Читать книгу Глазами богов - Оуэн Риддл Баркер - Страница 1

Мы вновь всей семьёй на берегу океана, и как всегда, на «нашем» излюбленном месте – на полянке, спрятавшейся от посторонних глаз между двумя высокими дюнами, поросшими редкими, дочерна иссушенными солнцем низкорослыми порослями кустарников. В этом месте прибрежная цепь дюн разделяет Тихий океан и сосновый бор, и чтобы попасть на «наше место», нужно заехать на полянку со стороны океана, проехав несколько сот ярдов по берегу вдоль кромки прибоя. Пейзаж в этих местах, скажу вам, ― неповторимый. А барбекю среди «песчаных гор» – это что-то!

В этот раз как-то незаметно прошло время в пути – мы быстро добрались до места. Вот, казалось, только выехали из дома, – и уже на месте, распаковываемся, выгружаем багаж. Я устанавливаю мангал и собираю сухие прибрежные ветки для розжига, жена раскладывает продукты, сервирует столик, дети бегают друг за другом наперегонки, играются, смеются. Какое счастье!

Как же прекрасно всей семьёй выбраться в уик-энд на природу. Да ещё на какую! Побережье Орегона – наши излюбленные места. Когда я нахожусь здесь, то отдыхаю душой, наслаждаюсь жизнью, становлюсь самым счастливым человеком на свете. Я испытываю блаженство, наблюдая за весёлыми детьми и любимой, довольной супругой. В такие минуты мне даже не вериться, что это я, и что всё происходит со мной наяву. Солнце, океан, дюны, сосны, дым костра, любимая семья, спокойная и умиротворённая атмосфера ― всё будто сон. И до того становится хорошо и приятно на душе, что хоть кричи на весь мир об этом.

Жена с детьми ушли купаться, а я остался «кочегарить» и предаваться приятным мыслям, любуясь побережьем. Когда дети вдоволь накупались, стали просить поиграть с ними в волейбол, и жена увела их за дюну, чтобы не мешать мне готовить, и чтобы мяч случайно не упал на стол или на барбекю.

Ароматный запах жарящегося стейка быстро распространился вокруг и достиг носиков детей. «Вкусняшками пахнет, папа!» – воскликнула дочь. В ответ я попросил их, чтобы они долго не заигрывались, потому что мясо вот-вот будет готово. Дети любят играть в волейбол. Особенно дочка. Сыну же игра нравится лишь до того момента, пока мяч находится в его руках. Как только он теряет его, и ему приходиться за ним бежать, интерес к игре у малыша мгновенно пропадает.

Я продолжал готовить, поглядывая на парящий в воздухе мяч: он периодически выпрыгивал над дюной, на миг зависал в наивысшей точке и падал обратно; затем слышался хлёсткий удар о ладони, и через мгновение мяч снова выныривал, зависал в воздухе на секунду и под действием силы притяжения падал обратно, исчезая за песчаным холмом. Иногда кто-то из детей терял мяч, не сумев его правильно отбить. На некоторое время игра прекращалась, слышался смех дочери и обидчивые причитания сына, которому в очередной раз приходилось идти за укатившимся непослушным мячом. Спустя время, игра возобновлялась, – и снова над дюной, описывая дугу, летал мяч: вверх-вниз, вверх-вниз.

Вскоре стейки были готовы, и я выложил их на блюдо, а на решётке разложил маринованные рёбрышки.

Вверх-вниз, вверх-вниз… Задорный смех… Вверх-вниз…

Пока готовились рёбрышки, откупорил бутылку вина, разлил по бокалам: себе и супруге; детям открыл упаковку с ананасовым соком. Затем накрыл полотенцем блюдо с мясом, чтобы не садились всякие насекомые, и стал звать всех к столу. Мяч над дюной перестал появляться, голоса стихли. Может что-то их заинтересовало? «Эй, голодные рты, прошу всех к столу! Всё готово!» – позвал я снова, и в последний раз открыл крышку, чтобы перевернуть рёбрышки: они тоже были готовы. Сел за стол. Тишина. Что там их так отвлекло от игры? Даже про пикник забыли. Снова позвал – тишина. «Ну, озорники, в прятки, что ли, решили поиграть?» – подумал я.

