Читать книгу Стекло - Осип Бес - Страница 4

Они уже подходили к школе, Танька, перепрыгивая через лужи, без умолку рассказывала Ане о каком-то фильме. Без сомнений, фильм был отличным, с каким-то невероятно красивым мальчиком в главной роли.

– Ну как ты могла его пропустить! – сетовала Танька, – о чем ты вообще думала?!

По ее мнению, Ане было просто жизненно необходимо смотреть все молодежные и не очень комедии, триллеры и мелодрамы, в общем, все, где попадались мало-мальски симпатичные ребята.

Пропуская мимо ушей болтовню подруги, Аня перебирала билетики в кармане курточки. Скопилось их там прилично, но выбрасывать их ей почему-то не хотелось.

«Что со мной?»

– Что со мной?! – Аня вскинула голову, взглянула вдаль, сквозь здание школы.

«Почему он приснился мне?! Я же его только раз видела! Я и не помню толком… Только глаза… Что за бред?! Да какое он право имеет… Какое право ты имеешь мне сниться?! Да еще так! Я не знаю тебя, я не хочу тебя знать! Почему ты мне снишься? Ты. Ты!..»

Проснувшись, Аня только и делала, что пыталась забыть этот сон, но, как ни странно, у нее ничего не выходило. Сон закатился куда-то глубже разума, забрался в эмоции, и проснулась она зареванной не только от страха, но и от какого-то непонятного чувства горечи и одиночества. В доме было темно и тихо, только дождь изредка постукивал по подоконнику, тикали настенные часы, да где-то далеко проносились машины. Глядя в темноту, Аня долго прислушивалась к этим отдаленным звукам, слезы медленно высыхали на горячих щеках. Пытаясь разобраться в своих чувствах, Аня, как кадры фильма, перебирала картины сна. Она вспомнила их единственную встречу у здания ДК. Вспомнила тот промозглый осенний день, ничем не отличающийся от предыдущих. Что почувствовала она тогда при встрече с ним, – ничего! Чем запомнился ей тот день, – ничем! Но только теперь, чтобы разобраться в себе, ей необходимо увидеть его, – и почему теперь «Он» звучит для нее совсем по-другому!

***

Подходя к дверям, она услышала окрик, растерянно повернулась на звук голоса и увидела Женьку, выходящего из-за угла здания.

– Энни! – Он улыбался и приветливо махал рукой.

– Как всегда, хорош, – прошептала рядом Танька, загадочно ухмыляясь.

Да, Женя действительно выглядел отлично, впрочем, как всегда. Одет с иголочки, веселый, красивый, с отличной спортивной фигурой, с неформальной серьгой, ровно поблескивающей в ровном, аккуратном ухе.

– Аня, можно тебя на два слова, – глядя ей в глаза, проговорил он. -Ты не поверишь, но я думал о тебе всю ночь!

Учтиво кашлянув, Танька дернула ручку двери и неохотно скрылась за ней, войдя внутрь.

– Ань, понимаешь… – Женя проводил Таньку победоносным взглядом – Ты мне давно очень нравишься, – он взял ее руку. – Ты очень красивая, умная… Такая, как мне нужна, понимаешь?

Вдруг ей стало невыносимо противно. Она уже не слушала, что он говорит. Глядя на него, разглядывая его отрешенным взглядом, она вдруг поняла, насколько он жалок и глуп! Бедняга, старающийся быть лучшим! Упорно следящий за модой, за своим телом, за молодежными движениями, за чем угодно, лишь бы не отстать, лишь бы быть в курсе! Искренне веря, что это подчеркнет его индивидуальность! Ей стали противны его самоуверенность, его лоск, его идеальность! И как только все на это клюют, думала Аня, разглядывая его. Она неохотно ругала себя за эти мысли, адресованные в общем-то невинному человеку, но лишь неохотно, а волна раздражения внутри нее поднималась все выше. Он со своей этой серьгой, пьющий иногда немного пива, чтобы в известной доле походить на «плохого мальчика»… «ОН» – вдруг снова эхом отозвалось где-то внутри…

И где-то на половине его фразы Аня с яростью вырвала руку из его ладоней.

