Читать книгу Где-то в Конце Времен. Кинороман - Отто Мюльберг - Страница 11

– Двойники.

– Да нет, ты что. Найти одного двойника на произнесение речи он еще бы смог, согласен. Но ты сама подумай, как он уговорил бы два десятка зануд безупречной внешности вместо себя интенсивно клеить ласты?

Мы сидели втроем в безымянном итальянском кафе на парапете в районе Мостов и фантазировали под пару бутылок кьянти. Мое вчерашнее вдохновение иссякло, Машка была вялой и капризничала, только Пит проявлял признаки какой-то интеллектуальной активности.

– Ребята, мне кажется, что вы не с того конца начали думать, – Пит посмотрел на меня сквозь бокал, – вы думаете «как», а надо думать – «зачем», двоечники.

– Он продвигал левиафанизм.

– И-и? Зачем ему вообще потребовался этот гон про астероид? Он и без него не плохо справлялся, мне кажется. Что такого есть в космосе, чего тогда не было на Земле?

– Там его мочили зануды.

– Он сам был тогда занудой.

– Это были враждебно настроенные зануды. Ты хоть знаешь, что за кавардак у них там до сих пор творится? Куча племен, у каждого свой президент, все воюют со всеми. Корпорации, Христианский Епископат, два Исламских Эмирата, Латиноамериканский Социалистический Союз, Российская Монархия, да чего там только нет, включая совсем дикие страны, вроде Кубы. И везде за все надо платить. Представь себе, сидел бы ты тут сейчас, если б тебе пришлось платить квоты за воздух, воду, жилье, еду и торчево? При том, что на вершине распределительного узла сидит не наш альтруистичный AI, а толстый и вовсе не симпатичный дядька, который все гребет под себя, и чья фантазия направлена только на сочинение новых способов выжать тебя досуха? Сомневаюсь, – Машка села на своего любимого конька.

– Но бывали же на Земле какие-нибудь удачные смены правительства? – Мне с детства не верилось, что люди могут вот так вот всю жизнь быть на грани вымирания и даже не пытаться хоть что-то изменить.

– Ага. Во время которых выкашивалось в среднем двадцать процентов дееспособного населения, а вовсе не симпатичный дядька все равно так или иначе появлялся. Вилли, у меня по истории 120 баллов. Земля во все времена была полной жопой, жопой остается и сейчас. Ты же насмотрелся на транстаймеров, так скажи, чем они от нас отличаются?

– Они глупые и тихие.

– Боже мой, Голли, ты реально сводишь меня своей невнимательностью с ума. Они не глупые – они не образованные. А тихие они, милый мой, потому что до сих пор боятся.

– Чего?

– Всего, Вилли фон Бадендорф, недалекий сын великого папэ. Просто всего на свете. Они боятся просто потому, что не умеют не бояться. Они привыкли, что каждую секунду из кустов может выпрыгнуть все, что угодно – от каннибала с пулеметом, до сборщика налогов, чтобы содрать с них живьем шкуру. При том, что сам каннибал и сборщик налогов боятся точно так же и того же самого. Настолько сильно, что страх давно перешел в ожидание.

– И все очень хотят кушать…

– Не то слово, – Верещагина в один глоток прикончила свой бокал, явно размышляя о том, а был ли на Земле такой вот чудесный кьянти.

– Не весело. Интересно, а когда мой папэ перестал бояться?

– С чего ты взял, что он перестал, Голли? – Улыбнулся Пит.

– Ну как. У него же хватило кишки все это провернуть?

– Вилли не разбирается в баалитах, Пит. Хотя он ни в чем, кроме баб, не разбирается. Да и в бабах-то не очень. Можешь ему втолковать, а то у меня уже сил никаких нет?

– Могу. Но исключительно ради тебя, моя вермишелька. А ты внемли мне, несущему великую мудрость седой древности, о отрок! – Пит состроил постную рожу, удивительно похожую на морду пекинеса, – все дело в естественном отборе и природных инстинктах, а именно в инстинкте размножения. Секс – всему голова. Страх за себя у животных отступает на второй план, когда они начинают защищать свое потомство, иначе виду было просто не выжить. А поскольку гомо-сапиенс – все те же приматы, то это в полной мере распространяется и на них. Почему твой папэ, ты, я, Маша и любой человек так любит трахаться? Природа дала нам оргазм, чтобы мы размножались. Тупая, но эффективная замануха. Первобытный «ты» хотел трахать первобытных же самочек много и часто, оставляя свой генофонд и увеличивая численность вида. Больше секса – больше детей. Больше детей – больше других самцов будет трахать новых самочек и плодить еще больше детей. Борьба вида за доминирование, проще некуда. И на фоне этого базового инстинкта начинается внутривидовая борьба, когда потомству необходимо дать время, чтобы оно подросло до полноценной особи, защищая их от своих же крайне злых всеядных приматов-сородичей. И тут самосохранение отступает на второй план, потому что чисто практически твое многочисленное потомство важнее для вида, чем ты сам. Мало кто отдает себе отчет, но эти же правила до сих пор лежат в основе всех человеческих отношений. Добро пожаловать в начальную школу, салага. Твой папэ всего лишь довел эту схему до логического финала, придумав и реализовав программу, которая позволяет оградить свое потомство и потомство своего племени от абсолютно всех негативных влияний окружающей среды.

– Черт, никогда бы не подумал, что, по сути, любой фон Бадендорф – всего лишь огромная доминантная белая горилла. Теперь я понял, какими глазами меня видит Маша. Сейчас я себе бы, увы, тоже не дал.

– Не она одна. Зато у твоей гориллы есть вечно готовый воткнуться в любую дырку толстый розовый член, фетиш всех других самцов человекоподобных обезьян. Тебя это по идее должно успокаивать.

– Что-то не очень… И вовсе не в любую. Но ты же сейчас опять сведешь всю эстетику отношений к биохимии мозга.

– А как же! Что такое красота, как не фактор оценки подходящего для спаривания партнера? Но ты не парься, скоро тебе надоест об этом думать, и ты завалишься в первый попавшийся клуб, где наверняка присунешь по-взрослому какой-нибудь неосторожной девочке, наглядно подтвердив на практике мою правоту.

– Обязательно присуну. Потому что я – горилла, и мой папэ – горилла, и только мама моя была ангел и разведчик дальнего космоса. А что. Квоты есть, пойдемте со мной, я угощаю. Увидите, как умеют веселиться настоящие могучие приматы.

– Ты выиграл, Пит, он это предложил, – улыбнулась Машка.

– Жизнь меняется, Вилли – нет.

И мы снялись с якоря, взяв курс на «Эйфорию».