Читать книгу Пятьдесят оттенков Дориана Грея - Оскар Уайльд - Страница 2

Комнату наполнял густой аромат роз, и ветер, играющий ветвями деревьев, доносил сквозь открытую дверь тяжелый запах сирени и нежное благоухание цветов боярышника. Мягкий бриз, напоенный ароматами, едва касался шеи Розмари Холл, играя легкими волосами на ее затылке.

Было что-то необычное в этом новом ощущении, наполнявшем ее тело. Даже живопись ощущалась теперь по-другому. Это уже не просто мыслительная деятельность и координация, а процесс, в котором Розмари участвовала всем телом. Влажная кисть была наделена разумом, становилась продолжением ее руки, и каждый осторожный мазок пробуждал к жизни ее тело.

Перед ней вставали видения… но их, по крайней мере, можно было легко отогнать от себя. Сложнее было со снами. Это были не кошмары, нет, – совсем наоборот – но она почему-то не могла избавиться от непонятного чувства. Ночь за ночью она просыпалась в лихорадочном ознобе, судорожно сжимая бедрами сбившиеся простыни. Это было так… правдоподобно. Она как будто ощущала его присутствие, чувствовала его долгие поцелуи на своих щеках. Розмари не понимала, откуда брались эти сны. Она боялась ответа. «Нельзя дать вожделению увлечь себя», – твердила она, краснея, когда это слово вспыхивало и снова исчезало в подсознании.

Розмари недавно исполнилось 20 лет, и, всячески избегая разговоров о замужестве, ей удалось заставить отца пока не вспоминать об этом. Его, по крайней мере, радовали ее успехи в живописи. Поклонники один за другим оставляли свои попытки. Такие, как, например, неисправимый Бакли Бринсмид, сдавались, проведя годы в пылком поклонении. Она испытала облегчение, оставшись в одиночестве. Теперь она могла сосредоточиться на своей главной страсти. Ее удел – независимая жизнь, посвященная исключительно творчеству и ничему больше. «Да, – думала она, закусывая нижнюю губу, – ничему больше». Ей нужно было чаще себе это повторять.

Сидя в углу покрытого персидскими коврами дивана, Хелен Уоттон наблюдала за работой Розмари с присущим только ей одной загадочным выражением лица. В руке у нее была пропитанная опиумом сигарета.

Розмари отступила от мольберта, чтобы Хелен могла увидеть картину целиком, и почувствовала облегчение, отведя наконец взгляд от холста. Ей нужно было на время избавиться от этого миража. Внезапно она почувствовала голод и поняла, что за весь день съела всего лишь половину бисквита. «О, он бы так разозлился, узнав, что она больше ничего не ела… Интересно, это проявление заботы или желание контролировать ее?» – Розмари одернула себя за такие мысли. Нужно было отдохнуть: ей казалось, что ее скрутили в тугой узел, а руки онемели и как будто были налиты свинцом.

– Так это он? – спросила Хелен. – Это и есть твой шедевр?

Ее голос звучал на удивление серьезно, а в глазах мелькнуло любопытство, когда она увидела портрет изящного, красивого юноши, изображенного в полный рост.

– Хороший портрет, большой, – сказала она, поворачиваясь к Розмари с легкой улыбкой на лице.

Розмари кивнула и смущенно засмеялась.

– Это, наверное, самый большой кусок холста из всех, на которых я писала, – призналась она едва слышно.

– Не знаю насчет размера, но пока это твое лучшее творение, – сказала Хелен. – И любопытно, что это, вероятно, лучшее из всех творений природы – я имею в виду молодого человека.

Розмари кивнула, стараясь сохранить серьезность, но чувствуя себя неловко. Перед ее глазами промелькнуло видение из вчерашнего сна, и она плотно сжала бедра, стремясь подавить внезапно возникшую боль. Во сне он лежал сверху, обхватив ее сзади и прижав к матрасу, и, намотав на руку ее волосы, проникал в нее. Она никогда раньше не испытывала этого ощущения. Ей казалось, что это должно быть больно, но во сне она не чувствовала ничего, кроме растущего возбуждения, а когда эмоции достигли предела и охватили ее, как вспышка пламени, она проснулась в слезах.