– Нет! – почти в истерике крикнула она, резко разворачиваясь.

Аня бросилась к двери, взбежала по лестнице, едва удерживая слезы, вошла в кабинет.

– Плохо!

Односложно и резко ответив на вопрос Таньки: «Как там дела?» – Аня протиснулась на свое место и закрыла лицо руками.

***

Ночь. Ревущая, беснующаяся ночь. Мокрый снег забивался им в волосы, таял на лицах, каплями стекал по щекам, мешаясь со слезами. Вокруг была бесконечная воющая бездна, ветер сбивал ее с ног. Снег, летящий из темноты, светился сам собой, изнутри. Целя в них, как пулеметы на странном расстреле со всех сторон, трассировал, жаля их разгоряченные плачем лица. Она старалась забраться под его тяжелую куртку, укрыться от ледяного ветра, а он обнимал ее за плечи, желая согреть ее своим теплом, ненавидя себя за то, что не может это сделать; прижимал ее к себе. Ища защиту, Аня глубже зарылась под его куртку, она шептала: «Люблю» – и не было, не могло быть других слов! Мир вокруг крошился, разлетаясь на куски, на снежинки, под свирепым ветром. Был лишь он, и вся ее нежность тянулась лишь к нему, неуверенная, хрупкая, но сильная, тысячи лет тянулась лишь к нему! Он смотрел поверх ее головы, все знающий, ко всему готовый, а она просто верила ему, прижимаясь к своему Любимому…

***

– Любимому?! -Танька стояла над ней, тормоша ее за рукав. – Ты вообще на концерт завтра идешь? Анна, очнись, завтра у нас в ДК, я же говорила!

– Иду, – устало сказала Аня, лишь бы отделаться от назойливой подруги.

Выходя, она взглянула на кучку людей, столпившихся вокруг нового Женькиного телефона. Женька держал телефон в руке; видно было, что ему доставляет удовольствие похвастаться им.

– Иду! – сказала она уже самой себе

***

Топчась на остановке в ожидании Пиццы, Дин ковырял ботинком подмерзшую утром грязь. Надев сегодня камуфляжные штаны, он рассчитывал не слишком увазюкаться на сейшне. Обычные бесхитростные армейские штаны отлично подходили для этих целей. Плотные, благодаря своей окраске прекрасно скрывающие кровь и грязь, они удобно затягивались на щиколотках, не топорщась из-под хакингов.

Глянув исподлобья на другую сторону улицы, Дин наконец увидел спешащего к нему Пиццу. По-видимому, Пиццу посетила та же идея, он шагал навстречу в таких же штанах, как всегда, правда, на размер больше.

– Здорово! – протянул руку Дин подходившему товарищу.

– По-зимнему! – оставив руки в карманах, кинул Пицца и тут же зарядил тяжелым ботинком ему по колену.

– Идиот!! – взвыл Дин, скача на одной ноге, – при чем здесь коленка! При чем здесь зима! Скотина! – Он попытался достать ногой весельчака, но Пицца легко увернулся.

– Навыки теряешь, да и вообще, я же пошутил!

– Кажется, Тимоша про твои шуточки говорил что-то!

– Автобус! – весело гаркнул Пицца, не замечая мрачного взгляда друга, – хватит тут прыгать, поехали давай!

Забравшись в автобус, Пицца спросил, плюхнувшись рядом:

– А че ты ко мне с вопросами этими по телефону приставал, беспокоит что-то?

Говорил он весело, но в голосе чувствовалась какая-то обеспокоенность, что ли, Дин и не сообразил.

– Ну так, – решив умолчать об истории с гопниками (как бы друзья не наделали лишнего), уклончиво пробубнил Дин. – Просто подумал, что как-то гадко все. Одиноко! Вот мы живем, живем, работаем, учимся, на гитарах там играем, ждем чего-то, все время ждем, а этого нет! И я не знаю, чего именно! Понимаешь? Слишком мы обособленные стали, никто нам не нужен…

– Все так живут, собаку заведи, если одиноко, знаю, неудачно пошутил.

