Читать книгу Немногие для вечности живут… (сборник) - Осип Мандельштам - Страница 279

Чарли Чаплин

вышел из кино,

Две подметки,

заячья губа,

Две гляделки,

полные чернил

И прекрасных

удивленных сил.

Чарли Чаплин –

заячья губа,

Две подметки –

жалкая судьба.

Как-то мы живем

неладно все –

чужие,

чужие…

Оловянный

ужас на лице,

Голова не

держится совсем.

Ходит сажа,

вакса семенит,

И тихонько

Чаплин говорит:

«Для чего я

славен и любим

и даже

знаменит», –

И ведет его

шоссе большое

к чужим,

чужим.

Чарли Чаплин,

нажимай педаль,

Чаплин, кролик,

пробивайся в роль.

Чисть корольки,

ролики надень,

А жена твоя –

слепая тень, –

И чудит, чудит

чужая даль

Отчего

у Чаплина тюльпан,

Почему

так ласкова толпа?

Потому

что это ведь Москва!

Чарли, Чарли,

надо рисковать,

Ты совсем

не вовремя раскис,

Котелок твой –

тот же океан,

А Москва

так близко, хоть влюбись

В дорогую

дорогу.

С примесью ворона голуби,

Завороненные волосы –

Здравствуй, моя нежнолобая,

Дай мне сказать тебе с голоса,

Как я люблю твои волосы,

Душные, черно-голубые.

В губы горячие вложено

Всё, чем Москва омоложена,

Чем, молодая, расширена,

Чем, мировая, встревожена,

Грозная, утихомирена…

Тени лица восхитительны –

Синие, черные, белые,

И на груди удивительны

Эти две родинки смелые.

В пальцах тепло не мгновенное –

Сила лежит фортепьянная,

Сила приказа желанная

Биться за дело нетленное…

Мчится, летит, с нами едучи,

Сам ноготок холодеющий,

Мчится, о будущем знаючи,

Сам ноготок холодающий.

Славная вся, безусловная,

Здравствуй, моя оживленная

Ночь в рукавах и просторное

Круглое горло упорное.

Слава моя чернобровая,

Бровью вяжи меня вязкою,

К жизни и смерти готовая,

Произносящая ласково

Сталина имя громовое

С клятвенной нежностью, с ласкою.

Пароходик с петухами

По небу плывет,

И подвода с битюгами

Никуда нейдет.

И звенит будильник сонный,

Хочешь, повтори:

«Полторы воздушных тонны,

Тонны полторы…»

И, паяльных звуков море

В перебои взяв,

Москва слышит, Москва смотрит,

Зорко смотрит в явь.

Только на крапивах пыльных,

Вот чего боюсь,

Не изволил бы в напильник

Шею выжать гусь.

На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь,

Гром, ударь в тесины новые,

Крупный град, по стеклам двинь – грянь и двинь, –

А в Москве ты, чернобровая,

Выше голову закинь.

Чародей мешал тайком с молоком

Розы черные, лиловые

И жемчужным порошком и пушком

Вызвал щеки холодовые,

Вызвал губы шепотком…

Как досталась – расскажи, расскажи –

Красота такая галочья,

От индийского раджи, от раджи –

Алексею что ль Михайлычу, –

Волга, вызнай и скажи.

Против друга – за грехи, за грехи –

Берега стоят неровные,

И летают за верхи, за верхи

Ястреба тяжелокровные –

За коньковых изб верхи –

Ах, я видеть не могу, не могу

Берега серо-зеленые:

Словно ходят по лугу, по лугу

Косари умалишенные,

Косит ливень луг в дугу.

Необходимо сердцу биться:

Входить в поля, врастать в леса.

Вот «Правды» первая страница,

Вот с приговором полоса.

Дорога к Сталину – не сказка,

Но только – жизнь без укоризн:

Футбол – для молодого баска,

Мадрида пламенная жизнь.

Москва повторится в Париже,

Дозреют новые плоды,

Но я скажу о том, что ближе,

Нужнее хлеба и воды,

О том, как вырвалось однажды:

«Я не отдам его!» – и с ним,

С тобой, дитя высокой жажды,

И мы его обороним,

Непобедимого, прямого,

С могучим смехом в грозный час,

Находкой выхода прямого

Ошеломляющего нас.

И ты прорвешься, может статься,

Сквозь чащу прозвищ и имен

И будешь сталинкою зваться

У самых будущих времен…

Но это ощущенье сдвига,

Происходящего в веках,

И эта сталинская книга

В горячих солнечных руках, –

Да, мне понятно превосходство

И сила женщины – ее

Сознанье, нежность и сиротство

К событьям рвутся – в бытие.

Она и шутит величаво,

И говорит, прощая боль,

И голубая нитка славы

В ее волос пробралась смоль.

И материнская забота

Ее понятна мне – о том,

Чтоб ширилась моя работа

И крепла – на борьбу с врагом.