Читать книгу Грандиозные авантюры. Николай Резанов и мечта о Русской Америке - Оуэн Мэтьюз - Страница 8

Все предприимчивые, амбициозные и так или иначе приближенные к власти люди в России в 1793 году знали, что замолвить словцо за них самих или за их проект может самый циничный, самый беспринципный, самый жадный, но, пожалуй, и самый влиятельный из всех любовников Екатерины, если не считать Орлова и Потёмкина, граф Платон Зубов. Зубов собрал вокруг себя собственный «двор», в котором государственные назначения и услуги продавались за деньги. И Николай Резанов в штате Зубова как раз занимался просителями, стремящимися получить аудиенцию у фаворита императрицы.

Принимая просителей в личном крыле Царскосельского дворца, фаворит вел себя так, будто был мелким монархом. Польский князь Адам Чарторыйский рвался попасть на аудиенцию к Зубову в надежде вернуть семейную земельную собственность, конфискованную Екатериной. Позже он писал, что «двор» Зубова напоминал «покои любовницы французского короля»¹. С самого раннего утра к флигелю графа (титул князя Зубов получил в 1796 году) начинали прибывать кареты вельмож, и уже к десяти часам они выстраивались в три ряда, словно перед театральным подъездом незадолго до начала спектакля. Около одиннадцати в длинном шелковом халате из спальни появлялся сонный фаворит. Начинался утренний туалет, который осуществлялся силами целой армии лакеев. Одновременно Зубов вел прием. Сановитых людей к нему обычно приводил личный секретарь, интриган и шантажист сицилийско-греческого происхождения Андреа Франческо Джованни Алтести (в России его звали Андрей Иванович). Резанов был заместителем Алтести, и в его обязанность входило вести запись посетителей.

Зубов выслушивал получивших аудиенцию, сидя к ним спиной, ведь в это время им занимался парикмахер. Прошения одобрялись кивком головы, а отказ выражался покашливанием. Время от времени фаворит обращался к своей ручной обезьянке, которая, резвясь, прыгала по покоям, поднимая столбы пудры для волос. Тем, кто понравился Зубову, граф милостиво разрешал выпить кофе в его обществе. И ходили даже слухи, что Михаил Кутузов, будущий герой войны с французами, собственноручно готовил для него кофе по особому рецепту. Именно так последний фаворит стареющей Екатерины принимал высших государственных сановников, генералов и князей, которые хотели через него передать свою просьбу императрице в попытке решить тот или иной вопрос[23].

«Этот Зубов – человечек активный, – писал один из преподавателей Оксфорда Джон Паркинсон, посетивший графа в Царском Селе. – Он ведет себя с таким высокомерием, которое непростительно человеку не самого благородного происхождения»².

Светлейший князь Потёмкин умер, а новый любовник, «несмотря на свои юные годы, ведет себя так, как будто ему позволено все, как будто он знает больше всех и готов управлять любым министерством»³, – с горечью выразился старый придворный и, кстати, бывший любовник Екатерины Петр Завадовский в июле 1793 года. В жадности Зубов переплюнул Потёмкина, Завадовского, да и всех прочих фаворитов императрицы. Точно так же, как и любовник императрицы Григорий Орлов, продвигавший в свое время по армейской службе братьев, Зубов радел о своих родственниках. Разница в том, что братья Орловы были людьми талантливыми, а члены клана Зубовых – в лучшем случае посредственностями. Стареющая императрица (напомним, что разница в возрасте у них с Зубовым была 38 лет) подарила своему любовнику десять тысяч душ крепостных, огромные поместья в России и в Польше, ну и, конечно, он просто купался в драгоценностях. Но Зубову все было мало, и он взимал плату за свое содействие с просителей. Об этом шептались в кулуарах, но нашелся только один смельчак, который открыто выразил свое недовольство. «Мне не нравится тон ваших приказов, ваше обращение, ваши письма и ваши лакеи», – бросил в лицо Зубову Александр Суворов. Но Суворов был прославленным русским полководцем, и он мог себе позволить такое высказывание⁴.

