Читать книгу Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945 - Отто Скорцени - Страница 3

Назначение. – Начало Западного военного похода. – Через границу. – Неужели война закончилась? – Оккупация Голландии. – В штабе полка. – Неужели в Англию? – Назад во Францию. – Под гнетом бюрократии. – Испорченный рождественский отпуск 1940 года. – Суровые суды СС. – Немецко-французская договоренность. – Марш в Румынию. – Доказательства дружбы в Венгрии. – Лейтенант резервных войск СС. – Боевое крещение. – Сербские пленники. – Белград. – Назад в Верхнюю Австрию. – Отсутствие стандартизации и унификации автотранспорта

9 мая 1940 года нам было приказано доставить из полка приписки «Германия» автомобили, а также пополнение личным составом на спокойный до того времени и относительно близкий Западный фронт. В тот же день, к великому моему изумлению, я получил распоряжение прибыть в Берлин в командование войсками СС. Начинался военный поход на Запад, а меня отправляли в глубокий тыл!

За несколько дней мне пришлось сдать немало экзаменов, после которых я получил военные свидетельства на право управления всеми классами машин и удостоверение инструктора по вождению. Но больше всего меня порадовали профессиональные права водителя грузовых машин, выданные на имя унтер-офицера Скорцени.

А через несколько дней меня пригласил к себе главный офицер автомобильной службы СС майор Хоффман и представил майору резервных войск СС Реесу, пожилому ветерану Первой мировой войны. Минут пятнадцать мы обменивались ничего не значащими фразами, как вдруг он заявил:

– Хорошо, я беру вас на должность офицера технической службы в свой дивизион. Слушайте первый приказ. Вам надлежит забрать в вашей старой казарме в Лихтерфельде предназначенные для нас восемьдесят грузовиков. Завтра рано утром вы отправите их в Хамм[30]. Тогда наш дивизион тяжелой артиллерии будет готов к маршу. Мы входим в состав лучшей в истории дивизии СС[31] и должны поторопиться, иначе война закончится без нас!

Мое громкое «Так точно!» в полной мере отразило радость по поводу продвижения по службе и перевода на новую должность.

В Хамм я прибыл в три часа утра, потеряв по дороге двадцать шесть грузовиков.

«И как доложить об этом своему новому командиру? – подумал я. – Немедленно назад!»

Через два часа тринадцать автомобилей мною были благополучно найдены, и в семь часов я вернулся в казарму. Позже, когда командир выслушал мой довольно робкий доклад о количестве доставленных машин, к моему величайшему изумлению, он не выказал серьезного недовольства, заметив только, что самое позднее к вечеру все автомобили должны быть на месте, так как отбытие назначено на следующий день.

«Разве так должно выглядеть выступление части на войну? Неужели все будет так буднично? Когда же мы наконец понюхаем пороху?» – подумал я.

Все-таки как странно устроен мир и как мало времени он дает на то, чтобы поразмышлять над подобными вопросами. Требования марша превалируют над временем и все вытесняют. Конечно, мысли о доме неизбежно закрадываются в голову, особенно если ты только что получил письмо от своих близких, написанное накануне. Однако их тут же перебивает вид стоящей на обочине машины твоего дивизиона. Ты немедленно останавливаешься, чтобы оказать помощь. Иногда приходят мысли о том, что будет, если в тебя попадет кусок железа, но тут мимо проезжает офицер и свистом подзывает тебя, указывая на то, что далеко позади возникли какие-то проблемы. Ну их к черту, эти тяжелые мысли, подумать над которыми до конца все равно не удается!

Через древний Аахен[32], город коронации королей, мы проехали, сопровождаемые приветственными криками местных жителей. Вскоре должна была показаться граница и начаться вражеская земля!

«Интересно, как нас там встретят?» – подумал я.

Перевернутые пограничные столбы в горячке движения мы даже сразу не заметили, ведь впереди была война! Следы от боев почти не просматривались, но первые воронки от разрывов снарядов и первые развороченные стены зданий представляли для нас, новеньких, такую картину, которая заставляла оглядываться назад. Однако останавливаться было нельзя, нам следовало двигаться дальше.

Бельгийцы, с которыми нам довелось повстречаться во время короткого отдыха, не были настроены враждебно, но вели себя довольно сдержанно. Люттих[33] наш дивизион проследовал ночью, и вскоре на каком-то поле мы разбили свой первый бивак.

Через несколько часов все опять пришло в движение, и под Динаном[34] нам повстречалась первая большая колонна пленных. Это были молодые бельгийцы под конвоем нескольких солдат полевой жандармерии. Пленные шли, повесив головы и устало переставляя ноги.

«О чем они думают? – пронеслось у меня в голове. – Скорее всего, чувствуя себя в этой куче народу в безопасности, тоже, как и мы, мечтают о скорейшем окончании войны».

Наверное, чувство того, что ты плетешься под конвоем в качестве военнопленного по родной земле, которую призван был защищать, является отвратительным. Взгляды местных жителей не могут не причинять боль.

Наша колонна проследовала города Живе, Сине, а также Ирсон, когда почувствовалось приближение фронта. Над нами часто пролетали эскадрильи наших самолетов. Затем они возвращались, идя низко и в том же порядке, почти как на маневрах. Однако иногда звенья были неполными. Услышав на одном из привалов отдаленный грохот, мы переглянулись: вот она – война, которую нам так хотелось нагнать.

Мы стояли на обочине, тщательно «замаскировавшись» – каждая машина расположилась под молодым, жалким деревцем! Требовалось соблюсти предписания Полевого устава, в котором значилось: «Дистанция между машинами двадцать метров! Использовать любое укрытие! Применять маскировочные сети!» Приходилось прислушиваться к рекомендациям, ведь война только начиналась. Это уже позже опыт, полученный в ходе боевых действий, заставил пересмотреть необходимые предписания.

