Читать книгу Портрет Дориана Грея - Оскар Уайльд, F. H. Cornish, Lord Alfred Douglas - Страница 6

Однажды днем, месяц спустя, Дориан Грей расположился в роскошном кресле, сидя в небольшой библиотеке в доме лорда Генри в Мэйфере. На свой манер комната была совершенно изумительная: высокие панели мореного дуба, кремовый фриз, на потолке лепнина, на полу войлочный ковер цвета битого кирпича, устеленный шелковыми персидскими ковриками с длинной бахромой. На крошечном столике атласного дерева стояла статуэтка работы Клодиона, рядом лежал экземпляр «Ста новелл», переплетенный Кловисом Эвом[6] для Маргариты Валуа[7], усыпанный золотыми маргаритками, которые королева избрала своей эмблемой. Каминную полку украшали голубые фарфоровые вазы с махровыми тюльпанами, сквозь витражные окна лился абрикосовый свет летнего лондонского дня.

Лорда Генри пока не было. Он как всегда опаздывал из принципа, полагая, что пунктуальность только крадет время. Поэтому юноша пребывал в довольно мрачном настроении, безучастно перелистывая страницы искусно иллюстрированного издания «Манон Леско», которое обнаружил в одном из книжных шкафов. Монотонное тиканье часов в стиле Людовика Четырнадцатого его раздражало, и он раз или два порывался уйти.

Раздались шаги, дверь распахнулась.

– Гарри, до чего же ты задержался! – проворчал юноша.

– К сожалению, это не Гарри, мистер Грей, – откликнулся пронзительный голос.

Юноша оглянулся и встал.

– Прошу прощения. Я подумал…

– Вы подумали, что пришел мой муж. Я всего лишь его жена. Давайте знакомиться. Я отлично знаю вас по фотографиям. У моего мужа их не меньше семнадцати.

– Не может быть, леди Генри!

– Или даже восемнадцать. И я видела вас с ним в опере вчера вечером. – Она нервно посмеивалась, не сводя с него взгляда незабудковых глаз.

Странности леди Генри не ограничивались ее нарядами, которые неизменно выглядели так, будто их кроили в приступе ярости, а надевали в бурю. Хотя она постоянно в кого-нибудь влюблялась, страсть ее всегда оставалась безответной, поэтому ей удалось сохранить все свои иллюзии, а потуги казаться оригинальной скорее производили впечатление общей неряшливости. Звали ее Виктория, и она до помешательства обожала посещать церковь.

– Тогда давали «Лоэнгрина», не так ли, леди Генри?

– Да, моего любимого «Лоэнгрина». Вагнера я предпочитаю всем остальным композиторам. Его музыка такая громкая, что можно разговаривать всю оперу напролет, и никто посторонний не услышит. Это существенное преимущество, правда, мистер Грей?

С ее тонких губ слетел отрывистый нервный смешок, пальцы принялись вертеть длинный черепаховый нож для разрезания бумаги.

Дориан улыбнулся и покачал головой.

– К сожалению, я так не думаю, леди Генри. Я никогда не разговариваю, слушая музыку – по крайней мере, хорошую музыку. Другое дело музыка плохая: она действительно обязывает заглушить себя беседой.

– Ах, это одна из мыслей Гарри, да? Я постоянно слышу мысли Гарри из уст его друзей. Для меня это единственный способ узнать, о чем он думает. Только не сочтите, что я не люблю хорошую музыку. Я ее обожаю – и в то же время побаиваюсь. В пианистах я просто души не чаю, иной раз увлекаюсь сразу двумя, как говорит Гарри. Сама не пойму, что меня в них привлекает. Вероятно, дело в том, что они иностранцы. Разве нет? Даже если они родом из Англии, то через некоторое время все равно становятся иностранцами, не так ли? Вы ведь ни разу не бывали на моих приемах, мистер Грей? Обязательно приходите! Орхидей позволить себе не могу, зато на иностранцах не экономлю. Они придают светским раутам такую колоритность!.. А вот и Гарри! Гарри, я искала тебя, хотела что-то спросить – уже не припомню, что именно – и обнаружила здесь мистера Грея. Мы прелестно поболтали о музыке. У нас совершенно схожие взгляды. Впрочем, нет, кажется, они совершенно противоположные. Но он такой приятный собеседник! Я очень рада, что мы познакомились.

– И я рад, моя дорогая, – заметил лорд Генри, поднимая свои темные, изогнутые брови и глядя на них обоих с усмешкой. – Прости, что задержался, Дориан. Пошел взглянуть на кусок старинной парчи на Уфдор-стрит и несколько часов проторговался. В наши дни люди знают цену всему и при этом не представляют истинной ценности вещей.