– Взгляни только, как он действует на тебя, – сказала Хелен, прервав воспоминание Розмари. – Ты даже не можешь взглянуть на лучшее из всех своих творений – на лучшее, что есть в тебе!

Розмари со смехом покачала головой, но знала, что Хелен сказала правду. Она едва могла отвести взгляд от молодого человека, когда он сидел в комнате перед ней, а смотреть на его портрет, написанный ею, оказалось просто невыносимо. Конечно, это была лучшая ее работа, но Розмари тревожило впечатление, которое картина производила на нее. А человек, который был изображен на ней… он показался ей совершенством, едва войдя в мастерскую. Таким же совершенством был он и на холсте и как будто насмехался над ней, наблюдая, как желание охватывает ее. Она написала его серые глаза с тяжелыми веками – темные, загадочные – и вложила в эти глаза желание, которое испытывала сама. С точностью воспроизведя лукавую усмешку его полных губ, она отразила свою собственную страсть и пугающее желание почувствовать на своих губах его поцелуй.

– Тебе обязательно нужно будет послать ее в следующем году на выставку в Гровенор, – сказала Хелен, потушив окурок и лениво растянувшись на диване. – Академия слишком велика и слишком заурядна. Там всегда либо много людей, заслоняющих картины, а это невыносимо, либо слишком много картин, из-за которых не видно людей, что еще хуже.

– Я думаю, что вообще не буду ее никуда посылать, – сказала Розмари. Она закрыла лицо руками и упала в кресло напротив дивана, где сидела Хелен, задев лампу и едва успев поймать ее, прежде чем та могла разбиться вдребезги.

– Только не говори, что ты, как эта лампа, готова упасть ниц перед нашим юным принцем, – проговорила Хелен, подняв одну бровь и указывая очередной сигаретой на портрет. – Хотя я совсем не против того, чтобы легкая суматоха нарушила этот жуткий покой.

Розмари уже не слушала Хелен, опять вспомнив свой сон. Он сжимал ее шею так сильно, что казалось, хотел задушить, но ей не было страшно. Она чувствовала головокружение и легкость и не сознавала ничего, кроме того, что ее подхватывает поток удовольствия.

– Нет. Я никуда не буду его посылать, – повторила она.

– Почему же, дорогая моя? – спросила Хелен и, не дожидаясь ее ответа, продолжила: – Вы, художники, просто безумцы. – Она нахмурилась и произнесла саркастическим тоном: – Ах, нет, простите, только мужчина может быть безумцем, а юных девушек обычно называют истеричками.

– Дай мне объяснить, Хелен, – произнесла Розмари.

– Как будто я могла бы уйти отсюда, не получив объяснения. Но сначала позволь мне сказать тебе, что такая работа поставила бы тебя намного выше всех остальных женщин в Англии. И если повезет – даже на последнее место среди самых ничтожных мужчин.

– Я знаю, ты посмеешься надо мной, – сказала Розмари. – Но я действительно не могу выставить портрет. Я вложила в него слишком много самой себя.

Хелен перебила ее хриплым смехом. Это было уже слишком для ее источенных дымом легких, и она закашлялась. Розмари улыбнулась. Она ни разу в своей жизни не курила – ни сигареты, ни чего-либо еще.

– Я знала, что ты будешь смеяться, но это так.

– Признайся, Розмари, ты действительно влюблена в этого Адониса? Ведь он Нарцисс! А ты… Ну да, у тебя одухотворенное лицо и все такое. Но красота, подлинная красота исчезает там, где появляется одухотворенность. Человек погружается в размышления, и его лицо оборачивается сплошным носом, или лбом, или чем-нибудь еще. Посмотри на любую умную женщину – она обязательно уродлива, и одна мысль о ней делает тебя уродливой. Размышления разрушают гармонию лица. Твой таинственный молодой друг, имя которого ты мне, несомненно, скажешь, ни над чем не размышляет, поверь мне. Он лишь прекрасное, безмозглое существо. Он заменяет цветы, в которых мы так нуждаемся зимой, и прохладу, необходимую рассудку летом. Не обманывай себя, Розмари. Мужчины, подобные ему, невысоко ценят деятельный ум.

