Читать книгу Сказка про наследство. Главы 10-15 - Озем - Страница 1

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

*

Уже прославившийся в Утылве всеобщий племянник – Максим Елгоков – с новыми приятелями отправился порыбачить на Виждай и интересно провел там остаток дня и ночь. Однако двор по адресу Коммунальная, 6 не прекратил быть весьма оживленным местом, и новых происшествий долго ждать не пришлось. Персонажи сменялись согласно очередности. Буханка Николая Рванова отчалила по направлению к Пятигорью, а спустя несколько времени во двор со стрекозиной клумбой въехал – нет, не крутой Лэнд Ровер, но вполне себе приличный (пусть даже происхождением из Таганрога) золотистый Хендай Акцент с тремя пассажирами на борту. Авто с заводским номером известно в городе и принадлежало службе безопасности ТыМЗ.

В кресле шофера едва уместился мужчина выдающихся габаритов, как в длину, так и в ширину. Мудрено не узнать главу СБ Поворотова. Над богатырскими плечами возвышался единый прямой столб – шея и голова. Картофелеподобное лицо – бородавки как глазки и корявины на картошке. Нос – самостоятельный мясистый отросток. Серые веки, причмокивающие губы. На макушке, над гигантским корнеплодом в двубортном сером костюме – то есть, над своеобразными корешками – вершки – жесткие, темные, короткие, словно подрубленные волосы. Примитивная стрижка, никакого креатива. Вообще, откуда креатив на делянке? Костюм явно не приобретался в магазине – размерный ряд, как российский, так и китайский – заканчивался гораздо раньше. Двубортный фасон выбран, чтобы лучше посадить на необъятную фигуру – чтобы избежать впечатления огромного парашюта. На Поворотова шили персонально – не модно и не безупречно, но лучше, чем ожидалось. В шефе службы безопасности всего было много – и этого много как раз хватало. Не только внешне. Тылвинский гигант спокоен, но не заторможен – вполне разумен и не глуп. Сумел же он после скандального эпизода на заводе, когда работяги взбунтовались и ходили к управе требовать справедливости, а Поворотова уволили за недогляд – выставили за ворота – сумел же он вернуться на прежнюю должность. Редчайший факт в директорской практике Варвары Пятилетовой. Да, толстяк – но не простой толстяк – не тот, каким талантливо притворяется. А что же ему еще остается? У Поворотова дома целый выводок спиногрызов – пятеро детей – их надо кормить, поить, одевать, поднимать. Добросовестный отец.

Сейчас Поворотов с кряхтением выбрался из машины, с торопливой услужливостью распахнул двери перед пассажирами. Любопытные тылки не разочаровались красивым зрелищем. Первой пассажиркой очутилась молодая, спортивного типа шатенка. Узкие белые брючки подчеркивали стройные ягодицы. Легкий топик оставлял обнаженной полоску живота – идеально плоского, как у ни единожды не рожавшей девушки. Пышные волосы до плеч. Грациозная линия спины. Модная штучка – пусть не столичная, так кортубинская. За шатенкой последовали еще двое – рослый, крепкий парень в джинсах и симпатичная худышка в шортиках и полупрозрачной блузке в рюшах и лентах.

Поворотов своим видом выражал предупредительную готовность. Дамочка в узких брючках заговорила со светской непринужденностью.

– Я вам благодарна. Подвезли нас. А то не знаю, как бы пришлось. Поездом, наверное…

– Не благодарите меня лично. Варвара Ядизовна распорядилась. Да разве кто здесь смог бы отказать родственникам самого господина Сатарова? Завод входит в холдинг. В Утылве холдинг главный.

– Не разбираюсь в ваших отношениях. Кто кому чего должен… У меня личное дело. Кошмар! Муж пострадал, попал в передрягу…

– Не пугайтесь. Жив-здоров племян… простите, муж. И очень даже здоров… Ну, прыгнул – ну, неудачно приземлился, но не в колодец же… Все хорошо, что хорошо кончается. Скоро его увидите и убедитесь. Приехали.

– Вы куда нас завезли? Не ошиблись случаем? Максим остановился здесь? вот здесь? Халупы! Ничего лучшего не нашлось?

– Мне сообщили адрес – сюда и привез. Это же самый центр Утылвы. Выстроен в 50-е годы. Дома неказистые, но крепкие – стены толстые, лестницы деревянные, подвалы. Мой дом – моя крепость. Саман, усиленный колоннами и железобетоном. В холод тут тепло, в жару прохладно. Экологично – то есть, современно. Десятилетия дома стоят, не рушатся…

– Ваши лекции без надобности. Как угодно расписывайте, совковые бараки – ужас, мрак.... Я понимаю сталинский ампир – мы в Кортубине живем в подобном шестиэтажном доме. Но это же трущобы – хоть и не хрущовки.

– Сталинки – они разные бывают. У нас вот такие. Не обессудьте…

– Из подъезда вход прямо в подвал? Словно в темную нору спускаешься…

– Если пожелаете, обеспечим комфортные условия. Вы гости. Рядом с городом – курорт, там новые корпуса. Лифты, бассейн, спа-салон, ресторан, кафе, номера люкс. Все к услугам отдыхающих. Вас подбросить в «Редивей»?

– Я сначала с мужем встречусь. В который из бараков идти?

– В дом номер шесть. В квартиру вашей родственницы на втором этаже. Схоронили на днях бабушку. Примите соболезнования.

– В квартиру покойницы? Еще чего не хватало! Когда же хоронили?.. Невероятно, что Максим согласился… Не знаю я… Подсобите вещи занести. Что успели с собой взять…

– Поворотов с тремя большими дорожными сумками нырнул в подъезд. Ему потребовалось нагнуть мощный загривок, чтобы не стукнуться о дверной косяк. Шатенка, поколебавшись, простучала каблучками за ним.

– Парень с девушкой жарились на солнцепеке. Брат и сестра – Иван и Влада. Она звала его Вано. Сию минуту морщила очаровательный носик, оглядываясь кругом.

– Соизволишь, наконец, войти, сударыня? Вид у тебя недовольный. Чем не угодили? До дверей довезли. С вещами, – начал (или продолжил обмен репликами) парень.

– Еще спрашиваешь! Мы словно в гетто окунулись. Все обшарпанное, ветхое. Хоть сейчас военные фильмы снимай – декорации идеальны, как после бомбежки.

– Не сгущай краски. Развалин не наблюдается. Бедненько, но починено… Разве что вон барак с дырявой крышей…

– Здесь везде краска облезла. Вон на дверях лохмотья… Решетки ржавые. По тротуарам танки буровили – их нет, тротуаров-то, убиты… Прошлый век!

– А мне ничего. Колоритные домики. Уютный зеленый двор. И клумба в виде стрекозы из цветных бутылок. Тюльпанчики рассажены…

– Скоро узнаем, что туалет во дворе. В дощатой будке с дыркой. Или в стрекозиную клумбу ходить будешь. Поливать тюльпанчики… Нет, главное, что подлинность – как в старину было. Ты, Вано, чужероден тут. Посмотри на себя и вокруг. Стрижка из салона не гармонирует. Надо бы коротко или даже налысо… Кроссовки Армани скидывай – тылвинским работягам не по карману.

– Зубоскалишь, да? Слушай, Владка, ты зачем сюда приперлась? В тур по историческим местам? Зря время теряешь. Никакой историей не пахнет. Ты сегодня на дискотеке в Стальконе обещалась быть? Огорчишь кавалеров не долго – свистнут твоих подружек. Вот подружки огорчатся – ты собиралась познакомить их с сыном олигарха. Как только Дэн приедет в Кортубин.

– Не свистнут. Я им посвищу!.. Просто не хотела отпускать маму одну. Если с папой несчастье… Ты отсутствовал, когда по телефону сообщили. Мама чуть в обморок не грохнулась. Связалась с Юлией, а уже та все устроила. Юлия может. Она напрямую позвонила дяде Генриху, и сразу закрутилось. Мы собрались махом и в путь.

– Да уж. Дяде Генриху не составит труда. Он же волшебник – добрый или злой. По его одному щелчку пальца появился здоровенный толстяк или тылок (местных так кличут). Поворотов. На ковре самолете – или на машине… Называется махом? Набили несколько сумок, чтобы зимовать здесь? Ведь на дворе почти лето…

– Так оставался бы дома. Вообще бы не появлялся. Ты загружен днем и ночью чрезвычайно важными делами – не учебой. Вдруг явился и возжаждал ехать в эту дыру. Удивил, братец.

– Чисто поразвлечься. Время провести. Сессия в июне, а с зачетами я отстрелялся.

– Отстрелялся? или застрелился? Кирдык тебе настал?

– Не твое дело!

– Не мое… И то, как ты на днях воротился домой под утро – грязный, поцарапанный, глаза дикие. И от тебя не спиртным пахло. Бензином. Когда эдак бензином или керосином шибает, клопы дохнут…

– Унюхала? Твои духи еще больше сногсшибательный эффект производят. Ты тоже в девять вечера не в постели. Звездишь? Не забыла, что еще малолетка? Парни у тебя сплошь старшеклассники – лбы здоровые, а подо лбом мозг с орешек – гладкий, без извилин. Если родителям рассказать, как ты веселишься?

– Если я расскажу? Я много чего знаю. Секреты свои лучше прятать надо! Куда ты с приятелями шастаешь? с Серегой, Никитой и другими? Чем занимаетесь? Папа думает, что вы по-прежнему в волонтерах. Продукты развозите, хороводы кружите, в хосписе дежурите да в интернате парты красите – короче, волонтеритесь… Ты же с весны свой штаб не посещал. Откололся. А удостоверение?.. Теперь у вас своя компашка. Тайное братство. И номера вы откалываете…

– Чья бы корова мычала! До утра на дискотеках отплясываешь, а матери врешь, что у подруги ночуешь? Как вас в Сталькон пропускают? Там же нельзя до восемнадцати. Хотя понятно – сунете сотню, и вам лет больше – только не ума!.. О тебе беспокоюсь. На тусовках всякого дерьма навалом. Помимо людей еще пойло – коктейли, энергетики – и вещи похуже. Впаривают ради кайфа безобидные таблетки, а вы и рады, болванчики!

– Я не принимаю!

– Нет. Очень надеюсь. Но когда с танцулек приходишь, табаком от тебя разит – от волос, от одежды. Духи перебивает. Сигаретки для форса или для кого?

– Ниче не курю. Неправда. Просто там же толпа…

– Врешь. Не поверю, что не пробовала. Четырнадцать лет – самый возраст. Тонкие, легкие, суперлегкие – чтобы вам легче начинать. И еще – это же круто!..

– По себе равняешь? Курю я или не курю, или закурила уже – у тебя разрешения не спрошу. Вообще, ты кто? надсмотрщик? После того старика в хосписе совсем головой ударился! в стенку… Ну, умер он – ведь старый, и рак у него…

– Если бы ты видела, как он умирал, то не балаболила бы… Старый? А сколько молодых и глупых?

– И что же? Не пить, не курить, на дискотеки не ходить? Твой старик, вообще, бандитом был. И в своей жизни старик оторвался. Теперь твоя очередь?

– Больше на дискотеку ни ногой! Твоим ухажерам я популярно растолкую… Ты ничего не понимаешь. Никотин внедряется в мозг, в обменные процессы. Его воздействие зачастую необратимо.

– Знаем! Наслушались лекций. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. А в конце все равно могилка. Как у старика в хосписе или бабушки, к которой мы приехали. Надо было выяснить, кто да что, а не трястись прежде по бездорожью. Теперь программа визита поменялась? Отнести цветочки на кладбище, повздыхать, забрать папу и айда обратно? Мы еще дома успеем заночевать – в своих постелях.

– Тише… Во-первых, не кричи. Никому не понравится слушать… Во-вторых, начистят тебе красивую спесивую мордашку. Церемониться не станут.

– Здесь бьют женщин? Дикари!

– Какая ты женщина? Пигалица сопливая!..

– Развитие весьма красноречивой темы прервано выходом из подъезда спортивной шатенки в брючках.

– Мама! Наконец-то. Поехали быстрей отсюда. Где папа?

– Придется обождать. Я тут побеседовала с женщиной с первого этажа. Приятная, воспитанная – не похоже, что из тылков. Красивая. Галина Викентьевна, но зовут Дюшей. Она меня в свою квартиру пригласила. Там очень прилично, в восточном стиле.

– Мама, когда мы поедем домой?

– Извини, Влада. Сегодня не получится. Мне жаль. Ваш отец, судя по всему, пострадал не слишком. Спина побаливает, но он не лежит, не стонет. Поехал с аборигенами рыбачить на какой-то Виждай… Зря мы испугались…

– Подожди, мама. Ты хочешь сказать, что нам предстоит здесь ночевать? Ни за что!! Я не согласна. Не променяю свою комнату на этот барак с клопами. Я хочу свою постель! Мама, ты же знаешь, у меня аллергия…

– Ты забыла, сестренка, что аллергия на котов, а не на клопов.

– Какая разница? И тех, и тех не выношу! Мама, я умру, но не останусь!.. Где папа? Немедленно позвони ему! Пусть возвращается.

– Непременно. На сказочных крыльях… Владка, не тупи. Скоро вечер. Ждать надо к утру.

– Влада, я уже звонила. Безрезультатно. Меня порадовали, что на Виждае – это озеро – сигнал слабый или даже связи вовсе нет…

– Закономерность. Здесь же дикая степь. Без опорных мачт. Ты, когда ехала, много вышек связи узрела? Цивилизация задержалась в Кортубине… Однако, мама, ты еще не все выдала? Догадываюсь, что самое интересное приберегла напоследок?

– Мне очень жаль, Вано. Ваш отец остановился в квартире родственницы – той таинственной тети, о которой в нашей семье никто не знал.

– Ну, не знали бы дальше. В чем загвоздка? Она умерла? Пусть земля ей будет пухом. Но как нас это касается? Сколько еще родственников отыщется на свете… О, нет! Ты предлагаешь, ночевать в квартире покойницы? – воскликнула Влада.

– Отец там поселился.

– Да? Папа на рыбалку сбежал, лишь бы не там… Добрая женщина Дюша – соседка, правильно? У нее большая квартира?

– Три комнаты. Просторно. Евроремонт. И насколько я поняла, жильцов двое – хозяйка и ее сын. Дюша приглашает на ужин.

– Как она любезна. Спасибо. Говоришь, красавица? И не старая – бальзаковского возраста. Папу она тоже приглашала? Подозрительно, что он торчит здесь уже три дня. Удерживает мечта о рыбалке? Да он терпеть не мог рыбу ловить! а уж червяков насаживать…

– Глупости, Влада. Дюше под шестьдесят.

– Хорошее вино от выдержки только прибавляет. Как коньяк… Нередко престарелые красотки предпочитают молодых жеребчиков. Наш папа – мужчина… В каком возрасте женщина начинает предпочитать молодых мужчин, мама? Теоретически…

– Прекрати свои инсинуации!

– Не буду, не буду. Твоя бабушка – соседка Дюша, а не та, которая умерла – образец нравственности… Тогда не согласилась бы она нас приютить? На одну ночь. Мы бы заплатили… – тон у Влады умоляющий.

– Про приютить она не заикалась. Хотя очень любезна. Сразу отдала ключи от квартиры на втором этаже. Что мне оставалось делать, как не поблагодарить? К сожалению, мы поговорили с Дюшей до того, как я поднялась и обомлела…

– Мама, там же недавно покойница лежала. Я до ужаса боюсь. И ты боишься.

– Поверь, Влада, это не самое ужасное. В квартире, поистине, разгром. Жил старый человек, и его ничто не заботило… Очевидно, последние пятьдесят лет не заботило… Серая побелка на стенах и потолке. Мебель из коммунхоза – не ведаю, что означает этот термин – просто на ум пришло. Убожество. Как быть?..

– Вспомнила! Толстяк-верзила Поворотов предлагал номера в курортном комплексе. Здесь есть курорт? Тогда почему нет вышек связи?

– Горно-лыжный. Название – «Редивей», красный цветок. Недавно построили. Встречалась реклама.

– Превосходно! Дождемся папу, встанем на лыжи и закондыбаем. Ты, Вано, впереди лыжню прокладываешь… Как в старину говорилось – где должен быть командир? впереди, на лихом коне. Или на танке. Две борозды можно гусеницами пробуровить даже в твердой породе – не в граните, конечно…

– Дети! Замолчали! не то переругаетесь… Надо потерпеть. Дождаться папу. Влада, не ужасайся – да, неприятность, хотя не смертельная…

– Не смертельно? Ты молчишь, Вано? Нравится? Мало кортубинских приключений, когда вам хвост прищемили? Не смертельно ведь! Или как? или для кого?.. Борцы за правое дело! Но я-то в справедливость не играла, киоски не трогала – почему должна страдать?

– Я не против. То есть, против, чтобы ты страдала, бедняжка. Действительно, останемся, переночуем как люди. Отдохнем. До Кортубина гнать не близко.

– Как люди?!

– Да. Именно. Если ты заметила, Влада, кругом люди. Даже в Утылве. И нас они слышали.

– На этой нравоучительной ноте беседа между братом и сестрой прервалась. Иван настоял, чтобы Влада поднялась с ним в бабушкину квартиру.

– Кончай ломаться! Иди! принцесса или даже императрица. Владка, слишком мнишь о себе…

– В подъезде они прижались по стенкам – навстречу спускался Поворотов уже без вещей. Приблизившись, начальник СБ ТыМЗ состроил льстивую гримасу на лице:

– Ваша мама сказала, что вы переночуете здесь. Не дворец, естественно… Если потребуется помощь, я оставил телефон. Предложение о курорте в силе. Звоните. Всегда готов!..

– Под слоновьими ногами деревянная лестница не то, что заскрипела – жалобно распелась: пощадите, люди добрые… Влада критично, не без издевки, оценила риск – лестница-то древняя. Иван предупредительно приложил палец к губам. С чувством исполненного долга Поворотов удалился. Брат и сестра промолчали. Дальше у Влады буквально опустились руки. Кивнув на облезлую бабушкину дверь, она трагически заломила бровь.

– Ну, и как тут жить?!

После прохода троих Елгоковых в квартиру, снизу хлопнула другая дверь. Очевидно, любопытная соседка (опять же Дюша). Она выждала минут десять и вторглась к гостям, окинула острым взглядом обстановку.

Влада стояла в центре большой комнаты, не желала зайти никуда больше – ни в спальню, ни в кухню. Не желала ни до чего дотрагиваться. Она вся съежилась, вдавила ноготки в ладони, выпятила брезгливо нижнюю губу. Словно с потолка сыпались ядовитые пауки, на полу валялись кучи рыжей шерсти, а внос ударял резкий и кислый запах. Застывшая скульптура негодования. Нет, ее не заставят!..

Тая, исчерпав разумные аргументы, наупрашивавшись и откричавшись, решила не трогать дочь. Однако потакать ей тоже нельзя. Сегодняшний каприз превысил все рамки. Девчонка обнаглела! Очень бы пригодилась Юлия с ее ежовыми рукавицами, но Юлия в Коммуздяках.

Словоохотливая Дюша попыталась разрядить напряженную атмосферу.

– Дорогие гости, надеюсь, не помешала? Я на минуточку… Не отчаивайтесь так. Верно, квартира запущена. Бабушка болела, да и одна она… А я помогу, помогу!.. Это ваши детки, Таисия Евгеньевна? Какие взрослые. Дочка – ну, просто красавица, в маму. Сын же… это ваш сын?

– Иван. Сын. Что, не похож?

– Почему? Похож. На отца. Еще повыше и пошире. Самостоятельный мужчина… Тогда вот что. Понятно, вы не в восторге. Покойница – не миллионерша – лишь учительница. Жила скромно. Вещи не копила. Только на книжки не жалела учительской зарплаты. Целый шкаф. Русская классика – что в местном кагизе можно было приобрести. Хотя сейчас кто читает книжки? У детей гаджеты. У моего Костяни смартфон.

Мордочка у Влады страдальчески вытянулась.

– Мама, о чем она? В том шкафу пылищи – зачихаешься… И похоже, кошкой пахнет…

– Ведь можно проветрить. Гвоздь отогнуть и окно распахнуть. Все старые запахи улетучатся, – подал голос Иван.

– Тая коротко и сурово ответила дочери.

– Не выкаблучивайся. Лучше сделай чего-нибудь. Не стой столбом!

– Я прибиралась после похорон. Не стерильно, но большую грязь вывезла. Вещи совершенно не нужные выкинула. Почти чисто. А что бедно… – Дюша щебетала до приторности.

– Нормально, – ответила Тая.