Нам раздали обед. Не передать словами, каким вкусным показался мне айнтопф[35], вкушаемый на обочине дороги! Его не портили ни тучи пыли, ни песчинки, хрустевшие на зубах.

Вновь проследовали бесконечные колонны пленных с изможденными и запыленными лицами. На сей раз это были французы, а затем и англичане в своих приплюснутых касках. Я видел порой летящие в сторону плененного противника куски хлеба. Мой же водитель отдал страждущим нашу флягу с водой. Молодежь Европы и тогда не испытывала ненависти друг к другу!

Затем мы двинулись дальше, оставив позади себя Ле-Като и другие небольшие городки, почти не тронутые войной. Вокруг нас лежала Франция. Вечером показался город Камбре, и я вспомнил, что в годы Первой мировой войны здесь произошло первое в истории танковое сражение.

Наш путь лежал через Балом и Перонну. Последний городок пострадал достаточно сильно. По только что возведенному саперами мосту мы перешли через реку Сомму, после чего был объявлен большой привал – требовалось пропустить различные колонны саперных и других воинских частей, в которых срочно нуждались наши войска на фронте. Я решил воспользоваться предоставленным нам временем и осмотреться. В ходе прогулки мне случайно попалась французская заправочная станция, а немного в стороне – французский военный грузовик.

Усевшись на водительское сиденье, я сделал еще одно важное открытие, обнаружив дорожные карты Франции. Они подходили для осуществления маршей не хуже, чем наши карты Генерального штаба. На заправке и в гараже по моему требованию меня снабдили дополнительными комплектами карт.

Я сделал для себя соответствующие выводы и после при каждой остановке в каком-либо населенном пункте пытался проделать то же самое. Вскоре в моих руках оказалось сначала тридцать, затем пятьдесят, а потом и восемьдесят таких карт, многие из которых повторялись. Тогда мне пришло в голову сделать подарок нашим командирам батарей, отдав им дубликаты. В самое ближайшее время выяснилось, что карты являлись весьма точными. На них имелись мельчайшие подробности, и пользоваться ими было удобнее, чем нашими топографическими картами.

Дальнейший наш путь лежал на Сен-Кантен. В городе было повреждено всего несколько зданий, а величественный собор по-прежнему устремлял свои башни к небу. Здесь обнаружилось, что многие жители ушли со своих насиженных мест, а чуть позднее мы догнали на дороге длиннющую колонну беженцев, направлявшуюся на юг и стоявшую вне проезжей части. Поток беженцев не только усиливал сумятицу, но и способствовал развитию нищеты и страданий, которые привнесла с собой в эту страну война. Мы же старались успокоить их и подвигнуть к возвращению к родным пенатам.

В долине департамента Уаза части нашей дивизии вели бой, однако о наличии чего-либо похожего на линию фронта не было и речи. Просто некоторые относительно крупные и мелкие подразделения французской армии не сложили оружия, пытаясь обороняться то тут, то там. Пришлось нам, тяжелому дивизиону артиллерийского полка, «потрудиться», перемещаясь из одного места в другое. Другими маршевыми точками при продвижении вперед явились города Руа, Мондидье и Кюйи.

Нас, конечно, разбирало любопытство, проследуем ли мы прямиком в Париж? Но скоро выяснилось, что у немецкого военного командования были иные планы. Наши части стали охватывать столицу большой дугой.

Дальнейший маршрут движения моей части, пролегавший через Шони, Суасон, Виллер-Котре, Шато-Тьерри, Эперне, Шалон-сюр-Марн, Сен-Дизье, Шатийон-сюр-Сен, Кумье-ле-Сек, Преси, Пуйи и Отен, являлся по большому счету преследованием обычно невидимого противника. Исход войны, похоже, был решен, и наша спешка объяснялась, скорее всего, стремлением побыстрее дойти до кузницы оружия Франции – оружейных заводов Ле-Крезо. Достигнув 10 июня 1940 года Мармани, наш дивизион расположился на отдых.

14 июня дивизия получила новый приказ. Нам надлежало в спешном порядке по широкой дуге проследовать на юг к границе с Испанией. Миновав Рувре, возле Труа мы вышли к реке Сене. Здесь я впервые с восхищением наблюдал за «работой на заказ» наших бомбардировщиков. По всей вероятности, противник упорно цеплялся за мост. Чтобы сломить это сопротивление, самолеты люфтваффе вмешались в схватку и сбросили бомбы на дома по левую и правую сторону дороги на западном берегу, являвшейся продолжением моста. Ряды зданий были разрушены, возможно, на двести метров в длину, но стоило только взглянуть на боковые улицы, и обнаружить каких-либо разрушений не представлялось возможным. Стоит ли после этого удивляться тому, что местное население не проявило к нам никакой враждебности? Темп нашего продвижения замедлился только при прохождении через Орлеан, Блуа, Бурж и Лимож. От Бордо мы проследовали по великолепным улицам через Бен, Байонну и Биарриц до границы с Испанией.

В субботу 22 июня до нас дошли известия о том, что заключено перемирие[36]. В результате единственный остававшийся противник Германии на материковой части Европы был повержен. Теперь вопрос состоял в том, сможет ли Германия избежать ошибки установления жесткого мирного диктата и превратить Францию в своего друга, сделав широкий жест? Как бы то ни было, военный поход закончился. Означало ли это конец войне? Всеми нами овладело радостное настроение, которое, возможно, и было главной причиной желания скорейшего ее окончания.

