самолет какой-то из тайных служб или королю преступного мира. А может быть, и то и другое.

Она хотела изучить Ахилла, рассмотреть его лицо, понять мимику. Но не хотела, чтобы он заметил ее интерес. Поэтому она стала смотреть в окно, думая, не поступает ли при этом как покойный психиатр – смотрит в сторону, чтобы не глядеть в глаза горькой правде.

Когда звоночек сообщил, что можно расстегнуть ремни, Петра встала и пошла в туалет. Там было тесновато, но по сравнению с коммерческими самолетами очень даже удобно. И были матерчатые полотенца и настоящее мыло.

Петра тщательно стерла мокрым полотенцем кровь и ошметки плоти с одежды. Сменить одежду пока не было возможности, но можно было хотя бы убрать видимую грязь. Когда Петра закончила вытираться, полотенце стало уже настолько мерзким, что она его бросила и взяла для лица и рук новое. Она скреблась изо всех сил, пока кожа не стала гореть, но соскребла все. И даже намылила волосы и вымыла их над крошечным умывальником – самое трудное было полоскать их, поливая по одной чашке зараз.

Все это время Петру не отпускала мысль, что последние минуты своей жизни психиатр слушал ее слова, насколько он глуп и насколько бесполезна работа всей его жизни. Пусть она была права, как доказала его смерть, но факт оставался фактом: каковы бы ни были его мотивы, он пытался спасти ее из рук Ахилла. Ради этого он отдал жизнь, как бы по-дурацки ни было спланировано все предприятие. Все остальные спасательные операции прошли гладко, хотя были наверняка спланированы так же плохо. Очень многое зависело от случайности, и каждый в чем-то был глуп. Петра была глупа в том, чтó говорила людям, имеющим над ней власть. Злила их. И продолжала это делать, понимая, что это глупо. А если делаешь глупость и знаешь, что это глупость, то тогда ты еще глупее.

Как он ее назвал? Неблагодарной девчонкой.

Очень верное определение.

Как она ни переживала его смерть, как ни ужаснуло ее то, что она видела, как ни страшно было оказаться снова во власти Ахилла, как ни одиноко ей было последние недели, Петра все равно не могла заплакать. Потому что глубже всех этих чувств лежало нечто более сильное. Ум продолжал искать способы дать кому-нибудь знать, где она. Однажды она это сделала и сможет сделать еще раз. Пусть ей плохо, пусть она самая презренная из людей, пусть она влипла в самые тяжелые детские переживания, но она не собирается подчиняться Ахиллу ни на миг больше, чем будет вынуждена.

Самолет внезапно вильнул, и Петру бросило на унитаз. Она упала на стенку – дальше было некуда, но не могла подняться, потому что самолет ушел в крутое пике, и несколько минут Петра хватала ртом воздух – уже не богатый кислородом воздух салона, а холодный разреженный наружный воздух, от которого закружилась голова.

«Корпус пробит. Нас сбили».

И вопреки неукротимой воле к жизни мелькнула мысль: хорошо для всех. Пусть погибнет Ахилл, и кто бы ни был еще в этом самолете, для человечества это будет великий день.

Она открыла дверь и вышла в салон.

Боковая дверь была приоткрыта. А в двух метрах от нее стоял Ахилл, и ветер трепал его волосы и одежду. Он позировал, будто понимал, как красиво смотрится на самом краю смерти.

Петра направилась к нему, держась подальше от двери, но поглядывая наружу, чтобы понять, на какой высоте они летят. Не слишком высоко по сравнению с крейсерской высотой, но выше любого дома, моста или плотины. Упасть из самолета – смерть.

Если бы подобраться сзади и толкнуть…

Увидев Петру, Ахилл широко улыбнулся.

– Что случилось? – заорала она, перекрикивая шум ветра.

– Я подумал, – крикнул он в ответ, – что сделал ошибку, взяв тебя с собой.

Он открыл дверь нарочно. Для нее.

Петра не успела шагнуть назад, как он выбросил руку и схватил ее за запястье.

Его глаза горели огнем. Не огнем безумия, а… да, восторга. Как будто Петра показалась ему вдруг удивительно красивой. Но дело было, конечно, не в ней. Это власть над ней приводила его в такой восторг. Это себя он любил с такой силой.

Петра не стала вырываться. Вместо этого она вывернула руку и тоже вцепилась в Ахилла.

– Давай, прыгаем вместе! – крикнула она. – Ничего более романтического не придумать.

Он придвинулся к ней.

– А как же история, которую мы с тобой вдвоем собирались творить? – Ахилл засмеялся. – А, понял! Ты подумала, что я хочу тебя выбросить из самолета. Нет, Петра, я хочу тебя подержать, пока ты будешь закрывать дверь, – как якорь. Нам же не надо, чтобы тебя засосало наружу?

– У меня другое предложение. Я буду якорем, а ты закроешь дверь.