– А будет еще лучше. Я говорила Максиму, и вам скажу. Кровать бабушки не занимайте. Большой комнаты хватит, чтобы удобно устроиться. Я дам вам две раскладушки – они крепкие. Для мужчин. Дам одеяла, подушки, белье – у меня этого добра… Все приготовлено. И вы же ненадолго – сами решили, что на ночь…

– Я принесу раскладушки, – предложил Иван. – А вы с Владой спите на диване. Владка, не изображай мировую скорбь!

– Пока прошу ко мне. Ужинать. Я как чувствовала – наготовила на бригаду. Знала, что вы приедете. Ой, не слушайте меня, дуру старую… Прошу, прошу к столу, гости дорогие!

**

В нашей истории (на данном этапе) звезды сошлись чудесато – совершенно по-разному даже для близких и родных людей. На берегу Виждая старший Елгоков сидел возле костра и вел странную дискуссию о цене счастья для всех (самого благородного человеческого желания!), о лицемерии и неблагодарности наследников. Горькая тема и горькие плоды, которые Максим принужден вкушать, а новый друг Килька только подбавлял горечи. Старший Елгоков горевал и даже плакал. Тяжелая ночь для него. Примерно в то же самое время – когда вечер наступил окончательно и зачеркал окна снаружи, младший Елгоков – Иван – вышел на улицу подышать свежим воздухом. И мысли его, пребывавшие доселе в пучине гнева и горечи, впервые устремились в мечтательную сторону. Странное действие оказывало Пятигорье – и близко (на Виждае), и дальше (в кашкукском дворе).

Неспешной походкой Иван приблизился к стрекозиной клумбе. Его взгляд рассеянно бродил всюду. Во дворе не было никого – или ему только почудилось? Неожиданно сбоку – на темном фоне шелестящей зелени – замаячило маленькое светлое пятно. Что там?

В углу двора – рядом с кустами и на расстоянии от цветочной стрекозы – торчал пенек от спиленного тополя. На пеньке сидела девочка аборигенка. Что же у нее сказочно светилось? Не желтый сарафан, точно. Неподвижное лицо, его тонкий розовый теплый покров – словно изнутри теплился красный огонек и расцвечивал кожу. Иван удивился – уже ночь, и девочка была одна. Она сидела на пеньке, подоткнул сарафан, и совершенно не боялась. Подняла русую головку и посмотрела на незнакомца через плечо.

– Только не пугайся, – предупредил Иван. – Девочка, что ты делаешь здесь в столь позднее время? Дети дома должны спать. Ты еще ребенок. Мама знает?

– Нет. И я не ребенок!.. Я вечером легла, как всегда. Сестры тоже легли. Даже Тамарка сегодня дома ночевала – не с Сережкой, женишком своим… Ну, и папы не было – его часто не бывает. Рыбачит на Виждае.

– Где? И как же ты очутилась в этом дворе? если говоришь, спала у себя… Нисколько не боишься? А вдруг злой человек? или… или…

– Или ворпань? Нет, не боюсь. Я нарочно дождалась, когда все заснули, тихонько встала и ушла. Я рядом живу – по улице через дом. Вон за детсадом пятиэтажка. Номер восемь… А злой человек – это ты? нет? Поэтому не нужно тебя бояться. Я и не боюсь.

– Никого не боишься? Смелая девочка. Ни людей, ни…

– Ни нелюдей. Не только из сказок. Разные у нас тут бывают… люди. Есть те, кто как мы – лица, ноги, руки. И даже – Ирэн рассказывала – итальянские рубашки. Дорогущие… У тебя какая рубашка?

– Что? Я рубашки не ношу. Неудобно. На мне футболка…

– Но ведь в рубашке или в футболке ты – это ты. Или в другой одежде или обличье… Это ты?

– Кто? Я?.. Да, это я.

Иван постарался убедительно ответить и даже для пущей убедительности повторил про себя, дернул зачем-то на груди свою не итальянскую футболку. Тут же мелькнула дикая мысль: а действительно? это еще я или уже не я? Кто же тогда? Столько произошло и перевернуло жизнь. Прежнего Ивана нет – уверенного, честного, справедливого мальчика, студента, ярого общественника, волонтера – знающего абсолютно точно, как правильно поступать. Чтобы сделать счастливыми всех. Теперь конец. Это даже не бульк! Ничего исправить нельзя. Новый блестящий танк – не металлолом типа БТ или ГР, а никак не хуже Арматы – что пер прямиком к благородной цели, не сворачивая, теперь валялся на обочине гусеницами вверх. Катастрофа. Танк лежит, а вокруг простирается весенняя степь, которая полнится жизнями тысяч и тысяч существ (сказочных и не очень), звенит многоголосьем, достигая голубых небес. В броню стучат зеленые ветки, сыплются синие лепестки. Положение поистине ужасно. Пахнет резко – бензином и сожженным пластиком и также характерным ароматом, смешанным из алкоголя, пищевых концентратов, кондитерки (дешевым набором палаточной торговли), но перекрывает запах какой-то противной кислятины. Последние запахи из прошлой жизни Иван еще помнил, но зрительные образы улетучились из памяти, словно заслонка упала на глаза. Последние кадры перед своеобразной амнезией – огненный столб, бегающий, орущий, после катающийся по земле от боли… Нет! пусть будут цветочки! так себе, синенькие… Иван стиснул зубы, снова переживая кошмар. Невозможно. Нельзя остаться прежним. Девочка вопрошает: это ты? И ты автоматически отвечаешь: да, это я… Неправда! Ее, неправды-то, много больше вороха синих лепестков. Поездка в Утылву выдумана как бегство. Далеко, как можно дальше от огненного столба – в сказочное Пятигорье. В сказке действует волшебство – взять и вернуться обратно во времени, чтобы столб огня не вспыхнул, и обыкновенный мир не рухнул. И чтобы больше никогда дурацкий танк не пер напролом. Он и его друзья – Серега с Никитой – хотели как лучше, как правильно должно быть. Не по тем несправедливым правилам, установленным мудро и подло, когда умирает несчастный старик бомж, а ты получаешь грамоту за волонтерские старания; или ты оплакиваешь чужого старика, а не родную (двоюродную) бабушку Лиду, у которой кроме тебя нет внука. Слишком жестоко, подло. Иван не чувствовал в душе ничего. Лишь ожесточение. Мир устроен несправедливо! Надо вмешаться, все исправить!

Ждать смирения напрасно –

Наш упертый пунктик – сказка.

Смешная странная девочка что-то спрашивает – она способна понять бездну, куда рухнули чувства Ивана? Эта бездна гораздо глубже подземного дворца ворпаней.

Но ведь в рубашке или в футболке ты – это ты. Или в другой одежде или обличье… Это ты?

Вот про обличье – не про рубашки или футболки – вопрос. Оно все то же. Глаза, лицо, тело, старая одежда (джинсы и футболка), а за прежней оболочкой тебя уже нет. Словно кто-то чужой вместо Ивана поселился внутри – хмурит брови, хрустит пальцами, сорится с сестрой, ест, спит и т.д. Чужак принял Иваново обличье – оказывается, перевоплощаться могут не только ворпани. Не требуются итальянские рубашки поверх рыжей шерсти. Все равно это уже не ты, если перешел черту.

Автор позволит себе малюсенькую ремарку. Разве подобная ужасная метаморфоза случилась с единственным Иваном Елгоковым? А с вами нет? Жизнь диктует свои правила – мы им подчиняемся или протестуем. Тогда прадед Ивана – великий и ужасный Гранит Решов – может, был не ужасней ворпаней, но уж точно перестал быть хуторским пареньком Грицаном Решетниковым. Пора начать понимать – быть прежде всего честными. Как девочка Маша, что просто спросила и выстрелила – попала в цель, в терзания и сомнения Ивана.

– Так это ты?

– Кто? Я?.. Да, это я.

Иван вздохнул глубоко. Зря он сюда приехал – так согласно думали все тылвинские гости, в том числе семейство Елгоковых. Между тем странная беседа продолжалась.

– …реально обмануться. Например, Леськин одноклассник – Лешка. Уже бывший одноклассник – в кортубинский лицей перешел. Умный, но когда мальчишки влюбляются, они глупеют. Хи-хи… У Лешки распрекрасная синеглазая шмара. К нему бегала, приманивала сладкоречиво. Она к нему, а не наоборот… С нашего балкона их балкон видать – дома же рядом… Специально волосы распустит, юбку покороче наденет, смеется так грудью. Смех ее колокольчиком серебрится… Задурила Лешке голову. Он послушный стал… По обличью не рыжая ворпань. Вот что может быть хуже? то и есть!

– Хуже? Для кого – для Лешки? Только для него? Если этот ваш ворпань нападет и что-нибудь сотворит? Извини, я не пугаю… Ты же девушка…

– Я девушка. Хи-хи… А ты интересный. Большой и сильный. Как Тамаркин Сережка…

– Благодарю за комплимент (кто такой Сережка? ворпань – это он?).

– Чего? Я не говорила комплимент. Паньке не понравится. Жутко ревнивый. Его здесь нет. Но если появится, ты не бойся – он тебя палкой, а ты отвечай!

– Ладно. Последую ценному совету. Звездану, так и быть. Панька – мальчик? твой бойфренд?

– Хи-хи…

– Выходит, ты сидишь и дожидаешься Паньку? У вас свидание? Куда мама смотрит?

– Ясно куда. На любимую дочку – на Томку. Мы с Леськой нелюбимые… Вообще, я глупостями не занимаюсь – на свиданки не хожу. Хи-хи, свиданка и Панька. Стишок…

– Послушай, ты тоже интересная… Чересчур смелая для ночных прогулок. Тебя, наверное, уже ищут. Даже полицию вызвали.

– Отстань! Ты прям как моя мама. Не бойся, она не ищет. Дрыхнет. Мне же не спится.

– Предлагаешь не бояться полиции? Как тебя зовут? Меня Иван. Можешь – Вано.

– Машутка… Маша Кулыйкина. И не разговаривай со мной, как с маленькой дурочкой… Просто человек! вот не просто… Да известно, кто вы. Не считайте тылков дураками. Елгоковы. Родственники из Кортубина. Слетелись точно воронье. Ты – сын бабылидиного племянника? Твой же отец говорил, что отказывается от квартиры? А сам занял, и уходить не собирается. Спит на синем диване. А Кефирчика выгнали.

– Отец правду говорил. Не нужна ваша халупа. Слава Богу, мы в областном центре живем. И я не представляю здесь ни отца, ни маму – ни тем более Владку. Ее корчить начало даже от перспективы единичного ночлега в Утылве. Трудно сестренке… А какой кефир вы тут гоните? делаете, то есть? скисаете? Свое хозяйство у вас? Корова, молоко, масло, сливки… кефир? Я не употребляю молочное. У меня непереносимость казеина – молочного белка. Спасибо, но кефир пить не стану.

– Не кефир, а Кефирчик. Кот.

– Странные коты. И что он? Бабушка умерла, а кот наследует, что ли? Почему его нельзя из квартиры выгнать? Пусть бегает, охотится на мышей, ворон. Зверю лучше на воле.

– Кефирчик всегда у бабы Лиды жил. Это его дом. У человека должен быть дом, а у кота нет?

– Извини. Чушь собачья – или кошачья… Хорошо. Или не хорошо. Как ему помочь? Что предпринять? Я же человек – не кот. Бывший волонтер. Но ради кота…

– Чушь – не чушь, а Кефирчик умирает. Ничего нельзя сделать. Ты же не волшебник – и даже не племянник. Ворпани погубили Кефирчика злым колдовством. Они все его силы выпили.

– Вот я и говорил. Выпили. Кефир пьют. От чего же его надо спасать? от выпивания?

– От смерти!!.. Сперва баба Лида умерла, после ее кот. А вам теперь квартира достанется. Радуйтесь!

– Ну, мы-то порадуемся. Зато ты уревелась вся. Вон даже на щеках красные полосы. Обидел кто? Панька?

– Никто меня не обидел. И реву я не потому… У меня кот умирает. Ты глухой?

– Кто умирает? Кот? Правда?.. Тьфу! а я думал…

– Думал? А кот, значит, не человек?.. Ой, да. Не человек. Но тоже живое существо. Никому умирать не хочется.

– Это как же? Сколько коты живут? Не триста лет – они не вороны. И не ворпани…

– Кефирчик – особенный кот. Другого такого нет в Утылве. Вообще, нигде нет. Я не вру. Тут он. Кефирчик. Вон в траве. Посмотри, если не веришь.

– И посмотрю. Куда?.. Ага.

Машутка подбежала к указанному месту, присела на корточки. Под желтым сарафаном торчали коленки – детские острые, сбитые. Девочка сунула худую руку в траву. Только сейчас Иван разглядел в густой зелени что-то большое, белое, пушистое и неподвижное.

– Что это?

– Как что? Как что? Бедный Кефирчик…

Иван сильно заинтересовался. Он тоже присел рядом с Машуткой, отвернул на сторону зеленые листья, открыв белое тело кота. Осторожно погладил вдоль шерсти. По тому, как он не удивился и не отдернул руку, можно заключить – Кефирчик жив, и да, состояние его плачевное, но обыкновенное. Кот как кот. Или нет? Под шелковистой шерсткой вздымалась теплая плоть – дыхание тихое, мерное. Слабо билось сердце. Пальцами Иван ощутил явно не бездушное чучело. В этот момент Кефирчик сразил зрителей наповал: приподнял голову и открыл глаза – незамутненная, сияющая голубизна осветила, прорезала темноту как прожектором. Иван зажмурился. Но руку не убрал – продолжал гладить. Белые шерстинки мягко потрескивали и покалывали кожу – не больно, а приятно. Кефирчик неотрывно смотрел на Ивана и заурчал. Машутка вытаращилась от изумления. С трудом подбирая слова, проронила:

– Э-это… Кефирчик тебя не цапнул? Он не любит чужаков – не подпускает к себе. И большинство знакомых тоже. Гордый, умный, обидчивый. Смотрит вот так пристально и мысли читает.

– Мои мысли он не прочтет, девочка… Если бы сейчас кота не видел, не поверил бы… Но такое диво – такой котик… Диво дивное. А ты, выходит, хозяйка кота? Дивья девочка?.. Погоди, а чего он лежит? заболел? Ран у него не вижу. Съел чего-нибудь? У вас в городе имеется ветеринар? Назначил бы лекарство.

– Никто не станет лечить Кефирчика. Он не дается. Просто он не кот – не просто кот…

– Склонен согласиться. Все выглядит весьма… Тогда что остается?

– Ничего. Если сумеет сам себя вылечить… Еще недавно лапами не двигал, и хвост упал как веник, когда мы его с площади тащили… А перед тобой внезапно ожил. Надо же…

– Не совсем ожил. Лежит ведь. Давай перенесем его.

– Куда? Мама запретила брать Кефирчика домой. У него шерсть лезет…

– Логично. У сестры аллергия на кошек.

– Я про мою маму говорю. Она не переносит моих друзей – Кефирчика и Паньку. На порог не пустит.

– А к бабе Лиде?.. Гм, там сейчас мы. Нас трое, отец четвертый. Тесновато.

– Кефирчик не пойдет. Если к тебе он смягчился – гладить позволяет, не щерится – то твоих родичей покусает или поцарапает. Он твоему отцу спину раскровил. Кошачьи раны больные…

– Да, и Владка… Но не оставлять же бедное животное на улице. Негуманно. Мои друзья зоозащитники не простят. Надо пристроить кота. Я его потащу. Куда?

– Уже придумала. К нам нельзя. К вам – то есть, к бабе Лиде – тоже нельзя. Пойдем к Мобуте. Он добрый. Не откажет. Правда, его сейчас нет дома. Но у него всегда открыто. Дверь нараспашку – заходи, кто хошь. Мы и зайдем.

***

История продолжается. И для двора по улице Коммунальной, 6 подоспела следующая очередь событий. Автомобили один за другим. Начиная с похорон бабушки. Но если взять вчерашний день строго по порядку – сначала буханка Н. Рванова с рыбаками, потом золотистый Хендай Акцент с кортубинскими гостями. А по истечении ночи, едва стало светать, опять Рвановская буханка. Круговорот в природе.

Из буханки вывалились наружу незадачливые рыбаки. Про улов никто не вспомнил. Бледные, небритые, грязные, в старых Дюшиных свитерах и каких-то разбитых калошах. Натурально, бомжи. Самый приличный из компании – Мобутя. Он выглядел обыкновенно, даже аккуратно – не похоже, что сидел и спал ночью на своем плаще. Крепкий брезентовый плащ – еще одно наследство совка. Такие плащи очень могли быть и пуленепробиваемыми. Все возможно. Возможно, Мобутя – или вернее, майор Агап Нифонтов – носил этот плащ еще в армии… Гм, вальсировал в плаще на танке на сопках Манчжурии – а сопки там не ниже, чем в Пятигорье. И что же? Возможно, Мобутя в старом плаще всю жизнь от родной советской власти бегал? И теперь вот надел на рыбалку на Виждай – привычно, удобно, тепло. Спокоен Мобутя был как танк – и это ему привычно.

Зато Максим с Килькой излиха натерпелись. Только не они одни. Дело в том, что буханка накануне уезжала на озеро с тремя пассажирами, а вернулась – очередное чудо – с четырьмя. Кто же четвертый? Все прояснилось быстро на месте. Николай Рванов высадил последним паренька – Лешу Имбрякина, который (как теперь стало ясно) участвовал в жестоком инциденте на обратной дороге с Виждая, когда Максима похитили, приняв его за Петьку Глаза.

Разъяренный Николай тащил Лешку за плечо – тот не сопротивлялся.

– Ты! все ты!.. Ну, Лешка! ну, как же тебя назвать после всего? Да знаю я, кем назвать! Просто язык не поворачивается… С кем связался, дурень! Последнее пропащее дело! Мозгов нет? От папашки Имбрякина ничего не передалось? В цифирьках и формулах шарить – не значит в жизни разбираться… Или наоборот, решил, что слишком умный? Типа рыжие зверьки у тебя будут навроде домашних песиков? Посылаешь, а они бегут, виляя хвостами – то бишь, ушами… Они-то повиляют, а ты прохлопаешь! ушами…

Рванов тряс парня за грудки, выкрикивал возмущение в лицо, жарко дышал. Но добиться ответной реакции не удалось. Сообщник ворпаней абсолютно индифферентен. Когда шофер выплеснул эмоции и обессилел, то отпустил парня. Лешка чуть не упал – сделал несколько неуверенных шагов назад, все так же молчал – он язык не поворачивал, а проглотил его.

Сцена получилась шумная, но за ней – за сценой-то – произошло нечто другое, оставшееся незамеченным. Мобутя увидел нового Машуткиного приятеля (парень с девушкой скоротали ночь в Мобутином бараке, ухаживая за котом, и под утро вышли) и замер как вкопанный. Иван выразил лицом максимальную приветливость, но Мобутя продолжал смотреть во все глаза. И не отвечать приветливо. Странный старик. Какой-то доисторический – до нынешней светлой демократической эры. Этот его плащ, белая борода и звание майора – все до нашей эры.

– Это он, – Машутка повторила загадочные слова, подвигнувшие недавно Ивана к весьма грустным размышлениям.

– Я вижу, – буркнул Мобутя. – Но как же…

– А никак… Папа! – Машутка со всех ног побежала к отцу, уткнулась в него. – Фу! дымом пропах…

– А как же. Мы ночью у костра… Ты здесь, егоза? Меня встречаешь, что ли?

– Я из-за Кефирчика…

– Опять сало утащил? Нажаловались люди? Есть же на свете жлобы… Котика караулила, доча? Доброе у тебя сердечко…

– Какое сало, папа? Кефирчика едва ворпани не сгубили. Он с обеда лежал без сил. Вечером лишь пошевелился. Я так боялась, так боялась… Нет, мама не разрешила бы. Я без позволения.

– Будем надеяться, что мама не узнает. Хотя такой шум поднимается… Эй, потише! Чего орешь как оглашенный, Колька? Не тебя же похитили… Ты сам не Поворотов, но и твою тушу с места сдвинуть…

– Килька, ты о чем бормочешь? Кого похитили? Имбрякинского мальчишку, что ли? По виду не в себе он… – уже раздались вопросы со стороны.

– Да не его! Он же тут… И не похитили – только пытались…

– Зря на парня наезжаешь, Николай. Ты же его заклевал… Твой Серега тоже мог кого-нибудь похитить. Вот приспичит ему…

– Кого? Мой Серега?! – в праведном гневе Рванов обратился к тылкам, начавшим стекаться на шум во дворе. Его в ответ не поддержали.