К пышному «двору» Зубова, как магнитом, притягивало разного рода мошенников и авантюристов. В те времена, точно так же как и сейчас, в Россию в поисках славы, приключений и быстрого заработка ехали иностранцы, не сумевшие преуспеть у себя на родине. Для них Россия была страной, где никто не знал об их промахах и ошибках. Все лучшее было сосредоточено в Петербурге, который – приведу понятное современникам сравнение – был Дубаем конца XVIII века. Кто только не ехал в столицу империи – военные, архитекторы, строители, учителя танцев, портные, актеры и актрисы и так далее, – потому что Петербург был городом, где пахло деньгами и можно было преуспеть.

Екатерина с самого начала своего правления подогревала интерес иностранцев к России и Петербургу. Об этом косвенно свидетельствует ее переписка с известными интеллектуалами Европы. Для нее Россия была «полигоном», на котором все желающие могли попробовать выстроить свою версию будущего. И она, надо признать, думала масштабно. Например, чтобы «поднимать» сельское хозяйство, императрица пригласила в Россию крестьян из Саксонии, которых поселила на Волге[24]. Французские и итальянские скульпторы и архитекторы украшали не только столицу, но и оставили заметный след в Новороссии. Но если тот же Потёмкин нанимал для работы в России молодых и талантливых иностранцев, таких как братья Бентам, то у Зубова были другие критерии отбора. Взять того же Алтести. Он появился в России благодаря шантажу русского посла в Константинополе, которого обвинял, ни много ни мало, в гомосексуальных связях⁵[25]. Некоторое время он работал в Коллегии иностранных дел, и, когда Екатерина хотела наказать его за растраты, Зубов уговорил «матушку» не делать этого. Он забрал Алтести к себе, поскольку тот был большим специалистом по сбору компромата.

Еще одним доверенным лицом Зубова был авантюрист испано-ирландского происхождения по имени Жузеп де Рибасде Рибас (на русской службе Иосиф Михайлович Дерибас). В России де Рибас появился благодаря командующему российской экспедицией Балтийского флота в Средиземном море Алексею Орлову. Их знакомство произошло в Ливорно, где Орлов проводил донабор экипажей на корабли, только что совершившие плавание вокруг Европы. Двадцатилетний де Рибас был принят вольнонаемным, и после этого началось его быстрое восхождение. Уже через год он участвовал в войне против турок и отличился в Чесменском сражении (де Рибас подвел к турецкому флоту один из брандеров, начиненных горючей смесью). Будучи доверенным лицом Орлова, он доставлял письма его брату Григорию, на тот момент фавориту императрицы. Самым важным поручением де Рибасу стало привезти в Россию из Лейпцига внебрачного сына Екатерины и Григория Орлова – десятилетнего Алексея Бобринского. С этим поручением де Рибас блестяще справился (Бобринский с детским пылом стал называть его своим другом), и в 1774 году испанец был принят на действительную российскую военную службу в чине капитана. До 1779 года он был цензором в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе, где учился Бобринский. Затем для де Рибаса началась череда военных кампаний: война за Крым, Русско-турецкая война 1787–1791 годов, где он отличился настолько, что был приглашен в состав делегации, подписавшей Ясский мир с Османской империей, который подтвердил присоединение Крыма и Кубани к России. В 1794 году де Рибаса (как говорят, при содействии Зубова) отправили на юг страны, в бухту Хаджибей, где тот основал новый город, который Екатерина назвала Одессой⁶. Главная улица города носит название Дерибасовская, в честь основателя этого портового города. Де Рибас женился на одной из придворных дам Екатерины, и императрица стала крестной их дочерей. Что же касается Зубова, то он стал покровителем де Рибаса, вероятно, возлагая на него далеко не бескорыстные надежды.