Пришлось идти за ними. Я поднялся на вершину дюны, посмотрел вниз – никого; поблизости – тоже. Только вытоптанный круг со следами ног на песке указывал на то, что в этом месте они только что играли. Рядом рос овальный островок из густого кустарника, за которым возвышалась следующая дюна, более высокая, вершина которой заслоняла горизонт. Возможно, они спрятались за ней. Снова окликнул. В ответ молчание. Спрятались за кустами, что ли. Но странно, что сын так долго не выдаёт себя. Обычно он не сдерживается и обязательно что-нибудь шёпотом скажет или засмеётся. Но сейчас почему-то стоит полная тишина… И пустота. Когда кто-то где-то есть, это чувствуется. Присутствие человека в помещении или притаившегося за углом всегда «слышится». А тут – лишь шум прибоя и монотонный рокот набегающих волн с одной стороны, и печальный шелест крон соснового леса с другой.

Я спустился с дюны, чтобы обойти кустарник, куда, к моей радости, уходили следы детских ног. Похоже, мои проказники прячутся именно там. Я осторожно пошёл по кругу. Первым появился сандалий сына с расстёгнутым ремешком. Ладно, думаю, так спешил спрятаться, что потерял обувь. Через два шага из-за кустов появилась ступня супруги (за долгие годы совместной жизни ступни любимой жены узнаешь из тысячи пар женских ног) – пяткой вверх. Значит, лежит на животе. Я присел, стал подкрадываться. По мере моего продвижения из-за поворота сначала показалась голень, потом подколенная выемка, затем бедро и… всё – больше ничего… от неё… не было. Только нога. Правая. Оторванная. Не просто оторванная – грубо вырванная.

То, что случилось со мной, передать трудно. Я оцепенел. От страха и горя впал в ступор: надо было кричать, но вместо этого я мычал; нужно было идти дальше вокруг кустарника и искать детей, – но онемевшие ноги не слушались. Как калека, я кое-как переставлял атрофированные конечности по вязкому песку, и мне показалось, что три ярда я шёл полчаса. Но шёл. Дрожал и шёл, нутром чувствуя, что вряд ли за кустами найду своих детей в полном здравии. Начало быстро смеркаться, хотя утро ещё не закончилось, и почему-то смотреть в сторону леса не хотелось – из его пугающей глубины веяло зловещим холодом.

Когда я обнаружил второй сандалий, то закричал на всю округу, разбудив ворон, чёрной тучей взметнувшихся с веток сосен: окровавленный, он был надет на оторванной ножке сына. Поодаль лежала дочь. Она была… была без…

В ушах зазвенело. Ночь белым пламенем ослепила глаза. Я кричал и выл, кричал и выл… и смотрел на то, что осталось от моей семьи, пока… Пока кто-то не дотронулся до меня.

И я проснулся.

– Ты чего, Стэн? – Ли тормошила моё плечо.

Я тяжело дышал и смотрел на потолок: мерещилось, что он опускается на меня. Сознание с трудом перестраивалось на явь: всё ещё казалось, что одной ногой я там, на горячем песке среди дюн. Господи, это всего лишь сон! Удары сердца отдавались в висках. «Как хорошо, что это сон», – обрадовался я.

Когда полностью проснулся и осознал, что нахожусь дома, повернулся к жене. По выражению её лица догадался, что сильно напугал её своими криками.

– Страшный сон приснился… – успокоил её.

– Очень?

– Да.

И хотя я уже испытывал облегчение и счастье оттого, что это был всего лишь сон, на всякий случай спросил Ли: – Как дети?

– Сейчас иду будить их. – Она поцеловала меня и поспешила вниз в детскую.

«Вот дерьмо! – подумал я. – Надо же такому присниться перед самым отъездом».

Сегодня первый уик-энд в этом году, который мы решили провести на побережье. Сегодня открываем сезон: едем на орегонские дюны, на наше традиционное семейное барбекю. Нас не было там с осени прошлого года. Такое приятное мероприятие – и такой дерьмовый сон. Тьфу ты! Чуть всё настроение не испортилось.

Постепенно я привык к действительности. Снизу послышались голоса: недовольный сынишка захныкал, отказываясь просыпаться (ему четыре годика, зовут Вильсон); Ли пытается его взбодрить, рассказывая про море, которое ждёт его, и про большие волны; дочь, её зовут Мерил, ушла в ванную, она старшая у нас, ей семь. Слава богу, это был сон – страшные картины ночного кошмара продолжали обрывками кружиться в памяти. «Никаких предрассудков, ковбой, – подавлял я неуверенность в себе, – это всего лишь тупой сон. Надо собираться в дорогу, ехать. Мы так долго ждали этого дня». Я поднялся с кровати и поспешил вниз.

