Читать книгу Бойня - Оса Эриксдоттер - Страница 5

Черный BMW свернул на Тегельбакен. Юхан Сверд посмотрел на залив – вода совершенно неподвижна. Как зеркало или расплавленный металл. В пронзительно-синем небе ослепительное весеннее солнце. Роскошный день.

Побывал в двух перестроенных церквях – в Мэрсте и в Соллентуне. Интенсивная работа продолжается уже год, посещаемость – выше всяких ожиданий. Так уверяют сотрудники. По всей стране происходит то же самое: ошеломляющий успех, ошарашенные и мало что понимающие священнослужители. Удивление, аплодисменты… и, наверное, он, Юхан Сверд, единственный, кто нимало не удивлен. Замысел безупречен с самого начала. В Швеции больше трех тысяч церквей. И если не брать в расчет Пасху, Рождество или какую-нибудь природную или техногенную катастрофу, к примеру затонувший паром “Эстония”, храмы так же пусты, как видеосалоны после появления Netflix. Три тысячи! Не считая домов приходских собраний. После посещения церкви в Вест-Стробёрн Юхан очень быстро сообразил, что к чему.

– Сначала в Розенбад?[15] – не оборачиваясь, спросил водитель.

– Да. Сначала в Розенбад.

Он потянулся, кремовая кожа сиденья приятно скрипнула. Если бы не та церковь в Буффало, ничего бы не было. Он не сидел бы на заднем сиденье огромного, навороченного BMW-750. Всем, чего достиг, он обязан пастору О’Брайену. Собственно, надо бы посылать ему десятину премьерского жалованья.

Тогда, живя на Манхэттене, Юхан впервые услышал про Церковь Здоровья Роберта О’Брайена. Прочитал в “Нью-Йорк таймс” про энергичного радикального пастора – и загорелся как мальчишка. Типично для Америки. Американцам удалось превратить христианство в набор рекламных клипов – телевизионные проповедники не сходили с экранов. Но использовать веру как диетическое учение – это что-то новое. Подвернулась конференция в Буффало, и он не упустил случая заехать к О’Брайену.

Построенная в семидесятых баптистская церковь Вест Стробёрн давно нуждалась в ремонте. Интерьер напоминал кафе в каком-нибудь мотеле. Шахматный пол, деревянные скамьи, обтянутые синтетическим велюром, красные раскладные стульчики. На хорах четырехметровый Иисус.

Воскресное утро, еще и одиннадцать не пробило, но церковь битком. Корреспондент “Нью-Йорк таймс” не преувеличил: редкая церковь в наши дни пользуется подобной популярностью. Даже сверхпопулярностью, как ему показалось.

Чернокожая толстуха в обтягивающих необъятный зад вызывающе розовых брюках глянула на нового посетителя, ослепительно улыбнулась и похлопала по сиденью рядом – пригласила присесть. Причина улыбки понятна: во-первых, Юхан был чуть ли не на центнер легче, чем большинство прихожан, а во-вторых, что еще более удивительно, – середина лета, а он в пиджаке и при галстуке. Немного смутился и присел рядом с веселой прихожанкой. Надо было заранее подумать, какой белой вороной он будет выглядеть. Одеться, что ли, по-другому… Эми права: он мог бы с таким же успехом приклеить на лоб бумажку с надписью “Европа”.

Настроение у публики было приподнятое, хотя служба еще не началась. А когда пастор О’Брайен поднялся на кафедру, тут уж началось настоящее ликование. Юхан присмотрелся – пастор оказался значительно моложе, чем он думал. Тяжелая челюсть и солдатский бобрик – победительный, очень американский образ. Анти-вуди-аллен. Атлет, к которому десятками липнут девушки из групп поддержки. Получает в колледже стипендию, потому что хорош в американском футболе. Чемпион. Такие поскорее женятся на фотомоделях и плодят кучу сыновей с врожденной склонностью к самоутверждению. Но Роберт О’Брайен не стал футбольной звездой, он выбрал карьеру баптистского пастора.

Уже через пять минут начались странности, о которых писала газета.

– Вы убиваете ваших детей! – внезапно воскликнул О’Брайен и сделал широкий жест рукой, красноречиво символизирующий закапывание детского праха в землю. – Вы убиваете их добавками и сладостями, которые они поглощают с утра до ночи. Вы убиваете их вашими фритюрницами! Признавайтесь – сколько раз за последнюю неделю ваши дети грызли куриные крылышки в галерее? Только честно! И с каким гарниром? С плавающей в масле картошкой?

Прихожане молитвенно сложили руки, дружно и горестно вздохнули. Но пастор был неумолим.

– Довольно KFC[16] и Mickie D![17] Довольно, говорю я вам! Вы хоть когда-нибудь читаете газеты? Мы – самый жирный народ на планете! Если непонятно, повторяю: американцы – самый жирный народ на всей планете! И куда мы идем? Как вам нравится детский сад, где половина детей больна диабетом? Или вы приветствуете смерть юноши от инфаркта миокарда на первом курсе колледжа? Пустите детей приходить ко Мне[18], сказал Иисус, а я говорю: пустите детей жить. Вы скажете: все от Бога. А я скажу: эпидемия ожирения не послана Богом, как другие эпидемии. Это вам не Всемирный потоп, который насылает Бог. Это не чума. Эпидемия ожирения – дело рук человеческих. Мы сами ее создали. Помните историю о Моисее и золотом тельце? Наш-то золотой телец с ног до головы покрыт не золотом, а сахарной глазурью. Мы купаемся в сырах и сливках. Мы по невежеству и убожеству своему думаем, что едим сыр и сливки, а на самом деле не мы, а они нас сжирают. Сжирают заживо! И не от Бога они – от дьявола. Слышите ли вы его? Наслаждайся, шипит враг рода человеческого. Возьми еще немного. У меня еще есть.

Пастор О’Брайен приложил руку к уху, словно бы вслушивался в соблазнительный шепот.

– Слышите? Могу положить еще немного? Плюс-меню? Возьми с собой, не стесняйся. Это глас нечистого, и мы должны найти в себе мужество противостоять его соблазнам. Мы должны неустанно учиться тому, чему Господь возжелал нас научить. Вот это вопрос: чему Он возжелал нас научить? Что главное в жизни? Контроль. Контроль, контроль, контроль. Я повторяю: кон-троль. Кон-троль, кон-троль, кон-троль. Я буду повторять и повторять, тысячу раз, десять тысяч раз, пока вы не придете в храм похудевшими вдвое. Самое малое – вдвое. И тогда вы начнете аплодировать. Вы встанете с ваших скамеек и будете аплодировать вашим новым телам. Нет, не телам. Знаете ли вы, чему вы будете аплодировать? Вы будете аплодировать жизни!

Пастор поднял руки, будто обращался непосредственно к Всевышнему, и с нажимом повторил:

– ЖИЗНИ!

– Жи-и-изни! – дружно взвыли прихожане.

– Что повелел Господь? Господь повелел нам следить за нашим телом, содержать его здоровым и чистым. Иисус говорил, что чистое и здоровое тело – само по себе духовный акт. Отложил вилку – духовный акт. Соседка угощает кексами – откажись. Тоже духовный акт. Откажись! Я так старалась, скажет она – поблагодари, но откажись.