Я уверен, что Резанов, служивший под началом Алтести, не был стяжателем. Доказать это очень просто – в отличие от окружения князя, он не разбогател. Известно, что после четырех лет службы у Зубова Резанов отправлял родственникам письма с просьбой выслать ему денег. Может быть, он был слишком честным или слишком осторожным? Возникает некоторое противоречие с описаниями, которые оставили о нем офицеры, вместе с Резановым принимавшие участие в кругосветном плавании, – в них говорится, что Резанов шутил о том, что очень хорошо знает, как можно обогатиться. Но это скорее всего бравада. Или же констатация фактов. Резанов в этой жизни бежал не спринт, а марафон. Он многое повидал, служил в армии, работал в глубинке асессором гражданского суда, завоевал доверие Державина и Зубова. Так или иначе, у него была возможность хорошо изучить механизм власти и влияния, а также то, как можно добиться продвижения при помощи взяток и взаимных услуг.

Григорий Шелихов познакомился с Зубовым осенью 1793 года. На фаворита императрицы купец вышел через своих знакомых: Никита Демидов познакомил Шелихова со своим другом Александром Жеребцовым, который был женат на сестре Зубова, и тот свел его с «вершителем судеб». В столице у Шелихова была репутация богатого человека, который платит хорошие деньги за оказываемые ему услуги, так что он стал желанным гостем в апартаментах Зубова в Царском Селе.

К тому времени Шелихов, чтобы добиться поддержки своей колонии, решил сменить тактику. Про монопольную торговлю он больше не заговаривал, а попросил, чтобы на Кадьяк прислали священника и мастеровых, которые могли бы помочь с обустройством быта. Содержание священника, который не только обратит алеутов в православную веру, но и будет обучать местное население, он обещал оплачивать из своего кармана. Ему хотелось, чтобы общество поскорее забыло о «плохом» Шелихове, который жестоко обращался с аборигенами, о чем писал Бритюков и что позже подтвердил капитан Биллингс. Присутствие священника немного успокоит страсти и заставит говорить о «хорошем» Шелихове, который радеет в первую очередь об интересах государства. А если колония, по сути, живущая грабежами, начнет отстраиваться и со временем превратится в постоянное поселение, жители которого сами себя обеспечивают, то тогда и вовсе минус поменяется на плюс, причем плюс для Шелихова совершенно очевидный – он смог бы получить ту самую монополию, которой так ждал.

Вполне вероятно, что инцидент в заливе Нутка подтолкнул Екатерину к пониманию того, что за американские колонии стоит побороться. Бесспорно, что поддержка Зубова тоже сыграла свою роль⁷. Как бы там ни было, Екатерина (через Зубова) отнеслась к предложениям Шелихова более благосклонно, чем в 1788 году. В письме к Ивану Пилю, новому генерал-губернатору Иркутского и Колыванского наместничеств, написанному в конце 1793 года, императрица подтвердила, что планы Шелихова «идут на пользу государства», а также через Пиля пожелала купцу всяческих успехов в его начинаниях. Синод также выступил с поддержкой проектов Шелихова. Митрополит Гавриил заявил, что на Кадьяк направят не одного священника, а восемь монахов из известного своей строгостью Валаамского монастыря. Руководителем миссии был назначен архимандрит Иосаф⁸. В январе 1794 года Шелихов получил все необходимые письма и грамоты, и монахи были готовы к долгому путешествию на «край земли»⁹.

В ту эпоху еще не знали слова «коррупция», но власть легко можно было превратить в деньги, и наоборот. Зубов, замолвивший словечко за Шелихова, наверняка рассчитывал на дивиденды. Скорее всего речь шла об определенном проценте доходов от торговли пушниной. Но возник вопрос – кого Зубов может послать в Сибирь для того, чтобы представлять свои интересы? Выбор пал на Резанова – человека проверенного и надежного. Резанову поручалось отвести указы и письма императрицы в Сибирь; среди корреспонденции было также личное послание Зубова генерал-губернатору Пилю. Однако Резанов был далеко не простым курьером – Зубов дал ему указания, чтобы тот подробно, в деталях информировал его о том, как реализуются планы государыни¹⁰. Так и вышло, что Николай Резанов поехал в сибирский город, в котором давно уже жил его отец.