Было шесть утра, когда мы запихнули последний свёрток в багажник «Джипа» и через минуту тронулись в путь. Через пятнадцать минут мы покинули Юджин и по 126-ой хайвэй помчались на запад.

Раньше мы ездили через Ридспорт, пользуясь южной 38-ой дорогой. Но этот путь длиннее. По 126-ой, через Флоренс, и короче и интереснее. На всём протяжении извилистой трассы такие красивые пейзажи открываются, что словами не передать. По этой дороге хочется ездить и ездить. Горно-холмистые лесные пейзажи никогда не приедаются. А ещё хочу сказать следующее: такие вот минуты, когда я еду со своей семьёй в машине на отдых, одни из самых лучших и трогательных моментов в моей жизни. Во время подобных автопутешествий я чувствую себя счастливей всех счастливых, ощущаю себя самым лучшим семьянином, у которого самая лучшая жена и самые прекрасные дети. И тогда мне хочется похлопать себя по щекам, ущипнуть себя, чтобы убедиться: а не сплю ли я? Ведь подобная идиллия может быть не иначе, как только во сне. Но нет, ущипнув себя, убеждаюсь, что вокруг – реальность: а сам я, что ни на есть, самый лучший и счастливейший родитель и муж.

– Ну ты сегодня стонал, дорогой, – жена напомнила мне про ночной кошмар. – Думала ты своими завываниями и детей разбудишь. Тебя что, резали во сне?

– Приснится же ерунда… – Хотя ночной сон уже не так пугал, постепенно растворяясь в прошлом, я всё же поёжился. Лёгкая тревожность оставалась и оттого, что приснившийся сон как бы опережал события сегодняшнего дня. Создавалось такое ощущение, будто сейчас повторяется сюжет сна: мы всей семьёй едем на дюны тихоокеанского побережья.

– Что моему мальчику такое страшное приснилось? – Ли погладила меня по голове, как ребёнка.

– Забыл, – соврал я. Не рассказывать же мне в подробностях содержание сна про их собственную смерть. К тому же, мы едем на то же место, где они погибли в моём кошмаре. Ли это напугает. Она может расценить это, как плохую примету. Поэтому я в шутку ответил: – Домовой приснился.

– Да уж. Меня домовой так бы не напугал, как твои стоны…

– Дамаёй, дамаёй, – послышался голос Вильсона за моей спиной на заднем сиденье.

– О, кто там проснулся? – мы с женой одновременно в один голос спросили сына.

– Мы где? – Мерил тоже проснулась, стала потягиваться и озираться по сторонам.

– На полпути, – ответил я. – Не ты научила брата этому слову?

– Какому?

– Откуда он знает про домового?

– Не знаю.

– Да ладно тебе, Стив, может он случайно услышал наш разговор с Мерил. Она часто пересказывает фильмы ужастики, – попыталась закрыть тему Ли.

– Пить хоцю, мама. – Сын стал пытаться выбраться из детского кресла.

Ли попросила дочь открыть сумку и достать братику бутылку с напитком.

– Пап, мы волейбольный мячик взяли? – спросила Мерил, откручивая пробку на бутылке.

Меня передёрнуло:

/как во сне… /

– Взял.

Когда Мейплтон остался позади, салон автомобиля стал наполняться океанским просоленным воздухом: долгожданным, неповторимым, романтическим, освобождающим из плена цивилизационной замкнутости в самую что ни на есть настоящую свободу. Запах песка дюн, водорослей и морской воды, вперемежку с хвойным запахом, – необыкновенное сочетание ароматов. И незабываемое. Солёный воздух Тихого океана проникает в салон даже через закрытые окна, хотя до берега ещё больше двадцати миль. Этот запах такой стойкий и откладывается в памяти настолько крепко, что, даже находясь вдали от побережья, его помнишь всегда, и скучаешь по нему, как по кому-то родному. Так, наверное, оказавшись на внутриматериковой части суши, скучает по морю старый моряк, сошедший на берег по выслуге лет.

– Пап, а мы едем «на наше место»? – уточнила Мерил.