Единственная молитва нужна нам, дети мои: Господи, помоги в воздержании. Помоги в трудах моих, ибо одного хочу – стать человеком. Помоги уговорить жену отказаться жевать чипсы или пирожные каждый вечер перед телевизором. Помоги заставить себя встать на беговую дорожку, а не гнать на машине в ближайшую алкогольную лавку. Помоги детям моим, Господи! Помоги детям моим отказаться от соблазнов, которые дьявол выставляет перед ними.

– Аминь! Аминь! – единодушно выдохнули прихожане.

Юхан судорожно перевел дыхание. Он уже достаточно долго жил в США, знал и хорошие, и плохие стороны американского менталитета, но то, что говорил пастор, даже для него звучало сверхрадикально.

Пастор закончил проповедь и пригласил всех в дом приходского совета. Оказывается, Центр Здоровья, как он теперь назывался, открыт двадцать четыре часа в сутки. Мы всегда открыты людям, как и Создатель, прокомментировал О’Брайен. Здесь каждый день проводятся специальные курсы тренировок для детей и подростков. Тренировки называются “реабилитацией”.

Юхан Сверд был удивлен. Более того – потрясен. Риторика О’Брайена состояла из точных и перевранных цитат из Нового Завета и красочных описаний, даже с показом, как ликует дьявол, с салфеткой через руку подавая наивным то или иное блюдо. О’Брайен рассказывал, как постился Иисус, и тут же переходил к проблемам здоровья у прихожан. “Бычий горб” – так он называл жировые складки на загривке. Двойной или тройной подбородок – “хомячий зоб”. Тон его все больше становился агрессивным, даже угрожающим.

– Я служу куда больше панихид, чем когда бы то ни было. Число совсем юных людей, похороненных на нашем скромном погосте, скоро станет трехзначным. Вот что вас ждет! И я не преувеличиваю: девяносто процентов смертных случаев можно было бы избежать.

В своеобразной теологии пастора О’Брайена голодание чуть ли не приравнивалось к спасению души.

– Чем меньше ты ешь, тем больше радуется Господь наш. Каждый сброшенный килограмм приближает нас к вечному блаженству. Врата рая предназначены для одного. А если ты вдвое или втрое толще, тебе ни за что туда не пролезть.

После проповеди Юхан пошел к машине. Его обогнали двое подростков, они шумно спорили, в какой бар пойти есть мороженое. Очевидно, проповедь убедила не всех.

Голова кружилась. Он и раньше бывал в американских церквях – из-за Эми, она испытывала слабость ко всему духовному, – но никогда не видел ничего подобного. Даже в церквях, в этих крепостях религии, христианство заметно теряло силу. Но пастор О’Брайен нащупал нечто великое, куда значительнее, чем Библия.

Вера за последние сто лет окончательно выхолощена. И есть только одна сила, способная объединить все слои общества.

Забота о здоровье.

У Юхана не было сомнений в добрых намерениях пастора О’Брайена. Он старался высечь искру понимания у нации, готовой обожраться насмерть. Само по себе – благое намерение, никаких сомнений. Но в новом тысячелетии возникло нечто новое. Стало возможным поставить знак равенства между здоровьем и экономикой. В современном обществе в девяноста девяти случаях из ста речь идет о деньгах, и пастор постарался это использовать.

В годовом обороте диетологии только в Штатах – миллиарды долларов. Подростки стараются похудеть, чтобы понравиться своим первым девушкам, двадцатипятилетние красотки садятся на диету, чтобы найти подходящего мужа. Тридцатипятилетние дамы готовы потратить чуть не все детское пособие, чтобы сбросить набранные во время беременности фунты. В домах престарелых полно стариков и старух, заботящихся о своей талии. Еще никогда в истории вес не играл такой роли, и никогда сам процесс еды не обрастал такой сложной комбинацией комплексов. Это можно – это нельзя. Это вкусно, но берегитесь: калорийная бомба.

Нет, что-то подобное церкви О’Брайена в Швеции даже представить невозможно. Шведы народ не особо религиозный, а уж в главный козырь евангелистов – в дьявола, соблазняющего людей копчеными свиными ножками, – ни за что не поверят.

Однако идея пастора О’Брайена выходит далеко за пределы церкви. Если не получается объединить страну верой, почему бы не попробовать объединить ее здоровьем?

Он расплылся в улыбке. Гениально! Идея столетия.

Юхан выехал на шоссе и до отказа придавил педаль газа. Впервые за много месяцев он думал не об Эми. Он думал о своей родине. О Швеции.

И вот пожалуйста – десять лет спустя водитель остановил сверкающий представительский автомобиль у Розенбада. Юхан тряхнул головой: в ушах пульсировало восторженное “аминь” в баптистской церкви.

– Ждать здесь, как обычно?

Юхан кивнул:

– Да, спасибо. Будет замечательно.

Вышел, взял с сиденья портфель и одернул пиджак.

К машине подбежала женщина. Она широко улыбалась, но заметно нервничала.

– Господин первый министр! Мне бы хотелось… – И протянула ему белый глянцевый пакет с большими серебристыми буквами: AirFood.

– Наш новый продукт. Это вам. Сувенир от фирмы.

Он заглянул в пакет. Там лежали картонные коробочки с надписями: “Воздушные крендельки”, “Воздушные леденцы с лакрицей”. Поднял глаза на женщину:

– Намек? Мне надо сбросить несколько кило?

Женщина густо покраснела и опустила голову.

– Ну что вы… нет, конечно. Разумеется, нет.

Юхан погладил ее по руке:

– Я пошутил. Все в порядке, спасибо.

Почему люди смущаются в его присутствии? Он много раз задавал себе этот вопрос, но ответа не нашел. Открыл массивную дверь и оглянулся. Женщина так и стояла на тротуаре с опущенной головой.

Глория Эстер выключила телевизор: утренние новости закончились. Ольга Джеймс. Все эти жуткие месяцы после того, как она нашла предупреждение в свой почтовой ячейке в университете, она смотрела ее передачу несколько раз в неделю. Как-то вечером последовала ее совету и сварила кочан салата айсберг. “Роскошный ужин”, – кудахтала Ольга Джеймс, доставая из кастрюли слизистый ком. Глория по другую сторону экрана молча проделала то же самое и начала исправно жевать безвкусную массу.

Вареный салат… она даже купила две упаковки AirFood: воздух со вкусом арахиса, воздух со вкусом шоколада. И ни за какие деньги не призналась бы, сколько раз принималась читать и перечитывать брошюры нутриционистов, как теперь назывались диетологи. Названия брошюр разные, но все сводятся к одному.

А ТЫ ГОТОВ ИЗМЕНИТЬ СВОЮ ЖИЗНЬ?

Как-то ночью Глория проснулась и смела все, что было на полках. Бутербродные вафли, полбатона хлеба, мороженые десерты.

Дежавю из ада. Она переходила от шкафчика к шкафчику, как берсерк, как разъяренная медведица, разбуженная посреди зимней спячки.