– И его приятели. На митинге на площади толпились пьяной оравой. Бутылки кидали. Подстрижены коротко – под братков. Прям банда!.. Как совсем без денег останутся. Как мы все останемся. Будет как на Западе. А че? Уже есть! При СССР рассказывали, что там похищение за деньги обыкновенно. Похитили, а когда заплатили, то и вернули. И всем хорошо. Киднеппинг называется.

– Ах, ты, пиндос тупой! Мы не в Америке.

– Как ты меня назвал?! Пиндос? Да я тебя…

– Американец, то есть. А киднеппингом называется похищение детей. Официальный термин, – поспешил объяснить Килька.

– Где здесь дети? И не дай Бог, чтобы детей… Племянник-то зрелый дядька. С животом – потому его с Петькой Глазом перепутали.

Сестры Имбрякины, наспех одевшись, прибежали на разборку в соседний двор. Их никто специально не звал, но Ларисе, наверное, материнское сердце подсказало. Она по своему обыкновению залилась слезами, но сына защищала.

– Коля! Коленька! Не трогай его. Пожалуйста…

– Он ни в чем не виноват! – Ирэн вторила старшей сестре. – Он в первый раз видит этого племянника. Зачем же его похищать?

– Мой сын – хороший мальчик. Он не способен на злодейство… Люди! Скажите! Вы Лешу с рождения знаете. И отца его, и нас. Мы – нормальные люди. Не ворпани. Мобутя подтвердит – он же родственник…

– Подтверждаю, – Мобутя махнул белой бородой.

– Наш Леша еще несовершеннолетний. Отвалите от него! – Ирэн повысила голос. – Какое похищение?! Сдурели?

– Ведь не избежать. К тому идет. Звериный оскал капитализма. Будет у нас до кучи – безработица, мафия, похищения… – со знанием дела вещал ветеран Цыбин.

– Ни черта! У нас своя доморощенная мафия покруче. Рыжие ворпани.

– И я подтверждаю, – хмыкнул Максим. – Схватили и потащили. Денег не требовали.

– Зачем ворпаням деньги? Они скорее хомутами возьмут. И лошадьми в придачу. Или наоборот. Лошадь в придачу к хомуту. Хотя наши ворпани на черном Лэнд Ровере…

– Я не лошадь! Благодарю за сравнение. Вот накатаю заяву в милицию… Доржетесь тогда! – племянник погрозил запачканным кулаком.

– Совести у тебя хватит, Максим? Жизнь мальчишке испортить, просто походя. Так ты меня отблагодаришь? – глаза Ирэн разгорелись недобрым огнем.

– Мне благодарить не за что!

– Ой ли?! Ну, ты в милицию к Жадобину, а я к твоей жене. Слезно пожалуюсь.

– Чего не ляпнешь сгоряча… Тебя там, на озере, не было. Ты не пострадала.

– Максим, вы про что говорите? Кто эта женщина? – жена Таисья с трудом смогла вымолвить.

– Про несправедливость, дорогая. Про страдания. Похищения при капитализме. Везде политика. Твой муж ведь политиком собирается стать… Иначе ноги моей не было бы в Утылве!

Посильный интеллектуальный вклад в дискуссию внес Мобутя. На озере он молчал, но здесь же дело касалось его родственника.

– Не додавили в свое время гадину. Мы-то старались, а вот вы… Наследнички! Свое наследство не уберегли. На тлетворный Запад побежали. Вас там ждут!.. Счас учился бы парень в институте – и не важно, есть ли у мамки деньги. Важно, чтобы мозги были!

– А у тебя, Мобутя, мозги того… склероз не поразил? наповал? Метким выстрелом из танка.

– Это вы скоро все забудете. Что вам Сталин дал. Да, Сталин! Школы, заводы, города, целые комбинаты! Не то Лешка сидел бы на хуторе, как мы – как нас четверо босяков… Козопасом на Кашихе – все образование…

– Дед, Сталина не приплетай. Своих личных заслуг не умаляй. Не Сталин, а ты тогда воевал на горе Баян-Цаган (правильно называю? не оскорбишься, как за пиндоса?). Награды твои заслуженные. И главная награда – всю жизнь бегать. Сталин помер давно, а ты бегал и прятался. Вот чего тебе Сталин дал! Друзей твоих наградил – кого расстрелял, кого посадил… кого напугал…

– Зато теперь свобода! Жри – не хочу… Не на что жрать будет. Уже в долгах. Все клиенты ДеньДжина.

– Не нравится, что дед говорит? Он правду-матку режет! Молодежь наша – непуганые идиоты. Они отцов и дедов иначе как совками не кличут. Не ценят, чего раньше добились. Вот Лешка. Его отец Вениамин Имбрякин – башка – этот, как его, супермозг, специалист высшего класса на заводе. А сын его в киднеппинги подался… Позор!

– Мда-а, будешь за завод горой, а в награду геморрой… И Мобутю наградили… Все хорошо, что хорошо кончается. С похищением тоже. Все живы – здоровы. Жертв нет.

– Хорошо? А ты племянника спроси! Вот скажи! каково это, когда тебя как мешок волокут и бросают? Тут до инфаркта недалеко, – Рванов не мог угомониться.

– Да ты как бык здоровый…

– Я не в претензии. Кто я такой, чтобы судить о порядках в вашей Утылве. Тем более о заслугах самого Сталина… Форменное сумасшествие! Рад, что не живу здесь… – у Максима скривились губы.

– А если бы тебя ворпани в нору затолкали? Не нашли бы даже твои белые косточки!

– Говорю же, я не в претензии. Не участвую в ваших играх. Перепутали нас – меня и мальчика Петьку Глаза. Все объясняется просто. Я не такой толстый. За что меня похищать?.. Ну, и дела! совсем хреново. Даже похищать не за что… Я ничтожество! ноль без палочки. Не герой танкист. Кандидат наук, а наукой никогда всерьез не занимался. Вот отец мой был ученым, а я папенькин наследник – фамилия только Елгоков… Наука сейчас не престижна, новые игрушки есть – не война, а бизнес, политика. Полез в грязь и вляпался. Тут и дедушка, и все… Дожил! даже для ворпаней не сгодился. Они меня бросили как… как… ты прав, как мешок дерьма! Пацан Петька им нужен, а я нет… Это оскорбление! Финиш… Дальше. Моя семья меня ни во что не ставит. Дочь крутит-вертит, веревки вьет. Супруга учудила – постриглась и не говорит, почему. Юлия считает это дурным знаком. Женщины! Я, вообще-то, с косами жену брал… Сын не доверяет, отдалился. Кстати, привет, Вано.

– Здравствуй, отец. Мы волновались за тебя. Приехали вот. Дядя Гера помог.

– Дорогие мои! Как же я вас люблю! Но вы не честны со мной. Утаиваете от меня… Мы – не одна семья, а каждый по отдельности. Не зря Юлия велела ехать к черту на куличики – в Утылву… Все ваша Утылва! Красная черта – не входи, убьет током… или палкой… Ладно, со мной эдакое сотворить! сколько страданий… Но я не позволю, чтобы с моей семьей… Иван, где вы остановились?

– Где? У тебя – в бабушкиной квартире. Дюша нас на ночлег устроила. Владка, естественно, разворчалась, но выхода нет. Обе спят на синем диване. Нам с тобой раскладушки.

– Мы не спим. Мы здесь.

Кашкук окончательно пробудился. Бурная сцена подняла людей с постелей – уже второй раз за минувшие дни – сперва в гостинице Мара, теперь вот здесь, на улице Коммунальной. Хотя в соседних двухэтажках спало мало жителей. Самым густонаселенным в Утылве считался Новый Быт, а старый Кашкук редел, кашкукские бараки потихоньку признавали аварийными, из них народ уезжал. В таком ветхом бараке нашел приют скиталец Мобутя – в комнатке снизу, а наверх небезопасно подниматься – деревянный пол сгнил и вспучился, сквозь худую крышу по ночам видно звездное небо. Нет газа, воды, канализации. Но Мобутя неприхотлив. По любому поводу не высказывался. Однако сегодня не сумел сохранить привычный нейтралитет, ведь изначальный объект бурного обсуждения – равнодушный парень Леша Имбрякин – его потомок. Мобутя подошел к парню, успокоительно приобнял его.

– Никто тебя пальцем не тронет.

Верно, никто не тронул. Пока общее внимание привлекла горькая искренность племянника. Его жена и дочь стояли в толпе. Обе в красивых шелковых пижамах, которые захватили из дома – готовились ухаживать за главой семейства дня два – три, потому сумки были неподъемными – не для гиганта Поворотова, естественно. Помимо пижам в сумки набилась другая необходимая одежда – а что женщины считают необходимостью? Много чего. И как сейчас спать при громких криках во дворе?

– Вы в порядке? – у Максима в голосе появился надрыв.

– Да, да! А с тобой? Тебя похитили? – женщины уже не сдерживались, отвечая с плачем.

– И со мной. Посчастливилось уцелеть. Чудо. Вы не представляете, что со мной было. Дурдом, и даже хуже… Но теперь мы вместе. Вы не представляете, как это важно – вместе, семьей, родней. Человек не должен быть один. Тем более старый человек. Я виноват, виноват. Нет оправдания. Моя тетя… Боже, как жаль…

– Максим, ты ужасно выглядишь. Бледный – пребледный… И что за тряпье на тебе? Ограбили?

– Ну, еще бы! Я не жертва киднеппинга. Не ребенок.

– Папа, тебе плохо. Давай уедем отсюда домой. И все забудем. Чтобы как раньше – до покойной бабушки. Еще до всего…

– Доченька, как раньше уже никогда не будет. При въезде в Утылву пре… пересеклась черта. Мир перевернулся. Я кажусь себе подонком… В зеркало смотреть противно. А у них тут не зеркала – наваждение…

– Брат! понимаю… – это встрял Килька. – Да, я сам мерзавец… Ты да я – да мы с тобой…

– Ну, ну, – успокоила здравомыслящая Дюша. – Все не то, чем кажется. В зеркале Виждая. Не заморачивайтесь. Ты, Килька, опохмелишься и снова как огурчик. Снова начнешь толкать свои дикие теории. Про упадок.

– Папа не пьет, – открыла Машутка. – Он так тоску избывает.

– Надоели ваши мудрствования, Галина Викентьевна. Помолчите. Я с женой разговариваю. А ты, девочка, иди домой. Завтра в школу… А разве у тебя, Влада, уроки отменили?

– Вот и поговорите. Друг с дружкой, обстоятельно. Идите в дом и разбирайтесь. В ваших бедах баба Лида не виновата!

– А я виню не ее – себя.

– Харе! прекращай себя прилюдно кнутом охаживать, племянник, – Рванов снова вскипел. – Кого ты там винишь… Умерла бабушка! конец… Мы забыли, о чем говорили. О-о… Вот этот вон того похитил! Из моей буханки прямо на дороге. А перед тем стакнулся с ворпанями. И они сообща! Видано ли!!..

– Коля! неправда. Не могло… Леша, Леша – он… – застонала Лариса.

– Ясненько. Бабские вопли. Ах, сыночек, детонька… Под два метра детонька – чуток пониже… Он машину тормознул и мое внимание отвлекал. Целый план разработал… Ты на чью сторону переметнулся. Лешка? на вражескую? Молчишь как партизан на допросе? Ногти рвать и носы!

– Все они такие! Лбы! Лешка с Петькой! Да вот такой же стоит! в джинсах, с синей челкой до губы. Приезжий. Едут и едут сюда… Твой, что ли, племянник? Ну, сочувствуем…

– Килька, он с твоей дочкой ночью общается. Ты же пьешь без зазрения совести! Еще отцом называешься!

– Машутка больно шустрая. Хоть на мордашку не очень. Прабабка ее Калинка тоже не красотка, а парнями вертела. Мобутя подтвердит. Он сегодня что угодно подтвердит, лишь бы Лешку выручить.

– Я своего Сережку (тьфу, не Лешку!) учил! Не многому научил, – Рванов ожесточенно расчесывал толстую красную шею, затем затылок. – Горбатишься, жилы из себя рвешь, сутками за баранкой, чесотку, видно, в рейсе подхватил… а в ответ эдакое сказочное хамство… Значит, с ворпанями заодно, Леха? Раскатал губу-то! подрежут и ее, и нос твой как Тулузе. Уж на что уголовник крутой, а теперь еще и безносый… Ворпани останутся такими, как есть, а тебя скоренько приберут, да еще скорее утопят как тот хомут в Негоди. Сбулькаешь, умник! И уже не всплывешь больше… Матку твою жалко…

– Ты ему кто? Отец? – Ирэн не помедлила огрызнуться. – Иди своего воспитывай. Всегда с пивом, в веселой компашке. Хулиганят! Серегиных друганов уже с завода погнали, а их станки пилят и на металлолом возят. Сукин с Тулузой стараются. Теперь на водку перейдут – парни, а не станки… Наш мальчик учится… учился. Пивом не наливается. Трудности у него – а у кого их нет. Это временно. Осенью опять в лицей поедет. Да, Лешенька?

– На какие шиши? На вас кредит висит – для кого брали? опять же для него! Не стыдно, парень? Мать все глаза проплакала, у соседей назанимала, к Сукину кровососу ходила кланяться… Ларка, для тебя скажу. Иринка слушать не станет. Что-то надо делать. Поздно словами воспитывать. Лучшее средство – взять ремень и всыпать по первое число. Чтобы долго сидеть не мог. Полежал бы, поохал, намотал сопли на кулак… И после работать, работать!! посылай. Труд сделал человека обезьяной. Э-э… нет… Чтобы мысли вредные в голову не лезли. Все горе от ума. Эк я сказанул – точно в граните начертал… А если у кого мозги тяжельше гранита, то лечить ремнем! Если сама не способна – зови, помогу! от чистого сердца…

– Ну, вы!! Заткнитесь, – сильный юношеский голос прорезал общий гвалт.

****

На общей сходке во дворе бабылидиного дома молчавший доселе Леша Имбрякин стряхнул с себя оцепенение, выпрямился. Оттолкнул Мобутю. На Лешкиных щеках вспыхнули красные пятна. Начал говорить отрывисто, как откусывая слова и бросая в толпу, затем речь полилась складно, ярко. Долго в Утылве пересказывали, перевирали, удивлялись. К Лешке всегда относились серьезней, чем к его другу Петьке.

– А почему мне должно быть стыдно? Что это, вообще, такое? Глупые понятия – от них пахнет залежалым старьем. Кому в наше время стыдно? Только мешает жить – особенно жить хорошо. Вы знаете, как сейчас люди живут? Нормальные люди – не тылки в дикой Утылве – да хотя бы в Кортубине. Торговые центры, рестораны, казино, шикарные машины – вот как директорский Мерседес или Лэнд Ровер. Все миллионы стоит, а мы здесь над копейками трясемся, прозябаем, при любом случае вспоминаем хомуты… И поделом нам! Скорее гора Марай покажется, чем найдется выход… Нет выхода – нет будущего. Каждый сам за себя. Вот и я за себя буду. Никому не обязан. Ну, только тебе, мама – тебе и Ирэн. Вы меня вырастили, спасибо. А дальше я уж справлюсь…

– Ларка, твоего переклинило. Миллионы и хомуты? Один хомут был!..

– Кто сильней, тот и прав, – воодушевился Лешка. – У кого глаз острей, когти крепче. Слабаки проигрывают. Ворпани честней – они за красивыми словесами не прячутся. Люди как звери – неважно, рыжие или нет. Честно и ясно.

– Опять подтверждаю. Какие там словеса! Выволокли без слов из буханки и потащили. Я и охнуть не успел, – Максим вклинился не к месту, взгляд сына Ивана его предостерег.

– Про отца – это в воспитательных целях было? Я вырос! Отец всю жизнь на заводе – и умер, на нем числясь. Общее дело! общее благо! Сказки это. Надо быть сильным, чтобы урвать свое. Просто так никто не даст. Лучшие куски давно распределены и даже съедены. Я выбраться хочу. И жить не хуже вот того – внука бабы Лиды. Эй, ты! Знаю я тебя. Среди первокурсников вас сразу отличишь. Избалованные детки родителей начальников или бизнесменов. Разъезжают на авто, торчат в клубах, ресторанах. Пачки денег – вы их не считаете, папанька еще отстегнет. Ему же совесть не мешает – и мне тоже… У вас свой клуб. Клуб избранных!.. На все пойду! дабы выкожилиться и выкарабкаться! Не слабак.

– Ларка, это же законченный преступник! Вырастила мать…

– Ярлыки не навешивай, Цыбин! – Ирэн разъярилась. – Леша ничего не переступил. А если каждому за его заслуги статьи присуждать, то и ты не безвинен! Ага, знаем, как вы у себя в Совете ветеранов деньги распределяете! И внук твой Юлик в незаконном митинге участвовал! Мобутя, подтверди, что политическая статья гораздо серьезней, чем уголовная!

– Подтверждаю, – борода у Мобути от беспрерывных киваний разлохматилась.

Искренняя Лешкина ария отнюдь не была близка к завершению.

– Эти, которые нам про честность да про любовь к Родине толкуют – им ничуть не стыдно. Набили мошну, а теперь им честные рабы понадобились. Чтобы их состояния приумножали, а себе ни копеечки не утянули – воровство ведь! Смешно – вор у вора дубинку украл, а тут не дубинку – прутик, что на земле валялся… И не о Родине они заботятся, а о сохранении порядков, что им выгодны. Надо же, со всех экранов льется – да заглотнись!.. Спрашивается, чего мне в Утылве ловить? Я, дурак, попробовал, как учили. Наши учителя – Агния, баба Лида. Одна коммунистка, другая – ну, не столь упертая, но безнадежная – у нее ничего нет, а ей и не надо, а книжки ее – сказки Пятигорья и другие – вообще, никому не нужны.... А я хотел! Хотел как отец. Но, видно, рылом не вышел. Хотел на бюджет пробиться, однако даже на год в лицее денег не хватило. У матери больше денег нет, долги лишь… Мы – быдло, и уготована нам участь быдла. Тылвинское быдло по рангу ниже кортубинского… Сколько мне могла дать мать? После года учебы – да нисколько! Я работу поискал, но у нас в общаге строгие порядки – пропускной режим, воспитатели – мы же еще несовершеннолетние. Государство на воспитателей денег нашло, а студентам на прожитье… Обучение бесплатно, кормить должны родители. Мать не может. Ее с завода сократили, и завод скоро закроют. Всю Утылву закроют! А вы сидите, терпилы! В луже… Что скажете в оправданье?

Ответить захотел лишь один – такой же молодой, порывистый, оскорбленный. Иван Елгоков немногим старше Леши Имбрякина.

– Э-э… Алексей? Все, что ты говорил, обличал… Я понимаю. Ты не поверишь, но я не такой! Не бездумный прожигатель папиных денег. И не терпила.

– Конечно, не такой! – воскликнул Максим. – Мой сын – хороший, умный, честный. Не хуже вашего Лешки. Чего греха таить, я бы мог позаботиться о поблажках, однако Вано всегда отвергал… Он помешался на справедливости! Я и Юлии сказал… или Юлия мне сказала… Вано честно поступил в институт на бюджет. Да, я готов был заплатить… Гм, наверное, несправедливо. Но почему я должен чувствовать вину? Я – состоятельный человек, хотя не олигарх…

– Да, мой отец не олигарх. И я не наследный принц. Это дядя Генрих – олигарх, у него свой сын – Дэн…

– Который олигарх? и который сын? Запутались…

– Дядя Генрих – это Генрих Прович Сатаров. Неужели не знаете? А мы – Елгоковы.

– Это что? это как? – толпа живо зароптала. – Получается, вы не только бабе Лиде родня, но и самому Сатарову? Охре…ть! Кто к нам в гости пожаловал!.. Тогда Гранита Решова девать куда, а?

– Чтобы решить куда девать – затем приехали и ловчат. Гранит-то неудобный предок для нынешних капиталистов. Гранит против капитала воевал! И после выжигал каленым железом. В лагеря сажал эксплуататоров и олигархов. Герой!

– Я не олигарх! Я ученый!

– Кто такой Гранит, отец?

– Я тебе объясню, Вано… Но это не отрицает факта, что мой сын – честный и порядочный. Он не прожигает жизнь! он прилежно учится. А еще он волонтер! добросовестный бескорыстный помощник. Мой сын! Можете костерить меня, но не сына!

– Отец, я уже не волонтер. Вышел весь.

– Ой, как интересно! Слушайте, слушайте… Вот как бывает. А вы на нашего Лешку ополчились. Да он же котенок в сравнении с ними, – всплеснула руками Ирэн.