Мы думали о своих близких и о том, как будет хорошо, если вскоре опять наступит мир. Такому настроению способствовало и то обстоятельство, что большая часть солдат, призванных из резерва, была отпущена по домам. Все вроде бы свидетельствовало о том, что даже высшее командование вермахта верит в окончание крупных столкновений.

Со своей стороны мы тоже взирали на скорое и победоносное завершение Западного военного похода с полным удовлетворением. Но это не было чувством гордости и ощущением собственного превосходства, скорее осознанием радости оттого, что неприятная задача, которую требовалось решить, доведена до конца самым быстрым и наилучшим образом. «Все вздохнули с облегчением» – вот те слова, в точности характеризующие наше тогдашнее настроение.

«Прекрасные дни в Аранхуэсе»[37], проведенные нами на юге Франции, закончились быстро, так как вскоре пришел приказ о направлении нашей дивизии в Голландию в составе оккупационных войск.

Как это часто бывает у нас, немцев, все требовалось делать очень быстро, и мы вынуждены были на одном дыхании за один день преодолеть огромное расстояние, отделявшее нас от точки прибытия. По пути на север наша часть проследовала через Ангулем, красивый французский городок, раскинувшийся на возвышенности, где меня и нагнал приказ из полка. Мне предписывалось позаботиться обо всех вышедших из строя машинах, по возможности их отремонтировать, а потом вместе с ними догнать свою часть.

И вот, уже со своей колонной, я проехал через Лимож, Шатору и Бурж, останавливаясь на ночь под открытым небом поблизости от пунктов водоснабжения. Нам, естественно, приходилось вступать в контакт с местным населением, и везде нас встречали дружелюбно и с готовностью прийти на помощь. В основном это были крестьяне, а в городах – работники гаражей или граждане, у которых мы наводили нужные справки. Все они, похоже, тоже были рады, что беды, сопряженные с войной, так быстро остались позади. Лишь некоторые женщины и девушки вели себя по отношению к нам, немецким солдатам, довольно сдержанно. Признаюсь, что мне такая сдержанность была только по душе.

Дальше мы проследовали Тур, Шартр, Мелен, Суасон, Лан и прибыли в Мобеж, возле которого пересекли границу с Бельгией, держась уже в северном направлении. В Северной Франции нам довелось проезжать по большим индустриальным районам, где я иногда делал остановки, чтобы подремонтировать автомашины. Почти все предприятия возобновили работу, что весьма благоприятно сказывалось на настроениях рабочих. Мы нигде не видели озлобленных лиц и не слышали каких-либо угроз в свой адрес. Самое большое, что можно было заметить в их отношении к нам, – это молчаливое безразличие.

Голландскую границу мы пересекли возле Маастрихта. За мной следовала довольно внушительная колонна из пятидесяти машин. С Голландией мне довелось познакомиться еще раньше, и сейчас я вновь испытывал большую радость от увиденных нарядных домиков и опрятно одетых голландцев. Здесь у меня возникло даже ощущение, что война никогда и не начиналась.

«Может быть, люди просто уже забыли об этом?» – подумал я.

Вечером следующего дня, проследовав через Утрехт, моя сборная колонна прибыла в Амерсфорт, в котором гарнизоном расположился наш артиллерийский полк. Вскоре меня на практику перевели в штаб полка, а в июле 1940 года присвоили воинское звание фельдфебель[38] и зачислили кандидатом в офицеры.

Но самым важным было то, что нас группами стали отправлять в отпуск на родину, причем женатым солдатам отдавалось предпочтение. В конце июля дошла очередь и до меня. Отправившись домой, я смог подарить своей жене чудесные две недели, которые мы провели на озере Вертерзее.

Меня успокоило то, с каким стоическим спокойствием восприняла моя родина ограничения, привнесенные войной. Однако никакого военного воодушевления народ не испытывал. Чувствовалась только спокойная невозмутимость и воля нормально пережить это тяжелое время. Даже быстрая победа над Францией не вызвала сколь-либо приподнятого настроения. Была только уверенность, что тем самым мы на шаг стали ближе к окончанию войны, чего все страстно желали.

Время пролетело быстро, и мне пришлось возвращаться в Голландию. Там по различным признакам я заметил, что теперь планируется и идет подготовка к нападению на Англию. В один не самый лучший день в нашу дивизию поступил срочный приказ, содержавший подробные указания о проведении на суше тренировок по погрузке машин на корабли в преддверии планировавшихся в ближайшее время больших маневров на море.

Меня вызвал к себе полковник Хансен, поскольку для нас сооружение подобного учебного моста вызывало большие затруднения. Его конструкция должна была выдержать нагрузку в двадцать – тридцать тонн и пропускать через себя тяжелые тягачи с орудиями. Поэтому полковник опасался, что мы не уложимся в сорок восемь часов, отведенных для подготовки, и приказал мне взять все в свои руки, сделав максимум возможного.

Учения по погрузке и выгрузке машин наша дивизия провела в голландском порту Хелд ер. Обрезанные в носовой части плоскодонки странно смотрелись на фоне волн и казались слабо предназначенными для морских перевозок. В результате атаки всего лишь одного английского самолета мы потеряли две такие посудины и несколько человек. Наши солдаты прозвали эти лодки «звонками». Однако в этой злой шутке явно просматривалась неуверенность в их надежности. Во время учений нам стало ясно, что малейшее волнение на море или слабый ветерок превращали погрузку в весьма опасное и рискованное предприятие.