На следующий день освободила свой кабинет в университете, приехала домой в квартиру на Эландсгатан и ревела так, что веки налились кровью. Несколько недель после этого обходила сваленные в прихожей картонные коробки с ощущением нереальности происходящего. Десятилетия работы… и где взять полки, чтобы все это вместить?

Глория очень любила свою съемную квартиру в Упсале. Прогулки по Каролинскому холму по утрам. Упертые, уже все знакомые, велосипедисты, упорно не желающие признать приход зимы с холодом и снегами. А теперь переехала в Стокгольм, и в ее памяти произошла странная метаморфоза: Упсала внезапно начала расти. Конечно, в сравнении со столицей город небольшой, зато какой величественный! Особое, упсальское величие, ни с каким другим не спутаешь. Рассчитывала из профессорского кабинета у Английского парка переехать прямо на кладбище напротив.

Преподавание она очень любила. Горящие глаза ее студентов в начале курса, их энтузиазм, их уверенность, что в своем деле они достигнут недоступных ранее вершин и двинутся покорять следующие. Одаренность, поколенческая непредсказуемость. Когда один из ее романов получил Августовскую премию, докторанты опутали весь кабинет серпантином, а в торт воткнули подарок – очень красивую, наверняка старинную серебряную лопатку.

– Для нобелевского торта тоже сойдет, – сказал кто-то.

А студенты встретили ее овацией. Стояли и хлопали в ладоши минут десять. Ну, может, не десять, но уж пять точно. Коллеги по кафедре скинулись на бутылку превосходного шампанского. И она опозорилась – сама не заметила, как съела чуть не полторта.

Сейчас она вспоминала все это с горечью. С трудом подавила желание пойти на кухню и что-нибудь пожевать – опять оскалилась и зарычала разбуженная медведица.

Вцепилась руками в колени и сделала глубокий вдох. Выдох, опять вдох.

– Злись не на себя, ищи корень зла, – неожиданно для себя сказала вслух.

На что злиться? Где этот корень? Куда нанести удар?

Она по-прежнему не могла понять, как извернулась Партия Здоровья, чтобы протащить новый закон о занятости. Увольнять людей из-за лишнего, по их малопонятным расчетам, веса… совершенное безумие.

Всем занятым в государственном секторе, у кого жиро-мышечная квота выше 42, дается три месяца на похудение. Жэ-эМ-Ка… Жопа Меньше Кулачка, мысленно расшифровала Глория, усмехнулась и подавила желание выругаться. Три бесплатных визита к нутриционисту и три оплаченные недели для лечения и тренировок. Удастся похудеть – оставайся. Не удастся – уходи.

Если закрыть глаза, можно легко его представить, этого Сверда. Подтянутый, элегантный, энергичный, проводит встречу с избирателями на фоне желто-голубого национального флага.

Для нашего юного поколения решающее значение имеет хороший пример. А где они проводят большую часть времени? Вот именно, в школах, в гимназиях, в высших учебных заведениях. Там и должны устанавливаться и поддерживаться стандарты. Нам нужен прорыв, у нас нет времени на раскачку – на кону стоит наше будущее, и мы рискуем его потерять.

Это не угроза, сказал Юхан Сверд. Это, если хотите, морковка. Стимул.

Через несколько дней извещение уже лежало в ее ячейке для текущей корреспонденции, сложенная бумажка в пластиковой оболочке, похожая на квитанцию штрафа за неверную парковку.

ЖМК-54 Эстер Глория

Согласно нашему регистру, ваша ЖМК на сегодняшний день составляет 54, что значительно превышает ВГН-42 (верхняя граница нормы). Чтобы сохранить вашу должность в Упсальском университете, вы должны довести уровень ЖМК до приемлемого. В вашем распоряжении три месяца.

Могли бы написать, скажем, так: доктор философии Эстер, вы работаете в университете пятнадцать лет и за все годы ни разу не взяли больничный. Или хотя бы “дорогая Глория”. ЖМК-54 – вот каков теперь ее главный научный титул.

Подписи на извещении не было. В нижнем правом углу, как сигнал светофора, ярко-красная печать.

В электричке по дороге домой ее начал терзать стыд. Две девушки через проход всю дорогу до Книвсты беспрерывно хихикали. На вокзале купила сэндвич с креветками – продавец посмотрел осуждающе, но смолчал. Не стал нарушать национальную традицию. Мол, твое дело. Жри, пока не лопнешь. Она ловила на себе такие взгляды и раньше, но теперь словно глаза открылись. Еще через неделю в метро кто-то незаметно сунул ей в карман записку.

Не плохой обмен веществ, а обжорство.

Внезапно выяснилось – это не единичные уколы, а правило. Ее организованно преследуют.

И она опять начала голодать, хотя прекрасно знала, чем это кончится. Было почти невыносимо смотреть на свои фотографии в молодости. Боль причиняло не столько ощущение потерянных лет, сколько равнодушие окружающих. Никто – ни семья, ни друзья – не протянул ей руку помощи, когда она так в ней нуждалась. Много лет она позволяла вечно голодной медведице квартировать у себя в голове, и ни разу никто даже пальцем не шевельнул, чтобы помочь выбраться из порочного круга.

Пятнадцать лет повторялись эти приступы, она в отчаянии вставала на весы, голодала, болела, а потом все начиналось вновь.

Много позже услышала она слово булимия[19]. И еще несколько лет понадобилось, чтобы преодолеть психоз. А помог ей в этом психотерапевт по имени Зигмунд Эрикссон. Глория вначале приняла его в штыки. Ее бесили его методы, а главное, имя (если уж родители назвали тебя Зигмундом, надо быть не в своем уме, чтобы выбрать профессию психотерапевта).

А когда раздражение улеглось, выяснилось, что именно он стал ее спасителем.

– Нет никаких запретов, – сказал доктор Эрикссон на первом же сеансе. – Поскольку расстройства питания не что иное, как расстройство самоконтроля, проблема заключается не в еде, а в предрассудках. Не существует ни хорошей, ни плохой еды. Никакой разницы. Тело само подсказывает, что человеку нужно. Шоколад и брокколи – никакой разницы. Конфеты, сыр, хлеб, вареная треска – можете смело ставить между ними знак равенства.

Глория улыбнулась. Похоже, психотерапевт сам нуждается в лечении.

– А как же калории? – спросила она, постаравшись, чтобы вопрос не прозвучал снисходительно.

– Я уже сказал, не существует плохой и хорошей еды. И калории не существуют. Их нет. Обещаю, Глория, как только ты перестанешь думать, сколько калорий ты съела, медведица оставит тебя в покое. В тот день, когда ты поймешь, что все, на что упадет твой взгляд, имеет равную ценность, ты выздоровеешь. И будешь есть именно то, к чему лежит душа. Сегодня ватрушка, завтра помидор. Человеческое тело устроено так, что оно регулирует само себя. И вес оно тоже регулирует, независимо от сознания.

– Была б у меня дома ватрушка, от нее через полминуты ничего бы не осталось.