– Якорем должен быть более сильный и тяжелый из двух. А это я.

– Тогда пусть себе будет открытой, – предложила Петра.

– До самого Кабула мы с открытой дверью не долетим.

Что он имел в виду, сообщая Петре место назначения?

Что он ей доверяет? Или что не важно, что она будет знать, потому что все равно ей помирать?

Но тут Петре в голову пришла очень простая мысль: если он хочет ее убить, он это сделает. Так чего беспокоиться? Если он хочет убить ее, выбросив из самолета, чем это хуже пули в лоб? Смерть есть смерть. А если он не собирается ее убивать, то дверь надо закрыть, и Ахилл в качестве якоря сгодится за неимением лучшего.

– А никто из экипажа этого сделать не сможет? – спросила Петра.

– Там только пилот. Ты сможешь посадить самолет?

Петра покачала головой.

– Значит, он остается в кабине, а мы закрываем дверь.

– Не хочу язвить, – сказала Петра, – но трудно было придумать что-нибудь глупее, чем открывать дверь на высоте.

Он только улыбнулся во весь рот.

Крепко держась за его руку, Петра вдоль стены пробралась к двери. Она была только приоткрыта – скользящая на пазах створка. Так что Петре не пришлось тянуться слишком далеко из самолета. И все же в руку вцепился холодный ветер, и очень трудно было схватиться за ручку двери и притянуть дверь на место. И даже когда Петра притянула ее, у нее просто не хватало сил преодолеть сопротивление воздуха и захлопнуть дверь.

Ахилл это увидел, и, поскольку дверь уже была закрыта настолько, что выпасть человек не мог и воздухом его тоже не могло засосать наружу, он отпустил руку Петры и переборку и взялся за ручку двери.

«Если толкнуть, а не тянуть, – подумала Петра, – ветер мне поможет и мы можем оба выпасть».

«Сделай, – говорила она себе. – Сделай это. Убей его. Даже если ты при этом погибнешь, оно того стоит. Это же Гитлер, Сталин, Чингиз и Аттила в одном лице».

Но могло и не получиться. Его может не выбросить наружу, и она погибнет одна, бессмысленно. Нет, надо будет потом найти способ его уничтожить, и способ верный.

Но в глубине души Петра понимала, что просто не готова умереть. Не важно, каким благом для человечества это будет, не важно, насколько заслужил смерть Ахилл, она не станет его палачом – сейчас не станет, и не будет, если для этого придется отдать жизнь. Если она себялюбивая трусиха, так тому и быть.

Они тянули изо всех сил, и наконец дверь с сосущим звуком миновала порог сопротивления ветра и защелкнулась. Ахилл повернул замок.

– С тобой летать – всегда приключения, – сказала Петра.

– Кричать больше не надо. Я тебя отлично слышу.

– Почему бы тебе не бегать с быками в Памплоне, как любому, кто стремится к самоуничтожению?

Он не отреагировал на колкость.

– Наверное, я тебя недооценил. – Эти слова прозвучали с некоторым удивлением.

– Ты хочешь сказать, что в тебе еще сохранилось что-то человеческое? Что тебе бывает действительно нужен кто-то другой?

И снова он оставил ее слова без внимания.

– Ты лучше выглядишь без крови на лице.

– Все равно до твоей красоты мне далеко.

– У меня знаешь какое правило насчет пистолетов? Когда начинается стрельба, постарайся стоять за спиной стрелка. Там намного чище.

– Если только никто не отстреливается.

Ахилл рассмеялся:

– Петра, я никогда не стреляю, если жертва способна отстреливаться.

– И ты так хорошо воспитан, что всегда открываешь даме дверь.

Он перестал улыбаться.

– Иногда бывают такие импульсы, – сказал он. – Но они не непреодолимы.

– Жаль. А то мог бы косить на невменяемость.

Глаза Ахилла блеснули, но он вернулся в свое кресло.

Петра выругала сама себя. Так его поддразнивать – чем это отличается от прыжка из самолета?

И опять-таки: может быть, то, что она говорит с ним без подобострастия, и заставляет его ее ценить.

«Дура ты, – сказала себе Петра. – Тебе этого парня не понять – ты недостаточно безумна. Не пытайся понять, почему он поступает так или иначе, либо понять его чувства к кому-то или чему-то. Изучай его, чтобы выяснить, как он составляет планы, это ведь он наверняка будет делать, и тогда ты когда-нибудь сможешь нанести ему поражение. Но никогда не пытайся его понять. Если ты сама себя не понимаешь, как ты можешь надеяться понять такой искаженный ум?»

В Кабуле посадки не было. Самолет сел в Ташкенте, заправился и полетел через Гималаи в Нью-Дели.

Значит, он солгал насчет конечного пункта. Все-таки он ей не верил. Но пока он воздерживается от ее убийства, с некоторым недоверием можно смириться.