– Лешка тоже немало наговорил. Пусть сгоряча, но он же действительно думает…

– Думает! И беда в том, что ты ему думать не запретишь. Котелок варит и булькает. Лешка много правильного сказал. Нельзя не согласиться.

– Где неправда в моих словах? В чем я соврал?

Народ в ответ безмолвствовал. Глупо обсуждать очевидные вещи, разбивать иллюзии. Глупо доказывать, что ты не лох, что все мы не лохи. Мы не рабы – ой, не лохи – лохи не мы. ПРАВИЛЬНО?!.. И тут в тишине заиграл негромкий смех. Словно рассыпались ячейки серебряной цепочки, мелодично позванивая. Кто же уронил?

– Правильно, Лешенька. Ты все сказал правильно.

Ведь так случается, что даже объяснить сложно, а вот почувствовать… Сейчас во дворе люди говорили, спорили, кричали до хрипоты – да, многое друг на дружку вывалили. Но это ничего. Утро вечера мудреней. Вечер убыл в туманную даль, ночь погрузилась в воды Виждая, и утро непременно расцветет во всей ясной красе. Скоро. Сумасшествие закончится. Или нет?..

Серебристый смех волной накатывал от дальнего угла двора – от глухой стены заброшенного барака. Там шуршало целое царство сочной, толстой крапивы. Но не крапива пахла отвратительно, кисло. На светлой стене – на уцелевших кусках штукатурке – заплясали тени, которые затем сгустились в женский силуэт с соблазнительными извивами. Толпа напряглась: вот оно! а что оно-то?.. Из тени вышагнула загадочная фигура. Незнакомка с чудным синим взором. Да, незнакомка, поскольку в таком дерзком обличье тылки не видели ее никогда. Одета просто, по-девчоночьи. Джинсовая куртка, синяя юбочка до середины бедра, открытые босоножки. Красивые загорелые длинные ноги. На лице яркие мазки косметики – все в блестках – веки, щеки, губы. Молодежная стрижка. Нет дорогих украшений – бриллиантовых серег, цепочек, браслетов. Яркая пластмассовая бижутерия. Жвачка во рту – она надулась пузырем и лопнула – чпок…Тылки дружно раскрыли рты, не последовало ни от кого комментариев. Ведь это была она – Варвара. И вместе с тем не она – не директорша. В удивительном преображении очень умело использованы нарочитые штрихи вульгарности, эпатажа. Оценить уровень мастерства способна лишь Ирэн (или еще одна – или две – особы женского пола: госпожа Елгокова с дочкой), остальные зрители наивны – легкая добыча для синеглазой сирены.

Ирэн ощутила, что уязвлена – здесь она не вправе надеяться на легкую победу, а ведь в Утылве Ирэн отродясь не встречала конкуренции. Многое изменилось за время, потраченное в Карловых Варах. В любом случае сейчас перед толпой (и перед Ирэн) продемонстрирован в древнем искусстве обольщения высший пилотаж. Цель диктует методы и средства. Варвара поймала – залучила в свои сети – Утылву, и еще насадила наживку для молодого глупого карася (Лешка оскорбится, если услышит так про себя). Ей удалось – старательно прикармливала (ночами под балконом) и подсекла карасика! Эй, Лешка, будешь трепыхаться?

– Это же… это же… – толпа в ошеломлении.

– Да, это я. Ну и? Чего уставились? Три ноги увидели или рыбий хвост, как у вашей дурочки Калинки? Убедитесь – нет ничего. Все как у людей – у вас, то есть.

Варвара Пятилетова (теперь абсолютно ясно) отлепилась от барачной стены и, позванивая пластмассовыми клипсами в ушах, вышла на свет. Распахнула колдовской синий взгляд. Красавица нежно улыбнулась Лешке Имбрякину. Снова надула и лопнула жвачку.

– Чпок! Теперь ты убедился? Наконец-то, Лешенька. Ты повзрослел. Стал мужчиной. А они все – твои тылки – смешны и жалки. Лепечут про стыд. Про прочие глупости. Назойливо учат жизни. Сидят в луже, которая скоро пересохнет… Мир вокруг – не безопасная лужа, где главные прожоры – личинки стрекоз. В мировом океане с кишащими хищниками найдутся и покруче корыльбунов. Еще какие! Попадаются уникальные экземпляры. Твердокаменные. И неважно откуда – даже с хуторов – из самой, что ни на есть грязной лужи… Всегда одни служат пищей для других – и первые не обязательно мелкие, хотя уж точно самые глупые. Ведь ты не глупыш, Лешенька? Ты умный и сильный! Мир для таких, как ты. Не тушуйся. А уж если сделаешь, что мне обещал… Чпоки – чпок…

Скандальный молодой оратор тоже улыбнулся – вернее, попытался, словно чужие пальцы раздвинули ему губы. Он подался к синеглазке, отпихнул цепкого Мобутю.

– Не мешай, дед!

– Ирэн, переводя глаза с племянника на Варвару и обратно, осатанела – подобные фокусы она выучила наизусть и сама не раз проделывала. Прокусила губу до крови.

– Вот, значит. Вот кто твоя любовь… Под балконом, значит… Я здесь, Инезилья, стою под окном… О! вот дурак, идиот клинический! Стой! Стой, тебе говорю! Не смей к ней идти… О чем это я… Да-а, сели мы в лужу. Лешка, одумайся! Ты же для нее бездумная личинка. Она тебя чпокнет, плевком перешибет…

– Ирэн, не твое дело. Я мужчина.

– Кто?!!

– Лешенька, ты куда? К ней? к этой… – запричитала Лариса, прижав руку к сердцу. – Не пущу! О-ох! ох… Не могу я… Темно, не вижу…

Лариса начала медленно оседать. Рванов ругнулся и подхватил ее подмышки.

– Ларка! Эй, ты чего! Глаза-то не закатывай. Рано помирать. Тебе мозги детоньке вправлять надо. Пропадет без матери. Съедят хищники-то… чпокнут…

Ирэн суетилась возле сестры, заглядывала ей в лицо – та побледнела, похолодела, под трепещущими ресницами блестели одни белки.

– Ларочка, не пугай… Успокойся, дорогая… Это сердце у нее замирает. Есть у кого таблетки? – Ирэн почти закричала.

– У меня. Нитроглицерин. Поможет? – Цыбин трясучими пальцами вытащил пузырек, принялся откупоривать, сыпать таблетки на ладонь.

– Дай! – Ирэн словно коршун кинулась на добычу. – Долго сопли жуешь!

– На… вот бери. Сразу две под язык. Высосать надо. Дай я сперва, ик… – Цыбин сунул в рот и от волнения проглотил. – Полегчает. Должно полегчать… И мне…

– Не слушая старика, Ирэн ловко пропихнула таблетки между Ларисиными вялыми губами. Она и Рванов пристально наблюдали за розовеющим потихоньку лицом бедняжки. Выждав минуту и трубно выдохнув, Рванов громыхнул, не раздумывая:

– Ты будешь стоять и смотреть, паразит? Мать умирает!

– Мамочка! – Лешкин голос взлетел до высокой детской ноты. – Мамочка, что с тобой? Мамочка, не умирай! Я все, все… я на все… Я же не только себе – я и для вас… Ирэн, надо немедленно врача! У нее же никогда не было с сердцем…

– Было. Последний год началось. Ты в лицей поступил, а она за тебя волновалась. Тут на заводе неприятности, и кредит на твою учебу, и я уехала, чтобы заработать… Лешка, ты помягче с мамой. Не похищай больше никого, пожалуйста. Черт с ними, с деньгами… Лучше уж черт, чем эта…

– Кто я? – с суровой угрозой спросила Варвара.

– Злодейка она! – ляпнула Машутка, но только совсем не ожидала, что в толпе ее услышат. – Ведьма синяя, ядовитая. Распускает свой цвет, околдовывает, воли лишает. У Лешки вашего голову откусит…

Варвара нависла над девчонкой. Разительный контраст. Машутка – щуплая, нервно гримасничающая, в мятом сарафане с пришитой лямкой – едва доходила директорше до плеча (и это лишь при условии, что вытянется на носках, елико возможно). И Варвара – высокая, фигуристая секс-бомба, хоть и в подростковых тряпках. Она презрительно хмыкнула:

– Мелюзга. С откушенной головой и без рыбьего хвоста, как уже было. Дохлый номер… А рыбину-то кот слопал или сдохла? Где это мавкающее чудовище?

– Не скажу, – Машутка аж посерела от ужаса, но произнесла раздельно. – Не доберетесь вы до Кефирчика!

– Позвольте, мадам, – встревожился Килька. – Принужден вмешаться… Дочь моя не виновата. Привязалась к котику.

– Твоя дочь. Ты виноват. Допился до чертиков. Сам же себя мерзавцем называешь. Лукавишь.

– В философском смысле…

– Ах, в философском? – Варвара приблизилась вплотную. Накатил резкий кислый запах. – Не морщись!.. В философском смысле, говоришь? Давай попробуем в физическом. Чего уж проще…

– Внезапное неуловимое движение (прям как ворпани на мосту). Варвара двумя пальцами зажала Килькин нос и поводила им из стороны в сторону. У тылвинского философа от боли слезы брызнули.

– Радуйся, что с носом, а не без него! Алкаш несчастный! Что ты там бормочешь про упадок? Тебя разве спрашивают?!

– Прекратите издевательство! – в безотчетном порыве Иван шагнул вперед и загородил собой отца и дочь Кулыйкиных. – Я не позволю. Неважно, кто вы.

– Вот и защитник материализовался. Через портал? Ишь какой – или не такой как все. Не терпила. Студент, бывший волонтер, правнук Гранита. Великолепно! Животных любишь? котов? А людей?.. Помог девчонке котика спрятать? Найдем и приспособим подо что-нибудь. Под приличный воротник. Мне пойдет белый цвет. Или не пойдет? Тогда можно бензином облить и поджечь. Весело горит! После не замавкает…

– Да что же это за-а… А-а! скорую надо вызвать! Сестре плохо, они же треплются…Пусть директорша, пусть хоть кто…

– Ира, Ира, не шуми. Мне уже… уже лучше. Отпустило… Лешенька, мальчик мой ненаглядный!

– Мама, прости. Прости меня, идиота.

– Пойдем домой, сыночек. Там посидим, отдохнем. Ты же не завтракал. И дома не ночевал… Я зажарю яишню, как ты любишь. Чайку попьем.

– Мама, дома ты сразу ляжешь. Возражать не вздумай!.. Ты идти сможешь?

– И-и, Лешенька. Дойду сама… Вот только…

– Леха, смотри. Если требуется, дотащим с тобой на пару. Давай, я ее подхвачу. Нетяжелая у тебя мамка.

– Спасибо, дядя Коля.

Семейная троица – Лариса посередине, а Ирэн с Лешкой по бокам – двинули к своей пятиэтажке. Сопровождающие следили, чтобы не слишком быстро. Но Ларисе действительно стало лучше. И все бы ничего, но уходя из бабылидиного двора, Леша украдкой бросил взгляд на синеглазку, сделал незаметный прощальный жест.

Имбрякины ушли, а Варвара все еще стояла перед толпой. Ее ничего не смущало – учиненная ею скандальная выходка, или что мужчины видят ее голые коленки (и любуются ими), дружная женская враждебность. Варвара была бестрепетна и безмятежна. Кто-то не утерпел и, спрятавшись за спины, крикнул:

– Что? съела? Ведьма!..

– Съела, – Варвара красивой бровью не повела, только звякнула клипсами. – И не подавилась ни разу. Вы меня не жалейте. Вы о себе думайте. Неужели весь бред, что вы здесь несли, заслуживает иного звания, нежели полного бреда? Как вы, вообще, собираетесь… ну, вообще…

Толпа закаменела. Лица суровые, неприветливые. Наконец-то первый серьезный вопрос – кратко и по существу.

– Завод закроют?

– Ого!.. Сложная ситуация. Пока решается на высоком уровне. Решают власти и холдинг. В холдинге сейчас все сложно – не только у вас в Утылве. ТыМЗ генерирует одни убытки. Объективно.

– Тогда нам куда?

– Вы взрослые люди. Не личинки – так никто не считает, уже вы особенно… Тогда вы, взрослые и независимые, ответственны за себя и свои семьи. У нас не совковый зоопарк – корыльбунов в клетках не держим. Все свободны… Завтра – уже сегодня, через час – начинается рабочая смена. Опоздальщиков и пьяниц сразу на выход. Лично проверю.

Варварин голос ровен – словно звучит из директорского кабинета. Выразила, что хотела (не больше, но и не меньше). Вроде подвела черту. Указала тылками на их место. Однако в синеглазой ведьме напоследок взыграло озорство – следуя своей неожиданной роли, она картинно выплюнула жвачку в крапиву.

– Чпок. Расходитесь по домам. Пьеса сыграна. Спасибо за внимание. Все свободны. Все на выход.

Словно повинуясь гипнотическому приказу в ее глазах, народ стал расходиться. Сборище в бабылидином дворе быстро редело. На проигранном поле боя воплотилась изначальная диспозиция. Известные участники – девчонка в сарафане, рыбаки и родственники олигарха Сатарова – семья Елгоковых. В Пятигорье начинался новый прекрасный день.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

*

Весть об утреннем сборище в Кашкуке разнеслась по городку. Оживленно обсуждали театральную выходку Варвары Пятилетовой. Уже экс-главе Утылвы Владимиру Игнатьевичу Щапову все было доложено в первую очередь. Тылки же на идиоты, а директорша, предчувствуя близкую победу, буквально на раз сбросила маску – умным достаточно.

Оказалось, чувства тоже доступны Варваре – ну, или хотя бы предчувствия. Нахождение среди людей (особенно тылков) повлияло. А Варвара уже несколько месяцев разруливала здешние дела. И она ведь не соврала толпе – ситуация в холдинге Наше Железо, куда входил и ТыМЗ, действительно, тяжелая. ТыМЗ, подобно другим заводам в городах и поселках Кортубинской области, превратился в обременение. Ну, в Пятигорье же вечно кто-то (или что-то) превращается. Станки в металлолом, ворпани в топ-менеджеров, властная директорша в вульгарную девицу, озеро Виждай в дивье зеркало, представитель уважаемого семейства Елгоковых во внука ужасного Гранита Решова. И даже сам Гранит… о нем позже – или наоборот, о нем все время. Да, еще нормальная жизнь превратилась непонятно во что – не только в Пятигорье, но и в стране. Если же попробовать понять и разобраться?

Разбирательство потихоньку идет. Украденные Петькой Глазом из гостиничного номера бумаги пригодились. Естественно, для несведущих это китайская грамота – и таких, почитай, вся Утылва за единичным исключением. Кого же исключаем – или наоборот, включаем в разбирательство? Владимир Игнатьевич Щапов. Интересная личность. Бывший комсомольский функционер и советник в Афганистане, бывший городской начальник, бывший коммунист. Эпитет «бывший» прилагался везде. Бывший нерядовой совок. Давайте вспомним бывшие стереотипы. Бывший СССР. Брежневская номенклатура – это когда мозги жиром заплыли и склерозом поражены. Торжествует застой. Идеи исчерпали себя. На важных постах сидят сплошь карьеристы, конформисты, сытые мудаки. Все счастливы. Были. Владимир Игнатьевич из тех благополучных, канувших в Лету времен. Опасная вещь – стереотипы (плохие или даже хорошие). Щапов был коммунистом последней формации. Искренним, великолепно образованным. Закончил Московский финансово-экономический институт, готовивший на протяжении десятилетий профильных специалистов для народнохозяйственного комплекса страны. Укладывается ли это в стереотипы, что раньше, при тоталитарном режиме, существовали лишь партаппаратчики, идеологи, гэбисты с диссидентами, космонавты и деятели культуры (как без них? без культуры пропадем в любые времена)? Вообще, свободной жизни не было!

Насчет того, что было, а сейчас нет – или же никогда не было. Нынешней отечественной элите не откажешь в уме и изощренности – кругозор свой расширила, премудростями рыночной экономики овладела, узнала цену благам современной цивилизации, мимикрировала – сколько всего проделала… И как достоинство подчеркнуть – исторический опыт не отвергла, ощутив притягательность (и пользу) собственных традиций – всему этому мессианству и византийщине. Ясно, что это родной воздух, которым Россия дышала всегда. Туземные (тутошние) вожди в соболиных шубах уже не готовы отдавать сокровища своего племени за стеклянные бусы – ой, извините, за демократические идеалы. А наиболее продвинутые из них не готовы даже за личное благосостояние (так мелко уже не плавают).

Ах, если жить под тыщу лет

Довольно и богато –

Но так не будет круто – нет!

Совсем не чудесато.

Положение, как говорится, обязывает. Также историческое наследство давит. Демократический статус единодушно одобрен, советские бороды сбриты, каракулевые папахи сносились, портреты членов Политбюро содраны, самобичевание исполнилось. Путеводная звезда – Европа. Туда мы идем – как всегда, когда у нас ноги подкосились, и начинает закрадываться мысль, какие мы дремучие и сиволапые, а соседи с вежливым сочувствием подтверждают. Но только стоит малость оклематься, поворочать мозгами, и снова золотая аура самовластья завораживает. Дворцовые палаты, царская шапка и бармы, скипетр и державное яблоко. Блеск бриллиантов, сапфиров, изумрудов, отполированного золота. Избранный президент и элита страны – сенаторы и депутаты, судьи, министры и губернаторы, олигархи и пр. – царь, князья и бояре, окольничьи, стольники, дворяне… Собольи шубы, горлатные шапки…

Откуда в российской элите после катаклизмов ХХ века – его достижений и трагедии, подлинного триумфа России (или СССР – НЕВАЖНО) – да, триумфа! сперва идей, а потом государства – такое нечеловеческое (хуже, чем у ворпаней) презрение к людям? Причем складывается впечатление, что чем выше власть, тем больше ее носителей это презрение буквально иссушает, разъедает изнутри. Как же они нас презирают!! Как мы их (и они нас) зае…

Утылва – малая частичка России. Не самая продвинутая. Совсем не героическая. Сиволапая. Отношения областной центр – Тылвинское МО или холдинг Наше Железо – ТыМЗ есть в миниатюре все тот же внутрироссийский тип отношений. Мудрое руководство и сиволапый народ – здесь все уже устоялось, заматерело. Не президенту, а царю Петру I приписывается выражение «подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство». Вполне вероятно, Петр этого не изрекал, хотя очень мог бы. Современный вариант: ты начальник, я дурак – я начальник, ты дурак. Абсолютная ясность. Как замерший красный диск над Пятигорьем… И это в бывшем СССР и со всеми нами – бывшими. Что ж, пеняйте на себя. С бывшим В.И. Щаповым так нельзя.

Продолжим нашу сказку. Про наследство. Про царей и президентов, про святых и инсургентов. Ах, нет, святых трогать не будем – на то они и святые. Что-нибудь попроще. Например.

Однажды бог Энгру решил позаботиться о зверях. Чтобы тепло и надежно им стало. Прибежал к нему кот и получил белую пушистую шубу, а ворпани опоздали – им после всех только рыжий облезлый мех достался, звери еще посмеялись: зачем вам? в темных норах не разглядеть. И возненавидели ворпани кота.

Или. В молодости потерял на кладбище свою вещь (узел с рыбой или еще что), а перед смертью возвращаться пришлось – вещь лежала и дожидалась.

Или еще вот. Решил холдинг закрыть убыточный завод в маленьком городке. Никому не нужно и не жалко производство, отставшее на полвека. И наплевать на Утылву и тылков. Для очистки совести (которой нет, поскольку это хрупкое свойство губится презрением на один раз – или на бульк…) кинут местному быдлу пособия. И все. Остальное НЕ ВАЖНО. Что они ТАКИЕ ЖЕ ЛЮДИ. Холдинг ничуть не волновала реакция аборигенов – чего они там хотят. А уж думать, осмысливать быдло не способно в принципе. Пойдут, куда погонят. Персонал ТыМЗ – за ворота.

Опять ремарка от автора (задолбал уже?): думается, что в других странах, по сути, так же. Только шубы мехом внутрь носят, чтобы людям глаза не мозолить. И вместо царей – президенты или премьеры… А ведь у нас могло быть по-другому…

Варвара и ее коллеги в Стальинвесте не допускали вероятности, что кто-то им помешает. Им – проницательным, современным, умудренным в главной науке – науке делать деньги. Отрастившим острые когти и рыжие волосья ворпаней. А здешние – эти заводские механики, технологи, конструкторы, плановики, бухгалтера и др. – безнадежно отстали, закапсулировались в совке. Вместо технических справочников, стандартов по металлорежущему инструменту и станкам, теории механизмов и машин, основ конструирования, и т.д. – всей этой чепухи – рулят рыночная экономика, бизнес-процессы, трейдинг и т.д. Что в этом понимают аборигены? Цель завода – производство прибыли, а не пресс-ножниц. Вот так!