– Именно поэтому… – Зигмунд Эрикссон посмотрел на нее долгим взглядом и выдержал паузу. – Давай сделаем так… если бы тебе разрешили есть все и в любых количествах, что бы ты выбрала? Что ты, собственно говоря, хочешь, Глория? Твое самое сильное желание? Что бы ты хотела съесть больше всего?

– Трудно сказать…

– Пирожные? Булочки с корицей? Ириски? Или, может, пицца?

– Пожалуй… пицца, благодарю вас… и побольше. – Глория слегка покраснела. Шутка показалась ей плоской и неуместной.

Но психотерапевт Зигмунд даже не улыбнулся.

– Так зайди по пути в пиццерию. Забей буфет пиццами, любыми. “Маргарита”, “Маринара”, “Грандиоза” – не имеет значения. На какие взгляд упадет. Если будешь знать, что у тебя имеются штабеля пиццы, что хватит и на завтра, и на послезавтра, этого знания вполне достаточно. У тебя не будет потребности съесть все сразу. Еда потеряет сакральную ценность. Голод – совершенно естественное состояние, человек с этим рождается. Почему новорожденный успокаивается, как только мать дает ему грудь? Потому что не знает, что это преступление. Ты, конечно, в последнее время делала много глупостей, но это пройдет. Все вернется в норму.

– Я знаю, чем это кончится, – обреченно прошептала Глория. – Я никогда не перестану…

– Перестанешь. Обещаю, перестанешь.

Она покачала головой. Этот тип не в своем уме.

Зигмунд опять глянул на нее – испытующе и добродушно.

– А что тебе терять?

– Я стану толстой.

– И что? Ты станешь здоровой.

Глория ушла от доктора Эрикссона с брошюрой “Помоги себе сам” в розовой пастельной обложке.

Она решила попробовать. Много ела – и много плакала. И в конце концов наступил перелом. Из литровой коробки с мороженым она положила на блюдце граммов сто – и оказалось достаточно. У меня же еще три коробки. Никуда не денутся. Захотелось картошки – поела картошки. Пай из порея. Самым трудным оказалось научиться не травить себя постоянными упреками. Постепенно, медленно, но верно, научилась прислушиваться к своим чувствам, а не глушить их едой.

И главное – поняла: не надо ждать, что вот, мол, похудею и тогда-то начнется настоящая жизнь. “Твоя жизнь уже здесь, она с тобой, – сказал доктор Эрикссон на втором или третьем сеансе. – Ты заслужила эту жизнь, независимо от стройности фигуры. Ты много сделала и сделаешь еще больше”.

Наверное, у мужчин нет таких проблем. Они тратят энергию на что-то полезное, а не думают с утра до ночи, как они выглядят. Они пользуются отпущенным им временем, чтобы жить.

Сколько раз повторял ей Зигмунд Эрикссон: все люди разные. Мерцающие цифры на весах ничего общего со здоровьем не имеют.

Но тут, как черт из табакерки, выскочил Юхан Сверд, и все покатилось под откос. Даже от его предвыборных плакатов портилось настроение, и она старалась не выходить из дома. Вскоре после его ЖМК-реформы она обнаружила себя перед телевизором с кочаном вареного салата. Ну нет… До нее начало доходить: увольнение с работы спасло ей жизнь. Личная катастрофа обернулась спасением.

Они выкинули ее из университета, потому что она слишком много весит. Рано или поздно мир поймет, что стоит за этим названием – Партия Здоровья. А уж тогда-то Юхан Сверд со своей фирменной Джон-Фицджеральд-Кеннеди-улыбочкой отправится в тюремную камеру. А пока надо выстоять. Во что бы то ни стало – выстоять. Запретили работать с людьми – можно работать дома. Что они могут сделать? Вломиться, отнять компьютер?

От них можно ожидать все что угодно, но они не могут заткнуть ей глотку. Не могут отнять шевелящихся губ. Не могут помешать писать.

Глория отложила на полку роман и начала писать “Хронику текущих событий”. Именно под этим названием полвека назад советские диссиденты издавали свой грозный реестр преступлений власти. Со временем она вновь займется художественной литературой, но Сверд с его бандой перещеголяли самые мрачные фантазии. В конце концов, у нее есть работа. Почему настоящая работа обязательно должна быть кем-то заказана или поручена? Биби, соседка по площадке, рассказывала, как прилепила магнитиком к холодильнику список дел и занятий, чтобы не сойти с ума после досрочного ухода на пенсию. Как будто потребность купить почтовую марку или кошачье питание может заставить кого-то вылезти из постели. Нет, конечно, может – если кошка мяукает ночи напролет.

Замечательная женщина. Она обычно приглядывает за квартирой, когда Глория уезжает на дачу работать над романом. Приходит со свежеиспеченным лимонным пирогом именно тогда, когда Глория ни о чем так не мечтает, как о пироге с лимоном и яблоками. Биби на десять лет старше, но с ней, по крайней мере, можно поговорить. Остальные молча косятся и отворачиваются.

Неправдоподобно громко звякнул дверной колокольчик. Глория вздрогнула. Кто бы это мог быть? Биби никогда не звонит. Детишек, собирающих деньги на школьную экскурсию, после переезда из Упсалы она не видела ни разу. В этом районе Сёдермальма живут люди или до тридцати, или далеко за пятьдесят. Если пара решает завести детей, то не успеют высохнуть чернила на справке о беременности, как семейство уже торопится перебраться в районы поспокойнее – в Хегерстен или Туресё.

Посмотрела на часы.

Сразу отлегло. Посыльный.

Она поправила блузку, пригладила волосы. Сегодня в кои-то веки заставила себя одеться – не все же время таскаться по комнатам в халате. Мягкие хлопковые брюки жмут на животе.

Никак не может привыкнуть. До сих пор кажется неприличным просить кого-то привозить тебе еду. Она может сколотить полку или починить текущий кран, так почему нельзя сходить в магазин и купить все, что нужно?

Парень в белой бейсболке. Вымученная улыбка.

– Ваш заказ.

– Поставь в углу, – безразлично кивнула Глория.

Порылась в бумажнике. Наличные кончаются – надо взять в банкомате и разменять в “Прессбюро”. Это тот же парень, что и в прошлый раз. Глория сглотнула слюну, поблагодарила и протянула ему двадцать крон.

Он молча взял ассигнацию. Постарался не прикоснуться к ее руке. Или показалось?

Она прислушалась к шагам – торопливо сбегает по лестнице. Почему-то дождалась, когда хлопнет дверь в подъезде, и только тогда открыла пакет.

Ему и не надо было ничего говорить. К примеру, мог бы заметить, что ей дешевле обошлось бы самой добежать до угла или что принесенной им еды хватит на целую казарму – все это читалось на его лице. Но она-то знала: не успеет открыть дверь в магазин, начнутся перешептывания, презрительные взгляды… Ну нет, возможность заказать еду на дом – благословение божье. Хотя не исключено, что и взгляды, и шепотки ей просто мерещатся. Но воображаемое, как известно, трудно отличить от реальности. А иной раз и невозможно.

Глория отнесла пакеты в кухню. Выложила продукты на разделочный стол, и настроение сразу улучшилось. Улыбнулась упаковке с шоколадными вафлями… представила, что и вафли улыбнулись в ответ. Ей уже несколько дней мерещились эти вафли. И хлеб тот, что надо, не ватный нарезной, как в последний раз, а грубоватая, неправильной формы буханка с толстой коркой. И мякоть в дырках, как на хорошем сыре.