– К сожалению, мне пора! – воскликнула леди Генри, нарушив неловкое молчание внезапным смехом. – Я обещала герцогине поехать с ней кататься. Прощайте, мистер Грей. Прощай, Гарри. Полагаю, ужинаешь ты не дома? Я тоже. Вероятно, мы встретимся у леди Торнбери.

– Пожалуй, да, моя дорогая, – ответил лорд Генри, прикрывая за женой дверь.

Леди Генри вылетела из комнаты с видом райской птички, мокшей всю ночь под дождем, и оставила после себя легкий аромат тропического жасмина. Хозяин зажег папиросу и развалился на диване.

– Никогда не женись на женщине с волосами соломенного цвета, Дориан, – заметил он после нескольких затяжек.

– Почему, Гарри?

– Они слишком сентиментальны.

– Я люблю сентиментальных людей.

– Лучше не женись вовсе, Дориан. Мужчины женятся от усталости, женщины – от любопытства. И тех, и других ждет разочарование.

– Вряд ли я вообще женюсь, Гарри. Я слишком сильно влюблен! Вот тебе один из твоих афоризмов. Я применяю его на практике, как и все остальное, что ты говоришь.

– В кого же ты влюблен? – помедлив, спросил лорд Генри.

– В актрису, – ответил Дориан, краснея.

Лорд Генри пожал плечами.

– Начало довольно банальное.

– Ты не говорил бы так, если бы увидел ее, Гарри!

– Как зовут?

– Сибила Вэйн.

– Ни разу не слышал.

– О ней пока никто не слышал. Впрочем, когда-нибудь она станет знаменита. Она гениальна!

– Мой дорогой мальчик, женщины не бывают гениальными. Женский пол выполняет сугубо декоративную функцию. Им нечего сказать миру, хотя говорят они много, причем поистине очаровательно. Женщины представляют собой торжество материи над разумом, мужчины – торжество разума над моралью.

– Гарри, как ты можешь такое заявлять?!

– Дорогой мой Дориан, это чистая правда. На данный момент я изучаю женщин, как же мне не знать! Предмет исследования оказался не настолько мудреным, как я полагал. По большому счету, есть лишь два типа женщин: без прикрас и во всей красе. Женщины без прикрас довольно полезны. Если хочешь приобрести репутацию человека почтенного, всего-то и нужно пригласить ее куда-нибудь поужинать. Другие женщины весьма обворожительны. Зато им свойственна одна ошибка: они красятся, чтобы казаться моложе. Наши бабушки красились, чтобы с блеском вести беседу. Раньше румяна шли в комплекте с остроумием. Теперь совсем не так. Если женщине удается выглядеть на десять лет моложе своей дочери, то большего ей и не нужно. Что же касается бесед, то в Лондоне живет всего пять женщин, с которыми есть о чем поговорить, и двум из них доступ в приличное общество закрыт… Расскажи-ка мне лучше о своей гениальной актрисе! Давно ты с ней знаком?

– Ах, Гарри, твои взгляды меня ужасают!

– Не бери в голову. Давно ты с ней знаком?

– Недели три.

– Где ты ее встретил?

– Я расскажу, Гарри, только не будь излишне строг. В конце концов, если бы я не встретил тебя, ничего подобного со мной и не случилось бы. Ты породил во мне неистовое желание узнать о жизни все. После нашего знакомства в моих жилах словно что-то забурлило. Гуляю ли я по Парку или фланирую по Пикадилли, я смотрю на прохожих широко раскрытыми глазами и с жадным любопытством гадаю, какую жизнь они ведут. Некоторые меня завораживают. Другие ужасают. В воздухе разлит изысканный яд. Я страстно жажду новых ощущений… Так вот, однажды часов в семь вечера я отправился бродить по городу в поисках приключений. Я чувствовал, что наш чудовищный серый Лондон с его мириадами людей, убогими грешниками и блистательными пороками, как ты однажды выразился, что-то мне готовит. Я представлял тысячи возможных вариантов и с восторгом предвкушал поджидающие меня опасности. В тот дивный вечер, когда мы ужинали вместе, ты сказал, что истинная тайна жизни заключается в поиске красоты. Не знаю, чего я ожидал, но я вышел из дома и направился на восток, где вскоре и заблудился в лабиринте грязных улочек и черных голых площадей. Около половины девятого я прошел мимо нелепого театрика с огромными, ярко горящими газовыми рожками и безобразными афишами. У входа стоял преуродливый еврей в уморительнейшей жилетке, какой я в жизни не видывал, и курил вонючую сигару. У него были сальные кудри и огромный бриллиант по центру измызганной манишки. «Желаете ложу, милорд?» – воскликнул он при виде меня и подобострастно снял шляпу. Было в нем нечто изрядно меня позабавившее, Гарри. Эдакое чудовище. Знаю, ты будешь надо мной смеяться, но я вошел и заплатил целую гинею за ложу у самой сцены. До сих пор не пойму, почему я так поступил. Если бы я не вошел – дорогой мой Гарри, подумать только! – я пропустил бы любовь всей моей жизни! Вижу, ты смеешься. Как ты можешь?!