Шелихов с монахами отбыл из Петербурга в Иркутск 22 января 1794 года. Зимой реки замерзают, и можно быстро передвигаться на санях, именно поэтому было выбрано это суровое время года (до лета далеко, а весной и осенью стояла распутица, когда по дорогам не пройти, не проехать). Для совершения служб и обряда крещения монахи везли с собой церковные книги, кресты и передвижные алтари. С ними была и недавно написанная на Валааме икона с изображением Богоматери и младенца Христа[26].

Резанов выехал из Петербурга позднее, скорее всего в конце весны, когда дороги стали подсыхать; Шелихова он так и не догнал, хотя, наверное, и не ставил перед собой такой цели.

В музеях Кремля и Царского Села выставлены экипажи, на которых путешествовали в те времена. К концу царствования Екатерины стали входить в моду английские дилижансы с огромными колесами до двух с половиной метров в диаметре на металлических рессорах. В дилижансах меньше ощущалась тряска, и они с большей легкостью преодолевали колдобины. Тягловой силой была четверка или даже шестерка лошадей, которых меняли до трех раз в день. В среднем в день экипажи проделывали до сорока пяти километров. Багаж в кожаных чемоданах привязывали к крыше. Вместе с Резановым путешествовали его секретарь и камердинер, была у него и вооруженная охрана.

Путешествие до Сибири и обратно (ведь надо было вернуться в столицу) могло затянуться до года. Скорее всего как и полагается дворянину той эпохи, Резанов взял с собой несколько чемоданов летней и зимней одежды, сапоги и другую обувь, постельное белье, несколько дождевиков из промасленной ткани, ларец с медицинскими препаратами, свечи, сервиз для еды на привалах, складной стол для письма, палатку и, конечно, небольшой арсенал: шпаги, ружья и пистолеты, а также запас пуль и пороха.

До Москвы Резанов ехал с комфортом – дорога была хорошей, а уже после Москвы его экипаж влился в поток кибиток и телег, направлявшихся в сторону Сибири. Хотя «поток» – это сильно сказано, вряд ли движение было оживленным. Не стоит также думать, что тракт был дорогой в современном понимании этого слова. Представьте разбитую колесами неширокую грунтовую полосу, идущую вдоль лесов и через поля. Пыльную в сухую погоду и раскисшую в дождь. На отдых останавливались на постоялых дворах или же в деревнях.

После Казани начались бескрайние степи – унылый однообразный пейзаж. На постоялых дворах кусали клопы, пахло немытыми телами и конским навозом, придорожная пыль забивалась в волосы и костюмы, да еще и грозила встреча с разбойниками, коих немало было в пустынных краях.

Шелихов с монахами, выдвинувшийся, как вы помните, раньше, еще по снегу, к началу мая добрался до места назначения, в Иркутск. Прибывших с ним монахов он разместил в своем недавно отстроенном доме, чему Наталья была рада – присутствие «святых людей» благотворно подействовало на детей Шелиховых. К самому Шелихову в городе стали относиться по-другому, ведь он заручился поддержкой императрицы¹¹. Генерал-губернатор, Иван Алферьевич (Андреевич) Пиль[27]даже издал специальный указ о поддержке начинаний Шелихова, в котором говорилось, что предприятие купца «идет на пользу государственному делу»¹². Пиль помог быстро набрать людей, готовых переселиться на Кадьяк. Главным образом, среди них были ссыльные и бывшие каторжники, и им нечего было терять. Показателен тот факт, что новые поселенцы планировали убить Шелихова, разграбить склады и угнать один из принадлежащих Северо-Восточной компании кораблей. Шелихов попросил, чтобы на остров прислали «искусных работников», и эта просьба была выполнена. Пиль нашел ему одиннадцать кузнецов, тех, кто умел работать с медью, и мастеров-кожевников для выделки меха. Вместе с этими людьми в Америку отправились их семьи.

