Читать книгу Я. Книга-месть - Отар Кушанашвили - Страница 5

В Москву

В тот далекий день, когда мне исполнялся 21 год, я готовился к отъезду из Кутаиси в Москву. Было продано все, что можно, – пишущая машинка, боксерские перчатки и даже магнитофон, на который с трудом скопили родители. Я пребывал в чрезвычайно угнетенном состоянии духа и ни о каком дне рождения не помышлял. Но в Грузии так не бывает. Когда приперся домой, увидел стол с любимыми хачапури, напеченными мамой, и кока-колой. Кроме того, там было множество знакомых… моих друзей и родственников, которых, в свою очередь, тоже было множество. Так меня даже в армию не провожали. Сначала заставляли пить чачу, потом я на спор съел дюжину хачапурок. Причем никто не пытался мне ничего подарить, считая, видимо, что грузину, отъезжающему в Первопрестольную, и так должно быть хорошо. Дальше не помню, по-моему, меня пытались подстричь (в то время я носил длинные волосы). Больше всего измывались родственники – тогда еще я не знал, что вскоре они потянутся, как весенние грачи, вслед за мной в столицу. Это был мой последний день рождения на родине. Наутро очнулся в поезде. В карманах хачапури, в сумке несколько бутылок из-под фанты с великоградусной жидкостью. Слава богу, не забыли положить деньги. Пробомжевав некоторое время на Павелецком вокзале, откупаясь от ментов чачей, я начал штурм того, что здесь называется шоу-бизнесом. Теперь я – великовозрастный инвалид, господин вдохновенных строчек, раб дэдлайнов, слуга возбужденных детей, алиментщик несчастный!

Я никогда не понимал, в чем прелесть Дженифер Энистон и Дэвида Духовны.

Я знаю, и всегда знал, что в том, что я делаю, есть смысл.

Я ненавижу рассказы про интимные подвиги.

Я всегда боялся выходить на сцену, смотрелся простофилей, терзался.

Больше всего на свете я боюсь перестать развиваться.

Разумеется, мне не нравится, как я выгляжу, и, разумеется, это не главная моя проблема. Далеко.

Я слишком щедрый.

Не знаю, как у кого, но мне помогает только строгая до изуверства самодисциплина.

Для очень большого количества людей слово «звезда» синоним слова «ублюдок».

Я использую свои возможности на двадцать процентов.

По молодости я однажды снялся обнаженным. Между нами, я вышел убогим. С тех пор – ни боже мой.

Я сверхобразованный, и при этом каждый день ловлю себя на том, что не знаю ничего. Особенно когда общаюсь с детьми.

Я не знаю, что такое безупречный секс. Я знаю, что такое секс по любви. И, увы, без.

Боюсь людей, употребляющих часто слово «духовность».

Мой злейший враг – вспыльчивость.

Анафема тем, кто не доверяет Случаю! Мое доверие к случаю безгранично.

Однажды я разговаривал с Катрин Денев, еще один раз – с Шарлиз Терон!

У меня семеро детей (пока); за вычетом крохотного Даниила, все, уподобившись мне, питают слабость к трескучим фразам и обладают исключительной культурой вранья.

Та самая фотография, где я обнаженный

Как бы дневник

Костерить всех, утверждая, что российский шоубизнес – местность, где ни зги не видно, – только кажется предприятием легким.

В редакционных кадровых высях просят помягче. Пришлось изобрести новый стиль: сарказм энд метафористика густая-прегустая. Я могу каждое утро записывать эти всплески энергетического остроумия, артисты наши щедрые в этом смысле, что ни день, одаривают фортелями, например, заговорят про свой дух или, как иначе, впадут в ересь, выкажут норов.

В отличие от нормальных людей, у этих и норов специфический, не тронутый, как им кажется, тленом.

Мне кажется, я никогда не давал повода своим поклонницам предать меня анафеме, мне кажется, я всегда был трепетен с ними.

Такие, как я, – приходят и уходят, они – вечные.

Им кажется, что их дух, в отличие от тленной плоти, бессмертен.

Ну-ну.

Может, это характеризует меня не с лучшей стороны, но, помимо Отарушек Интернейшнл, все прочие олицетворяют собой вселенскую глупость… Тут – да, я, пожалуй, перегнул, есть и другие персоналии, которым жмешь длань и не бежишь мыть культяпки тотчас.

Подскажите, как создать семью без проблем?!

Без проблем не получится. Надо быть идеальным человеком, но кто идеален?