Что ж, пусть будет так. Только посмотрим, как оно будет…

Наш рассказ не прервется ни разу. Тем же самым утром супруги Щаповы устроили посиделки на улице, в летней беседке. В этом году в первый раз, и погода очень способствовала. Привечали дорогого гостя – экс-директора ТыМЗ Васыра Бориса Сергеевича.

Щапов и Васыр знакомы были с самого начала – с бюро горкома, когда состоялось назначение нового секретаря. Владимир Игнатьевич поселился в Утылве, и нельзя сказать, что эти двое прониклись друг к другу симпатией – чай, не юные институтки, а зрелые мужики. Оба представляли местную власть – разные ее ветви. Щапов – партийную, а Васыр – хозяйственную. И как бы никто не горел желанием подвинуться. Но еще они отличались разумом, сдержанностью, были научены нелегким опытом обращения с людьми. Их работа – у каждого на своем посту – сцепилась и продолжилась в тесном сотрудничестве. 90 годы – крах государственных институтов и производственных связей, новые правила (а точнее, беспредел) – укрепили отношения. Это не дружба – подружились они годы спустя, пришлось пройти через многое и руководить Утылвой. Дж. Рокфеллер – акула капитализма и враг коммуниста Щапова – изрек мудрую мысль: дружба, основанная на бизнесе, предпочтительнее, чем бизнес, основанный на дружбе. Если заменить у Рокфеллера бизнес на работу, то мудрость применима и здесь. Всю жизнь занимавшиеся реальными делами, друзья теперь в отставке, но покой им приелся быстро. Решили тряхнуть стариной. Хотя оно им надо? власть, завод, деньги, акции. Суета сует.

Нынешние демократические порядки допекли тылков. Недовольство зрело давно – при череде директоров, которых холдинг присылал на завод после ухода Васыра. Наблюдая эту свистопляску (и в ней вынужденно участвуя) тылки дивились – на их примитивный взгляд директор есть директор, хозяин. Как может директор исполнять? быть исполнительным директором? Нечестная игра. Ни один из посланцев холдинга не сравнился со старым директором. Васыр, как говорится, на производстве собаку съел. Следом за ним пошли пустышки – должность имели, но заводчане их в грош не ставили, ТыМЗ жил и работал сам по себе, а его сменяемые и исполнительные директора сами по себе в высоком кабинете. Предпоследний случай всех поставил в тупик, когда в руководящее кресло посадили человека с первым профильным образованием биолога и даже в звании кандидата наук. Уже чересчур кандидатов в Утылве. Биолог, правда, успел поучиться в столичном институте бизнеса и делового администрирования – эй, тылки смельчаки! съели? или вы только Варваре кричите, спрятавшись за чужими спинами? Не только Максим Елгоков захотел заняться прибыльным делом – политикой, бизнесом. Биолог продиректорствовал недолго и покинул кабинет, не оставив ни дурной, ни хорошей памяти. Сейчас на его страничке в интернете вывешена заслуженная характеристика: управленец и предприниматель с подтвержденным опытом развития бизнес-активов. Солидный опыт работы в частных компаниях в сферах машиностроения, химии, ритейла и недвижимости. Сфера машиностроения – это про Утылву? ахти нам!.. Потом появилась госпожа Пятилетова.

Проницательная Варвара быстро разобралась в неформальном соотношении сил в городке – кто чего стоил. Про Васыра она, естественно, слышала и не обрадовалась его возвращению из Германии. Но по степени опасности планам холдинга и своим личным планам (есть и такие) выделяла Щапова в качестве наиболее опасного противника. Она не ошибалась в двух отставниках – ее ошибка в другом. Уже говорилось, что наши власти (неважно, в парламентах или министерствах, в компаниях, на производстве и пр.) поражены опасным недугом – презрением к людям. Даже собираясь что-то сделать для людей, они их (нас!) презирают. Самая легкая форма недуга – мы (власти) знаем, что для вас лучше. И про макарошки – милая шутка. Варвара тоже знала. Искусная манипуляторша и интриганка – много народа попалось на ее удочку, хотя история с обиженным мальчиком Лешей Имбрякиным и впрямь из ряду вон. Люди – не куклы, не насаженные корыльбуны и даже не пойманные караси. Перед толпой в бабылидином дворе Варвара позволила себе откровенность. Еще поплатится за свое презрение. Тылки возмущены не на шутку. Замять не получится. В ушах у всех зазвучал лязг невидимых танковых гусениц, в сладком майском воздухе поднялся ядовитый синий дым, натянуло гарью. Из глубин генной памяти возродилось вот это – противостояние, война, сшибка. Противники готовятся.

Да, Варвара – директорша, но кто в ее команде? кто будет воевать в ее войске? Рыжие братья Клобы верны, кто же еще? Это Варваре предстояло выяснить. Потому она собирает совещание сегодня после обеда в управе. А еще до обеда – с утра пораньше – мини совещание устроили Щапов с Васыром в непринужденной домашней атмосфере – в беседке на Щаповском участке в Кашкуке.

**

Калерия Арвидовна Щапова усердно готовилась к приему гостя. Напекла, нажарила, напарила, словно не для завтрака собирала, а для праздничной трапезы. Кушанья у хозяйки – пальчики оближешь и даже их съешь. Густые сливки в белом фарфоровом кувшинчике. Кулебяка из дрожжевого теста, начиненная капустой, луком и яйцом, горбуша собственного соления, топленый с маслом в духовке творог из козьего молока. В заварочном чайнике тягучий темно-коричневый чай, аромат которого усиливал домашний травяной сбор. Все свежее, соблазнительное донельзя. Женщина исхлопоталась, расстелила скатерку на стол, вопросительно взглянула на мужа – тот, поняв ее без слов, отрицательно мотнул головой: не надо!.. Ну, не надо – так не надо. Обошлись сегодня без спиртного, хотя думалось на прошлогоднюю рябиновую настойку с лимоном и шиповником – опять же фирменный рецепт супруги Владимира Игнатьевича.

– Наконец-то! Везде тебя встречают, а до меня до сих пор не дошел, – приветствовал хозяин долгожданного гостя.

– Да иду, я иду… Пришел, видишь… – отозвался Васыр.

– Снимай плащ. Тепло, а ты как в доспехах… Садись за стол.

– Воевать будем или вкушать? Наготовила ты, Калерия Арвидовна. Тут же на роту солдат.

– На роту? На двух здоровых мужиков. Я давно хочу накормить тебя, Борис Сергеевич. Ты после похорон худой, черный, грустный – прегрустный…

– Схуднуть ему есть с чего. Лидочка его умерла. А он и раньше поесть забывал. Как из Германии вернулся, отстал от их свиных сосисок. В квартире один. Твоя домработница хоть заботится, готовит? Ты деньги платишь и не замечаешь ее присутствия или отсутствия.

– Готовит. Первое, второе, третье. И компот… Спасибо, Игнатич я с утра вроде как не голодный.

– Пробежку по Утылве совершил, и аппетит не проснулся? Слышать не желаю. Сиди! Сейчас от запахов слюнки потекут… Сдаешь ты, Боря. Не вовремя – по причине того, что мы задумали.

– Неправильно, Игнатич. Я хоть куда. В хорошей форме.

– Зубы не заговаривай. Давай. Чайку горячего налью. Угощайся.

– Кха, кха… С мятой чай? Спасибо, сахарку положу… Вот кусочек с удовольствием…

– На здоровье! – Калерия Арвидовна расплылась в улыбке.

Женщина недолго посидела за столом – выждала, пока мужчины насытятся. Затем убрала грязную посуду. Снова вскипятила в кухне чайник, принесла, заодно выставила малиновое варенье. Владимир Игнатьевич конфет не любил, да и варенье особо не ел. Зато Васыр сразу потянулся с ложкой. Пристрастие к сладкому на его худобе не сказывалось никак. Облизывая малину с губ, начал разговор.

– Слышал, что у нас в Кашкуке было, Игнатич? Прям что ни день – то сюрприз… Боязно становится.

– Все слышали. Кто их первых уст, а кто после от первых слышальщиков…

– Сегодня утром директорша отожгла при скоплении народа. Без стеснения! в клипсах и короткой юбке… А стеснялась ли она когда? Чтоб в наше время…

– Клипсы – пустяк. Не из-за клипсов ведь… Борис, ты в нынешнее время хочешь вернуть завод. Какие претензии к Варваре? Она вольна вне работы… чудить… Очень неглупая женщина. Ей поставили задачу, она выполняет. Как нам раньше – выполнить пятилетку в три года. Задание партии и правительства.

– Смешно? Еще смешнее, что ты по партийной линии обязан это проконтролировать и обеспечить.

– Верно. Но ведь выполняли. Разумеется, не в три года вместо пяти. Чудес не бывает.

– Оно так… ТыМЗ – не флагман в родной отрасли, но свое отрабатывал. Смежников не подводили. По всей стране и за рубеж продукцию отправляли. И снова от них заказы шли – значит, довольны нами и нашими ножницами. Тылки никогда на чужой шее не сидели!

– Ты мне кричишь, Борис Сергеевич? Я не оглох на старости лет. ‘Это правда. Можем вдвоем покричать. Что? Ах, вот. Хотим справедливости!..

– Многого хотим. Ни денег, ни богатства – а справедливости. Раскатали губу-то… Ворпани не зря губы – или носы – режут… А еще благими намерениями (и хотелками) дорога в ад вымощена.

– Гм, про ад… Как начиналось в 90 годы, помнишь? Энтузиазм! и наив широко прет – навроде паровоза. Всему верили! Пересаживаемся на новые цивилизованные рельсы. Наш паровоз вперед летит! в царство демократии, а не в коммуну. Как там, у детишек на митинге написано на плакатах? Народ не паровоз? А кто везти будет? Кто всегда везет!.. Услышали про акционерные общества и уцепились за них. Ты, Борис, говорил, что завод заживет. Без министерских планов, без чинуш, без партийной узды. Без марксизма – ленинизма. Сами знаем, как лучше. Самостоятельность и творчество масс. Страшно подумать – без государства. Впрочем, особо не задумывались. Ты кричал – дайте власть людям реальных дел, производственникам.

– Ну, Игнатич, из всех нас ты – самый умный и ученый. Не верил никому. Чего ж не вмешался? Не отхватил себе акций? Поначалу можно было. Люди цену бумажкам не ведали. Продавали за гараж, теплицу, старую иномарку. Можно навариться… Но ты же честный и гордый. Все партбилеты сдавали, путчистов и КПСС поливали, а ты молчал. И даже уходил со своего поста – заявление писал. Правда, быстро вернулся. Народ попросил… Последние два десятка лет порядки тебе не нравятся, но ты молча тянул – как паровоз. Утылву устраивало. А тебя?

– Какое заявление? Я больше заявлений не писал. Отбило охоту…

– Точно. Никуда не вступал. Ни в какие партии – ни в правящие, ни в оппозиционные. Движение неприсоединения в единственном твоем лице. Несменяемый и несгибаемый мэр. С тобой Утылва в глазах соседей, областного начальства производила впечатление малость – или не малость – того… Куба. Заповедник с динозаврами, корыльбунами, коммунистами… Еще с гетто сравнивают. Обидно.

– Почему один? Разве я один? Мы все вместе. И получалось у нас, когда сообща. Сейчас тоже про всех думать надо.

– Думать? На тебя, Игнатич, надежда. Ты у нас главный думальщик. И народ тебе доверяет. Мне уже не так. В вину ставят, что не уберег я завод, и теперь ворпани хозяйничают. Вот если бы ты был с нами – не облапошили бы нас.

– Борис, я тогда вам говорил, что обязательно облапошат.

– Ну, да. Шансов не было. Когда холдинг попер сюда как немецкие танки в сорок первом. Цену гнал, акции скупал. Не с нашими капиталами соревноваться с олигархом Сатаровым. Зачем захватывать завод, если сейчас не нужен стал?

– Логичные действия. Создавался холдинг – объединение предприятий при главенстве КМК. Четкая линия – добыча, выплавка, литейное производство, обработка. Логично. И в Союзе было все централизовано, и сейчас необходимо. Комбинат цеплял родственные предприятия по области – с кем всегда работал. Образно говоря, надо самому превратиться в зверя покрупнее, чтобы тебя не съели другие звери. Для мелких участников экономическая независимость – тяжкая и даже непосильная ноша. Что может советский заводик в какой-нибудь Тмутаракани? Нет средств не то, что для развития, а просто для поддержания штанов. Холдинг же стремился замкнуть технологическую цепочку от добычи руды до выпуска продукции высоких переделов. Иначе никому не выжить.

– С комбинатом ясно, с прилипалами тоже – вроде машиностроительного, метизно-металлургического или трубного заводов, ЖБИ, вторчермета. Их – понятно для чего. А нас? Сидели бы, работали…

– Мы же их давние смежники. Сначала комбинат греб под себя без разбора. Но время идет, холдинг развивается как отраслевая вертикально интегрированная компания. Владельцы соображают и уже не соблазняются смежными бизнесами. В нынешней кризисной ситуации не до жиру, быть бы живу…

– Еще понятней! Наглотались кусков, и рвет теперь от несварения…

– Грубо, но верно. Холдинг решил нас закрыть. Просто принята такая кризисная стратегия. Олигарх Сатаров производит впечатление предусмотрительного человека, и его управленцы из Стальинвеста действуют систематически. Я даже думаю, что не столь ужасны убытки ТыМЗ. Мы работали, продукция худо-бедно пользовалась спросом. Ну, шевелились бы помаленьку, не замирали окончательно. Однако для холдинга важен принцип. Избавляться от лишнего.

– Жестоко это. Не просто от ржавого железа избавляются…

– Ничего личного. Только бизнес.

– Все-то ты знаешь. В Московской академии учили не только социалистическим принципам хозяйствования. Звериный оскал капитализма – не просто фигура речи. Те звери хуже наших ворпаней.

– Ты прав. Хуже. Ворпани что-то хотят от нас. Этим ничего не нужно – завод не нужен, и мы, по сути, не нужны.

– Так давай пошлем холдинг подальше!

– Да? Во-первых, Стальинвест владеет солидным пакетом акций ТыМЗ – благодаря тому и управляет. Во-вторых. Насчет того, чтобы послать. Извини, но без комбината нам ни тогда, ни сейчас не прожить.

– Куда ни кинь – везде клин.

– Еще раз повторяю – не так уж мы убыточны. У нас счет идет на миллионы – не на миллиарды как у комбината. За истекший год выручка на треть – бульк! вниз… Убыток – семьдесят с лишком миллионов. Серьезно, но не катастрофично. При умелых действиях предприятие вполне можно реанимировать.

– Почему же не делают?

– Никто не заинтересован. Стальинвест, а уж Варвара – тем более… То есть, холдингу мы до лампочки. А вот нам холдинг очень нужен. Посему горячку нельзя пороть. Наши претензии – как раньше было и как должно быть – Варвара мимо ушей пропускает. Говорят, что своя голова чужой болью не заболит. Директорша с самого начала все четко распланировала и в Утылве шла по пунктам. Надеюсь, теперь всем ясно. Прискорбно ясно.

– Игнатич, откуда столько цинизма, презрения? Нет, люди никогда не ангелы, но здесь…

– Поменьше эмоций, а то уже перехлестывает. Народ взбаламутится…

– А и неплохо! Пусть эту власть хорошенько шарахнут!

– Восстание предлагаешь? за правое дело подняться? Слишком радикально. Нам требуется не все разрушить, а решить проблему – жизненно важную для Утылвы.

– Дык как? если кислород пережимают? Ну, не вовсе – щелку оставляют, чтобы сразу не задохлись, а постепенно. Вместо реальной помощи, реальных действий – разные оптимизации, реструктуризации, комиссии, эмиссии…Черт, черт! и эдак с важным видом, следуя законам и принятым процедурам. При Сталине взяли бы директора и расстреляли, а работники пошли работать! Чудесато живем…

– Красному директору, каким ты был и сохранился, не понять. Однако ты же не управленцем, а хозяином завода пожелал стать. Прибрать себе то, что создавалось общими усилиями. Твой вклад весом, и средства и способы у тебя имелись.

– Я тоже наивный тылок. Только тылок – директор. Приплыла акула и мелкую рыбешку – ам!

– Выходит, ты поумнел, когда тебе пинок дали, когда ты потерял. Обиделся, что несправедливо с тобой? именно с тобой? Борь, а чем ты отличаешься от всех? Отдыхай спокойно на пенсии… Мы-то свое пожили – и плохо, и хорошо… Молодежь только сейчас живет. И что она видит? чему учится? Постигает, как мир устроен. И как же? Несправедливо! Что на сегодняшнем сборище Имбрякинский мальчишка плел? Чтобы выжить, надо стать хищником. Для него ворпани пример. Умный сын умного папаши. Грустно это…

– Не грусти. Твои мальчишки в Кортубине в институте учатся. Лешка пока на лицее споткнулся и оскорбился. Обида у него личная. Как у меня.

– Твои дети в Германии, Борис.

– Вот ты из Афгана вернулся на родину, а они не вернутся. И Лешка Имбрякин подастся прочь из Утылвы. Друг его Петька следом… Петька ботаникой интересуется. Дикими тюльпанами, редивеями – красными цветами. Очень мечтал пополнить свой гербарий синим цветком с Шайтанки. Но теперь туда он не сунется ни в каком виде – ни в черном, ни в другом…

– Мальчишки – да, головная боль. Всегда. Мы их ругаем, а они такие же, как мы. Молодость напоминает пружину. Детство, юность – это когда все накапливается. Что там в тебя вкладывали – семья, учителя, друзья. Не только ведь математику или ботанику… К нужному сроку пружина собирается. И как рванет!.. Я успокаиваю себя, что дети учатся – делом заняты. Грызут гранит науки. В Кортубине. Находятся в строю. Общая траектория движения намечена. И раньше так было. Для целых поколений. В масштабах страны. БАМ в Сибири, Атоммаш в Волгодонске, КАМАЗ в Челнах. Сознание своей значимости для общества. Советские понятия.

– А теперь не хотят! Мои что учудили – в Германию уехали. За каким х…? Я в жизни одного немца знал – старого учителя Генриха Шульце. И не хочу знать больше!.. Ну, наш немец – настоящий человек…

– И эти теперь хотят, Борис. Очень хотят… Оттого всякое приключается. Несуразное, чудесатое. Хотят, а вот как… Петька Глаз к директорше полез потому, что хотел спасти Утылву. Не меньше. И еще. Сын мне рассказал. У них дикий случай в институте. Возмутительный. Я вообразить не могу, чтобы у нас – чтобы в наше время подобное… После войны тяжело жили – материально, конечно, но мы, дети, стремились и верили, что хорошо будет и впереди огромное счастье для всех – коммунизм или иное… Теперешняя молодежь не верит вот в эдакие глобальные вещи – сказками называет. Жизнь только начинается, а они уже разуверились. Без веры худо. Это как подъемной силы для крыла не хватит. И сам не взлетишь. Если мечтать по максимуму.

– О чем они мечтают! Стать банкиром, артистом, политиком, олигархом, президентом. Богатый выбор! Проснуться в один прекрасный день… Можно до сорока мечтать – и дальше. Вот мы в сорок лет… Да что мы…

– Не всех циничная язва – или ядка – разъедает. Вот на первом курсе Санькиного института нашлись студенты идеалисты, которые вознамерились исправлять несправедливость. Бороться против зла мира.

– Э… Это как? Революцию делать? Они на голову-то здоровые?

– Ну, не до того еще… Хотя дойдет такими темпами. Нет, пока они не революционеры. Не комсомольцы. Воспитанные мальчики из хороших семей. Прилежные студенты. Общественники, волонтеры… Двое или трое из них попытались наводить порядок. Бороться. Против дурных соблазнов современного общества.

– Против чего?

– Явное зло. Незамутненное. Пьянство, наркотики, сигареты. Одурманивание людей.

– Как же против этого бороться? Опять горбачевская антиалкогольная компания? Жуть! Трезвые свадьбы, вырубленные виноградники, талоны на водку и километровые очереди в вино-водочных отделах. Отравления самопалом. Вот это радикализм! Имбрякин же подобной гадостью себе внутренности выжег.

– Мальчики пытались практически. Что в их силах. В ближайшем доступе. Они развязали войну против киосков – мест доступной торговли.