Положила буханку в хлебницу и услышала, что кто-то скребется в дверь. В животе похолодело, даже дышать перестала. Открыла дверь – вырвался вздох облегчения.

– Ф-фу…

На пороге стояла Биби.

– Пора пить кофе? У тебя идеальный тайминг.

На непокорные густые волосы накинут красный платок. Цветастая туника и штук десять таких же ярких браслетов, пять на правой руке, пять на левой. Сосчитать трудно.

– Я просто хотела узнать, как ты…

– Че-пу-ха! – по складам произнесла Глория и втащила соседку в прихожую. – Я уже включила кофеварку. Погоди, только разберу продукты.

Они прошли в кухню. Биби с интересом глянула на пакеты.

– Тоже хотела попробовать, но как-то… А это не дорого?

– А… все равно.

Глория поставила на стол молоко и йогурт. Принесла кофейник. Пакеты так и остались неразобранными, можно этим заняться потом.

– А ты уже не пользуешься этими… подсластителями? – Биби присела за стол, не сводя глаз с белой упаковки сахара-рафинада.

– Давай не будем об этом.

Биби рассмеялась.

– И не будем. Сахар и сахар… что может быть вкуснее? А вот что меня насторожило – эти воздушные сигары или как их там…

Теперь расхохоталась Глория.

– AirFood, ты имеешь в виду? Питание будущего! Взрыв вкуса – ноль калорий.

– Сохрани меня Господь.

– И меня возьми в компанию. Пусть и меня сохранит. Но теперь все, я покончила с этим кривляньем. – Она подула на горячий кофе, решительно тряхнула головой, подошла к неразобранным пакетам и сложила руки под внушительной грудью. – Вот именно! Покончила. Кстати, тут есть шоколадные вафли.

– Нет необходимости, – сдержанно отказалась Биби.

– У меня есть! Есть такая необходимость!

Она высыпала вафли в корзинку и взяла сразу две.

Биби молча отхлебнула кофе.

– У тебя все в порядке? Вид немного… усталый, что ли.

– Племянница…

– Малин?

Биби опустила глаза и уставилась в чашку, будто рассматривала что-то.

– О, Глория… разве я не рассказывала? Столько всего навалилось в последнее время. Значит, забыла.

– Она больна?

Биби помолчала, будто прикидывала, стоит ли рассказывать.

– Мы даже не догадывались, что дела настолько плохи. Ты же знаешь, как молодые в нынешние времена травят друг дружку в интернете. А Малин… – Она всхлипнула.

– О нет!

– Приняла какие-то таблетки. Промывали желудок, но…

Глория судорожно сглотнула. Только не Малин.

– Когда это случилось?

– Две недели уже.

Глория онемела. Да, у девочки всегда были комплексы по поводу веса, но… как она не заметила? Из всех людей на земле кому бы и забить тревогу, как не ей?

– Хотела стать писателем… – тихо сказала она. – В прошлом году просила с ней позаниматься. “Буду приходить, когда вам удобно, Глория… Прибираться, заполнять бланки, варить кофе. Я так хочу стать писателем, все остальное мне неинтересно, ну пожалуйста, пожалуйста… всего пару недель”. Пока она пересказывала слова Малин, сдавило горло. Наверняка слышны слезы в голосе.

А Биби заплакала по-настоящему.

– Я знаю. Она рассказывала.

– Надо было с ней поговорить.

– Ее мать, моя сестра, сказала, что из этого ничего не выйдет. Она в последнее время совершенно замкнулась.

– Сколько ей было? Шестнадцать?

– Пятнадцать.

– Какой ужас…

– Ну вот, явилась с плохими новостями. Не надо было портить тебе день.

– Особенно нечего портить… И до твоего прихода день не сводился к порханию среди цветов.

Биби горько засмеялась.

– В каком странном мире мы живем.

– Кто бы мог подумать? Кто бы мог в самых диких фантазиях предположить, что все так обернется?

– Юхан Сверд, полагаю. Что он вбил себе в голову? Что за бес нашептал ему весь этот бред?

– Бес? Знаешь, сидела я вчера, писала что-то, и тут словно ударило – а вдруг этот поворот неизбежен? Вспомни весь этот треп лет десять назад! Телевидение, газеты – настоящий бум. Ах, ожирение, ах, адинамия, ах, здоровый образ жизни. Тысячи советов, как похудеть. Чуть ли не шаманы какие-то лезли в ящик с советами.

– Ну нет, это не одно и то же. Тогда ты мог выключить телевизор, читать другие газеты. Кто хочет, пусть голодает, бегает, прыгает, падает в обморок – тебя это не касалось.

– Ты права и не права. Юхан Сверд оседлал этот психоз – и, надо признать, мастерски. Потянул за нитку, которая и дураку была видна. Другой вопрос – почему он это сделал? Зачем?

– Вот-вот. – Биби подняла чашку, словно захотела чокнуться. – Ответишь на этот вопрос – получишь еще одну Августовскую премию.

– Августовскую премию писателям с ЖМК больше сорока двух в нынешние времена не видать как своих ушей.

– Тогда можешь взять псевдоним, – бледно усмехнулась Биби.

– У меня… – Глория потянулась еще за одной вафлей, – у меня есть предчувствие, что император Сверд свалится со своего трона раньше, чем мы предполагаем.

– Остается только надеяться, что ты права. – Биби зажмурилась и трижды постучала по деревянной столешнице.

В этот час на кладбище в Хаммарбю обычно никого нет. И сейчас пусто, если не считать двух подростков на парковке – прибежали покурить тайком. Склеп Петерсов с другой стороны леска, у самой ограды. Рите поставили отдельный камень рядом с отцом. Ландон уже больше часа сидел на зеленой деревянной скамейке. Смотрел на каменную птичку, на давно увядшие розы на могильной плите.

Если бы я только…

Рита так часто повторяла эти слова, когда речь заходила о Леннарте, ее отце. Теперь-то он понимал, что она хотела сказать.

И ведь он знал! Бессмысленно себя уговаривать – дескать, они давно уже не вместе, он не знал, откуда ему знать… Ложь. Он знал. Ее бледность, вялость, нежелание ничего делать. Сидела у телевизора, скорее всего понимая, что гибнет, – и ничего не предпринимала. Есть такое понятие – бороться с болезнью, бороться за жизнь. Рита боролась с жизнью. Тогда, после смерти Леннарта, Ландон сидел с платком, вытирал ей слезы, подставлял плечо, все делал за нее.

И все же предал.

Врачи в Академическом госпитале сказали – аутофагия. Тело за недостатком питания начало пожирать внутренние органы. Еще что-то про дисбаланс электролитов.

Ландон никогда не забудет это зрелище. Когда он открыл дверь квартиры на Лютхагсэспланаден, Рита была уже мертва. Давно мертва. Окоченение прошло, серая кожа свисала мешком, тонкие волоски на руках. Мертвые волоски.