– Не, а ты все же подумай! Мы вот стремимся отличаться ото всех, лезем куда то. А может, и не следует? Ведь по большому счету у нас ничего хорошего и нет. Вот помнишь тех девчонок с танцев…

– Да уж, таких девчонок у нас никогда не будет, – Пицца нахмурился, – если они через какое-то время не сопьются на фиг и нужны никому не будут. Хотя в таком случае получается, что они станут тогда не «теми», а «этими», и разницы, в общем, никакой. Так что все равно мы с тобой в пролете! – Он миролюбиво похлопал Дина по плечу и уставился в окно.

Пиццына прямолинейность угнетала, но, в сущности, тот был прав.

***

Он вспомнил эти жалкие женские существа, которых знал. Они походили на этот общественный муниципальный транспорт, такие же расцарапанные, несчастные, с выжженными зажигалками на их душах именами, такие же затасканные, такие же заблеванные, привыкшие сперва предоставить себя, а потом ожидать доброты к себе. Факт в том, что доброта не приходила. Зато они сами приходили пачками!

Маленькие девочки, бедняжки из равнодушной школы, из неблагополучных семей отовсюду приходили в неформальные группы, в хиппанские коммуны, не из-за убеждений, просто за вниманием. И получали его.

Случалось и так, что после того, как Он, ее единственный, проблевавшись, тут же целовал ее, а после короткого траха засыпал, пуская слюни, на общественной кровати среди таких же помятых тел, она еще долго писала в тетрадках его имя, обводя его трогательным сердечком. Она так надеялась, что он придет, ждала его, ждала любви, а он, проснувшись, просто ничего не помнил. Потом друзья расскажут ему, что он еще кого-то поимел. Через пару лет эти девочки спивались, уходя из дома, слонялись по улицам и дворам, уже не похожие на людей, неопределенного с виду пола; они жались к прохожим от голода, клянчили деньги на алкоголь и хлеб, и страшно было представить, что им всего по шестнадцать-семнадцать лет.

Он видел это неоднократно.

Дин вспомнил свой первый раз.

***

Это было на трассе. Ей было пятнадцать, ему шестнадцать. Они на ночь застряли в каком-то маленьком городке по пути домой. Простояв полночи на трассе и чертовски замерзнув, они решили разыскать какое-нибудь укрытие. Укрытием стал первый попавшийся подъезд общежития, как обычно, зассанный, вонючий и заваленный шприцами. Там все и случилось. Сноровисто наворовав ковриков из-под дверей комнат, они улеглись на площадке между четвертым и пятым этажами. Там, как думалось Дину, должно было быть теплее, несмотря на многие выбитые стекла.

Все произошло быстро. По-детски неумело прижимались они к друг другу, стараясь скорее согреться, чем получить удовольствие. Два ребенка, застрявшие где-то на перекрестках дорог, в чужом городе, клялись друг другу в вечной любви, сопровождая слова неказистыми ласками. Там, далеко-далеко от дома, они казались себе особенно брошенными, там, на безымянной трассе, их маленькие души тянулись к друг другу, чтобы выжить в этой безжалостной стране. Там, под боком у спящих взрослых, дети искали в друг друге немного тепла, и, давая обещания друг другу, клялись скорее сами себе в том, что все будет хорошо.

Когда все кончилось, она уснула, а он укрыл ее своей курткой и еще долго смотрел на нее, спящую, пока холод не заставил его остаток ночи разгуливать по общаге, разгоняя кровь.

***

– Знаешь, там, за стеклом, как будто другой мир…

– Где? – Дин с опаской посмотрел на Пиццу. Как раз сейчас они проезжали ржавый стенд с названием района. Все его ценные части были оторваны и проданы на цветмет, но, в общем, ничего особенного, все было как всегда.