Все обильные как сыпь звездочки попадают в мои хроники.

Они опростоволосятся – и я тут же сообщу об этом миру в гордой противофазе с ордой тусклых пинчеров, не поспевающих за мной, алчным и зорким.

И вот что: на этой работе нужна короткая память. С долгой памятью свихнешься, нажравшись этой ереси, впустив в себя этих тараканов.

…Вот! Набрел на автоаттестацию. Еретик я, вот кто.

В «Останкино» знают, что я не гримируюсь.

Не из кокетства, я воюю за естественность. За «документалку». За вычетом тех случаев, когда перепью.

Воюю за ненакрашенную рожу, неровную походку и нервическую речь, за аутентичные эмоции. За мучительный подбор нужных слов. За открытость. За настроение, когда жмут ботинки, о будущем думается угрюмо, за децибелы. За чепуховые, но нужные аплодисменты. За расхристанность. За искоренение мусорных словечек.

За пространство ТВ, в котором не происходит ничего, но все возможно.

В это трудно поверить, но мало кто в «Останкино» умеет излагать мысли в логическом порядке. Ургант, Дибров, я.

Я слишком умен, чтобы быть дилетантом, а чтобы быть профессионалом, мне не хватает квалификации.

В моей вселенной кошки умеют разговаривать.

Я очень грустный – просто никто этого не замечает. Всех пугает моя манера поведения.

Мне перестали нравиться вечеринки. Я стал гораздо скучнее. И очень рад этому.

Может, это и к лучшему, что у меня случилась многолетняя пауза в обильных появлениях на радарах и не успел до смерти всем надоесть.

Когда кругом вспыхивали и гасли сами знаете кто, я выяснял – и наладил в итоге – отношения с собственной головой.

Я уверен, что я счастливее наших артистов.

Я представляю, какое количество людей желали мне сгореть в геенне огненной.

Я, конечно, первым делом пожелал бы им окунуться в кипящий котел по тому же адресу, но вынужден признать: недовольные правы.

Весь прошлый год ушел на то, чтобы наладить отношения с собственной головой. Я большой мастер все усложнять потому что.

Природа, одарив его тонким умом, непонятно за что наградила еще и чутьем на людей: ну, если я ему наперсник, то чего тут говорить?

Владимир Свет Полупанов – чувствительный публицист, самый близкий из ныне сущих.

Иногда, конечно, мы раздражаем друг друга: эмоциональные черти потому что. Едва ли Я, несносный малый, буду удостоен еще одной такой дружбы.

Ему не откажешь в чувстве юмора. Когда мы оказываемся за столом, равных ВП нет: фонтан, гейзер!

Он умеет быть изящным, насколько при мне можно быть изящным.

С дичайшим энтузиазмом мы жили и живем, иногда безмерно уставая от – почему бы не сказать об этом прямо? – безденежья.

Будучи качественным журналистом, ВП остается качественным человеком.

Записной остряк, как и я, возведший оптимизм даже не в принцип, но в ранг генерального условия нормальной жизни.

Сила хороших парней в том, что они не любят стадности, у них инстинкт последнего героя, они ранимы, но они – идут.

Прежде я старался для девического вздоха, сейчас прозрел – стараюсь для себя.

Я – существо образцовой жизнерадостности, научившееся – внимание! – не реагировать на хулу, я – живая реликвия каменного века, неизбежно долговечная.

Буржуазным прищуром меня не очаровать, бодрячеством с помощью сленга не напугать.

Посему запомните: все попытки сделать из меня объект показательной порки чреваты тем, что вы услышите одно из крепких выражений дядюшки ОК: идите на хуй.

Я пошел в журналистику из-за Юрия Петровича Щекочихина, веселого праведника, человеколюбивого публициста и жлобоненавистника-депутата.

Я написал ему письмо из Кутаиси; судя по всему, из жалости он мне ответил. Завязалась переписка. Я ни говорить тогда, ни писать по-русски не умел, пребывал в юношеской нирване, как есть пошлый грузинский шестиклассник.

Я тогда не афишировал свое желание стать журналистом, потому что был убежден, что засмеют. «Во глубине кутаисских руд храните гордое терпенье». В школе я был мышкой, в письмах к Юрию Петровичу – возвышенным фанфароном.

Кто Вы по знаку зодиака? Случайно не скорпион?

Рак, погибель цивилизованного мира.

Он был… родным… вот это слово, мне кажется, точное.