Шкафчик в ванной набит лекарствами для похудения. В кухне нераспечатанные пакеты с пищевыми добавками и протеиновым порошком. На плите кухонные весы, настроенные на децилитры, – очевидно, что-то измеряла. Врачи сказали – она уже больше месяца ничего существенного не ела. К тому же эта так называемая вакцина Purify, неразумно при ее весе.

Так и сказали: неразумно. Будто речь идет о небольшой ошибке, случайно принятом решении – неразумном, но поправимом.

Больше он ничего не помнит.

Опять пошел мокрый снег. Скоро растает – зима идет к концу. Работа… что – работа? Время от времени Ландон появлялся на кафедре и что-то говорил, с трудом произнося слова.

Зажмурился и сжал в кармане маленькую плюшевую собачку в полосатой пижамке. Хотел положить на могилу, но сейчас мысль показалась глупой и неуместной. Искра жизни в царстве смерти. Будто пробегал ребенок и обронил игрушку.

Хруст шагов по гравию. Ландон поднял голову: пожилая женщина в клетчатой юбке бодро шагает к соседнему участку. Желтые тюльпаны, в другой руке зеленая пластмассовая ваза, притворяющаяся маленькой урной. Взгляды встретились, и она весело помахала ему тюльпанами. Должно быть, на могилу родителей, подумал Ландон с внезапной завистью. Или старшей подруги. К кому-то, кто умер в назначенный природой срок.

Первая мысль была – подать в суд. На университет. На Юхана Сверда. На Телевидение Здоровья, на поликлинику. И что? Риту не вернешь. Он часами лежал на диване и тяжело дышал, будто ему наступили сапогом на грудь. Даже не мог заставить себя поехать на Каварё и объяснить Хелене.

Прошло уже пять месяцев.

Проводил глазами женщину с тюльпанами. Та наклонилась над могилой, вдавила в землю вазу и тут же выпрямилась.

Быстро справилась, с неприязнью подумал Ландон. А почему с неприязнью? У каждого была бабушка, пекла лучшие в мире булочки с кардамоном и в один прекрасный день исчезла. Его бабушка, к примеру, любила птиц и Повела Рамеля[20]. А какая-нибудь другая бабушка обожала свою рыжую собачку и крутила восковые свечи к Рождеству. Раз в год потомки зажигают лампадку на могиле и уходят. Словно уверены, что некоторым там и место – в двух метрах под землей. Так, мол, устроено на нашей планете. Придет время – все там будем.

Но Рита… она-то что там делает? Ее-то время еще не пришло!

Ландон не мог заставить себя примириться. Рите не место под землей.

Клетчатая дама опять прошла мимо, теперь в обратную сторону. Приветливо кивнула. Он обратил внимание: вид у нее уже не такой бодрый. Вяло приподнял руку – ответил на приветствие, встал и пошел к машине. Подростки на парковке все еще курили, воровато оглядываясь.

Йогурт? Или последний ломоть шоколадного торта? Не надо… нельзя, ты ешь слишком много.

Глория подавила сомнения. Не начинай снова.

Уже пятый раз подходит к дверце холодильника. Подойдет, постоит – и назад в комнату. Полдня прошло в этих челночных рейсах. И забытый голос в голове, даже не голос, а рев – снова встала на дыбы и рычит голодная медведица.

В изнеможении присела на табурет и попыталась вспомнить голос Зигмунда Эрикссона.

Твое самое сильное желание?

Открыла холодильник и обвела взглядом полки. Торт. Бутербродные вафли, шоколадные вафли. Два пакета чипсов.

Намечается вечеринка… Или? Кто-нибудь приглашен, кроме тебя?

Вспомнила, как посыльный взял чаевые кончиками большого и указательного пальцев, словно боялся заразиться.

Покосилась на разделочный стол. Последнее песочное печенье с утра сунула в пакет, чтобы не мозолило глаза. В хлебнице коричные булочки – Биби притащила.

Прислушайся к себе, Глория. Прислушайся к своим желаниям и примирись. Ты не можешь жить чужими желаниями. Каждый человек – вселенная, похожих нет.

Стало хуже. Можно сколько угодно себя успокаивать, но факт остается фактом – стало хуже. Ночью встала и съела все, что попалось на глаза. Если посветить ультрафиолетом, из кухни к постели наверняка тянется фосфоресцирующий сахарный след.

И зачем она столько сидит у телевизора? Интервью с Грегором Сёсселем. Тема? Ну разумеется, “Глобальная пандемия ожирения”.

Мрачная действительность опровергает все прогнозы. Широкая, плохо ассоциирующаяся с мрачной действительностью улыбка. Ожиревшие люди – отнюдь не веселые толстяки из комедий. Ожиревшие люди не хотят ничего. Они хотят умереть.

Глория возненавидела Грегора Сёсселя почти так же, как Ольгу Джеймс. Деревенский врач заделался телевизионным гуру, главным проповедником незамысловатой максимы: народ должен заботиться о себе сам.

И как ему удалось стать директором Института питания? Может, пожертвовал такие суммы на деятельность института, что тут же его и возглавил? Это было бы естественно, но вряд ли. Скорее всего, протеже Сверда. Телевидение Здоровья не только сменило название, оно изменило лицо. Обязательный тест на здоровье при получении гражданства. Лимит веса для внутренних авиарейсов. ЖМК выше сорока двух – иди пешком. Ничего удивительного, что партия первым делом упразднила должность омбудсмена, уполномоченного по борьбе с дискриминацией.

Она опустилась на стул, не в силах оторвать глаз от завязанного пакета. Сколько там булочек осталось? Три? Четыре? А если смазать маслом и разогреть в духовке?

Сначала чувство, Глория. Прислушайся к чувству.

Тряхнула головой, будто сбросила дурное видение, открыла блокнот. Ее спасение. Всегда было спасением, текст проясняет мысли. Но на этот раз уже неделю не может разродиться. Каждый день начинается с уговоров: возьми ручку, Глория, тебе сразу будет легче. Если знаешь и понимаешь врага, страх проходит. Понимание и страх исключают друг друга.

“Следить за деньгами”. Запись на чистом листе обведена в кружок. И другая, поменьше: “Кому выгодно?” На эти навязшие в зубах детективные вопросы прямого ответа не было. Индустрия голодания расцвела еще до прихода Партии Здоровья к власти. Там крутились немыслимые деньги. Частные клиники, предлагающие липосакцию, шунтирование или перевязку желудка, росли в Стокгольме как грибы. Институт питания обеспечил фармакологическим предприятиям миллиардные доходы. Да, соблазнительно… самое простое решение вопроса: жадность. Но невозможно объяснить массовый психоз только деньгами. Большая часть здравоохранения зависит от народных денег, поэтому Сверд не устает повторять: ожирение обходится людям очень дорого.

Но разве этого достаточно? Его идеология чересчур радикальна, чтобы заразить всю нацию. Никто не становится фанатиком только потому, что его огорчает разбазаривание денег налогоплательщиков.

Глория погрызла ручку. Ей представилась коричная булочка с маслом и сахаром.