– Да нет, идиот, я не про это, там, за окном, в классе танцев. Понимаешь, у них там все не так, как у нас. Почему мы так далеки от них? Мы живем в одном городе, наши маршруты частенько совпадают, но мы не встречаемся, как будто пути эти мы проходим в разных измерениях. А то окно – оно, как дверь, между нашими жизнями.

– Конечно, в разных, они на машинах ездят, а ты вот в шестьдесят первом трясешься. Тоже мне пути. Да и какая это дверь, стекло оно и есть стекло, посмотреть можно, прикоснуться – нет!

Дин и Пицца поднялись с сиденья. «Остановка „Солнечный“, конечная», – прошипел динамик автобуса.

– Давай пивка захватим, – предложил Пицца, – а то Тимон с похмелья злой.

Предложение Дин с радостью принял, и оба уставились в зарешеченное окошко ларька.

«Солнечный» считался одним из самых непрезентабельных районов города, и зарешечено здесь было решительно все. Когда-то он вообще был чем-то вроде отдельного городка для рабочих близлежащих заводов, а потом, когда город расширился, стал его нежелательной частью.

«Солнечный» делился надвое внушительным холмом, в связи с этим существовали так называемые «Верхний» и «Нижний Солнечный». Верхний и Нижний в былые времена отчаянно враждовали. Со временем глобальные битвы прекратились, но получить по голове на чужой территории можно было запросто. К счастью, Тимон жил в нижней части, и опасаться друзьям было нечего. Но и это только с недавнего времени.

С прекращением войны опасность далеко не исчезла. Район наводнили банды, состоящие из тех, что не собирались ни с кем мириться; эти банды повели войну уже за каждый двор, за каждый клочок земли, бои становились все изощреннее, те, кто не оказывался за решеткой или на кладбище, которое, кстати, было совсем рядом, закалялись в борьбе. Молодежи здесь делать было совершенно нечего, драки были чуть ли не единственным развлечением, и группировки пополнялись новыми кадрами, а стены домов пестрели разухабистыми надписями, вроде «месть за…» или «никогда не забудем…»

К тому же «Солнечный» славился своей повальной наркоманией, грязью, да еще стоял на отшибе, и там постоянно свистел жуткий ветер. Если на какой-нибудь лестничной клетке загоралась лампочка, то скручена она была этажом выше. Оторванные с корнем алюминиевые пластинки лифтов давно пошли на переплавку. А в самих лифтах воняло так, что не продохнуть. Стальная дверь была безоговорочным атрибутом всех квартир, где еще можно было что-нибудь взять. Решетки на окнах поднимались до пятых этажей, и за этими решетками теплилась еще жизнь, не обращая внимания на крики и шум на улице.

Но нынче в районе наблюдалось затишье, в связи с еще не окончательной, но уже бесповоротной победой одной из враждующих сторон.

Сторону эту поначалу вообще никто не замечал. Их было мало, но агрессия и невытравимая злоба в душах побеждала всякий страх. Ко всему прочему, движение это набирало силу по всей стране. У них была идея, и она придавала им силы, объединяла их, в отличие от их соперников, руководствующихся вообще непонятно чем.

Скинхедами становилось все больше людей; многие забитые мальчишки шли к ним, ища помощи, со временем становясь полноправными участниками группировок. «В единстве наша сила…» – говорили они – и были правы. Отдельные группы всегда были связаны со скинами других районов и по первому зову были готовы прийти на помощь. Каждый знал свое дело, и стычки становились все кровавее. Поэтому в «Солнечном» скины вели себя уже как хозяева и открыто нападали на тех, кто им не нравился, даже среди бела дня. В подъездах, исписанных похабщиной, стали появляться свастики, а старые надписи сбивались ботинками новых владельцев района.

Дин и Пицца переправились через дорогу.

– Эй, сыновья помоек! – окликнуло их несколько бритоголовых парней, сидевших на остановке. Все они выглядели примерно одинаково: камуфляж, высокие ботинки, черные короткие куртки, у некоторых болтались спущенные подтяжки.

– Привет, железная молодежь, – здороваясь, ухмыльнулся Пицца.