Скольких людей он исцелил от душевного ненастья, скольким осветил тропы!

Мэтр – и какой-то полуграмотный сопляк из Кутаиси, один из миллиона, кто отнимал жемчужное время.

По мне, он был одним из самых значительных публицистов. У него было много подражателей, изображавших многозначительность при очевидной муторности.

Человек из другого измерения. С большими глазами, бестрепетный. Вот для кого идиома «нравственная норма» была не пустым звуком.

Он писал мне, что журналистика – самая вкусная, но и самая тяжеленная работа.

В рамках советской парадигмы он часто упирался в тупик, но не отступал.

Статьи, сценарии, пьесы.

Если я что-то и умею, этому я учился у Юрия Петровича Щекочихина.

Аминь.

Все эти годы я слышу в свой адрес одну похвалу на триста филиппик.

Креста на мне нет, божьей искры отродясь не было, и каждый год – каждый! – мне поют отходную.

Я крестовых походов против скептиков и маловеров не организовывал, а step by step, не торопясь, опрокидывал мнение обо мне как о дегенерате неожиданными поступками.

На смерть маленького гения Игорька Сорина из «Иванушек Интернешнл» я снял фильм (режиссер Сергей Дерябин), объясняющий магию его имени. Фильм внес смущение в телевизионную среду, отказывавшую мне в доверии, демонстрировавшую меня.

Я показал фильм в клубе «Кино» (одном из самых модных тогда), и, сколько помню, люди яростно хлопали и негромко плакали.

А я фильм про Сорина сохраню, детям покажу.

(Он был – утверждаю – гением.)

Фото: Катя Гайка

То был летний вечер, мы с другом Витковским перекусили в городе, поехали к Сорину, к тому моменту гению-анахорету, наверное, самому харизматичному артисту из всех, кого я видел (по крайности, мало найдется равных ему).

Он был один в квартире-студии, там везде валялась масса книг, дисков, фотографий, скомканных листков. Разумеется, пахло травой.

После кончины объявился миллион свидетелей, утверждавших, что ИС нюхал и кололся.

Я видел его странным, но утверждать…

Я знаю одно: Он был Маленьким Гением!

И если б История была подругой условному наклонению, он был бы сейчас Принцем, Ленни Кравитцем, Яном Брауном, хрупким Синатрой, наш маленький Сорин, оставивший нас одних наедине с нашими слезами и мыслями о хорошем.

…Многих 90-е погубили, по мне, они были целительными.

Дело в отношении. Для одних лампа струит свет, другим режет глаз.

Меня они – при всем наружном безумии – дисциплинировали. Говорю же, исцелили от зазнайства.

Я как будто специально нарывался, ломал дрова, в чем очень даже успел.

Я маниакально много работал, не зная устали, не ведая депрессий, педантично, шаг за шагом осваивая ремесло.

В часы усталости духа я всегда нежно вспоминаю эти годы, которых лучше не будет, и не надо.

Я написал тогда столько многозначительной мути! Смешно: еще полагал себя изрядным сочинителем.

Да и сейчас, если с умом, можно многое извлечь из давно осевшей пыли. Чтоб поздние, нынешние поступки и писания не обвисали дряблыми старческими мышцами.

Бог Небесный! Кем бы я был, кабы не 90-е? Слабаком без владения приемами полемики, иронии, манифеста, дюжинным квазиостроумцем, фрондером, Хлестаковым.

Я тогда определялся с Верой, и определил, что верю только в себя.

Отрицал эвфемизмы, это теперь только так изъясняюсь.

Был стремительным.

Хотя, по-моему, таковым и остаюсь.

Что, возможно, и предопределило мое относительное долголетие.

Кутаиси

Ваш покорный – грузинский Евтушенко из города Кутаиси, где я переживал и горе, и радость, первые горе и радость, где на балконах слушали итальянскую музыку, где старые улочки излучают магнетизм, порожденный сошедшимися физикой и лирикой, воздухом, который можно есть, и рассветами, во время которых не стыдно плакать.

Что Вы можете сказать о проблеме в Грузии на сегодняшний день?

Там не все так, как вам рассказали.

А я с мамой и папой болтал, когда наезжал на вакации, в пять утра – и так каждое утро! Сообщал им о своих решениях, всегда получая добро.

Если вы склоняетесь к эскапизму, вам нужен Кутаиси, он сразит вас улыбчивостью и затейливой архитектурой, сверкающей оранжерейностью; подкупит историей, включающей рождение под городом В. Маяковского и блужданию по парку О. Кушанашвили.