Не хватает мотива. Рационального мотива. Почему полемика вокруг ожирения с самого начала приобрела характер истерики? Почему человек с лишним весом неприемлем в обществе? Когда Сверд впервые появился на телеэкране, народ словно бы издал вздох облегчения: наконец-то нашелся человек, высказался. А как же! Мы-то давно так думали. И сам он как реклама здорового образа жизни – красивый, энергичный, спортивный.

Перевернула страницу и начала писать. А может быть, проблема в народе? Сработала известная всему миру шведская умеренность? Надежность “вольво”, практичность “ИКЕА”? Кто еще, кроме шведов, стал бы хвалиться умением сдерживаться и не выпячивать свои достоинства?

А лишний вес и есть выпячивание. Достаточно взглянуть на эти пышные формы, и всякому ясно: их обладательницы делают все, чтобы привлечь к себе внимание. Статс-министр нашел золотой прииск. Стигматизация полноты того же рода, что и стигматизация гомосексуализма. “Они не хотят стать такими, как мы” – простое решение космически сложного вопроса. Толстая баба-обжора, в Средние века таких сжигали на кострах. Сейчас не сжигают, но здоровое общество говорит таким: мы запрещаем. Для вашей же пользы.

Козлы отпущения, написала Глория крупно. Вечером же оформит заметки в осмысленный текст.

Она положила ручку на стол, расправила затекшие плечи. На этот раз не стала просвечивать рентгеном пакет с булочками у мойки, а посмотрела в окно – голубое, без единого облачка небо. Будто и не было утреннего дождя.

И стало намного спокойнее. Слова – не больше чем слова. Несколько букв в определенном порядке. Но откуда взялась их загадочная магия, в какой эволюции сформировалась? С каких небес свалились метафоры и неразгаданные чудеса синтаксиса?

Именно поэтому она начала писать так рано. Все, что можно описать, сделать текстом, – все это можно понять и почувствовать. А значит, пережить.

Решительно поднялась, достала из холодильника масленку и включила духовку.

Хелена несколько раз собиралась ему позвонить. Неделю назад открыла “Эниро”, нашла телефон Ландона Томсона-Егера, хотела набрать, но не решилась. Не лучше ли дождаться, пока он позвонит сам? Даже если не позвонит, наверняка скоро вернется.

Но нет. Шла неделя за неделей. Через месяц она поняла: его временная, случайная, вызванная какими-то неизвестными ей обстоятельствами поездка в Упсалу оказалась такой же временной, как принимаемые статс-министром Свердом “временные меры”. Сосед с двойной фамилией оказался самым обычным дачником: приехал на пару недель, подышал деревенским воздухом – и только его и видели. Мать всегда говорила: поди пойми, что у них на уме, у городских. Держи на всякий случай ушки на макушке.

Молли, слава богу, не очень переживала из-за его отсутствия. Уже через неделю после отъезда Ландона в доме появился приблудный котенок и вытеснил из ее головенки образ бананового наркофана. Поначалу они боялись, что котенок не выживет: истощенный, вялый, бумажная мышка на нитке не вызывает ни малейшего интереса. Но зверек отъелся, шерстка заблестела, и уже через пару месяцев вырос так, что издалека его принимали за собаку. Мастер, как его назвала Молли, целиком поглощал ее внимание.

– Что скажешь, Мастер-кнастер? – Хелена погладила маленький малярный верстачок. Кот, пришедший проконтролировать, что делает в подвале одна из его сожительниц, пошевелил ушами и посмотрел на нее равнодушно и загадочно. – Сойдет?

Положила наждачную шкурку и оценила работу. Сначала она решила, что на верстаке неплохо будет смотреться горшок с цветами, но сколько ни шкурила, старые доски выглядели именно как старые доски – серые, шершавые и унылые. Может, покрасить? А почему бы и нет? Покрасить и отнести в комнату Молли. А еще лучше, пусть сама покрасит. Ей тоже нужно чем-то заполнять скучные зимние дни.

Зима выдалась долгой. В деревне ни одной живой души, кроме Мастера, если не считать двух кассирш в мини-супермаркете в Эрегрунде и соседа в Йиму. Обязательный визит в поликлинику… она постаралась про него забыть. Не верить же успокаивающим уговорам – ну что вы, ничего страшного, рутинное взвешивание для общенациональной базы данных. А самое скверное за весь день – забирать почту. Хелена открывала почтовый ящик и зажмуривалась, собиралась с силами. Сердце на секунду проваливалось в пятки. Что там они еще придумали? Официальное предупреждение? Выговор? Вызов на принудительную операцию? Но пока ничего подобного. Даже не увеличилось количество предложений липосакции.

Иногда возникало ощущение – они в тюрьме. Каждый раз, уходя из дома, Хелена невольно оглядывалась. Пока школа не напоминала о себе, вроде бы примирились с отсутствием Молли. Но так же не может продолжаться вечно! Постоянный сосущий холод под ложечкой… Хорошо, хоть Молли ничего не замечает.

Отцу в доме престарелых стало хуже, но она не решалась его навестить. Что, если они увидят Молли и донесут властям?

Хелена опять взялась шкурить верстак, теперь ножки. Оправдается как-нибудь. Теперь она стала почти таким же виртуозом по части самооправданий, как ее сбежавший сосед. Что он там наплел? Нужен своей бывшей подружке?

Нельзя сказать, чтобы Молли окончательно забыла своего приятеля. Каждый день бегает к его дому, проверяет почту и притаскивает кучу рекламных листовок, которые тут же отправляются в контейнер для бумажного мусора. Изредка попадается почта, ее они складывают в коробку из-под детских башмачков. “Изредка” – не преувеличение, за все эти месяцы пришло четыре письма. Хелена почти не сомневалась, что это тоже реклама, только так называемая адресная. Но на всякий случай оставила. Один-единственный раз ей удалось ознакомиться с содержанием, поскольку это было не письмо, а открытка. Хелена положила ее на самый верх. Все же какой-то признак жизни.

Дорогой Беппе!

Здесь, на Кипре, тоже зима, а на самом деле весна в самом разгаре. И разноцветное море – тысяча оттенков голубого и зеленого. Жаль, что тебя со мной нет.

Горячо (как солнце) обнимаю.

Барбру

Хелена невольно засмеялась. Оказывается, у отца Ландона, помимо сбежавшей жены, есть еще и поклонница! Да еще и с поэтическими пристрастиями. Жену-то, приемную мать Ландона, зовут Амбер! Ей захотелось увидеть мину соседа при этом известии.

Наверное, глупо поддерживать в Молли надежду – а надежда у нее есть. Иначе зачем бы она каждый день бегала за его почтой. Пусть бегает, какое-никакое занятие. Играть с котом и читать детские журнальчики все же маловато для оставшейся в одиночестве восьмилетней девчушки.

Дочка и в самом деле одинока. Даже мысль вызывает чувство дискомфорта: одинокая восьмилетняя девочка. Может, настоять, чтобы читала школьные учебники? Решала задачи? Само собой, Хелена занималась с Молли, чтобы та не оказалась в отстающих, но уверенности, что этого достаточно, не было никакой. Пожалуй, даже наоборот. Хорошо… а какой выбор? Если бы продолжала ходить в школу в Йиму… детская травля еще страшнее. И успокаивающая мысль: достаточно. Больше чем достаточно. Когда вся эта история закончится, Молли будет знать не меньше, а скорее даже больше, чем ее одноклассники.