Историки когда-нибудь смогут с относительной уверенностью установить причину того, почему столь ожидаемое всеми вторжение в Англию не состоялось. Возможно, им будет интересно узнать версию, услышанную мною спустя годы от людей из окружения Адольфа Гитлера. Попробую передать ее дословно: «…Гитлер очень уважал английский народ и рассматривал его как родственный немецкому. В сохранении Британской империи он видел необходимые предпосылки для стабилизации мира. И хотя, несмотря на известные трудности и изъяны в подготовке, фюрер[39] верил в успех операции по высадке десанта под кодовым названием «Зеелеве»[40], он не недооценивал волю англичан к сопротивлению, упорство этого островного народа и его правительства. Он понимал, что в случае осуществления оккупации островов следовало ожидать продолжения войны со стороны Канады или Южной Африки. А ведь Великий германский рейх нес ответственность за остальные тридцать пять миллионов европейцев. Могли отпасть использовавшиеся тогда сторонние источники сырья, а державшееся целиком на Германии снабжение из-за всякого рода военных действий нарушиться. Такую ответственность за тридцатипятимиллионный народ на себя Адольф Гитлер брать не хотел…»

Вот что являлось внутренней причиной того, почему попытка высадки десанта ни разу не предпринималась. Такой ход мысли я сам слышал от Гитлера, правда по другому поводу и намного позднее.

В те дни в нашем полку создали новый 2-й дивизион и меня перевели в него на должность офицера инженерно-технической службы. Его командиром являлся совсем юный гауптман Йохен Румор, который был на несколько лет моложе меня. Со временем я очень хорошо узнал этого человека, поскольку совместно прожитые месяцы во время военных походов на Юго-Восток и Восток сделали нас настоящими друзьями. Его характер и умения, личная храбрость и манера руководства людьми служили для меня образцом настоящего немецкого офицера.

Внезапно, как это всегда бывает для солдат, пришел приказ готовиться к маршу. Все намечавшиеся рождественские отпуска были отменены, и мы, вместо поездки домой, смогли отправить только печальные письма с извинениями. 18 декабря 1940 года дивизия СС «Райх» моторизованным маршем покинула пределы так полюбившейся нам Голландии. Наше выдвижение в южном направлении поистине было стремительным.

Уже 21 декабря все соединение должно было прибыть на новое место в полной боевой готовности. Приказ предписывал войти в незанятую до сих пор часть Франции, и, продвигаясь в одну колонну, наша дивизия спешно направилась к Марселю. С собой мы взяли только горючее, боеприпасы и минимум продовольствия. Все остальное пришлось оставить, поскольку ожидалось вооруженное боестолкновение.

Мы с гауптманом Румором бились над решением задачи, как распределить весь груз по оставшимся машинам. Причем самой большой проблемой являлась доставка горючего, которого должно было хватить до Марселя. В нашем дивизионе имелась, конечно, двенадцатитонная автоцистерна, но две большие шины у нее оказались настолько в плохом состоянии, что рисковать не стоило. И тут мне стало известно, что под Лангром находится войсковой склад покрышек.

На складе отмечалась полная тишь и благодать – все господа отправились в рождественский отпуск! Начальника замещал какой-то тупоголовый фельдфебель, который ничего не хотел делать. Чтобы снискать его благосклонность, я угощал его своими хорошими голландскими сигаретами и рассказывал ему анекдоты, от которых он ржал как лошадь. Битый час я его уговаривал, но все оказывалось напрасным – сердце интенданта оставалось холодным как камень. Причем поведать этому упрямцу о полученном приказе было нельзя – нам предписывалось хранить строжайшую тайну!

Меня бросало то в жар, то в холод. Я во что бы то ни стало должен был раздобыть эти проклятые покрышки! А фельдфебель все не хотел их отпускать и брать на себя ответственность. Наконец мне стало совсем невмоготу.

– Послушайте! – с издевкой сказал я. – Скажу откровенно! От этих покрышек зависит очень многое. И вы мне их выдадите! Иначе мне придется подогнать сюда пушки, и тогда я их все равно получу!

Такая угроза подействовала, и он согласился выдать шины в обмен на оформленные по всем правилам накладные.

Вне себя от радости и распираемый от гордости, я вернулся в свой дивизион в Пор-сюр-Сон. Теперь за марш можно было не опасаться. Однако в последние часы перед выступлением проведение операции отложили. Сначала на двадцать четыре часа, потом до четырех часов утра 23 декабря, а затем и вовсе отменили. Видимо, политическая ситуация изменилась, однако перспектива отправиться в рождественский отпуск от этого не появилась. Пришлось отмечать Рождество в деревенском школьном домике.

На постой меня распределили к семье французского врача. Мы быстро познакомились, и между нами установился нормальный человеческий контакт, позволивший мне улучшить мой плохенький французский. Уже в первые дни я заметил, что многие дома в деревушке, в том числе и на главной улице, лежали в руинах. Но это были вовсе не военные разрушения.

– Что бы это значило? – поинтересовался я.

На мой вопрос доктор ответил, что во Франции в последнее время наблюдается большой отток молодежи из сельской местности в города, а также медленное, но неуклонное снижение численности населения страны. В результате дома пустеют, приходят в упадок и постепенно разрушаются.

Сразу же после Рождества я отправился в долгожданный отпуск. Трудно передать словами те чувства, которые испытывает солдат по дороге домой! И, несмотря на то что это были уже не праздничные дни, двухнедельный отпуск все равно обещал быть чудесным. Я искренне радовался перспективе повидаться с дочкой, которая за время моего отсутствия наверняка превратилась из младенца в хорошенькую маленькую девчушку.

Однако радость продлилась всего два дня – полученная телеграмма срочно отозвала меня обратно в часть. Я мог только предполагать, что ситуация обострилась и отмененная операция вновь стала актуальной.