Кутаиси – это возмездие Бога за удушье будних хлопот, меткое попадание в смысл, любой кутаисец – магистр света, адепт чистого добра (я про себя в первую голову). Это место, где ты внимаешь небесам, рассветам, закатам, но делаешь это не напряженно, но расслабленно. Кутаиси – город, начисто лишенный апломба, но проспект Чавчавадзе, где вызревал ваш любимый трибун, имел все задатки гетто с тягой к кулачному выяснению истины.

Кутаиси – город самолюбивый, не выносящий нравоучений, его отсутствие болезнетворно; это частичка моя!

Мой город кому-то дарует звание магистра тьмы, кому-то – адепта чистого добра.

Надо встать спозаранку, как я люблю, и взглянуть на рассвет в горах, попрощаться с гравитацией.

Я до сих пор пребываю в своем кутаисском чину, как есть пошлый кутаисский парубок.

Иногда мне становится так тоскливо, что я готов осыпать ласками каждый кирпичик каждого кутаисского тенистого дворика, где – в каждом! – живая хроника внутренних борений, таких же, как я, путево-непутевых.

Природа одарила моих детей визуальностью незаурядной, тонким умом, такой же душевной организацией, самою изощренной эмоциональностью; едва ли этот букет присущ другим детям.

Это мой дядя Федор.

Он умел – а теперь, верно, умеет более с дичайшим энтузиазмом выделывать качественные фортели.

Я давно его не видел.

Но, будучи записным оптимистом, я уверен, что – увижу.

О целительной роли Кутаиси в жизни каждого магистра света можно рассказывать часами, а можно в парке Пионеров рухнуть на скамью – и все понять.

Садись, ландскнехт, выпей водичку Лагидзе, только в этом городе такая концентрация вольготности и хрустального воздуха, втяни!

И вот, столь долго состоя при музах, я думаю, что пышностью риторики своей я обязан моему Кутаиси, моей школе № 15, моему парку, где гоняли в мяч…

Что он такое – Кутаиси? Свет, много света. Зов родителей. Я плоть от плоти кутаисской.

Есть от чего заважничать, в принципе.

Кутаиси – город в Западной Грузии. Расположен по обоим берегам реки Риони на высоте 125–300 м над уровнем моря. Население 186,400. В Кутаиси жил живописец Григорий Иванович Майсурадзе. Советский оперный певец Зураб Анджапаридзе родился в Кутаиси. В кутаисской гимназии учился Владимир Маяковский…

P. S. Нью-Йорк не заменит Кутаиси, раут с Обамой двух секунд в нем. Книгу приобретший да уразумеет эту истину: там такие, как автор, не нарождались.

Мама

Вы, как я, готовы заявить, что до своих, как у меня, 99 лет храните верность раз навсегда выбранным ориентирам?

В лучшие времена моя мама осаживала несчастных оппонентов за три секунды, а когда на семью обрушивались несчастья, сжимала в упрямстве зубы.

У меня не было мужской ролевой модели, а она всегда была рядом.

Религия для Вас – это…

Я атеист. Но понимаю тех, кто Верует.

На сложные темы говорила, драпируя их деликатной лексикой.

Биография ее состоит из сиротства и беспролазной нищеты.

Она была безбрежно щедра.

Когда я приехал на похороны и предавался кручине, увидел, что проститься с ней пришел весь город, и понял, что в известном смысле она, мама моя, нетленна!

Страшная интенсивность, с которой она жила, сожгла ее. Интенсивность душевной жизни, смысл каковой состоял для нее в том, чтобы ее дети сделались людьми.

Сделались ли? Что и как тут ответить?

Ее улыбка снится мне. Ее улыбка, ее смех – арт-продукты высочайшего разбора.

Мне кажется, она умела быть счастливой. Даже когда глядела на нас, игравших роли ничем не довольных недорослей, привыкших, чтобы Она сама устраивала оттепели нам, эгоистично «снежным» соплякам.

…Все, кроме сами знаете чего, – прах, тлен, ноль, пшик, суета, пустота.

P. S. Раз ночью я примчал на машине из Тбилиси в Кутаиси. Минуя дом, приехал на погост. Целовал надгробие, плакал и пил.

Она плакала со мной.

Дядя Федор – моя боль, моя вина (из-за него в моей светлой башке кишат демоны).

Моя любовь.

Папа

Это Святая тема.

И страшная.