– Ты не понимаешь, – возразила Розмари. – Я вовсе не влюблена в него. Я бы не хотела полюбить того, кто настолько тщеславен, что принимает все, что ему достается, как должное. Почему ты пожимаешь плечами? Я действительно так думаю. Дориан Грей всего-навсего красив, а я всего-навсего умна или талантлива, назови это как хочешь. Ты всего-навсего светская богатая женщина, Хелен. Мы все будем расплачиваться за то, что Бог даровал нам, – расплачиваться страданием.

Розмари удивилась собственной откровенности. Как бы бесстрашно она ни подходила к выбору собственного пути, она всегда старалась смягчить свои суждения, чтобы никого не задеть. Но Хелен, остановив на ней пристальный холодный взгляд, лишь спросила:

– Дориан Грей? Так его зовут? – Она подошла к Розмари, которая встала с кресла и расхаживала перед картиной.

– Да. Я не собиралась тебе говорить.

– Почему же?

– Не знаю, не могу объяснить, – вздохнула Розмари. – Скажем так, я в последнее время нахожу удовольствие в том, чтобы хранить секреты. Кажется, это сейчас единственное, что придает жизни чудесный оттенок таинственности, романтики. Мне нравится скрывать его ото всех. Тебе это, наверное, кажется ужасно глупым?

– Нисколько, – ответила Хелен. – Ты забываешь, что я замужем, а одна из прелестей брака состоит в том, что ложь становится необходима как одной, так и другой стороне. Я никогда не знаю, где сейчас находится мой муж, а он не знает, что делаю я. Встречаясь за ужином, мы с абсолютной серьезностью рассказываем друг другу самые невероятные истории. Ему, правда, это не очень удается. А вот я гораздо больше в этом преуспела. Я никогда не путаюсь, а он – постоянно. Но всегда лучше промолчать. Зачем устраивать скандал?!

– Не выношу твоей манеры говорить о семейной жизни, Хелен, – сказала Розмари, подходя к дверям в сад. – Я уверена, что ты очень хорошая жена, просто стыдишься своих собственных добродетелей. Ты удивительная женщина! Ты все время говоришь о пороках, но никогда бы не поступила безнравственно. Твой цинизм – это всего лишь поза.

– Естественность – это поза, и самая невыносимая, – провозгласила Хелен и засмеялась. И рука об руку две девушки вышли в сад и расположились на бамбуковой скамье в тени высокого лавра. Солнечный свет скользил по глянцевой поверхности листвы. Из травы робко выглядывали маргаритки. Розмари на мгновение закрыла глаза, наслаждаясь яркостью солнечного дня. Последние четыре года летние месяцы она проводила здесь и всегда радовалась саду; утренняя прогулка давала ей вдохновение, а вечером успокаивала мысли, теснящиеся в голове после долгого дня, проведенного за холстом. Она выпустила локоть Хелен и, обхватив себя руками, глубоко вздохнула. Розмари так устала, что, кажется, могла бы заснуть прямо здесь. Но, как только она расслабилась, образ Дориана Грея ворвался в ее мысли, пожирая ее взглядом своих темных глаз. У нее перехватило дыхание, и она открыла глаза.

– С тобой все в порядке? – спросила Хелен, играя своими карманными часами.

– Да, извини, просто столько разных мыслей в голове. Мне так нравится, когда ты рядом, но в последнее время я сама не своя.

– Даже не знаю, отчего это, – Хелен лукаво улыбнулась.

– Наверное, я слишком много сижу взаперти, – сказала Розмари, и ей вдруг захотелось, чтобы Хелен не так часто брала на себя роль придирчивого критика, а оставалась просто внимательным другом.

– Что ж, боюсь, мне уже пора, – сказала Хелен, как будто показывая, что такая роль ей не под силу. – Но сначала ты должна ответить на мой вопрос.

– Какой? – спросила Розмари, не поднимая взгляда от травы под ногами. Там не было Дориана Грея.

– Ты сама прекрасно знаешь.

– Нет, не знаю, Хелен.

