Читать книгу Стихотворения. Проза - Осип Мандельштам - Страница 138

Ты розу Гафиза колышешь

И нянчишь зверушек-детей,

Плечьми осьмигранными дышишь

Мужицких бычачьих церквей.

Окрашена охрою хриплой,

Ты вся далеко за горой,

А здесь лишь картинка налипла

Из чайного блюдца с водой.

Ах, ничего я не вижу, и бедное ухо оглохло,

Всех-то цветов мне осталось – лишь сурик

                                                      да хриплая охра.

И почему-то мне начало утро армянское сниться,

Думал – возьму посмотрю, как живет в Эривани

                                                                        синица,

Как нагибается булочник, с хлебом играющий

                                                                        в жмурки,

Из очага вынимает лавашные влажные шкурки…

Ах, Эривань, Эривань! Иль птица тебя рисовала,

Или раскрашивал лев, как дитя, из цветного пенала?

Ах, Эривань, Эривань! Не город – орешек каленый,

Улиц твоих большеротых кривые люблю вавилоны.

Я бестолковую жизнь, как мулла свой коран,

                                                                        замусолил,

Время свое заморозил и крови горячей не пролил.

Ах, Эривань, Эривань, ничего мне больше не надо,

Я не хочу твоего замороженного винограда!

Ты красок себе пожелала —

И выхватил лапой своей

Рисующий лев из пенала

С полдюжины карандашей.

Страна москательных пожаров

И мертвых гончарных равнин,

Ты рыжебородых сардаров

Терпела средь камней и глин.

Вдали якорей и трезубцев,

Где жухлый почил материк,

Ты видела всех жизнелюбцев,

Всех казнелюбивых владык.

И, крови моей не волнуя,

Как детский рисунок просты,

Здесь жены проходят, даруя

От львиной своей красоты.

Как люб мне язык твой зловещий,

Твои молодые гроба,

Где буквы – кузнечные клещи

И каждое слово – скоба…

Закутав рот, как влажную розу,

Держа в руках осьмигранные соты,

Всё утро дней на окраине мира

Ты простояла, глотая слезы.

И отвернулась со стыдом и скорбью

От городов бородатых Востока —

И вот лежишь на москательном ложе,

И с тебя снимают посмертную маску.

Руку платком обмотай и в венценосный

                                                                  шиповник,

В самую гущу его целлулоидных терний,

Смело, до хруста, ее погрузи…

Добудем розу без ножниц!

Но смотри, чтобы он не осыпался сразу —

Розовый мусор – муслин – лепесток

соломоновый —

И для шербета негодный дичок,

Не дающий ни масла, ни запаха.

Орущих камней государство —

Армения, Армения!

Хриплые горы к оружью зовущая —

Армения, Армения!

К трубам серебряным Азии вечно летящая —

Армения, Армения!

Солнца персидские деньги щедро

раздаривающая —

Армения, Армения!

Не развалины – нет! – но порубка могучего

                                                      циркульного леса,

Якорные пни поваленных дубов звериного

                                            и басенного христианства,

Рулоны каменного сукна на капителях – как товар

                             из языческой разграбленной лавки,

Виноградины с голубиное яйцо, завитки бараньих

                                                                        рогов

И нахохленные орлы с совиными крыльями, еще

                                    не оскверненные Византией.

Холодно розе в снегу:

                  на Севане снег в три аршина…

                  Вытащил горный рыбак расписные лазурные

                                                                                          сани,

                  Сытых форелей усатые морды

                  несут полицейскую службу

                  на известковом дне.

А в Эривани и в Эчмиадзине

                  весь воздух выпила огромная гора,

                  Ее бы приманить какой-то окариной

                  Иль дудкой приручить, чтоб таял снег во рту.

Снега, снега, снега на рисовой бумаге,

                  Гора плывет к губам.

                  Мне холодно. Я рад…

Какая роскошь в нищенском селеньи

Волосяная музыка воды!

Что это? Пряжа? Звук? Предупрежденье?

Чур-чур меня! Далёко ль до беды!

И в лабиринте влажного распева

Такая душная стрекочет мгла,

Как будто в гости водяная дева

К часовщику подземному пришла.

О порфирные цокая граниты,

Спотыкается крестьянская лошадка,

Забираясь на лысый цоколь

Государственного звонкого камня.

А за нею с узелками сыра,

Еле дух переводя, бегут курдины,

Примирившие дьявола и бога,

Каждому воздавши половину.

Лазурь да глина, глина да лазурь.

Чего ж тебе еще? Скорей глаза сощурь,

Как близорукий шах над перстнем

                                            бирюзовым, —

Над книгой звонких глин, над книжною

                                                      землей,

Над гнойной книгою, над глиной дорогой,

Которой мучимся, как музыкой и словом.

Я тебя никогда не увижу,

Близорукое армянское небо,

И уже не взгляну, прищурясь,

На дорожный шатер Арарата,

И уже никогда не раскрою

В библиотеке авторов гончарных

Прекрасной земли пустотелую книгу,

По которой учились первые люди.