– На наше, – за меня ответила Ли.

«Наше место» находится южнее Флоренса, на территории национального парка. По 101-ой дороге, не доезжая полмили до озера Лост, есть незаметный поворот направо, на лесную дорогу, перекрытую погнутым шлагбаумом. Но эту преграду можно аккуратно объехать. Желательно, чтобы в этот момент никто по дороге не проезжал и не заметил вас: въезд на территорию парка запрещён. Но иногда же можно похулиганить. Просто там о-очень красивые места, а до «нашего места» пешком далековато. Полноприводный старина «Джип» доставляет нас туда быстро и без труда. Немного петляешь по лесной дорожке, а затем без труда проезжаешь через пески и барханы к самому берегу, где нет ни людей, ни туристов: безмятежно, тихо и безлюдно.

Спустя час пятьдесят минут мы были на месте. На своём излюбленном месте между двумя высокими дюнами. Благодаря этим дюнам ни нас, ни джип со стороны не видно: ни с севера, ни с юга. Мы как в укрытии. Зато перед нами открываются великолепные виды: с одной стороны – Тихий океан, с другой – сосновый лес. А лес в этом месте – просто сказка. Он до того густой и тёмный, что кажется – это дремучий лес бескрайней тайги. Но его мрачность не отпугивает, а наоборот, даёт уверенность и защиту: лес, как грозный адмирал, одетый в чёрную морскую форму, величественно возвышается со стороны берега над дюнами и будто следит незримыми глазами за Тихим океаном и покоем отдыхающих на берегу людей. Это место самое уединённое на побережье парка. Сюда редко кто заглядывает, в особенности рейнджеры. Они-то нам здесь никак не нужны. Ведь огонь разводить возле леса нельзя. Но мы идём на риск, и до сих пор нам везло. Это уютное местечко мы с женой приметили ещё восемь лет назад, когда впервые обнаружили его. С тех пор считаем его «нашим местом». И если пикник, то только сюда.

За полчаса мы выгрузились, разложили столик, собрали барбекю и приготовили хворост. Дети, как всегда, сразу принялись играть «в догонялки», бегать по дюнам; Ли – готовить завтрак, а я – разжигать мангал.

Погода выдалась ясная, тихая и безветренная. Яркое майское солнце поднималось всё выше и выше, и с каждой минутой становилось жарче. Хорошо, что прихватили с собой зонт, а то остались бы без тени. Прохладу здесь можно найти только в одном месте: в чащобе, под соснами. Уж там тень, так тень. Через густые кроны ни один лучик не проникает. Я посмотрел на сосны, и поймал себя на мысли, что лес хоть и красивый, и величественный, он всё же какой-то жутковатый. Чёрный. Такой тревожный контраст: солнечная яркость тут, на берегу, и тьма там, в лесу. Вспомнился жуткий лес с валежником из кинговского «Кладбища домашних животных».

Ли с детьми убежали купаться. Я, как всегда, «у плиты». Оставшись в одиночестве, вдруг появилось ощущение дежавю, мне вспомнился сегодняшний сон. Естественно, я не стал себя запугивать, как подросток после просмотров ужастиков, а трезво посмотрел на вещи: сны не сбываются, всё это сказки; и, прогнав из головы дурные мысли, сосредоточился на жарении стейков. От них, кстати, уже исходил долгожданный, пряный вкус.

Спустя время, Мерил прибежала за мячом, и они втроём стали играть в волейбол. Когда Вильсон не справился с первой подачей и отправил мяч прямиком на крышу «Джипа», Ли поспешила перевести детей за дюну, подальше от места пикника, чтобы ненароком не разбить посуду на столе. Теперь я видел только взлетающий над дюной мяч. Он подлетал в воздухе, достигая наивысшей точки, и падал обратно, скрываясь за холмом. Потом слышался удар, и мяч снова появлялся, описывая дугу. Один раз он перелетел дюну и скатился на мою сторону. Я подобрал его и отправил им обратно. Они с громким смехом приняли его.