– Разбомбили, что ли? или танком переехали? Что еще радикальнее?

– Ужасно. Облили бензином обычный круглосуточный киоск, торгующий алкоголем. И подожгли. Ради правого дела. Никого там быть не должно. Но проверить не удосужились. В закутке за коробками спал парень – то ли продавец, то ли грузчик, а может, абсолютно посторонний…

– Ужасно!

– Вспыхнуло вмиг. Пластик, бумага. Водка жарко горит! Огонь перекинулся на незадачливого засоню…

– Ужас, ужас…

– Сын не видел своими глазами. Бедняга превратился в огненный столб, катался, кричал… Борцы со злом испугались и убежали. Даже не позвонили в скорую. Идиоты, такие идиоты – молодые, наивные…

– А пострадавший?

– Плохо. Очень плохо. Доставили в больницу. Ожоги больше, чем на половине тела. В реанимации. Вероятно, не выкарабкается… Мальчишки, получается, убийцы. И неважно, что их подвигло… Что теперь ждет?

– Суд. Самый справедливый суд в мире. Жизнь сломана в начале пути. Не как у Лешки, но много сходится…

– Говорят, что мальчишки из семей кортубинской элиты. Сыновья областных шишек – чиновников, бизнесменов. Занимались бы легкими и приятными вещами. Но у них же взыграло ретивое…

– Тогда самый гуманный суд. Родители отмажут. Каждый за свое чадушко…

– Сильно скандальный эпизод. Фамилии кому надо известны. И кому не надо бы знать… В институте знают отлично. Они же не профессиональные конспираторы. Одного будто бы зовут Никитой – если одного зовут, то и двух друзей его тоже быстро… вызовут… Один Никита, другой Сергей, третий будто бы Ваня. Хорошие русские мальчики. Уже что у них в башках и в сердце?

– Эх, Игнатич, я не знаю, что на душе у моих детей. И как все сложится…

– Где? Здесь? Здесь в Утылве решать надо… Или задумаешься – зачем тебе это? Геморрой? Если что – в Германии хорошо…

– Хорошо везде, где нас нет. Я уж лучше тут – уж как-нибудь… Дети, не знаю, приживутся ли на чужбине, а мне туда ехать – разве помирать. Здесь еще поживу, повоюю. Даже кровь у меня забулькала, забурлила… Хватит переживаний. Давай к делу. Сначала скажи, Варварины бумаги, которые Петька передал, помогли? Пригодился этот охламон? И то, что он в гостиницу полез, директоршу напугал до смерти? Сам теперь от ее угроз прячется. Слышал я, на горе ночует? И на митинги успевает.

– Его бумажки интересные. Касательно владельцев акций. Вырисовывается любопытная ситуация. Не все так просто. И ничего не зря. Иначе пришлось бы побегать, постучаться в разные двери, где для нас не разбежались бы. Информация под ногами не валяется… Нуте-с. Пожалуй, начнем. Отдел акционерной собственности ТыМЗ – очевидно, прежде чем закрыться и пойти за прочими работниками – сочинил интересную аналитическую справочку для начальства. Для госпожи Пятилетовой, чтобы ей легче было вести свою линию и при необходимости лавировать. Эта справочка не для общего сведения, она дорого стоит. Начальнику отдела Наталье Матвеевне Цыбиной – мой респект.

– Цыбинскую сноху во главе отдела поставили уже после, когда я… Знаю ее с тех пор, как она девчонкой начинала в плановом бюро. Добросовестная женщина. Грамотный экономист. На заводе и других специалистов хватает. Их увольняют, а они стараются… Что же Наташа для директорши приготовила? под грифом секретности.

– Ну, не такие секреты. Хотя, конечно, некоторые вещи полезны будут. Уставной капитал почти триста тысяч. С тем вы акционировались. Считай – обыкновенные акции номинальной стоимостью 1 рубль. Акционеры. Все не халявщики, а партнеры – еще не запамятовал? Нам интересны, кто не крохами владеет. Насчет же того, чем они владеют… Показатели деятельности завода – тут, вообще, слезы горькие. Выручка за год – вполовину вниз. Объемы производства – естественно, туда же. Цифры могу назвать конкретно. А вот численность персонала за истекший год чуть выросла – за первую половину года, когда госпожа Пятилетова еще не директорствовала. Триста пятьдесят человек. Теперь ситуацию она скорректирует. Средняя зарплата – ох, ох, средняя зарплата – меньше десяти тысяч. Дивиденды в отчетном году не начислялись. Страховые взносы, налоги уплачены. Ты еще хочешь получить контроль над предприятием, Борис Сергеевич? В петлю голову сунуть?

– Мы с тобой подробно поговорили, Игнатич. Битый час на разговоры.

– Дело архисерьезное. И успех его сомнителен. Хотя есть же чудеса на свете… Мало получить контроль над заводом – его еще надо вытащить. Холдинг махнул рукой. А нам позарез нужны его заказы. Чем больше заказов, тем лучше… Вот как сочетать? Где поддержку искать?

– Госпожа Пятилетова не воспылает дружеской симпатией. Особенно после того, как мы покажем ей кукиш. Мавкнем… Это если у нас выгорит.

– Надо заручиться поддержкой миноритарных акционеров. Тылки тебя поддержат, Борис.

– Куда им деваться. То есть, в противном случае понятно – куда… Как миноритарий миноритарию – почти как брат брату – скажу: надо объединяться. У тылков на руках примерно пятая часть голосующих акций. Двадцать процентов.

– У тебя пять процентов. Гораздо лучше. Грубо округляя – в сумме четверть. Весомый кусок. Еще процентов восемь – девять выкупили областные фонды. Они владеют чисто номинально. ТыМЗ не приносит дохода, и фонды будут спать, а не активничать. В нашу свару не влезут. Остается решающая часть. Больше шестидесяти процентов. И держателей только двое. Сорок у Стальинвеста.

– У наших врагов.

– Не обозначай так. Неправильно. У наших партнеров.

– С такими партнерами – такими друзьями – и врагов не надо искать.

– Тебе с ними и после предстоит работать, а не ваньку валять. Борис, в бизнесе нет места обидам.

– Голова ты, Игнатич. Математик, едрит тя…

– Математика-то нехитрая. Правила сложения и выживания. Нас сильно интересует та, другая – малая часть. В нынешней ситуации она решающая. Владелец акций – физическое лицо. Сыродь.

– Никогда бы не подумал…

– Не мешало бы!.. Ты не подумал, а Сыродь выкупил акции. И числом поболе, чем у тебя.

– У меня-то перебил холдинг. С ним глупо соревноваться. Тогда нахапал, а теперь не нужно стало. Странно… Откуда у Сыродя столько денег? Странно…

– Пуще странностей в поведении Сыродя. Владея солидным пакетом акций, он сидит и молчит. ТыМЗ закрывают. Имущество – в том числе и его – обесценивается. Дальше – разворовывается. Уже сейчас идет полным ходом. А Сыродь не проявляет себя никак. Почему?

– Бессмысленно гадать. Встретимся с Сыродем и спросим напрямки, что ему нужно. Ведь нужно что-нибудь!

– Всем нужно. И нам с тобой… Гм, с молодым Сыродем я мало сталкивался. Чаще со старым.

– Старый рулил в совхозе десятилетиями. Назначенец. Ему положено коммунистом быть. А ты осуществлял партийное руководство на предприятиях Тылвы и Тылвинского района. Тебе по должности Сыродя знать положено. Взносы с него собирал, на бюро встречался, ездил к нему с проверками… Как давно было – кажется, в иной жизни.

– Теперь вот вспоминаю. Анализирую. Про Сыродя, собственно, не известно ничего. Отсюда он родом или нет?

– Бог его знает. В войну много чужого народа прибилось в Пятигорье. Эвакуировались вместе с механическим заводом с Украины. После войны часть уехала восвояси, часть осталась. Но Сыродь не из тех, точно. И к заводу не имел отношения. Его сразу прислали директором в хозяйство – или не директором?

– Ерунда. Ты соотнеси даты и числа. Конечно, война выкосила мужиков, но подростков не ставили во главе совхоза. А если ему тогда было годов подходяще сколько, то в каком же возрасте он умер? в столетнем?

– Запутались. Да фигня! Кто он мне? сват, брат? У Сыродя родни, кроме сына, не было.

– И про сына-то выяснилось позже. Просто вышло – отец помер, а сын появился. Темная история. Откуда сын, если старик ни разу не женился?

– Одно другому не препятствует. Жены нет, а женщины были. Или он монахом жил? Ты же, Игнатич, следил за нравственным обликом членов партийной организации. Может, Сыродь – ходок по бабьей части? Сын же родился…

– Но не в Утылве. Неизвестно где рос. А потом – бац! здрасьте… Сынок унаследовал хозяйство. Уже назначения не требовалось – это частная собственность. У Сыродя получилось завладеть, а у тебя, Борис, нет. Теперь второй заход?

– Не ехидничай, Игнатич. Сам же говорил – не вовремя… Старый Сыродь – неплохой мужик. Чудаковат, да – или вернее, угрюм, малоразговорчив…

– Бирюком был! И оттого загадочен. Если он всегда молчал, то и не поймешь – добрый или злой, жадный или простодыра, умный или баран… Кажется, за всю жизнь Сыродь не поменялся. Такой же черный, унылый. Неприятный вид. Отталкивающий – от него словно волна исходила и отталкивала. Кожа бледная, холодная, с железистым цветом. Нос блестит. Кулаки – во! – каждый размером с его голову. Кости тяжелые. Старик не седел – то есть, вообще. Волос только начал синевой отливать. Щетина тоже черная. А зубы у него и в старости как у молодого – крупные, желтые, целые. Клыки с двух сторон торчат… В костюме и галстуке я его никогда не видел. Чисто выбритым. И как тебя – в кепке. Мужик простецкий – работяга. Излюбленная одежка – советский брезентовый дождевик. Типа твоего плаща. Не снимал весной, зимой, осенью. Не мерзнул совершенно. В мороз с непокрытой головой – наверное, его черная шевелюра как шерстяная шапка спасала… Старые сапоги – даже не кожаные, с кирзовыми голенищами. Армейский раритет. Мобутя, наверное, такие носил. На Хасане. Или танкистам другая обувка полагалась?

– Все, что положено, Мобутя получил. А мы сейчас про Сыродя.

– Как он в своих кирзачах ноги зимой не отморозил. Здоровущие лапы.

– Хорошо, хоть летом снимал…

– Да. И дождевик. В рубахе и штанах – в таком виде в горком являлся. Без галстука. Носовыми платками не пользовался. И одеколоном.

– Зачем? Он ни разу насморком не болел. Нос железный. Не порежешь… Жил–жил Сыродь – и помер. Тихо закопали. Никому не сообщали, не звали попрощаться. А кому звать-то? сын тогда еще не приехал… На бывшем хуторе есть старое захоронение – там лежит. Честно говоря, даже не знаю, где это. В Чагино – где же еще… Утылва – дыра, а уж Чагино…

– Никто туда к Сыродю в дикий угол не рвался. Люди предпочитали жить в Утылве, особенно когда хрущовки стали лепить и квартиры давать, и даже совхоз потом перевел своих с хуторов в Малыхань… К Сыродю не вязались. Работы и в городе хватало – не только на заводе. Совхоз захудалый – в области на последних местах. Пусть шевелилась мыслишка Сыродя сменить, а на кого менять-то было? ни один сумасшедший карьерист не позарился на его место. Не нашли, что с Сыродем сделать… И он сидел в совхозе. До смерти.

– Говоришь, словно он срок отбывал. Пожизненный, что ли?.. Ну, не трепло мужик – и хорошо это. Слово-то куда заведет…

– Серьезный, сдержанный, политически грамотный. Членские взносы исправно платил – наверное, чтобы отстали. На собраниях сидел в заднем ряду и голову в плечи втягивал, голосовал со всеми, речи не произносил – даже когда предлагали высказаться и поучаствовать в прениях.

– Истинно, молчание – золото…

– Тогда Сыродь баснословно богат. И подобные молчальники в Утылве отыщутся – их единственное богатство… Хотя ты знаешь, дела у Сыродя идут неплохо. Не у него, а у его сына… Я мимо Чагино проезжал. С конца семидесятых там не жили – людей перевезли на центральную усадьбу в Малыхани. Природа красивая – рядом заповедник Богутарская степь и река Мара. Раздолье.

– Негодь тож. Дурная слава. Потому в свое время решили отстраивать Бузаковку, а не Чагино. Суеверия сильны.

– Сыродь, очевидно, не суеверен. Бывший коммунист – или его сын. Стоит забор высоченный – под два метра. Доски толстые, крепкие. Ничего не видно. Никаких царских палат. Сыродь надежно отгородился. Захочет ли принять…

– Если даже местных не пускают – бывших работников из Малыхани. Нанимают гастарбайтеров. Масса людей из Казахстана – бесправных, на все согласных. Сыродь платит гроши, а уж эксплуатирует… Как не было Советской власти! И героя большевика Кирилла Солина тоже не было. Под памятником – звездой на Шайтанке никто не лежит. Ничего не было. Целый век в России сбулькнул. Вот Сыродь – хозяин, господин над смердами…

– Молодой Сыродь ни с кем не сблизился. Отпала необходимость даже на собраниях присутствовать. Варится в собственном соку – в хозяйстве своем. Еще больше бирюк, чем его отец. Засел в крепости. В Малыхань по делам приезжает. С теми делами справляется, помощи не просит. Молодец. А чудаком быть не запретишь. Ведь он с чудачеством ни к кому не лезет. Сейчас мы его попросим, а не он нас.

– Сыродя нам не проигнорировать.

– Аура тяжелая. Поговоришь с ним – и чувствуешь себя смертельно усталым. Словно мешки в совхозе таскал. Почему? Вроде не сорились никогда. А как поссориться, если он все время безмолвствовал? Вот это удручало. Ты ему говоришь – говоришь, убеждаешь – и все твои старания куда-то падают, проваливаются. Нет отклика. Таращится и все. Ничего делать не будет. Ему не объяснить. Уж как с ним бились…

– У кого? у старика или его сына? Ах, у обоих… Сочувствую, Игнатич. Горком спустит директивы, запрашивает отчеты, а Сыродь таращится… Твои инструктора сами за Сыродя справки писали. А он не заморачивался. Кто же дурак? простодыра?

– Сыродь – не дурак. Эвон как сейчас приподнялся. С совхозом своим успевает. Не хмыкай скептически, Боря. В Утылве выражаются, что с заводом геморрой, а с сельским хозяйством иначе? Там тоже проблем… От того, что есть, не деваться никуда. Обыкновенно. Машинно-тракторный парк изношен. В мастерских в Малыхани латают. Субсидий на приобретение техники не хватит. Когда до Утылвы очередь дойдет… Гм, новый Кировец видел, еще прицепную косилку… Обыкновенно. И все денег стоит – новая техника, технологии, удобрения. Нельзя же дедовским способом пахать и надеяться. Голова распухнет. У Сыродя на плечах имеется. Выращивать скот невыгодно по себестоимости. Тут вопрос с кормами. Убытки компенсируют за счет зерна. А скот берут в залог. Практика такая в области. Вон в соседних хозяйствах не смогли рассчитаться за кредитную технику, и скотину пустили под нож… Крутись, как хочешь. Рынок. Сыродь крутится. Платит он, конечно, мало. А с чего?? Разве комбайнерам за уборочную отстегивает.

Народу не столько, как в совхозе. Прежнее число не требуется. Бывшие работники на пенсию вышли, свои паи Сыродю продали, живут себе в Малыхани, стонут… Дети их не желают в земле пачкаться, за скотиной ходить. Коттеджи приватизировали – старый Сыродь не мешал. Молодой же гастарбайтеров предпочитает. Люди стали отличаться – свой или чужой. Немало русских из Казахстана приезжало – не всем повезло, как Цукову – не все совесть потеряли…

– А ты что? когда с акциями обратимся, собрался на совесть напирать?

– Я? Не слышал разве, что Имбрякинский мальчишка заявил – совесть сейчас без надобности, и стыдно не должно быть… Ладно, Игнатич. Согласен, что Сыродь – образцовый хозяин. Нам на него равняться…

– Да не образцовый! Но на плаву – не потонул пока. Это мы пузыри пускаем. Сыродь от денег не распух, но и разрухи не наблюдается. Слесаря с завода к Сыродю перешли. В мастерские. Свое железо Сыродь не позволяет пилить и к Цукову на пункт приема возить. Все старенькое, советское, исправное. Жители Малыхани не истерят – работа у них будет. А вот зарплата… Опять же прокорм надежно…

– Истерят конторские. Если ты всю жизнь тяжелее ручки не поднимал…

– Нет белоручек в Утылве. Свои дома, огороды…

– На работе они не мускулами, а мозгами ворочали. С разным успехом. Венька Имбрякин, Килька Кулыйкин – лучшие специалисты завода, интеллектуалы. Попроще – это технологи, бухгалтера, менеджеры, завхозы. Они делали свое дело. Теперь им что, на вахту? А если года немаленькие? А женщины с детьми? Ну, выплатят им пособия за положенный срок…

– Все же надеются. Цыбина Наталья Матвеевна со своим отделом аналитические справки штампует. Тетеньки вечерами просиживали, чтобы нужность показать – авось, не тронут их. Кому нужен отдел без завода?

– Директоршу не разжалобишь. У нее садистские наклонности. Что для женщин, вообще-то, не характерно. Варвара мило развлекается. Например, вызывает человека в конце рабочего дня и поручает сложное задание. На вопрос – когда надо сделать? – отвечает: вчера… По приезде в Утылву она собрала ИТРовцев и объявила: завод в тяжелом положении, крайне важно разработать стратегию выхода из кризиса. От заводчан зависит! Потребовала провести мозговой штурм. Все отделы и службы обязали подать предложения. Придирались, обвиняли в незаинтересованности, попили крови… А ведь Варвара с самого начала знала, что ТыМЗ закроют. Просто тянула время до последнего момента. Сейчас маски сброшены.

– М-да. Серьезный противник. Уникальная особа.

– И не женщина вовсе… О чем люди шепчутся… Но терпение заканчивается. Сегодня утром Килькина девчонка (которая младшая) ей прямо ляпнула – ведьма! Благо народу во дворе толпилось, и Варвара ей голову не откусила – ей или коту… Страсти – мордасти!

– Ты не перевирай. Чувство меры важно. Молодая, красивая образованная женщина. Не то вы заладили – ведьма да ведьма… Головы не откусывает. Поступает рационально. К Варвариным фокусам адаптировались лишь трое. Рыжие братья и, как ни странно, Поворотов… Клобы-то давние соратники – или подельники. Зато Поворотов…

– Совесть потерял. Живет без зазрения. Аки пес знает только своего хозяина. Остальная Утылва Варвару ненавидит.

– Кошмар. Плачет директорша горючими слезами – синими… Кстати, без какого зазрения Поворотов?

– Без всего, какое есть! а у Поворотова нет!.. И эти братья. Молоды они слишком. Младший по возрасту (и по несерьезному виду) не должен здесь работать. Топ-менеджеры, юнцы зеленые!.. или рыжие?..

– Я не слышал, чтобы она применяла к братьям свои садистские приемчики. Может, они не так просты – может, их старшие родственники влиятельны в Стальинвесте. Нас же в тонкости не посвящают.

– Тылков? Нам сидеть и ждать указаний… В Стальинвесте лучше знают…

– Если серьезно. Намечаем несколько пунктов. Методично, как директорша. Первое – Сыродь. Самое серьезное сейчас. Консолидируемся и скинем ликвидаторскую команду. Вырвем завод из рыжих лап!

– Ох, у Сыродя свои представления. И планы, как и что… Берем в расчет Сыродя? А ну-ка он условия выдвинет?

– Надо договориться. Если же нет…

– Тут наши пункты и закончатся. Законные методы… Я бы предложил еще лазейку. Оказывается, племянник наш – ну, который после похорон засветился и на наследство претендует – приходится родственником (племянником) не только Лиде. Он – ого-го! – родственник самого олигарха Сатарова – владельца комбината. Сегодня его разоблачили. Можно туда удочку закинуть и карасиков половить. Он с рыбалки на Виждае вернулся – наловчился. Что-то выгорит… Позвать племянника и провести переговоры. Я даже знаю, кто позовет.

– Кто?

– Член тылвинского штаба сопротивления – майор Мобутя. Он с племянником после ночевки на озере уже вась-вась… А другой помощи ждать неоткуда. Не от нашей же детворы.