Таким образом, все мои личные планы рухнули, и на следующий день я уже мчался на Запад. В части мне сообщили, что меня немедленно вызывает к себе командир дивизии генерал Хауссер[41]. Вины я за собой не чувствовал и совершенно спокойно подумал, что причиной отзыва из отпуска, скорее всего, является повышение в звании.

Меня ждало жестокое разочарование. Не успел я доложить о своем прибытии, как генерал начал строго меня допрашивать по вопросу о добытых мною шинах для автоцистерны. Из корпуса поступила жалоба от вернувшегося из благополучно проведенного рождественского отпуска начальника склада. Он доложил, что я обманным путем забрал покрышки под угрозой применения силы и превращения склада в пепел. На основании этой кляузы корпус требовал в назидание другим примерно наказать меня.

От такого оборота дел я вначале чуть было не потерял дар речи. Но потом на основании сохранившейся у меня копии накладной мне удалось доказать правомерность своих действий и что покрышки были выданы по всем правилам. При этом я подчеркнул, что действительно заслужил бы наказания, если бы не получил их.

К счастью, генерал Хауссер сообразил, что тот бравый фельдфебель просто хотел отвести от себя гнев своего начальника. Однако правила требовали ответа на бумагу из корпуса, и генерал решил доложить, что в отношении меня он ограничился порицанием, лишая тем самым канцелярских крыс пищи и повода для раздувания бумажной переписки.

Мне было разрешено вернуться домой и догулять отпуск, ведь генералу никто не осмелился доложить, что меня отозвали только из-за этого разбирательства. Однако отпускное настроение было испорчено, и я решил не ехать.

В наших «частях усиления СС», как мы тогда еще назывались, дисциплинарные и судебные наказания были гораздо строже, чем в других воинских частях вермахта. Мы приветствовали это, поскольку такое положение хорошо сказывалось на общем поведении войск и воспитании личного состава.

Во время продвижения по Франции летом 1940 года были изданы особо строгие приказы, которые были призваны пресекать проявления мародерства любого рода. Солдат нашей дивизии сурово карали за малейшую попытку взять чужое, будь то даже лоскуток ткани для защиты от мучившей всех пыли. При этом командиры всех степеней обязывались искоренять подобные явления.

В этой связи характерен один случай, произошедший во время рождественских праздников под Везулем. Один француз обратился с жалобой, что солдат из нашей части попытался изнасиловать его жену. Только появление оскорбленного мужа помешало свершиться этому преступлению. И хотя на женщине не было следов насилия, солдат предстал перед военно-полевым судом, был приговорен к смертной казни и расстрелян.

Подобные суровые приговоры являлись для нас свидетельством, лишний раз показывающим, что в наших элитных войсках за любой проступок следует более суровое наказание, чем в обычных частях. С другой стороны, они были призваны продемонстрировать населению оккупированных территорий стремление немецкого командования защитить местных жителей от любого рода посягательств.

Зима 1940/41 года оказалась очень суровой. Особенно это чувствовалось на славящемся своим жестким климатом плоскогорье, где раскинулся город Лангр, на окраине которого мы стояли. Служба продолжалась, а наш дивизион постепенно разрастался, превращаясь в настоящую боевую часть. Автомобильная техника не доставляла мне особых хлопот, водители приобрели необходимый опыт вождения, и у меня высвободилось больше свободного времени. Его я старался использовать для проникновения в тайны баллистики, чтобы понять основы применения артиллерии как рода войск.

Меня подвигала к этому святая Варвара, покровительница артиллеристов. В скором времени я освоил основы и правила стрельбы и без особого труда мог вести беседы на узкоспециальные темы. В области теории мне действительно удалось заметно продвинуться, и теперь в случае необходимости я мог быть использован помимо своей узкой специальности.

В то время между французским местным населением и оккупационными войсками установились поистине отличные отношения. У меня постоянно возникало ощущение, находившее свое подтверждение в ходе различных разговоров, что ни французы, ни немцы не видели никакого смысла в этой войне. Я нигде не находил свидетельств якобы исторически сложившейся антипатии и враждебности. Французские патриоты только опасались, что в будущем новом европейском порядке Франции не будет отведена подобающая ей роль. Чувствовалось, что они гордятся историческими свершениями своей родины. И вот что интересно, в ходе разговоров именно с такими патриотами я очень быстро находил общую платформу по вопросам дальнейшего развития Европы.

Мы покинули Францию так же внезапно, как и вошли в нее. За политическими событиями, развивавшимися на юго-востоке Европы, никто из нас особо не следил. Ведь начавшаяся между Италией и Грецией война не требовала немецкого вмешательства. Сложившуюся ситуацию изменило только свержение дружественного Германии югославского правительства. Тогда наша дивизия СС «Райх» получила приказ в срочном порядке занять исходный район на юго-западе Румынии.

Опыт приходит со временем, и совершение в конце марта 1941 года марша после длительного перерыва явилось для нас долгожданной сменой декораций. Никто тогда не думал о возможности возникновения на Юго-Востоке серьезной войны.

Перед передислокацией мне разрешили на одну ночь наведаться в Вену и повидаться со своей семьей. Уже на следующий день на границе с Венгрией я нагнал свою часть, остановившуюся для заправки машин. Мне было очень интересно наблюдать за тем, с каким дружелюбием и предупредительностью с нами обращалось местное население. И это была не только давно известная мне традиционная венгерская гостеприимность, а настоящая симпатия, которую народ выказывал по отношению к нам, немцам. Наше следование по улицам Будапешта напоминало триумфальную встречу населением своих войск, возвращающихся с победой. Наши машины буквально забрасывали апельсинами и шоколадом, цветами и сигаретами. Набережная Дуная была полна народу, приветствовавшего нас восторженными криками.