Все дороги заканчивались в Иркутске. Дальше начиналась тайга с низкорослыми деревьями и большим количеством болот. В начале лета 1794 года, как только на Лене и на Байкале растаял лед, Шелихов загрузил казацкие плоскодонные лодки провиантом, посадил людей, и началось опасное путешествие вдоль Байкала. Плыли вдоль берега на северо-восток, ночевали на каменистых пляжах, сразу после которых начиналась дикая тайга. Вечерами, когда от костров в лагере к небу поднимался дым, из тайги выходили буряты, тунгусы и ламуты (эвены, родственные эвенкам). Они охотно меняли мясо убитых животных на чай или сухари, так что от голода люди не страдали. Затем в течение двух дней крепкие мужики перетаскивали лодки и груз до Киренги, правого притока Лены. Плоскодонки снова спустили на воду и стали подниматься на север, к Лене, управляя лодками при помощи длинных жердей, которыми отталкивались от дна. Иногда на берегу участники экспедиции видели якутские юрты, вокруг которых пасся скот.

Примерно через месяц плавания достигли Якутска, который был построен еще в 1632 году казаками Петра Бекетова. В конце XVIII века в Якутске было 362 избы и пять деревянных церквей, а вокруг городка стояли юрты. В Якутске люди Шелихова пересели на лошадей, и начался двухмесячный переход до Охотска. Дорог там никаких не было, и предстояло преодолеть довольно высокий хребет Сетти-Дабан. Проводниками стали якуты, они вели в связке по десять навьюченных грузом животных. Всего в караване было примерно 150 выносливых монгольских лошадей, эта порода была известна еще со времен Чингисхана. Грузы, которые доставляли на лошадях в Охотск, в сорок, а то и больше раз увеличивались в цене по прибытии. Например, в 1805 году пуд муки в Иркутске стоил пятьдесят копеек, в Якутске – уже рубль пятьдесят, в Охотске – десять рублей и сорок рублей на Камчатке¹³.

Тринадцатого июля экспедиция Шелихова добралась до Охотска. Будущим поселенцам казалось, что это конец мира, полная дыра по сравнению с Якутском. Жители Охотска отличались буйным нравом даже по сибирским меркам. От порта, заложенного в 1731 году, к концу века остались одни развалины. Пристань из сосновых досок, сколоченная Джозефом Биллингсом в 1790 году, также представляла собой жалкое зрелище[28]. Власти как таковой в Охотске не было. Единственным нормальным домом была штаб-квартира Северо-Восточной компании. Зато было довольно много трактиров, и охотники, приходившие в город продать меха, спускали в них деньги на водку, еду и шлюх.

«Люди, идущие в промысел, суть частью народ буйный, пьяный и столько развращенный, что всякое общество должно счастием считать, что избавилось их, – так описывал Резанов обитателей Охотска, когда находился на территории Русской Аляски. – Но здесь крайность заставила их тише быть, ибо нет праздности, да и к пьянству мало способов. Выходя в Охотск, берутся они за прежнее мастерство, пропивают в несколько недель четырехгодичный труд свой и потом опять в Америку возвращаются; и так, каких примеров ожидать от них? Но ежели б позволено им было здесь оставаться, то тогда каждый из них нечувствительно начал бы мыслить о хозяйстве своем, и, может быть, половина б из них сделалась добрыми людьми, но при возвращении своем будут они опять в совершенный вред обществу. <… > промышленные, женясь на американках, оставляют или вывозят их в Охотск и с детьми и, пропив все достояние свое, бросают их скитаться по миру, а чрез то, непривычки к климату и пище, недостатку одежды и столько же от оспы, все они генерально умирают»¹⁴.

Архимандрит Иосаф был шокирован увиденным, но Шелихов заверил его, что в колониях компании, и в частности на Кадьяке, совсем не так (что, конечно же, мало соответствовало действительности).