– Я хочу услышать причину, по которой ты не хочешь выставлять портрет Дориана Грея. Настоящую причину.

– Я назвала тебе настоящую причину.

– Нет, не назвала. Ты сказала, что в портрете слишком много от тебя. Но это просто ребячество. Почему ты не признаешь, что влюблена в него и, поскольку не можешь обладать самим Дорианом Греем, хочешь оставить себе его прекрасный портрет, на котором он всегда останется в расцвете своей молодости?

Сердце Розмари учащенно забилось. А если слова Хелен правда? Она не хотела разбираться в том, почему не хочет расстаться с портретом. Но сейчас она поняла, что Хелен права, по крайней мере, наполовину. Все было еще более запутанно. Она не просто не хотела расстаться с портретом – хотя одна только мысль об этом приводила ее в ужас, – Дориан Грей не отпускал ее. Хотел он этого или нет – а она склонялась к мысли о том, что хотел, – он проник в ее подсознание и открыл потайную дверь, завладев ключом к ее мыслям.

Порыв ветра сорвал несколько лепестков с дерева, и ветви сирени, густо усыпанные лиловыми соцветиями, качнулись в неподвижно дремавшем воздухе. У стены застрекотал кузнечик, голубой нитью на невесомых коричневых крылышках проскользнула тонкая стрекоза.

– Я провожу тебя, – сказала Розмари.

– Прежде чем уйти, могу я хотя бы узнать, как ты познакомилась с этим Дорианом Греем?

– Ты невыносима, – Розмари попыталась изобразить досаду, но эта просьба вызвала в ней удовольствие. Она сотни раз воссоздавала мысленно сцену знакомства с Дорианом Греем. Она не могла не поддаться искушению поделиться этим с кем-нибудь. Лицо Розмари против ее воли приняло мечтательное выражение. – Два месяца назад был прием у леди Брэндон. Естественно, у нее наготове были подходящие ухажеры для меня – наискучнейшие типы, как и все, с кем она меня когда-либо знакомила. Через десять минут мне уже отчаянно хотелось сбежать от этих утомительных академиков, как вдруг я почувствовала на себе чей-то взгляд. Я обернулась и в первый раз увидела Дориана Грея. Когда наши взгляды встретились, я почувствовала, что бледнею. Не знаю почему, но меня охватил ужас. Я поняла, что передо мной личность настолько притягательная, что стоит мне поддаться этому обаянию, и он поглотит меня, мою душу, даже мое искусство. Я противилась всякому постороннему влиянию на мою жизнь. Ты же знаешь, Хелен, как я стремлюсь быть независимой. Я всегда была хозяйкой собственной судьбы… до тех пор, пока не встретила Дориана Грея. После этой встречи… не знаю, как объяснить. Что-то подсказало мне, что я на пороге страшного кризиса, что судьба приготовила мне величайшие радости и величайшие страдания. Я испугалась и повернулась, чтобы уйти. Я сделала это бессознательно, скорее из трусости. Конечно, попытка сбежать не делает мне чести.

– Так называемая сознательность и трусость – это на самом деле одно и то же, Розмари. Сознательность – это официальное название трусости, вот и все.

– Я не верю в это, Хелен, и уверена, что ты тоже. Что бы ни побудило меня к этому – возможно, это были остатки гордости, ведь я была раньше очень гордой, – я кинулась к дверям, но, конечно, наткнулась на леди Брэндон. «Вы так рано нас покидаете?» – завопила она. Ты же знаешь, какой у нее пронзительный голос.

– Да. Она настоящий павлин, если бы павлины не были так красивы, – сказала Хелен.

– Я не могла отделаться от нее. Она втолкнула меня в кружок молодых людей, каждого из которых уже видела моим будущим мужем. Да я бы лучше умерла, чем связала себя узами браками с кем-нибудь из этих зануд! Она говорила всем, что мы большие друзья. Мы виделись всего лишь один раз, но она уже решила взять на себя роль сводни. Я старалась отыскать какой-нибудь предлог, но тут внезапно столкнулась лицом к лицу с Дорианом Греем. Он оказался так близко от меня, что мы почти касались друг друга. Мы снова встретились взглядами. Наверное, это не такая уж и случайность. Этого было не избежать. Я уверена, мы бы познакомились и без помощи леди Брэндон. Позже Дориан сказал мне то же самое. Он тоже почувствовал, что нам судьбой было предназначено встретиться.