Состоящая, во-первых, из укоров себе, во-вторых, из укоров себе, в-третьих, из укоров себе.

Исказить правду – большой соблазн. Сослаться красиво на бренность жизни и тщету надежд – и исказить. Переплавить невзгоды в арт-продукт.

Я сам по себе нервическая особа, таковые мы все. Все глядим в Наполеоны. Все заперты в узилище разъедаемого безумием сознания эгоцентриков.

Перечисляя обиды накопившиеся, все мы только успеваем загибать пальцы.

Подобные ситуации, когда всякий считает себя правым, встречаются в каждой семье.

То, что начинается с сантиментов, обязательно заканчивается расчетом и расчетливостью.

Папа научил меня извлекать из общения с жизнью даже минимальные молекулы счастья.

Он умер в субботу, 24 апреля 2010 года, а в воскресенье пошел частый дождь со снегом.

Дядя Федор найдет меня.

Найду ли я нужные слова?

Я постараюсь.

Дети

У меня семеро детей (пока); за вычетом крохотного Даниила, все, уподобившись мне, питают слабость к трескучим фразам и обладают исключительной культурой вранья.

Старшая, Даша, огневая барышня, с умными глазищами, с любовью к «Токио Hotel», полагающая всех, кто с ней не согласен, пациентами лепрозория и при известных обстоятельствах могущая уничтожить оппонента словом.

Она могла бы заменить любого из ключевых персонажей фильма «Безумный спецназ».

День без интриг для нее не день, но маленькая смерть.

Мы не поладили с ее мамой, я был идиотом, она красивая, но брутальная, Дашка росла без меня, я не знаю пока, как это сказалось, но, например, она стесняется быть сентиментальной, моя блаженная дочь.

Хитрюга она знатная, способна объегорить государство, и я не рекомендую ни вам, ни государству пытаться обхитрить ее.

Форменный дьяволенок, адекватно реагирующий даже на косой взор.

И этим все сказано!

«Льет ли теплый дождь, падает ли снег», Дашка всегда начеку; посылает учителей, мне пишет безапелляционно: приеду на такси, оплатишь.

Наши эстетические пристрастия полярны, но это как раз нормально, не будет же она проявлять чуткость к Гари Барлоу и к Эросу Рамазотти!

Совершеннейший холерик с уходами в скрипичную тоску, изливающий душу весьма избирательно, не впускающий в свою личную вселенную, как Эрос Рамазотти, абы кого.

Лучшая упрямица на свете, способная, сжав зубы, выжать из ситуации ли, из оппонента ли – все!

Если не хочет чего-то делать, найдет четыреста причин, драпируясь в красивые фразы.

Паче чаяния я оказался парнем, абсолютно лишенным тяги к дидактике. Именно что тяги – способность-то ого-го какая!

Увы, я занимался их мировоззрением тем, что не занимался им вообще, хотя в кругу друзей считаюсь экспертом по взаимоотношениям и отношениям с социумом.

Не верьте этому фото: совершенно небесное создание способно подвергнуть вас в панику с последующим бегством в секунду.

Даша хочет испортить биографию тем, что желает стать актрисой.

Мне и ей часто (чаще, чем, может быть, ей бы хотелось) говорят, как она похожа на меня.

У Вас есть дети на стороне?

Нет. Это не вяжется с моим представлением, как оно должно быть.

Это правда. Для сторонних – временами невыносима, не знающая удержу и чувства меры, редко-редко кручинящаяся (кручину считает бесплодной).

При живости ее натуры духовный тлен ей не грозит, черти ей не страшны, даже директор школы.

Я уверен, что Дашка состоится. Природа у человека такая. Не верит она в бренность жизни, хоть тресни. Не боится невзгод.

Жаждет успеха, торопится взрослеть, глядит в Наполеоны – в мерилстрипы.

Я могу предать анафеме кого угодно, но не детей; я сам-то вечный ребенок, Питер Шалвович Пэнашвили.

У нее, у Дашки моей, маскулинная внутренняя суть сочетается с гипертрофированной женственностью.

Она не приемлет моей водянистости, любит конкретику, даже в письме.

Не боится быть смешной.

И она долго-долго будет молодой.

Всегда. (Как ее папаша нерадивый.)

Одна дочь, Арина, у той вообще мировоззрение человека будущего. Она пишет стихи, рисует, пробует себя в прозе (на строчке «…ужели я покину эту юдоль плача, не повидавшись с тобой?» я впал в столбняк).