– Угу, ты на Белого посмотри, – буркнул скин с незамысловатым прозвищем Скин, – видишь, у него полбашни в ошметки, это мы тут на стройку ходили.

– Ну, знаешь, – загалдели все, – тут недалеко чурки этот… центр здоровья строят…

– Ага, подлечились!..

– …ну мы пошли, а их там, как грязи!

– Я тока смотрю, арматура летит – и этому по черепу – хлобысь!

– Тимон нам рассказывал, – вставил Дин, – сидит на «стакане» ночью, бухает, тут из темноты рожа такая, в свет фонаря выруливает, в кровище вся.

– Рожа моя была, конечно, – вступился молчавший доселе Белый, – а вот че вы в комок вырядились, может, к нам?

– Нам, товарищи геноссе, таких кадров не хватает, – завеселился скин по прозвищу Фридрих, – ба, да вы еще и с подарками!

Дин покрепче прижал к животу полторашки

– Пиво будет!

– Ну, вот так и знал, что на хвост упадут, – сказал он Пицце.

– Одно слово, фашисты, – разулыбался тот, и все довольно заржали.

– А камуфло, это да, к вам, – продолжил Дин, – Пицца вон лишай подцепил где-то, думаем, все равно лысеть!

– Ха-ха, очень смешно, на сейшн идете седня?

– Куда ж мы денемся? Ща к Тимону, пивка глотнем и туда.

***

Тимон открыл только после того, как Пицца смачно пнул банку с окурками в темный угол подъезда. Проскакав по лестнице, банка скрылась за мусоропроводом. За Тимоновой дверью послышались шаги.

– Блин, он че, в хакингах по дому ходит? – изумился Дин.

И когда хозяин наконец появился, оказалось, что это действительно так. Одет Тимон был несколько эксцентрично. На ногах высокие зашнурованные ботинки, трусы до колен держались на теле благодаря подтяжкам. Эффект дополняли татуировки нацистского толка и видавшая виды сигарета, которую он больше жевал, чем курил.

– Че за грохот, а где пепельница?

– Это все нарики!

– Все они!

– А где нарики? – вытаращился Тимон.

– Почем я знаю, где твои нарики? – Пицца раздосадованно посмотрел на Дина. – Дай ему пива, что ли, а то на это смотреть больно!

Дин протянул Тимону полторашку и уселся на ступеньки.

– Слава России! – промямлил Тимон и сделал два больших глотка. – Я тут пока вас ждал, комедию смотрел какую-то, типа нашу, но не уверен. Ну такую модную, знаете? Секс там, трава, телки, америкосовскую, короче!

– Вот только пересказывать не надо! – взмолился уже заскучавший Пицца.

– Да не… Вот просто я думаю…

– Да ну? – опять встрял Пицца.

– Да погоди! Вот этот ограниченный мирок, который пытаются нам навязать, меня бесит! Понимаете? Всякие журнальчики там, дуры, которые этим дышат. Мир там – хорошо. Война – плохо, наверное, я против войны… Мы поможем голодающим детям, если у нас останутся деньги после покупки косметики…

– Накипело! – Дин посмотрел на Пиццу.

– Бывает, с похмелюги, – пожал тот плечами.

– Да вы послушайте! У них ведь какие мысли: мы в безопасности, а терроризм – это плохо! Плохие люди террористы и фашисты плохие люди, это в «Космо» написано было! Я бы с ними не спала…

– Ты бы «не спала»?!

– Ну не спал бы, я не об этом! Библия, блин! Но мы-то в безопасности, наша власть нас защищает! А значит, мы и дальше будем ходить по клубам и бутикам. И в этом мире понятия не имеют, что есть боль, страдание, ужас, смерть! Для них старость страшнее смерти! Они ее только в кино видели, на вип-диванах, с шутками-прибаутками! А говорить об этом у них – табу! Все прекрасно, все цветет и пахнет! Воняет, аж тошнит! Вот бы война! На танке бы все это дерьмо разнести! Вермахта и карательных отрядов на их лак для ногтей не хватает! Честное слово!