Хелен заинтересованно кивнула головой – такие подробности ей и хотелось услышать.

– И как леди Брэндон представила тебе этого молодого человека?

– Она пробормотала что-то вроде: «Очаровательный юноша… мы с его бедной матерью были неразлучны. Не припомню, чем занимается… Боюсь, что ничем… Ах да, играет на фортепьяно… или на скрипке, дорогой мистер Грей?» Мы оба не могли удержаться от смеха, и это сразу сблизило нас.

– Смех – неплохое начало для романа, даже наоборот, самое успешное начало, – сказала Хелен, которая, казалось, была совсем не против провести в саду хоть целый день, обсуждая Дориана Грея. Розмари тоже получала удовольствие от этого разговора, но точно так же, как и с портретом, ей казалось, что в свои слова она вкладывает слишком много самой себя. Хелен любой, даже самый откровенный, разговор превращала в праздную болтовню, и хотя Дориан Грей, очевидно, ее заинтересовал, могло показаться, что они обсуждают актеров из новой пьесы. Розмари же гораздо больше поставила на кон. Говорить о нем означало признать влияние, которое он приобрел на нее, и она чувствовала опасность этого влияния.

– Перестань называть это романом, – попросила Розмари и сказала, что утомилась, сидя на солнце. Она предложила вернуться в студию и пошла к дверям, не дожидаясь, пока Хелен выскажет свое мнение на этот счет.

– Ты расстроилась из-за моих слов? – спросила Хелен, расположившись рядом с Розмари на диване.

– Нет, я просто устала. Я плохо спала последнее время.

– Розмари, ты же знаешь, я отношусь к тебе, как к сестре, то есть гораздо лучше, чем к своим настоящим сестрам. Ты всегда можешь рассказать мне, что тебя беспокоит.

– Дориан все время стоит у меня перед глазами, – начала Розмари.

– Конечно, на этот раз ты взяла особенно большой холст, – сказала Хелен, шутливо касаясь ее локтем. – Я могу целиком укрыться в его тени.

– Да нет же, – засмеялась Розмари. – Я каждый день вижу его. Он приходит ко мне каждый день – вот уже несколько месяцев.

– Что ж, вполне естественно, – сказала Хелен. – Ты должна целиком погрузиться в работу и не упустить ни одного дня.

– Да, но он не просто позирует. Он делает меня счастливой, Хелен. Я несчастна, пока его нет, и впадаю в отчаяние, когда он уходит. Даже сейчас мое сердце тревожно бьется при мысли о том, что я увижу его. Я нуждаюсь в нем. Я не могу без него жить.

– Это же чудесно! – сказала Хелен, обнимая Розмари, как будто поздравляя ее с чем-то. – Я уж думала, тебя не интересует ничего, кроме твоего искусства.

– Он и есть мое искусство, – сказала Розмари, и ее глаза потеплели. – Масляная живопись для венецианцев, Антиной для греческих скульпторов – вот, что такое Дориан Грей для меня. Я не просто пишу или рисую. Он – мое вдохновение. Помнишь тот мой пейзаж, за который мне предложили такую высокую цену, но с которым я не захотела расстаться? Он стал одним из моих лучших произведений именно потому, что Дориан Грей сидел рядом и просто наблюдал, как я пишу, этим таинственным взглядом своих серых глаз. Впервые в жизни я увидела в простом лесном пейзаже чудо, которое всегда искала, но которое всегда ускользало от меня.

Хелен в восторге захлопала в ладоши:

– Великолепно! Я должна познакомиться с ним. Сколько ему лет? Он совсем молод, судя по картине.

– Он на два года моложе меня!

– И, надо полагать, не может быть и речи о…

– Мы не обсуждаем такие вещи. – Розмари залилась румянцем.

– О, моя маленькая невинная сестричка, – сказала Хелен, наматывая на палец прядь каштановых волос Розмари. – А ты ведь такая красивая. Скажи, он очень любит тебя?