***

В нашей истории достигнут определенный рубеж. Во время крикливой сходки в бабылидином дворе впервые столкнулись две стороны – тылки и Варвара. Ах, попутно под раздачу попала третья сторона – бабылидин племянник с семьей. Елгоковы из последних покинули поле боя. Их чувства различались.

Нет, Максим уже приспособился сам себя уверять, что не удивительно – ну, вот ничего дивьего. Неприятности в Утылве на него сыплются нескончаемо и несправедливо. Ну, подумаешь – отчихвостили аборигены. Максим мог даже гордиться выработанным стоицизмом. Он больше не намерен обижаться и страдать. Зато намерен напроситься к соседке Дюше, дабы плотно позавтракать. Конечно, уха на Виждае наваристая, но когда она была? Пустой желудок требовательно урчал. И нет надежды, что супруга Таисья – красивая, эмансипированная, в белых брючках (пусть на утреннее сборище она вышла в пижаме, но все равно в душе была в модных итальянских брючках) – что она в домостроевских традициях сварганит мужу чего-нибудь… пожрать. Да, пожрать! Желудок урчал громче. Максим с мольбой глядел на Дюшу. Он очень хотел есть!

Вот Таисья хотела непонятно что. Задолго до приезда в Утылву. Задолго до каприза со стрижкой. И задолго до начала нашей истории. Это слишком сложно. Но среди героев никто не ищет легких путей. Госпожа Елгокова – взыскательная дама, мать семейства, безупречная во всех смыслах и формах (великолепной физической и современной духовной). Очаровательная особа. Да еще с образованием – институтским красным дипломом по специальности Литейное производство черных металлов. Без опыта работы, зато с солидным опытом путешествий в Европе, а в последнее время в Азии. С увлечением модными восточными религиями. С собственным сайсином – буддистским амулетом – многозначительной веревочкой, завязанной на левом запястье в Пхукетском храме. С тонким запахом духов (совсем не кислых). С несколько развинченными нервами. С замазанными консилером синяками под глазами – плохо высыпалась. И в первую же ночь в Утылве Таисье прилечь не удалось. Такая не будет стоять у плиты и готовить завтрак мужу. Слишком прозаично. Максим опять умоляюще воззрился на Дюшу.

Из происходящего Таисья ничего не поняла. Рассудила, что вокруг нее только вопили, ругались, наскакивали друг на друга. Юноша по имени Алексей пробовал докричаться до косной массы, но его не восприняли. Печально и привычно. Даже мать юноши на слова о глобальном смысле предложила зажарить яичницу. Бедный, непонятый мальчик. Красивый, возвышенный… Другая молодая женщина (кажется, тетя?) – что она сказала Максиму и, главное, в каком тоне? Еще синеглазая брюнетка в ярких клипсах – ее смех серебристо мелодичен – слишком шикарна для местного паренька. Прочие – толпа. Люди демонстрировали поразительную душевную глухоту. Не владели элементарными навыками коммуникации. Таисья знала, как правильно. Восточные мудрецы учили, что нужно избегать грубых речей – брани, оскорблений, упреков – желательно, и сарказма. Всего, что причиняет боль. Надо реагировать терпеливо, без злобы, с сердцем, полным любви. Максим тоже знал – на него излились речи новообращенной жены после ее таиландских вояжей. Хотя сейчас, услышав подобное, Максим взбеленился бы. Но Таисья молчала. Она постоянно думала, и думы ее не были свободны и уравновешены. Думала о своем – о недобром. Юлия говорила: это не к добру. Таины модные увлечения, праздность, ее стрижка и т.д. – последние события у Максима в семье. Максим раздражался – от бабушки, от жены.

Таисью не привлек безобразный скандал. Ее ничего не касалось. Она приехала к мужу. Максим не покалечен. Здоровый, загорелый, покрытый пылью, пропахший костром и рыбой. Наряженный в рванье и стариковские галоши. Даже якобы похищенный. Вполне довольный собой. Тогда зачем приезжать? Таисья ощущала, как ее бедная голова заболевает. Медитация не спасет – надо принять таблетки. В сумочке они всегда лежали пачками – спазмалгон, баралгин, суматриптан, кеторол, цитрамон и др. – всего в куче, точно не вспомнить. На любые случаи. Как переменилось с юности. Здоровая, жизнерадостная девушка – лыжница, мастер спорта, отличница – теперь вот мадам Елгокова, светская леди. Куда уж счастливей быть? Юлии не нравилось, что невестка злоупотребляет таблетками. Но мигрень не лечится – по крайней мере, кортубинскими врачами. Таисья направилась в бабушкину квартиру. Куда она засунула свою сумочку? Затруднительно найти среди вороха привезенных вещей.

Выразительной мольбой в глазах Максим польстил Дюше и добился ее приглашения.

– Прошу ко мне. Подкрепиться. Максим Маратович, семью зовите. Наволновались. Кофе очень кстати. Горячий, черный. Могу молоком разбавить. Или с коньяком. Посидим на кухне.

– Да, конечно, – благодарность на ходу, а ноги уже топают в подъезд.

Племянник в качестве привилегированного гостя разместился за столом, где сидел недавно с любовницей. Дюша, спрятав усмешечку, поинтересовалась:

– А где же ваша жена, Максим Маратович? – для пущей иронии она опять стала «выкать». – Жду – не дождусь познакомиться с ней.

– Позванная особо Таисья рылась в вещах на втором этаже. Подрагивая бледным нервным лицом, она отговорилась почти невежливо.

– Я буду спать. Устала. Спасибо. У тебя ничего не сломано. Я спокойна. Лягу и посплю. Постараюсь. Насколько возможно.

– Ну, и прекрасно!

По тону жены Максим понял – лучше не настаивать. Зато Влада с легкостью согласилась присоединиться. Была готова моментом. Сменила пижаму на шортики и блузку, умылась и пошла на завтрак.

После страстного выяснения отношений (и глобальных смыслов) на дворовой площадке участники выглядели измученными – силы и чувства выпиты. Дюша в синем халате – медленная, меланхоличная – варила кофе во вместительной мельхиоровой турке. Максим подумал, что для случая подошел бы Юлин темно-зеленый кофейник, но извлечь его сейчас из Коммуздяков можно было лишь магическим способом – тут племянник кашлянул, представив… Реакции не последовало. Дюша расслабленно наблюдала за вскипающими в темной гуще пузырьками. Она тоже утомилась и даже постарела, но не стала меньше красивее – колдовские чары вдругорядь осенили ее притягательный вневозрастной облик.

За столом никто не порывался начать разговор. Дюшина словоохотливость увяла под гнетом дворовых обстоятельств. Кофе зашипело на конфорке. Дымящиеся чашки оказались перед каждым, еще сахар, молоко, шоколад. Максим отхлебнул, и живительная влага потекла по пищеводу, согревая. Провел рукой по лицу – колко – забывал бриться по приезде. Не смертельно (если даже затея с похищением в Утылве отнюдь не смертельна). Потихоньку все приходило в норму. В окна заглядывал белый день. Кухня окружала своим обыденным уютом, безопасностью. И соседка попалась весьма здравомыслящая – если у нее просто попросить поесть – ну, хоть хлеба с маслом…

Влада – свеженькая, бодрая, улыбчивая (словно не промучилась ночью на незнакомом месте) – прилежно сложила ручки, не касаясь локтями скатерти. В отличие от матери она все слышала, видела, подмечала. Девочка не простодушна – не как Машутка Кулыйкина. Теперь Влада рискнула взять на себя опасную функцию – наполнить звуками гнетущую тишину в Дюшиной кухне. Своими звуками – своим голосом. Невинным тоном спросила: кто эта синеглазка в клипсах, и почему к ней люди недоброжелательно настроены? почему обзывают ведьмой?

Дюшу занимали ее мысли и кофе. В этот момент она решала позвонить сыновьям в Кортубин – да плевать, что рань! пусть немедля протрут глаза и откроют ей душу. Как они там, вообще, собираются (Варварина лукавая формулировка). Дюша просто выбирала, кого потревожить первым – Никандра или Стефана. На вопрос Влады пробормотала.

– Кто? ведьма?.. Ах, это наша директорша…

– Кто? что? – Максим поперхнулся кофе и захохотал. – Ужель та самая… Варвара? Слышал, слышал… Волоокая корова из стада брата Генриха…

– Влада посмотрела на отца, точно на сумасшедшего. Максим резко оборвал свой смех. Дюша механически подтвердила.

– Да… Та самая…

– А мальчик?.. – Влада задала другой вопрос (животрепещущий для нее). – Тот, который Алексей? ну, кто тебя похитил… Папа, я не верю. Из чистого любопытства, а то здесь такое происходит…

– Тебе, доченька, спокойно и весело не живется? – с ласковым сожалением откликнулся Максим. – Мало дискотек и ваших закидонов? вороха тряпок? В дневнике что? одни пятерки красуются? Умничка… Влада, твоя бабушка Лидия Грицановна – учительница русского и литературы. Не стыдно позорить бабушку? А еще прабабушка Юлия – инженер металлург. Полноценные мозги в наследство. И как ты пользуешься? Эх, молодежь…

– Папа у нас только Юлия. Наша дорогая пра. Ты про какую учительницу? да еще родную?

– Я объясню. Так объясню! В конце концов, я отец… Юлия твердит про ежовые рукавицы да про твою пользу, если в них держать…

– Папа, а кто та красивая тетя, что просила тебя не писать заявление в милицию? Кто тебя похитил?

– Никто! Никто меня не похищал! Не слушай, развесив уши… Что бывает, когда мы, родители, потворствуем вашим капризам, безрассудству. Родителей надо уважать! И родителей, и бабушек с дедушками! И теток особенно. Семью любить. Не брать пример с этого Лешки: дескать, я супермен, а вы серая масса…

– Я уважаю… Пап, ты чего?

– Еще с Вано поговорю! Серьезно, по Юлиному совету… Где он? Где твой брат? По Утылве небезопасно гулять – здесь похищают…

– Братик? Скрылся. Когда все перед директоршей слюнями елозили – типа что с ними будет? и будто бы она ответила… Братик со смелой дурочкой Машей (так ее зовут?) побежали спасать кота, которому чуть башку не откусили… Извини, я лишь дословно повторяю.

– Повторю – не слушай и на веру не принимай!.. Куда Вано пошел… с Машей? Не ко мне же – не в бабылидину квартиру. Во-первых, там Тая, а ей сейчас сам черт не брат – тем более кот… А во-вторых, выгнал я кота – и чтоб духу его!..

– Правильно. Не то у меня же на котов аллергия… Нет, они к майору побежали. Я не ослышалась. Очевидно, там убежище. От похитителей.

– От кого?.. Ты, вообще, как? Про мальчика спрашивала. И каков мальчик, Галина Викентьевна? Охарактеризуете?

– Кто? Стафик? Хороший мальчик. Средний мой. Ему и позвоню сначала. А братьям после – все уже проснулись, – Дюша отвечала невпопад. – Или вы про Лешу? И Леша Имбрякин хороший. Пасынок мой. Рядом живет. В пятиэтажке через детсад…

– Это если выйти от вас, то налево или направо? – уточнила Влада.

– Налево. А направо – на Проспект космонавтов. По проспекту гостиница стоит, а в ней директорша живет… Стоит в поле теремок… Еще налить?

– Спасибо. Кофе выпила. Вкусный. Шоколадку съела. Я сыта, – Влада резво соскочила со стула.

– Сыта? Так никто ведь не кормил! – голос Максима зазвенел на страдальческой ноте.

Но Влады уже не было в кухне. Через минуту заскрипели старые доски наружной лестницы.

– Ой! – Дюша словно очнулась от глубоких размышлений. – Прости, Максим. Ради Бога. Сама же позвала, и сама голодом мариную… Все мигом. Сейчас. Только не ославьте меня как хозяйку… Если Людке Кулыйкиной попадешь на язык… Она мне все синие чайники и все блузки моей бабушки припомнит. Хотя почему моей-то?.. Ничегошеньки нет… Хлеб с маслом будете?

– Обожаю!! – благодарил Максим уже с набитым ртом.

У Влады настроение явно улучшилось по сравнению с приездом. Причина подъема – красивый мальчик Леша. Смелый – один против толпы. Таинственный. И желанный – да для той же синеглазки в клипсах. Досада Елгоковской дочки по поводу тылвинской действительности угасла.

Без тени сомнений (что может не встретить объект своего внезапного интереса) Влада обогнула дом (строго налево), прошагала по обочине вдоль детсадовской изгороди (точно по следам Людки Кулыйкиной, ретировавшейся после неудачного спора с Дюшей из-за Машуткиного наследства) и зашла уже в другой двор, образованный с трех сторон панельными пятиэтажками. По насыщенностью зеленью он значительно уступал бабылидиному, а по площади превосходил. Большая свободная территория (проектировалась по советским меркам), но неухоженная. Возле домов редкой чередой росли яблони, рябины, сирень, шиповник – все невысоко, до второго ряда окон. Середина же двора – практически пустырь. Никаких сооружений – стрекозиных клумб, спортивных площадок, детских качелей и пр. Неровное поле, и трава на нем – на культурный газон не смахивает. Неровности потому, что двор постоянно перекапывали – рыли траншеи, меняли прохудившиеся трубы. Экс-мэр Утылвы В.И. Щапов безжалостно терзал городские коммуникации – не давал им ржаветь в забвении. При новом мэре С.Н. Колесникове уже второй год шел без сколько-нибудь значительных ремонтов. Если объяснить разницу в подходах старого и нового руководителей психологически – молодость сочиняет дерзкие планы, терзается над глобальными смыслами, а старость бережет куски на тарелке, скаредничает над настоящим. Никому не в укор. Во дворе с пятиэтажками от качелей торчали лишь металлические столбики. Как и в умонастроениях разочарованных жителей.

Влада осмотрелась и обнаружила у ближайшего дома (как раз №8А по улице Коммунальной) единственную уцелевшую лавочку – у второго подъезда. Посидеть можно было лишь там. Но очень скоро холдинг в лице Варвары реализует в Кашкуке проект «Добрые лавочки», и новые образцы комфорта установят всюду. Дай-то Бог. Во дворе было тихо и пустынно. Из довольно большого контингента жильцов трех домов (пять этажей и четыре подъезда в каждом) в этот случайный час не показался никто. Работники ТыМЗ уже проследовали на проходную – ведь директорша грозила лично проверить явку. Смешно, последние деньки дорабатывают…

Влада тихо присела на лавочку, никого не трогала. Но сидела так недолго. Аккурат над ней нависал балкон. Закрытый деревянными рамами – старыми, почерневшими. Обыкновенно использовался и как балкон (выйти, постоять, посмотреть и подышать, и покидать, как произошло в дальнейшем) и как место для хранения (хозяйственных принадлежностей, продуктов и предметов двойного, весьма неожиданного назначения). Центральные створки распахнуты, чтобы свежий воздух задувал в квартиру. Внутри были люди, и на балконе тоже проявилась их жизнедеятельность. Внезапно и энергично. Над перилами в открытый проем высунулась женская голова – темные волосы всклокочены, под ними лица не разглядеть. Зато голову очень даже услыхать.

– Стоишь! Сидишь… под балконом. Опять! И ничего не беспокоит – ни стыд, ни совесть… Караулишь мальчишку? Зачем он тебе понадобился – вот зачем?! Отравила синим ядом, ведьма. Не видать тебе Лешки! Я не я буду, если допущу…

Влада не ожидала получить сверху разъяренную тираду. Эффект – словно тебя чем-то окатили (не водой). Девчонка вздернулась как насаженный корыльбунчик.

– Вы чего?! Вы же не собака – чего гавкаете? Я вас не знаю!..

– Зато я тебя… я тебе… Ой… – голова над балконом скрылась. И уже скрытая в квартире отвечала кому-то.

– Кто? Да никто!.. Говорю же, на нашу лавочку больше не сядут. Меченая она. Директорша попой ерзала… – дальше начался крик опять. – Ты куда? Лешка! Нет ее там… Говорю, не она это… Просто девчонка, а я на нее насела… Ну, не верь. Сам убедись!

Снова над балконом возникла темноволосая всклокоченная голова.

– Девочка… ой, извини, пожалуйста. Ты не уходи. Этот идиот сейчас спустится. Дай ему крепко по затылку! Когда племяннику дали, он же вроде понял и бабу Лиду даже полюбил…

Надо сказать, что Влада (а она за словом в карман не полезет) не нашлась с ответом. Но грубить расхотелось. Пока пыталась расправить схваченное гневом и обидой дыхание, Леша Имбрякин – похититель отца и воздыхатель директорши – стоял перед ней. Желание Влады исполнилось.

– Это не ты…

Вот те на! Машутка уже толковала давеча брату Влады: Но ведь в рубашке или в футболке (или в шортах и блузке) ты – это ты. Или в другой одежде или обличье… Это ты?

– Как не я?.. А ты… а ты катись! Не больно нужен! – Влада вспылила.

– Это тебя только что Ирэн обругала? Ну, извини, она погорячилась…

– Очень надо!

Беседа юной пары началась неприветливо и на этом могла оборваться. И наша история лишилась бы в своей палитре части ярких искренних красок, и общее Пятигорье померкло бы… Да, мальчик красивый, но Влада избалована вниманием многих мальчиков, а Леша увлечен другой оригинальной особой. Действительно, о чем говорить-то? Они разбежались бы даже без прощального кивка, и чувствам не суждено было бы родиться. Однако произошло парадоксально, что между двумя сторонами вклинилась третья и вовсе не оказалась в ситуации лишней.

– Позвольте…

Рядом выросла упитанная фигура в рубашке навыпуск и обтягивающих брюках. Пухлые плечи, круглый живот, оплывший подбородок. Заметные результаты, когда жир плотно обволакивал природный костяк и мускулатуру. Хмурая, щекастая физиономия. Под непрерывной чернобровой линией маленькие пронзительные глазки. Густая челка огрубляла вид. Молодой разъевшийся мужчина – вернее, доярки Веселкины раскормили. Гений частного предпринимательства Федя Цуков. Будущий олигарх.

Что же он делал в кашкукском дворе, а не на собственной точке в Малыхани? Ведь недавно Федя клялся, что нога его здесь не ступит. А вот ноги-то скоро притащились под окна невесты, жестоко насмехавшейся над ним. Однако Федя пересилил себя. Вопрос не в глупых сантиментах, а в серьезных вещах – в деньгах, естественно. Федя неуклонно шел к своей цели, и неприятности и обиды на пути только подпитывали его решимость. Впереди уже обозначился, засияв, первый этап – его первый миллион. Пока ближайшая цель – миллион рублей. Не долларов. Пригодились и точка, и ДеньДжин – весь бизнес. Но на первом миллионе Федя не помедлит – зашагает дальше. К подлинному богатству. К независимости и безопасности. К счастью. Нифонтовская невеста еще горько пожалеет! У Феди удачно складывается. Получены тайные заверения в поддержке, нарисовались перспективы – ему многое обещали, но не меньше потребовали взамен. Как следствие, оборот малыханского пункта приема вторчермета резко взлетел. Доходы тоже. Грузовик компаньонов Феди и Тулузы сновал к проходной ТыМЗ и от нее. Металлолома на заводе горы – знай, вывози. С Федей заключен договор. Не напрямую, а через посредников – да через того же младшего Пятнашкова. Конечно, в устной форме. Ничего не подписывалось ни чернилами, ни кровью. Хотя Федя понимал, что отыграть назад нельзя. Раз согласился. Коготок увяз – всей вороне пропасть. И даже не вороне – целому корыльбуну. Договоры надо исполнять – pasta sunt servanda – начертано в юридических документах, древних скрижалях или на сказочных камнях (когда формула « куда поедешь и чего лишишься» есть тоже договор). Вот и Федю Цукова – ловкого проныру, бессовестного заимодавца – поймали на крючок. Как Лешу Имбрякина. Хотя Леша молод и наивен, и он станет трепыхаться. А Федя?.. Следуя поручению, пришел во двор Ирэн (все в нем противилось этому!), дабы кое-что передать своему оскорбителю – наглому мальчишке, который его пнул под… под… Неважно! Нанес урон Фединой гордости и новым брюкам. Пропал костюм окончательно. С обидой и стрессом наесть лишние килограммы легко. Тогда костюм и вовсе не налезет.

В наступивший момент Федя громко привлек внимание. Дочь Максима Елгокова в испуге окинула мужчину шальным взглядом, который не прояснился от начала его бесцеремонной речи – словно Цуков продолжил с предыдущего, весьма волнительного момента, что его терзал. Леша Имбрякин не поприветствовал наглеца никак.

– Я не с обидой пришел. Хотя мне очень, очень обидно. Не заслужил я… Но ради серьезного дела готов переступить… Мне поручено напомнить… Алексей… Что ты обещал Варваре Ядизовне исполнить. Кровь из носа!