Проследовав Сольнок, город в Центральной Венгрии, и небольшой городок Дьюла, мы вышли к границе с Румынией.

Это были уже подлинные Балканы. Хорошие дороги внезапно сменились на такие разбитые, что их состояние не поддается никакому описанию. Над колонной постоянно висело густое облако пыли, а выбоины, которые объехать не представлялось возможным, доставляли мне немало хлопот. Рессоры лопались, и таких поломок становилось все больше и больше. В результате машины вставали одна за другой, и это становилось настоящим бедствием.

Наконец показался Темешвар[42], южнее которого, вблизи от югославской границы, мы и заняли исходный район. Крестьяне по своему происхождению по большей части были немцами и принимали нас очень сердечно. В эти дни многие солдаты почти не притрагивались к еде, приготовленной на наших полевых кухнях. Не зря Банат[43] считается одной из самых плодородных сельскохозяйственных областей Европы, но большая заслуга в этом принадлежала именно немецким поселенцам.

Поздно вечером гауптман Румор позвал меня к себе. Я застал его за праздничным столом в обществе начальника штаба дивизиона. Командир зачитал мне только что полученный из полка приказ: «Фельдфебелю Скорцени присвоено воинское звание лейтенант резервных войск СС. Приказ вступает в силу с 30 января 1941 года».

После этого начальник штаба волшебным образом вынул из кармана два новеньких погона и нацепил их мне на место старых. Затем из подвала на свет были извлечены бутылки, вино разлито по бокалам, и мы торжественно чокнулись. Нужно ли говорить, что наше заседание продолжалось до раннего утра?

По тому, как осуществлялся подвоз боеприпасов, и по ряду других признаков мы поняли, что скоро начнется нечто серьезное. И вот в ночь на 5 апреля 1941 года мы двинулись к границе. Погода благоприятствовала скрытному выдвижению – дождь лил как из ведра! Однако дороги не были на это рассчитаны, их развезло, и они превратились в настоящее месиво. Вскоре нам пришлось передвигаться по колено в грязи. Положение еще более ухудшилось, когда перед приграничной деревней мы вынуждены были свернуть с так называемой «главной дороги». Ох и досталось же тогда нашим немногим вездеходам!

Отбуксировав одну машину за другой, мы наконец заняли укрытие позади крестьянских домиков и сараев. Граница лежала в каких-то сотнях метров к югу от деревни, а позади нее на обратных склонах заняли огневые позиции наши батареи, доложив о готовности к стрельбе. Поскольку толку от меня на командном пункте дивизиона было мало, я попросился в четвертую батарею.

Гауптман Нойгебауер, немолодой уже офицер, оборудовал свой наблюдательный пункт в стоге сена, стоявшем почти на самой границе. В пять часов сорок пять минут, предваряя атаку пехоты и легких бронетранспортеров, должен был начаться огневой налет. Наступал понедельник 6 апреля 1941 года.

Нервы у всех были взвинчены до предела, ведь наш дивизион проходил боевое крещение. Для меня это тоже являлось первым непосредственным соприкосновением с противником. Как всегда в такой ситуации, минуты текли медленно. В который раз расстояния по карте были измерены, а команды на стрельбу рассчитаны и перепроверены. Те, у кого имелся бинокль, залегли в укрытия и смотрели в сторону неприятеля.

Гауптман Нойгебауер плеснул нам из своей фляги по глоточку крепчайшего шнапса и чокнулся со мной. От обжигающего напитка по телу пошло тепло, прогнав озноб, вызванный утренним холодом и сыростью, а также странное подсасывающее ощущение в животе. Бывалый вояка Нойгебауер, прошедший поля сражений Первой мировой войны, объяснил причину этого ощущения. Перед каждой битвой оно появляется у всех – у кого сильнее, у кого слабее. Я смог сравнить его с теми чувствами, которые испытывал когда-то перед первой студенческой дуэлью на шпагах.

Мы с Нойгебауером, глубоко закопавшись в сене, вновь лежали в стогу, непрерывно поддерживая связь с огневой позицией батареи и время от времени, чтобы успокоить нервы, выкуривали по сигарете, соблюдая необходимые меры предосторожности. Стрелки часов показывали уже пять часов сорок четыре минуты утра, неумолимо приближаясь к назначенной отметке. Наконец большая стрелка дошла до нее, и тогда Нойгебауер скомандовал:

– Батарея, огонь!

Раздался грохот, и над нами со свистом полетели снаряды.

Через два часа все закончилось. Вражеская позиция была взята, и мы получили приказ приготовиться к движению. В десять часов колонна построилась и начала медленно плестись по дороге, а я вернулся в штаб. Вскоре показался только что взятый противотанковый ров, открыв вид на еще дымившееся поле битвы и санитаров, оттаскивавших раненых к санитарным машинам, отвозивших их в тыл. Некоторым помочь было уже нельзя, убитых подбирали и складывали друг возле друга.

«Шеренга – судьба солдата, – подумалось мне. – Строй и шеренгу своего подразделения он может покинуть только тогда, когда его настигнет последний приказ. Но и в этом случае его удел – вновь навечно лежать в шеренге рядом со своими боевыми товарищами».

По сооруженному саперами мосту мы стали перебираться через противотанковый ров, достигавший пятиметровой ширины. Возникла пробка, колонна остановилась, и у меня появилась возможность осмотреться. Кругом валялось оружие, а за укрытием лежало перевернутое противотанковое орудие. Чувствовалось, что в некоторых местах сербские солдаты удерживали свои позиции до последнего вздоха – еще виднелись следы недавней ожесточенной рукопашной схватки.