Розмари вздрогнула. Ее вновь охватило влечение, слишком знакомое в последнее время чувство. Она скрестила и вновь выпрямила ноги.

– Я ему нравлюсь, – проговорила она не сразу, подавив необычное ощущение, как будто целый рой бабочек закружился у нее в животе. – Я знаю, что нравлюсь ему. Но ему как будто доставляет особенное удовольствие причинять мне боль. Он говорит иногда такие вещи… У него… – Розмари снова запнулась, а бабочки затрепетали от страха. Она подыскивала слова, смысл которых Хелен не могла бы исказить. Если бы она сказала правду, даже пресыщенная Хелен ужаснулась бы. – У нас просто разные взгляды на мир.

К облегчению Розмари, Хелен не стала вдаваться в подробности.

– Ты во власти его красоты, это очевидно. И твое искусство переживет его красоту. Он наверняка наскучит тебе быстрее, чем ты наскучишь ему. Сейчас лето, подходящее время для увлечений. Но скоро наступит осень, а затем зима, и страсть улетучится сама собой.

– Не говори так, – возразила Розмари. – Пока я жива, Дориан Грей будет иметь власть надо мной. Ты не можешь понять, что я чувствую. Ты слишком часто изменяешь.

– Ах, Розмари, – произнесла Хелен, зажигая сигарету. – Именно поэтому я и могу понять. Тем, кто всегда верен, доступна только будничная сторона любви. И только неверным – ее трагедия.

Они замолчали. Хелен с торжествующим видом курила сигарету и внезапно схватила Розмари за руку, будто совершила открытие:

– Я вспомнила! – вскрикнула она. – Мне знакомо имя Дориан Грей.

Сердце Розмари вздрогнуло и замерло на мгновение:

– Неужели? Откуда?

– Я слышала его имя в доме моей тетушки. Она сказала, что ее новое открытие – замечательный молодой человек, который собирался помочь ей в Ист-Энде, и что его имя – Дориан Грей. Она не упомянула, что он красив, сказала только, что он серьезный и прекраснодушный юноша. Я сразу представила себе веснушчатое существо, которое расхаживает повсюду на своих длиннющих ногах, прилизав волосы и нацепив очки. Знала бы я только, каков он на самом деле!

Розмари становилось не по себе, когда она думала о том, что у Дориана могут быть какие-то дела в городе. Она знала, что это глупо. Какое ей дело до того, что он делает и с кем встречается? Она не могла всегда находиться с ним рядом, правильнее даже сказать, что ей не следовало бы всегда находиться с ним.

– Отчего ты такая бледная, Розмари? Ты как будто сейчас упадешь в обморок.

– Я не хочу больше говорить о Дориане Грее, – отрывисто произнесла Розмари. – Я не хочу, чтобы ты с ним встречалась, чтобы наблюдала за ним своим животным взглядом, чтобы он проникся твоим ядом.

В эту секунду в дверь осторожно постучал дворецкий и откашлялся.

– Да, Паркер? – сказала Розмари.

– Прошу прощения, мисс, – произнес он, нерешительно взглянув в сторону Хелен, которая ответила ему вызывающей улыбкой.

– В гостиной вас ждет Дориан Грей, мисс, – сказал Паркер.

На этот раз Розмари побледнела, как полотно. Хелен вскочила, схватив ее за руку.

– Теперь ты просто обязана представить меня!

Розмари, не отреагировав на слова Хелен, обратилась к Паркеру:

– Пожалуйста, передайте мистеру Грею, что я буду через несколько минут.

Дворецкий поклонился и ушел по дорожке к дому.

– Розмари! – пронзительно вскрикнула Хелен.

Розмари резко выпрямилась и схватила Хелен за плечи, взглянув ей прямо в глаза.

– Прошу тебя, не надо соблазнять его, – попросила она. – Не забирай у меня единственное, что может придать моей живописи очарование. Мое творчество зависит от него. Я доверяю тебе, Хелен.

– Не говори ерунды! – произнесла Хелен с лукавой улыбкой и, взяв Розмари за руку, повела ее за собой по коридору в гостиную.