– Я не смеюсь, Дориан, по крайней мере, не над тобой. Однако ты не должен называть свое приключение любовью всей жизни. Назови ее своим первым романом. Любить тебя будут всегда, и ты всегда будешь влюблен в любовь. Grande passion[8] – привилегия тех, кому нечем заняться. В нем единственное применение людей праздных. Не бойся. Тебя ждут удивительнейшие открытия. Это всего лишь начало!

– Значит, ты считаешь меня настолько поверхностным? – сердито спросил Дориан.

– Напротив, я считаю тебя очень глубоким.

– В каком смысле?

– Дорогой мой мальчик, люди, которые любят лишь раз в жизни, на самом деле довольно поверхностны. То, что они называют преданностью и верностью, я называю инертностью или отсутствием воображения. В эмоциональной жизни верность суть то же, что и неизменность в жизни интеллектуальной – попросту доказательство собственного бессилия. Верность! Когда-нибудь я ее изучу. В ней есть страсть к обладанию. Сколь многое могли бы мы отбросить, если бы не боялись, что за нами подберут другие!.. Извини, что перебил. Продолжай свою историю.

– Я очутился в отвратительно тесной ложе прямо перед безвкусным занавесом. Я выглянул из-за него и осмотрел театр. Помпезная пошлость – сплошь купидоны и рога изобилия, будто на третьеразрядном свадебном торте. Галерка и задние ряды были почти заполнены, темный партер совершенно пуст, в так называемом бельэтаже вообще ни души. Повсюду расхаживали торговки с апельсинами и имбирным пивом, орехи же потреблялись публикой в страшных количествах.

– Совсем как в пору расцвета английской драмы.

– Похоже на то, зрелище весьма удручающее. Я принялся размышлять, что мне делать, и тут заметил афишу. Гарри, угадай, что за пьесу они давали!

– Думаю, «Мальчик-идиот» или «Немой простак». Полагаю, подобные пьесы любили наши отцы. Чем дольше я живу, Дориан, тем больше убеждаюсь: то, что устраивало наших отцов, для нас никак не годится. В искусстве, как и в политике, les grandperes ont toujours tort[9].

– Для нас эта пьеса вполне годится, Гарри. Это «Ромео и Джульетта»! Должен признаться, я не ждал ничего хорошего от постановки Шекспира в подобной дыре. И все же я заинтересовался. Во всяком случае, решил дождаться первого акта. Оркестр был отвратителен, его возглавлял молодой еврей за разбитым пианино, и я едва не сбежал, как наконец подняли занавес, и пьеса началась. Ромео играл упитанный пожилой актер с накрашенными жженой пробкой бровями и фигурой как у пивного бочонка. Меркуцио был ненамного лучше. Его изображал комик-фигляр, несший отсебятину и державшийся на дружеской ноге с публикой задних рядов. Оба смотрелись так же гротескно, как и декорации, словно позаимствованные из сельского балагана. Но Джульетта! Гарри, представь девушку лет семнадцати с милым личиком, маленькой греческой головкой и темно-каштановыми косами, бездонными и страстными фиалковыми глазами и губами алыми, словно лепестки розы! Прелестнейшее создание! Как-то раз ты говорил, что пафос тебя не трогает и лишь красота способна исторгнуть из тебя слезы. Гарри, я едва смог рассмотреть эту девушку сквозь пелену навернувшихся на глаза слез! А ее голос – никогда прежде я не слышал подобного голоса! Сперва он был очень низким, и сочные нотки словно падали прямо мне в уши. Потом стал чуть громче и зазвучал будто флейта или далекий гобой. В сцене в саду он обрел тот трепетный экстаз, который звучит перед рассветом в трелях соловьев. В иные моменты в нем слышалась неистовая страсть скрипок. Ты знаешь, как голос способен взволновать человека. Твой голос и голос Сибилы Вэйн я не забуду никогда! Закрывая глаза, я слышу их, и каждый говорит что-то свое. Не знаю, за каким из них последовать… Как можно ее не любить? Гарри, я ее люблю! Она для меня все! Вечер за вечером я хожу на ее спектакли. Сегодня она Розалинда, завтра – Имогена[10]. Я видел, как она умирала во мраке итальянской гробницы, выпив яд с губ возлюбленного[11]. Я смотрел, как она бродит по арденскому лесу, переодевшись прелестным юношей, в штанах в обтяжку, в камзоле и изящном берете[12]. Она теряла рассудок и приходила к королю-убийце, вручала ему руту и горькие травы[13]. Она была невиновна, но черные руки ревности сжимали ее тонкое, как тростник, горло[14]. Я видел ее во всех эпохах и во всяких костюмах. Обыкновенные женщины никогда не взывают к нашему воображению. Они ограничены рамками своей эпохи. Преображения им не достичь никакими средствами. Их души знакомы нам не хуже, чем их шляпки. Ни в одной из них нет тайны. Найти их легко. Утром они катаются по Парку, вечером болтают за чаем. У них застывшие улыбки и великосветские манеры. Они абсолютно тривиальны. Другое дело актриса! Насколько она отличается от всех женщин! Гарри! Почему же ты мне не сказал, что любить стоит лишь актрису?