Длиннющие винтовки с примкнутыми штыками мрачно смотрелись на фоне коричнево-зеленой униформы убитых солдат. У них были загорелые и изможденные лица крестьян, медленно приобретавшие серый цвет. Почти все сербские солдаты носили пышные темные усы.

Чуть поодаль виднелась группа пленных. С почти восточным стоическим спокойствием они сидели на корточках, курили сигареты, жевали хлеб, пуская буханку по кругу, или просто лежали, вытянувшись прямо на земле и глядя в серое небо. Пленные даже не пытались взглянуть на тех, кто к ним подходил. Один из них, пожилой солдат, говорил по-немецки. Он был родом из Боснии и выучил язык, общаясь в течение многих лет с австрийскими солдатами.

– Нет, мы не понесли особо больших потерь. Просто не смогли больше держаться против вас, – пробормотал он, отвечая на мой вопрос. – Однако для нас война закончилась. Когда я теперь вновь увижу свой двор?

Этот последний вопрос, похоже, был единственным, который его интересовал. Острое желание поскорее вернуться к своему клочку земли, пожалуй, является характерным для всех людей, работающих на земле.

– Скоро ты вернешься домой на свой двор, – подбодрил я его.

В ответ на эти простые слова утешения пожилой солдат мне низко поклонился.

Через пару километров мы подошли к населенному пункту Вршац. Город был взят нашим разведывательным дивизионом совсем недавно. Видимо, для противника это явилось настолько неожиданным, что он оставил его без боя. Во всяком случае, следы сражения не просматривались, а на улицах царила обычная жизнь.

Здесь, в Вршаце, я наконец-то понял, почему вид балканских городов так напоминает мне родину. Здания муниципалитета, церкви, школы, ратуши и большинство городских домов были везде одинаковы. Это являлось напоминанием о временах старой монархии, которая наложила отпечаток своей культуры на строительную архитектуру. Незамысловатый стиль буквально всех построек отражал подход к этому делу некогда правившей здесь былой австрийской бюрократии. Даже стеклянные фонари на центральной улице в точности копировали светильники в предместьях Вены, позволяя в мыслях легко перенестись на несколько десятилетий назад.

Вскоре наша дивизия оказалась перед городом Панчево. Местность к востоку еще не была разведана, но по сведениям, полученным от местных жителей, к небольшой высотке мелкими подразделениями отошли сербские части. Я как раз находился в штабе полка, и мне поручили возглавить разведгруппу, чтобы выяснить, что к чему. Дороги после дождя развезло до такой степени, что для колесных машин они стали непроходимыми. В стороне же от главной дороги положение было еще хуже. Поэтому мне дали два тягача. Посадив на каждый по двенадцать человек, я отправился на задание.

Мы ехали с большой осторожностью, спешиваясь перед каждой деревне, и дальше, прикрывая друг друга, продвигались по одному. Но все наши меры предосторожности оказались напрасными. Ничего не происходило. Третья деревня оказалась самой большой и красивой, а местные жители вышли нам навстречу и приветствовали как освободителей. Оказалось, что этот населенный пункт являлся закрытым немецким поселением Карлсдорф. Никогда ранее мне не доводилось видеть столь искренней радости, как ту, которую проявляли эти люди. Они никак не хотели отпускать нас, но требовалось идти дальше и подняться на высоту. Желая нам помочь, жители предупредили, что следующие две деревни целиком и полностью населены сербами и следует проявлять большую осторожность.

По сравнению с Карлсдорфом следующие деревни выглядели весьма убого. По моему приказу ко мне доставили бургомистров, и они подтвердили, что накануне и в этот же день в сторону высоты проследовало несколько небольших групп сербских военных. Повинуясь своему внутреннему чувству, я направил второй тягач по параллельной дороге примерно в пятистах метрах южнее с тем, чтобы встретиться с ним на обратном склоне высоты. В случае возникновения опасности мы должны были продвигаться прямо по полям, оказывая друг другу взаимную поддержку.

Машины шли, находясь на расстоянии прямой видимости, изредка скрываясь то за деревьями, то за складками местности. Вскоре обе они оказались у подножия высоты. Кругом были густые заросли кустарника, закрывавшие обзор, и нам пришлось спешиться. Дальше мы продвигались в пешем порядке, а тягачи медленно ехали следом.

Внезапно со стороны второй нашей группы послышались крики, а затем раздались выстрелы. Я прыгнул со своими людьми в укрытие, а оба моих пулеметных расчета заняли огневые позиции. В этот момент откуда-то снизу прямо на нас стала надвигаться группа вражеских солдат.

– Огонь не открывать! Пусть подойдут поближе! – приказал я.

Когда первые сербы приблизились на расстояние примерно восемьдесят метров, я громко крикнул по-сербски: «Стой!»

Они озадаченно остановились, переглянулись и побежали в обратную сторону. Снизу раздалось несколько выстрелов, сербы растерялись и побросали свое оружие. Я встал, но так, чтобы в случае чего сразу же залечь за небольшим возвышением на склоне высоты. Однако выстрелы смолкли.

С высоко поднятыми руками сербские солдаты двинулись в нашу сторону. Их становилось все больше и больше! У меня перехватило дыхание, и я с ужасом подумал: «Только бы все закончилось хорошо, ведь если они узнают, что нас так мало…»

Тут сзади появилась моя вторая группа с оружием на изготовку. Когда мы собрали сербов воедино, то оказалось, что в плен попало шестьдесят солдат с тремя офицерами. Отобрав у офицеров их пистолеты, мои разведчики подобрали брошенное оружие, и все направились к краю поля, где стояли две телеги. Я приказал прицепить их к тягачам, взял с собой офицеров, а остальных пленных рассадил по подводам. Через переводчика мне удалось допросить офицеров и выяснить, что данная группа являлась последним организованным подразделением, поскольку все остальные разбежались кто куда.