Попарившись после долгого пути в бане, Шелихов стал читать письма из Кадьяка от генерального управляющего Александра Баранова. Настроения они ему не подняли – Баранов писал, что люди страдают от цинги, а туземцы жалуются, что на них нападают люди Лебедева-Ласточкина, главного конкурента Шелихова. Баранов умолял привезти продукты, железо, парусину, деньги и товары для обмена с туземцами. Также он просил привезти водку для него лично. Шелихов не стал рассказывать монахам о проблемах, с которыми переселенцам неизбежно придется столкнуться. Вместо этого он написал в Кадьяк письмо с указаниями, что нужно предпринять: «…обустроить поселение так, чтобы оно выглядело красивым и производило хорошее впечатление на капитанов иностранных кораблей, которые заходят в гавань. Поселение должно быть больше похоже на город, чем на деревню. Необходимо добиться того, чтобы русские в Америке жили красиво и аккуратно, а не так, как в Охотске, прозябая в нищете и деградации». Письмо управляющему Шелихов закончил словами: «Результаты твоей работы будут доведены до сведения императорского двора». Благие намерения похвальны, но эту задачу невозможно было выполнить в короткие сроки.

В августе 1794 года Шелихов отправил людей на Кадьяк на двух построенных компанией кораблях. Один из кораблей назывался «Три Святителя» (Шелихов был верен этому названию и дал его новому кораблю), другой назывался «Святая Екатерина». В общей сложности набралось около двухсот человек: 52 переселенца, монахи, 121 охотник из местных и несколько туземцев. В ящики заботливо были упакованы книги для школы по истории, математике, экономике и по классической литературе¹⁵. Кроме того, в колонию везли семена с точными указаниями, как и когда их высаживать и как заботиться о растениях. Везли также собак, кроликов, коз, свиней, корову с быком и кобылу с жеребенком[29].

Корабли подошли к острову 24 сентября, но застряли на камнях при входе в бухту Святого Павла, и людям пришлось добираться до берега по воде, благо там было неглубоко. Но это было не самое худшее. Священники с ужасом обнаружили, что ни школы, ни церкви, о которых с таким энтузиазмом рассказывал Шелихов, просто не существует. Не было там и нормальных домов – люди жили в зловонных бараках. Единственным более-менее нормальным зданием был дом генерального управляющего. В 1788 году в гостях у Баранова побывал испанский капитан де Харо, который писал, что «внутри дом украшен китайской бумагой, есть большое зеркало, изображения святых и широкие, удобные кровати»¹⁶.

Баранов мог разместить переселенцев только в бараках, обитатели которых жили в грехе с местными женщинами. Монахи предпочли поселиться под навесом на берегу. Кормились они тем, что собирали с камней мидий. Службы монахи проводили на галечном пляже, скрываясь от ветра за перевернутыми лодками¹⁷.

Через пару месяцев Баранов узнал, что новоприбывшие (как мы помним, главным образом, из бывших каторжников) задумали разграбить склад компании, захватить корабль и вернуться в Охотск. Мнения разошлись только по одному вопросу – перерезать Баранову горло или сохранить ему жизнь. Генеральный управляющий приказал арестовать и высечь заговорщиков, затем их заковали в кандалы и отправили на практически необжитые острова.

Монахи в заговоре против Баранова, конечно же, не участвовали, но присутствие Святых Отцов добавило управляющему проблем. Каждый день ему пеняли на пьянство и распутное поведение поселенцев, а также на то, что сам он дурно обращается с местным населением. Баранов пытался успокоить монахов клятвенным обещанием, что лично пожертвует 1500 рублей (а это десять годовых зарплат обычного матроса) на строительство в Кадьяке церкви Вознесения¹⁸. Строительство церкви началось 21 ноября 1794 года[30]. И, к слову, присутствие на острове монахов осложняло жизнь не только Баранову, но и другим управляющим русскими поселениями на протяжении нескольких последующих десятилетий.