Когда закончится…

Мастер потянулся, спустился по лестнице, хотел было, как полагается, потереться о ногу, но, заметив древесную пыль, плюнул на правила хорошего тона и начал кататься в опилках. Она топнула ногой, кот подпрыгнул от неожиданности и осуждающе уставился на нее.

– Молли! – засмеялась Хелена. – Иди сюда, пора стирать твоего любимца.

– Что ты наделала? – Молли, прыгая через ступеньку, спустилась в подвал.

– Я? Посмотри на нас. Кто выглядит виноватым?

– Бедный Мастер! – Молли попыталась стряхнуть опилки, но кот увернулся, в два прыжка преодолел подвальную лестницу и исчез.

– Он на правильном пути. Иди открой ему дверь.

– А почему ты его не пропылесосила?

– Я? Думай, что говоришь. А то и тебя вываляю в опилках!

Дочь раздраженно хмыкнула и исчезла так же быстро, как и появилась.

Что пошло не так? Она же хотела пошутить, развеселить, подбодрить девочку, а получилось наоборот. В Молли вселился дух противоречия. Скорее всего, ей и в самом деле скучно. Целую зиму никого не видит, кроме матери. Можно понять. И через неделю с ума сойдешь, а тут месяцы.

Хелена сменила истертую наждачную шкурку. Может быть, нарушить заданный порядок? Свозить Молли в Эрегрунд, оттуда на пароме добраться до Грэсё? Поесть на природе, послушать птиц. Страшно… а почему страшно? Ни у кого не вызовет подозрений. Подумаешь, большое дело – мама с дочкой на экскурсии. Никто и не заметит.

Начинается паранойя, решила Хелена. Конечно, никто на них и не посмотрит.

Сняла фартук, стряхнула, как могла, опилки и поднялась в дом. От такого предложения у дочки сразу поднимется настроение.

– Молли? Ты где?

Никто не ответил.

ВСТРЕЧАЙТЕ ДЕТЕЙ, КОТОРЫМ НЕ ГРОЗИТ ОЖИРЕНИЕ

Глория глазам своим не верила. На вкладке снимок крошечной девочки на горчично-желтом больничном одеяле. Большие, совершенно круглые глаза, розовые ручонки сжаты в кулачки. Живот над подгузниками стянут белой повязкой. И ниже подпись: “Операция проведена в Каролинском госпитале в Стокгольме”. Сотни будущих родителей давно высказывали интерес к проекту, и сегодня наконец выполнено первое вмешательство.

Сжав зубы и задыхаясь от ярости, Глория подошла к окну. Черный после дождя асфальт, кое-где белые зернистые островки выпавшего града. Небо с каждой минутой темнеет, наливается сизо-розовым адским светом – готовится к новой грозе.

Вернулась к столу и заставила себя дочитать статью.

У толстых родителей гораздо чаще рождаются дети с избыточным весом. Нельзя забывать о генетической предрасположенности. Попытки ознакомить родителей с необходимой информацией, а также эксперименты с голоданием во время беременности удовлетворительных результатов не принесли. Поэтому принято решение о превентивном лечении детей с риском ожирения.

Пилотные исследования проведены учеными в Институте питания.

Рядом с кроваткой стоял человек в белом халате и победно усмехался. Глорию так и передернуло от этой улыбки. Стефан Морд, гласила подпись, детский хирург. Детский…

При сегодняшнем уровне науки мы можем точно предсказать, кому из детей грозит ожирение, а кому нет. И это не догадки, а статистически достоверные цифры. Дети ожиревших матерей быстро набирают избыточный вес. Девять из десяти. Вопрос только в том, насколько рано проявится эта тенденция. Поэтому мы должны разорвать этот порочный круг. Наследственность – главное и тайное оружие эпидемии ожирения. Она продолжается, заражая поколение за поколением.

Вмешательство совсем несложное – вариант бандажирования желудка. В возрасте от двенадцати до четырнадцати месяцев желудок перетягивают силиконовой лентой, разделяя на два отдела – верхний, небольшой, и нижний. Двенадцатиперстную кишку подшиваем к верхней части. Таким образом, желудок сам блокирует избыточную нагрузку, он не в состоянии принять пищи больше, чем необходимо для поддержания жизнедеятельности. Через год операцию повторяют, препятствуя заложенной в мышечной структуре тенденции к растяжению.

Проект уникален – во всем мире нет ничего подобного. Мало того что он уникален – это огромный шаг в оздоровлении нации. Следующее поколение шведов будет не только здоровее своих родителей – оно будет избавлено от связанных с ожирением психических травм. Мы спасаем целое поколение от угрозы переедания. Наши дети просто-напросто не смогут переедать!

“Риски, связанные с операцией, минимальны, – поясняет доктор Морд. – Само вмешательство длится не более получаса. Я прекрасно осознаю, что для многих эксперимент покажется, мягко говоря, противоречивым. Но как врач могу заверить: все не так страшно. Конечно, люди настороженно относятся к детской хирургии. Они уверены, что тело новорожденного прекрасно устроено и не требует никакой коррекции. Но здесь-то и кроется ловушка. Эти дети осуждены на ожирение генетически! Наша тактика призвана оспорить этот приговор. Оспорить и пересмотреть. Мы даем детям чистый лист, на котором они могут сами нарисовать свое будущее.

Как только закончим пилотную стадию, показания будут расширены. Всех молодых родителей обяжут регулярно проходить тест на избыточный вес, и даже больше – на предрасположенность к избыточному весу. И всем находящимся в зоне риска детям будет предложена эта простая, но эффективная операция. Родители с нормальным весом также получат возможность предотвратить опасность ожирения у своих детей.

Разумеется, на такой ранней стадии трудно делать окончательные выводы, но позвольте сказать вот что: у каждого есть право обеспечить детям полноценную жизнь. И если родители с нормальным весом захотят гарантированно обезопасить будущее своих детей, мы рассмотрим такую возможность. Всем будет предоставлен шанс постройнеть и избавиться от проклятия лишнего веса.

Юхан Сверд дал нашему замыслу самую положительную оценку. Мало того: правительство спонсировало проект дополнительными ассигнованиями Институту питания. Провожая наших детей в мир, мы ни о чем так не мечтаем, как дать им все предпосылки для счастливой жизни. Наш метод можно назвать хирургической вакциной против ожирения, и он позволит избавить от проклятия целое поколение. Мы придаем ценность человеческой жизни. Даже не придаем, а возвращаем то, что предусмотрено природой. Можно ли вообразить лучший дар ребенку?”

Глория скомкала газетный лист и простонала от жалости и отвращения. Круглые розовые щечки, трогательный лепет маленького ротика, еще не способного произносить слова…

В прошлом году они начали оперировать подростков. Этой зимой она слышала, что ученикам начальных классов производят липосакцию по направлению школы. Но грудные дети? Операция ушивания желудка у новорожденных? От Юхана Сверда можно ждать что угодно, но это переходит все границы.