Назад мы возвращались медленно и только через две сербские деревни проследовали на максимальной скорости, да так, что телеги позади тягачей пустились чуть ли не в пляс, грозя развалиться в любую секунду. Сербским солдатам пришлось не сладко, и они крепко цеплялись за дровни. Мы никого не потеряли, но в безопасности почувствовали себя только тогда, когда оказались в окрестностях Карлсдорфа.

За пару часов нашего отсутствия облик деревни изменился до неузнаваемости. Улицы были полны народу, казалось, что весь Карлсдорф находится на ногах! Когда мы с громким лязгом свернули к ратушной площади, оказалось, что улица покрыта свежескошенной травой, словно приготовленная для процессии. У здания ратуши нас остановили, и какой-то учитель произнес пару приветственных слов. Чувствовалось, что он взволнован до глубины души. От переизбытка чувств у него постоянно пересыхало в горле.

Мы не знали, что произошло. К тому же и пленные, открыв рот, как-то странно смотрели на нас.

«В чем дело? В нас нет ничего особенного», – подумал я.

Тут ко мне направился бургомистр, одетый как на праздник в черный крестьянский наряд.

«Надо хотя бы пожать ему руку», – подумал я, спрыгивая с тягача.

Но сделать это оказалось не так-то просто. Меня обступили со всех сторон так, что обеих моих рук не хватало, чтобы ответить на приветствия и взять все букеты прекрасных цветов, специально срезанных в палисадниках по данному случаю. Наконец бургомистр взял слово. В своей речи он горячо поприветствовал нас как своих земляков и выразил надежду, что мы больше не уйдем с этой земли.

– Карлсдорф никогда не забывал про свою старую немецкую родину, – подчеркнул бургомистр. – Мы сделаем все для Германии!

После такой речи он пригласил нас отведать простой крестьянской еды, которую, по его словам, для долгожданных гостей готовили во всех домах деревни.

Наша разведывательная операция, неожиданно завершившаяся радостным праздником, как и все хорошее, быстро подошла к концу. Полковник Хансен выслушал мой доклад с большим интересом, придав произошедшему гораздо большее значение, чем можно было предположить. Даже последующее описание событий, не имевших на первый взгляд к военным действиям никакого отношения, оказалось весьма существенным. Полковник немедленно связался по телефону со штабом дивизии и доложил о полученных результатах.

– Вас следует наградить Рыцарским крестом, но его вы еще успеете заслужить, – обращаясь ко мне, заявил он. – Я только что представил вас к присвоению внеочередного воинского звания обер-лейтенант и получил одобрение. Сердечно поздравляю и надеюсь, что вы правильно оцените мое решение.

Еще бы я был не согласен! Такого мне не снилось даже в самых смелых мечтах.

– Так точно! – по-военному громко рявкнул я. – Покорнейше благодарю!

Уверен, что в этот момент моя вторая, гражданская, часть души потеснилась на второй план.

Направляясь к Белграду, мы дошли до Панчева, где наш разведывательный дивизион, первым вошедший в город, сменила другая немецкая воинская часть.

Вскоре паромная переправа через Дунай была готова, соответствующий приказ отдан, и вот я уже двигался в югославскую столицу. Проезжая по улицам города, я впервые смог оценить работу наших «Штук»[44]. Тогда это зрелище еще производило на нас огромное впечатление. Дороги были завалены щебнем, а часть городских кварталов превратилась в сплошные руины. Примечательным было то, что на улицах не находилось ни одного немецкого солдата, а вот население вновь стало заполнять дороги и площади. Похоже, что жители этого большого города еще не забыли про налет нашей авиации – приветственные улыбки почти не встречались.

Несколько недель мы находились вблизи Панчева в качестве оккупационных войск.

Нам было невдомек, что нас ожидает в этом году. И хотя все чувствовали себя здесь довольно уютно, приказ о новом выдвижении мы восприняли с энтузиазмом. Для отдыха нашей дивизии был отведен район в восточной части Австрии, и я несказанно обрадовался перспективе провести несколько недель на родине.

В последующее время все были заняты лихорадочной деятельностью по восстановлению боеспособности нашего соединения. Техника нуждалась в ремонте, поскольку последний, хотя и короткий, военный поход принес неслыханное число поломок. Меня, естественно, больше всего беспокоило состояние автопарка своего дивизиона. Ведь, несмотря на то что наша дивизия была создана совсем недавно, более сотни изначально имевшихся у нас грузовиков нуждались в замене на трофейные автомобили, захваченные на Западе.

Германская автомобильная промышленность по-прежнему выпускала свои фирменные автомашины, и, хотя об унификации и стандартизации говорилось не один раз, а Гитлером был даже назначен специальный уполномоченный по данному вопросу, в войсках никакого результата мы не ощущали. Да и распределительные пункты, входившие в подчинение высших инстанций вермахта, тоже работали в этом плане недостаточно хорошо. У меня даже возникало подозрение о том, что наших проблем наверху никто не замечает. А ведь моторизация не только дала быстроту продвижения войск, она требовала еще и соответствующего тылового обеспечения.

Вопрос по обеспечению транспортных средств всем необходимым становился все более решающим независимо от того, велись ли наступательные или оборонительные боевые действия. Однако наличие множества типов автомобильной техники не позволяло наладить снабжение запчастями. В результате выход из строя автомашин на долгое время и сокращение числа работоспособного транспорта становились неизбежными.