Пока они там, за дюной, играли, смеялись и шутили, мне так хорошо и покойно было на душе, что я вновь почувствовал себя таким счастливым на этой земле, что аж гордость пробирала за своё благополучие. Гордость за семью и себя. Чего ещё мне надо от жизни? Свет в глазах моих детей и жены, – ни это ли самое главное в жизни? Такие автопутешествия, однодневные пикники в кругу семьи, – они так заряжают, так сплачивают, вдохновляют. Подобные события не забываются. Никогда. Эти минуты радости всегда хочется вернуть, повторить. Не потому ли мы снова и снова возвращаемся к океану и дюнам, чтобы забыть про все обиды и трудности, насладиться романтикой, любовью, идиллией и… безоблачным будущим.

Я не сразу заметил, как всё стихло. Мяч больше не парил над дюной. Чем они там увлеклись?..

/как во сне… /

Мясо было готово. Я выложил стейки на блюдо, а на решётку разложил следующую порцию. Аппетитный запах вызывал голодное урчание в желудке.

– Дети-и! Бегом к столу! Вил, быстрее, а не то чайка украдёт твой кусо-ок!.. – крикнул я, открывая бутылку вина.

Обычно детвора, только услышав мой призыв, тут же мчится наперегонки, спотыкаясь и падая, к столу, чтобы первым занять самое удобное место и выбрать самый сочный кусок мяса. А тут прошла минута – и никого. Притаились, что ли?

– Эге-ге-ей! Ли, Мерил, где вы? Поспешите, а то остынет… всё… – Я не заметил, как поднёс ко рту бокал вина и, не сводя глаз с верхушки дюны, небольшими нервными глотками осушил его. – Вы что, прячетесь? Ну, сорванцы, сейчас я вас найду-у…

Я поднялся на холм и…

/как во сне… /

никого на другой стороне, внизу, не увидел. Только вытоптанный круг следов на песке, где они только что играли. Между дюнами рос густой широкий кустарник округлой формы, и я решил, что мои проказники спрятались именно за ним: на это указывали и отпечатки ног на песке, которые вели за кусты. Прислушался. Думал, расслышу хихиканье Вильсона. Но нет, тишина. Где-то в лесу хрустнула ветка, и с ближайшей сосны упало несколько шишек – тут же взлетела какая-то крупная чёрная птица.

«Ч-чёрт…» – я забеспокоился, но постарался не думать о плохом. Становилось некомфортно. Признаюсь, я немного испугался. Стало страшно, как в детстве, когда надо было выключить свет в комнате и вернуться на свою кровать, пробежав через всю комнату в полной темноте.

– ХВАТИТ, СЛЫШИТЕ!!! – мои слова эхом отразились в сосняке, и я испугался самого себя: дети никогда не слышали моего такого голоса, такой злой интонации. Это была даже не просьба прекратить игру в прятки – это был мой ПРИКАЗ.

– Ты чего разорался? – со спины донёсся мужской голос, и я чуть не наложил в штаны. – Что случилось? Кого потерял?

Мужчина сорока лет (слава Богу, не рейнджер), с рыболовными снастями наперевес, стоял внизу возле мангала и внимательно рассматривал меня. Машинально я попросил его помочь мне найти мою семью. Свой испуг я не пытался даже скрывать.

– Где они? – рыбак взобрался на дюну и встал рядом со мной. – Где они?

– Там… – Я указал на кусты. При этом мой указательный палец дрожал.

– И что? В чём проблема? – Он странно посмотрел на меня.

– Я боюсь, – не стесняясь, ответил я, и отвёл глаза.

– Э-эх! – Он быстро соскользнул по склону вниз и стал обходить кустарник.

Я остался наверху, наблюдая за ним. По мере того как он огибал кусты, выражение его глаз менялось. Мои поджилки затряслись. Вдруг он остановился, замер, что-то рассматривая под ногами… И потом весь затрясся, замычал, посмотрел на меня затравленными глазами бродячей собаки и боком попятился прочь от того места. Он на четвереньках вскарабкался на противоположную дюну, не сводя с меня выпученных глаз, и нечленораздельно мычал одно и то же, одно и то же: «Не надо… не надо, прошу вас!» А потом, когда взобрался на вершину, побежал, перебегая с дюны на дюну и теряя свои снасти. Его голос ещё долго слышался, пока не растворился в дали.

Я находился на грани обморока, оставшись один на один со страхом и… с кустами. «Что он там увидел?» Хотя я прекрасно понимал: что он мог там увидеть. Но теплилась надежда: рыбак мог рассматривать за кустами что угодно, и возможно, вовсе не моих жену и детей… «Это всего лишь дерьмовый сон, всего лишь грёбаный сон…». Только чувства отцовства заставляли меня оставаться и не покидать это место. Убежать, не выяснив, где моя семья, я не мог. Супружеский долг победил мой страх – я неохотно, но всё же заставил себя спуститься с дюны и приблизился к кустам.