– Потому что сам любил слишком многих, Дориан.

– Ах да, малоприятные личности с крашеными волосами и размалеванными лицами!

– Не стоит отзываться пренебрежительно о крашеных волосах и размалеванных лицах. Порой в них есть удивительная прелесть, – заметил лорд Генри.

– Теперь я жалею, что рассказал тебе о Сибиле Вэйн!

– Разве ты смог бы что-нибудь утаить от меня, Дориан? На протяжении всей жизни ты будешь рассказывать мне обо всем, что с тобой происходит.

– Да, Гарри, наверное, так и есть. Ничего не могу с собой поделать. Ты имеешь на меня прелюбопытное влияние. Если бы я совершил преступление, то пришел бы к тебе и признался. Ты бы меня понял.

– Люди вроде тебя – своенравные солнечные лучи, озаряющие нашу жизнь, – не совершают преступлений, Дориан. И все же благодарю за комплимент! Теперь расскажи мне… Передай спички, будь так добр. Спасибо! Каковы в действительности твои отношения с Сибилой Вэйн?

Дориан Грей вскочил, щеки его вспыхнули, глаза засверкали.

– Гарри! Сибила Вэйн для меня – святыня!

– Только святынь и следует касаться, Дориан, – заметил лорд Генри с не свойственным ему пафосом. – Отчего ты так негодуешь? Думаю, когда-нибудь она станет твоей. В любви человек сначала обманывает самого себя, а под конец – всех остальных. Именно это и называется романом. Ты с ней хотя бы знаком, надеюсь?

– Конечно, знаком! В первый вечер после спектакля ко мне в ложу заглянул тот противный старый еврей и предложил пройти за кулисы, чтобы с ней познакомиться. Я разгневался и сообщил ему, что Джульетта мертва сотни лет и прах ее лежит в мраморной гробнице в Вероне. Судя по его изумленному взгляду, он решил, что я выпил слишком много шампанского…

– Не исключено.

– Потом он спросил, не пишу ли я для газет. Я ответил, что даже не читаю их. Он ужасно расстроился и поведал, что театральные критики против него сговорились и куплены все до единого.

– Не удивлюсь, если он прав. С другой стороны, судя по внешнему облику, большинство из них стоят не слишком-то дорого.

– Старик считает, что они ему не по средствам, – рассмеялся Дориан. – Впрочем, к этому времени огни в театре уже гасили, и мне пришлось уйти. Он настойчиво рекомендовал попробовать его сигары. Я отказался. Разумеется, на следующий вечер я пришел снова. Он низко поклонился и назвал меня щедрым покровителем искусства. Личность он, конечно, одиозная, хотя при этом страстный любитель Шекспира. Однажды он горделиво заявил, что все пять раз прогорал исключительно из-за Барда, как он его называет. Кажется, он считает это выдающимся достижением.

– Это и есть достижение, дорогой мой Дориан, величайшее достижение! Многие прогорают из-за того, что слишком вложились в прозу жизни. Обанкротиться из-за поэзии – честь… Когда же ты впервые заговорил с мисс Сибилой Вэйн?

– В третий вечер. Она играла Розалинду. Мне пришлось с ней заговорить. Сначала я бросил ей цветы, и она на меня посмотрела – по крайней мере, я на это надеялся. Старик-еврей был настойчив. Он твердо настроился отвести меня за кулисы, и я уступил. Как странно, что я не хотел с ней знакомиться, правда?

– Нет, ничуть.

– Почему же, дорогой мой Гарри?

– Расскажу как-нибудь в другой раз. Теперь я желаю послушать про девушку.

– Про Сибилу? Она держалась очень мило и застенчиво. Есть в ней что-то детское. Услышав, что я думаю об ее игре, она распахнула глаза в полном удивлении, словно не догадывалась о своем таланте. Пожалуй, мы оба изрядно нервничали. Старик-еврей ухмылялся, маяча в дверях пыльной гримерки, и витиевато разглагольствовал, пока мы стояли и смотрели друг на друга, как дети. Он настойчиво именовал меня милордом, поэтому мне пришлось заверить Сибилу, что я вовсе не лорд. На это она простодушно ответила: «Вы больше похожи на принца. Я буду звать вас Прекрасный Принц».