Их надо было обойти по кругу. Я молился, чтобы они прятались в любом другом месте, только не за кустами. Ещё раз оглянулся, посмотрел на сосны. Безмолвный чёрный лес был не лучше кустов. От него тоже исходил холод. И туда я идти не решился бы.

– Эй, вы где? – тихо спросил я. Спросил скорее для того, чтобы отпугнуть того, кто, возможно, мог прятаться за кустарником. И мне стало стыдно и горько за свою трусость. «Это всего лишь сон, придурок. Ну, давай же, иди, трусливая девчонка. Там твои дети».

Во сне я обходил кустарник против часовой стрелки. Сейчас решил обойти слева. Пройдя пару шагов, показался волейбольный

/как во сне… /

мяч… Только порванный (разорванный, разгрызенный) в клочья. Я перешагнул через его ошмётки, и следом появилась обутая в сандалик правая нога моего сына – носком вверх. Значит, Вильсон лежит на спине,

/должен лежать на спине/

хотя в такой позе – на спине – дети не прячутся от отца, никогда так не прячутся. Надеясь на чудо, я сделал полушаг, ожидая увидеть туловище, но, кроме оторванной по колено ноги, от моего сына больше ничего не было. Рядом валялся второй сандалик от левой ножки – и это было всё, что осталось от моего мальчика. Обезумев от злости и страха, я прошёл по кругу дальше, пока не показались ноги моей Ли. Я видел их до коленок: остальная часть тела скрывалась за кустами. Подавляя вопль, я упал на песок и зарыдал от отчаяния, глядя на ступни своей жены перед собой: 36 размер, светло-розовый лак на ногтях, тонкая золотая цепочка на щиколотке… Стал ползти. Показались бёдра… сиреневые трусики купальника… животик и… всё. Всё! Остального не было. Верхняя часть моей Ли отсутствовала. На его месте – только кровавая песчаная каша, от которой в сторону сосняка кровавой бороздой уходил широкий след на песке. Такой след образуется, когда кого-то тянут волоком. Я поднялся, проследил взглядом кровавую «тропинку»: она, петляя между соснами, исчезала в темноте густой поросли в глубине зловещего леса.

В моей голове вспыхнул и погас красный свет, ослепляя глаза. Ноги превратились в тряпки. Со стороны леса доносились противные хлюпающие звуки, похожие на… чавканье. Я неотрывно смотрел в сторону леса, откуда исходили тошнотворные, хрустящие звуки пережёвывающихся косточек. А когда послышался стон дочери, – заорал, взбудоражив весь Тихий океан. И кричал до хрипоты, боясь отвернуться от леса. И только ноги, которые ожили первыми, сумели оторвать мой взгляд, – потому что они, по мимо моей воли, побежали, а вместе с ними побежал и я. Помчался прочь от этого места: от дюн, от сосен, от Орегона.

Как Форест Гамп, я целеустремлённо, не оглядываясь, что было сил бежал вдоль берега на юг. Иногда кричал, иногда плакал и кричал. Этот отрезок времени я смутно помню: как переплывал устья многочисленных рек и речушек, впадающих в океан, как перепрыгивал через прибрежные камни и поваленные деревья; как преодолевал утёсы и овраги… Я бежал, не обращая внимания на людей, отдыхающих на пляжах. Сколько дней бежал, не знаю. Где отдыхал, спал ли – не помню. Широкие проливы я перебегал по автомобильным мостам; бежал мимо маленьких и крупных прибрежных городов. Меня пытались останавливать люди, но я или вырывался, или просто сбивал их, как кегли в боулинге. И продолжал бежать, бежать, бежать…

Держась береговой линии, я мчался до тех пор, пока надо мной не начал кружить бреющий вертолёт, а со стороны океана не появились сопровождающие меня катера; покуда не преградили мне путь выстроенные поперёк пляжа Литбеттер в Санта-Барбаре, в Калифорнии, вереницы лос-анджелесских полицейских машин…

Но об этом мне рассказали много позже.

Намного.

В психиатрической больнице Напа.

К О Н Е Ц