– Точно. У вашего компаньона из носа немало крови пролилось… А не надо по ночам через проходную ворованный металл возить! Не нарвался бы на рыжих зверьков с коготками. Все знают. Пилят станки и возят.

– Да почему ворованный? У нас все законно. Бумаги имеются. Заводским начальством подписаны. Господин Пятнашков собственноручно… Мы – официальная фирма. Я прямо говорю. Не скрываю. Чтоб жуликами нас не считали. Это коммерция.

– Пятнашков? Дядя Витя? Чтобы дядя Витя своим тылкам эдакую свинья подкладывал. У него же родственники в Утылве все на ТыМЗ работают, а он завод разоряет.

– Точно, дядя Витя. У него полномочия от собственника. Видишь, все не так, как поначалу кажется. Молодежь склонна судить, не разобравшись… Но ты-то разобрался. Каждый сам за себя. Ты хорошо уразумел. Только не надо вслух озвучивать. Мы, умные люди, поймем, а прочим необязательно.

– Вы мне не друг! После всего…

– Так и ты мне не друг. Друзей с лестницы не спускают. И не прощают за позор… Однако меня прислали по важному вопросу.

– А вы кто? бизнесмен, то есть жулик? – влезла заинтригованная Влада. – Может, даже местный олигарх? Тылвинский дядя Гера Сатаров?

– Ну, до господина Сатарова мне как до луны Мы тут помаленьку… станки пилим… Но сейчас не про станки. Железяки ржавые они… Помнишь, что обещал, недруг?

– Помню. И выполню, – Лешка неприязненно скривился.

– Необходимо вернуть дивор. Госпожа Пятилетова особенно подчеркнула. Последствия непредсказуемы. И она очень полагается на тебя.

– Обещал – значит, верну… Слишком все закрутилось. И затруднилось. Вот зачем было Петьку похищать? Он же теперь настороже стал. И моего отца тут приплели каким боком?

– Не в курсе. Я даже не ведаю, что возвращать будешь. Какой – такой дивор… Экскалибур или световой меч, жезл Энгру, волшебную палочку или Щаповскую – что-то настолько смертоносное… Мне просто велели передать…

– Передали? Теперь уходите. Поговорили.

– Легко. У меня своих дел выше крыши. Архиважных! Я приглашен в управу. Среди немногих достойных и уважаемых граждан. Да, представь себе! А Ирина Вячеславовна, тетка твоя, уже никогда не представит… Госпожа Пятилетова инициировала обсуждение будущего Утылвы. Только из уважения – да не к тебе, а к серьезным людям – я здесь. Свою миссию исполнил.

Рано Федя так решил. И про Ирэн обмолвился. Темноволосая голова над балконом внимательно следила за недружескими переговорами и одновременно сама себя подзуживала. Во времени совпало, что слова директорши были переданы по адресу (то есть, кашкукскому пареньку Леше), и у верхнего наблюдателя терпение лопнуло – чпок!..

– Федька! Сукин! приперся! И брюки переодел… Танька-то прореху зашила? Выглядишь как приличный человек. Якобы и с совестью у тебя в порядке… Мало схлопотал?

– С вами я вообще не разговариваю! В упор не вижу! Хулиганка!

– Хорошо, хоть проституткой не обозвал. А то нанесла бы я на твои масляные щечки перманентный макияж. На этот раз до мяса!

– Смешно. Я больше посмеюсь, когда приду к вам с милицией, если долг не заплатите. С процентами! А за поруганные честь и достоинство отдельная компенсация полагается. Моральный ущерб. Как во всем цивилизованном мире.

– Для тебя честь и достоинство – это равно ущерб? Ущербный ты наш! Ты за честь денег получить хочешь? Ну, мы в Утылве нецивилизованные. Так утрешься!

– Посмотрим, чья возьмет. Я все по закону… Представляю сейчас исполнительного директора ТыМЗ. Статью за хулиганство никто не отменял.

– Молодец. А за воровство? с завода.

– Какое воровство?! Ложь! А если и так – не у вас своровано. Вашего там ничего нет. Вы никто. Быдло, нищеброды. Были ничем и скоро превратитесь обратно…

– Ах, ты! подонок! Вознесся! сукин сын… Допредставляешься, пес Варварин! Я спущусь и вырежу тебе нос с корнем. Чтобы с компаньоном уголовником на пару стали. Ничтожества!

– Права не имеете! Руки коротки!

– Рук достанет и отсюда достать! Хомяк! Держи!

Бумс! с балкона просвистел круглый твердый снаряд. Федя взвизгнул, сразу лишившись солидности. Еще раз бумс! согнулся пополам. Попятился с дистанции удара. Рядом не оказалось ни щита, ни танка, чтобы за него спрятаться. Только лавочка.

– Алексей! уйми тетку! Распоясалась…

Что это? картошку метают?! Влада смотрела и почти млела от восторга. Второй раз за одно утро. Нет, поездка в Утылву – неплохая затея. Всплеск (взбульк) адреналина. Сразу столько всего приключилось. Скучный Кортубин отдыхает.

Федя девчоночьего восторга не поддержал. При том, что не сомневался – Ирэн исполнит угрозу и расцарапает ему щеки вдругорядь. Можно в милицию жаловаться – отчего ж нельзя? Но в дикой Утылве милиционеры – нецивилизованные дикари; и жалоба мужчины, что его покалечила женщина, не встретит уже упомянутого восторга. Ростовщиков нигде не любят. И лично лейтенант Клим Жадобин очень не любит. Жизнь осложнится. Оно Феде надо?

Цуков оценил ситуацию на местности – в общем дворе. Не дожидался, когда племянник Ирэн (который явно Феде не друг!) опять выпроводит его каким-нибудь жестоким способом (второго позора не стерпеть!). Представитель директорши побежал, петляя. Ирэн со стрельбой управлялась шустро, азартно: прицел! огонь! Картофельные снаряды свистели по извилистой Фединой траектории. Цуков стремительно удалялся в сторону Проспекта космонавтов – туда же пролегал путь в управу. Но для совещания вроде бы преждевременно. Широкая спина бизнесмена напоследок мелькнула в кустах сирени.

– Бли-и-ин… – Влада с выдохом досчитала до пяти.

На цифре пять Лешина тетя по инерции запустила последнюю картофелину. Недолет. Не то, что до середины Днепра – снаряд рухнул посередине пустыря. Конец сражению. Победа. Ирэн вытянула руку в эффектном древнеримском жесте: Viva victoria!.. Уже прозаичным тоном бросила племяннику:

– Подбери в ведро. Нечего добром раскидываться… Ты меня понял? Ну! Если твоя шмара появится, я ее…

– Блин, – опять простонала Влада.

– А с ней можешь, – великодушно позволила Ирэн. – Ты не бойся, девочка. Я не буйная. Но любого человека достанут…

Балкон опустел. Леша не повиновался приказу и не пошел собирать картошку. Он почесывал нос как бы в задумчивости. Наверное, думал о своем разговоре, о таинственном диворе – вот прямо в стихах.

– Если этот жулик возвратится? с милицией?.. Считаешь, нет? Хорошо… Тогда что за дивор такой? Диво? С чем его едят? – пристала Влада. – И по какой причине его обязательно надо вернуть? Даже из носа? или откуда?

– Не из носа. Петька утащил из гостиницы. Сам не понял, что сделал. Если он еще с дивором везде шляется – в Утылве на митинге и в Пятигорье…

– Как же он не замечает? Это что, маленькая вещь?

– Дивор почти невесомый. Вот в твоей маленькой ладошке скроется. Дунешь – полетит. И прилетит на наши головы!.. А Петька с огнем играется… Он меня просил, чтобы я тоже в его дурацких митингах участвовал. С вороной каркал и с котом мавкал… Идиотство! Верить, что добьешься справедливости. Правый Блок – очередная Петькина блажь.

– Почему? Папа в Правом Блоке. Он в главном штабе состоит.

– Состоит и народ надувает. Петьку надули. Ездили ребята в ваш штаб. Спровадили их оттуда. Учитесь, детки, а в политике взрослые дяди разрулят. Разрулили с Утылвой!.. Петька обижен. Не поверит он мне. Как тогда дивор добывать?

– Тьфу ты! черт! Добыть то, не знаю что… Сказочно!

– Вот и я голову ломаю. Петька не понимает, какую волну поднял – уже совсем не жалкие пузырьки. Сообразил лишь на Казятау спрятаться. Или на Кашихе. Ночами дрожал со страху…

– Казятау?

– Козлиная гора. В старину коз там пасли. Одна из вершин в Пятигорье. Самая низкая.

– Петька твой друг?

– И я ему помогу. Заберу дивор и избавлю от опасности.

– Так все не только ради директорши? Ты и тип! С ней, что ли, крутил? Она же старая! Хотя по виду – по юбочке ее да по клипсам – не скажешь… Под балкон к ней бегал? Скакал козликом! с рожками…

– Я на глупости не ведусь. Козлу спокойно. Козлов ворпани не едят. Предпочитают красивых девушке в коротких юбках или шортиках. Нисколько не шучу.

– Влада невольно рассмеялась. Хорошее настроение вернулось. Леша как бы вслух размышлял.

– К Петьке напрямую не сунешься. Надо через кого-то… Через кого? Сложно. М-м-м… А что я вспомнил. Ты родней племяннику приходишься? Я тебя в бабылидином дворе видел. Как тебя зовут?

– Влада. Я его дочь. И для моих ушей звучит дико, что ты папу племянником называешь. Какой он тебе племянник?

– Не мне. Нашей бабе Лиде. Сын сводного брата ее. Уж в дальнейшем родстве сами разбирайтесь.

– Ну, правильно. Папа сюда к какой-то бабушке приехал. Юлия говорила. Проблема эта ахри.. архи… Короче, очень важная. Даже политическая. Папа на выборах от Правого Блока баллотируется. Там биографию представляют. Указывают родственников. У нас в Утылве неожиданно отыскались… Никто не мог предположить…

– Что? Иметь родню в захудалой Утылве гораздо стремней, чем среди олигархов? Унижает?.. Ты – дочь своего отца. И у тебя есть брат, который заявлял, что он не терпила.

– Да. Иван такой. Он честен. Не балованный сынок. Не транжира и не терпила. Ты не прав насчет него.

– Ах, неудобно. Виноватым себя чувствую, что несправедливо обидел… Плевать! какой твой брат. Уедете в Кортубин и тоже наплюете. А мы здесь останемся. И дивор для тылков – угроза. Почти скрытая угроза… Не злись. Людям, вообще, плевать друг на друга. Цукову точно… А вот на что не наплевать… Утром твой брат стоял во дворе с девчонкой…

– С этой – в желтом сарафане? Местная?

– Ага. Из наших. Машутка Кулыйкина. Она здесь вхожа всюду. У бабы Лиды бывала, та ей квартиру завещала. И в нынешней Петькиной компании – в дурацкой ячейке Правого Блока – она болтается. Между небом и землей. Естественно, политика Машутке до лампочки. Едва ли у нее вообще лампочка в мозгах засветит… Здесь захолустье. Все знаются чуть ли не с ясель. Матвей Демидом Анютины, Устина Жадобина, Юлик Цыбин, Леська Кулыйкина… Я ручаюсь, что твоего брата Машутка в ячейку приведет.

– Вано разочаровался в политике. После того, как его старик в хосписе помер. И Вано понял, что все тоже умрут… После того, что он в составе другой – не менее дурацкой – ячейки натворил в Кортубине… Мама с папой не замечают. Вано боится возвращения домой.

– Отлично. То есть, нехорошо с твоим братом. А ты – любящая сестра – беспокоишься и ищешь его. Я подскажу, где искать. С тобой в Петькину ячейку и пройду.

****

Совещание по общим вопросам – как в Утылве дальше жить будем – должно состояться в заводоуправлении по улице Синецветной. Слева от проходной, перед трубой котельной длинное двухэтажное здание с надписью наверху ТЫЛВИНСКИЙ МЕХАНИЧЕСКИЙ ЗАВОД. Конференц-зал на втором этаже. Евроремонт, как полагается. Линолеум на полу, декоративная штукатурка на стенах и на колоннах в одну линию. Ряды закрепленных жестких синих кресел. Жалюзи на окнах. Стенды с фотографиями продукции ТыМЗ: отрезной автомат, типы ножниц, гибочный станок. Обязательную доску почета убрали (слишком уж совково!). Барельеф Ленина со стены, которая лицом к зрителям, тоже пробовали снять – не получилось, с мясом пришлось бы отдирать. Оставили ради целостности стены. Вождь мирового пролетариата сурово смотрел на нынешних ренегатов и молчал.

В стародавние – сказочные – времена здесь проводили бесчисленные мероприятия – на октябрьские и майские праздники, Новый Год и 8 Марта, устраивали квартальные и годовые отчеты, церемонии награждений, профсоюзные заседания и др. По разу в месяц зал непременно заполнялся народом. Массовку обеспечивали трудящиеся, а вот солисты – заводское начальство и первые лица города. Васыр регулярно собирал здесь производственные сходки для усиления охвата – ставил задачи, распекал, дозированно хвалил, предлагал выступить с критикой и самокритикой, обрисовывал пусть не ошеломительные, но вполне реальные перспективы ТыМЗ в системе народохозяйственного комплекса страны. Золотой дождь зарплат не выпадет на головы тылков, но работа будет всегда – еще и детям, и внукам хватит. А теперь что? Рынок.

Щапов тоже высиживал на сцене за длинным столом и выстаивал на деревянной трибуне с гербом СССР. Захватил край советского времени. Даже доклады читал. На актуальные темы как то: Повышение эффективности бригадной организации и стимулирования труда, Совершенствование социалистического соревнования, НОТ и усиление творческой составляющей, Идеи перестройки; реформа политической системы страны. И т. д., и т. п.

И что теперь? Швах и Мав! СССРовская трибуна давно утащена в закуток за сцену – тяжеленная штуковина! – ее даже повернули серпом и молотом к стенке, чтобы никого не смущать. Если поискать в закутке, то найдутся раритеты прежней эпохи – фотографические портреты членов Политбюро в рамках, знамя из малинового плюша, первомайские транспаранты, картонные коробки (архив заводского парткома), журналы учета всевозможных взносов (в профсоюз, ДОСААФ, Красный Крест, общество защиты природы или охраны исторических памятников и проч.). Намалеванный на фанере лозунг «Экономика должна быть экономной. Л.И. Брежнев». И где-то на дне – о, ужас! – большой холст с портретом И.В. Сталина в светлом френче и с трубкой. Старые противогазы, стопки пожелтевших газет и бланков. Оригинальный раритет – уменьшенная копия бюста героя красногвардейца, что венчает кирпичную тумбу на городской площади – копия бледная, не раскрашенная. Комнатенка забита доверху и не запиралась на замок – никто туда не рвался. Или все-таки временами заглядывали, шелестели рыжими лапами и что-то находили? Например, лежал в закутке старый рупор – теперь не лежит там. Оказался вполне исправным. Петька Глаз баловался с этой полезной игрушкой на несанкционированном митинге. Ох, заводское начальство не знает, что рупор-то из закутка при конференц-зале, а то велело бы расследовать – кто вынес и кто потворствовал. Петькины друзья, конечно – теперь молодые безработные.

К собранию готовились ответственно. После обеда в управе отключили турникет. Чтобы можно было свободно пройти в зал заседаний. Планировалось участие не только заводчан, но и из города. Однако никакой импровизации – типа кто пришел, тому и рады. Список составлен, предварительно согласован с главой службы безопасности Поворотовым и братьями Клобами. Директоршу не побеспокоили подробностями. Дальше действовали строго по плану (или протоколу). Возле турникета с двух сторон замерли два шкафа в форме охранников. Не те шкафы, что дежурили в гостинице Мара в волнительную ночь – тех уволили с треском. Помимо шкафов гостей встречала девушка в форме протокольного отдела ТыМЗ (был и такой!) – белый верх, темный низ. Для девочки поставили столик, на столик положили список – в нем отмечали галочкой каждого пришедшего. Все строго по протоколу. Приехал и торопливо прошел мэр С.Н. Колесников. Девочка заулыбалась и запрыгала. Пропустили и других гостей. Собственно, пропуска не нужны – все всех знали. У Поворотовских охранников через турникет (неважно – выключенный или нет) муха не пролетит – не то, что замаскированный корыльбун.

Хотя нет! Случился незапланированный эпизод – без него не обойтись. Так, пустяки. К турникету неуверенной походкой приблизился один гражданин небрежного вида. С вздыбленными серо-седыми волосами и сморщенной физиономией сказочного корыльбуна. Костюм на нем болтался, под пиджаком ничего, кроме майки, на ногах черные (хорошо хоть не белые!) тапочки. Шкафы–охранники словно по невидимой команде преградили дорогу.

– Стоять!! (неминуемое продолжение фразы – стрелять будем!).

Гражданин испуганно вздрогнул. Но собрав все свое мужество, выпалил:

– Я хочу пройти! Не вправе преграждать! Меня здесь все знают. Столько лет!.. Я это… как его… старожил…

На помощь охранникам (их дело – стоять и стрелять, а не переговоры вести) поспешил опытный (более девочки) сотрудник протокольного отдела. Увидев, кто перед ним, сотрудник облегченно выдохнул. Тон, которым он воспользовался, был явно издевательским.

– Кто-кто? Аксакал? Столетний?

– Не то, что давно живу на свете, а всю жизнь на заводе отработал. Сразу после института начиная… Я не чужой здесь – свойский… Фабрики и заводы в нашей стране тогда принадлежали народу! И мы не на хозяев трудились. На социалистическое государство.

– Напился! Где ты теперь трудишься, Килька? Под забором? На бутылку хватает? Сколько платят?

– Тсс… Неважно… Деньги – не главное… Когда нормально все было – все государственное – я работал. Честно и добросовестно. И все работали. И начальник мой Вениамин Игоревич… Теперь для кого работать? Для олигарха Сатарова, чтобы он новую яхту купил? или остров в Тихом океане? или даже железный дворец? В АУ… ой, в УА… или в УО… Короче, в холдинге Наше Железо этого железа хватит… Я, между прочим, ни разу во дворце или в океане не был… Гм, не тонул в нем…

– Хочешь, что ли? В водке и утонешь! Никакого выхода нет…

– В диалог включились другие участники – кто мимо проходил на заседание.

– А он спонсора нашел. Его бабылидин племянник спонсирует – поит. Я бы тоже не отказался. Говорят, что племянник – ну, не племянник, но тоже родственник самого олигарха Сатарова. Может, он?

– Чего он? напоит и накормит? Он сам с нашего стола жрет в три горла. Яхты и острова покупает. Британскую команду Челси купил!

– Это не Сатаров – Абрамович купил. Ну и че? Когда богатые бедным помогали? Только если им, богатым, что-то нужно. Например, власть удобную выбрать… И потом, старая истина – если богатый с бедным знается, то это богатый богатеет, а не наоборот. Слышь, Килька, поимел с племянниковых щедрот?

– Хороший человек. Кандидат наук. Племянник бабы Лиды. Душевный. Мы с ним говорили, говорили до утра. До полного упадка…

– О чем? О победе мировой революции? Или о кризисе в мире? Сказки друг дружке рассказывали? Ты ему про Пятигорье, а он тебе про деда Гранита? Уж его бы дед быстро эксплуататоров к стенке – и выщелкал бы!

– Хорошие в Пятигорье сказки. Про лису и про барана. Про бабку на Мобутином хуторе. Шустрая старуха…

– Не придуривайся, Килька! Все равно не пропустят. Ты на совещание умничать начнешь, а кому надо?

– Как кому? Мне! Я старожил!

– Мобутя старожил – ему уже, наверное, лет сто. Тебе сорок. Мужчина в самом расцвете сил. Три девки у тебя еще замуж не выданы… Иди отсюда, пьянь! Видел бы тебя Венька Имбрякин. Конечно, он пил, но мозги не пропивал.

– Точно. Главное и нужное – это мозги. В любой жизни и при любом строе… И на заводе тоже. Мы потому и накрылись, что у нас техотдела не стало. Головы на заводе. Неработающие станки и впрямь на металлолом пригодны. Новое оборудование не купить. Если купить, кто отладит? Ты же, Килька, на мир через бутылочное стекло смотришь. Чертежи не прочитаешь.

– П-прочитаю… Я и по а-аглицки могу… И прочитаю, и просчитаю. Хошь, сейчас эпюру построю?

– Хватит трепаться. Или трепыхаться. Ты не способен. Давайте его отсюда, ребята! – скомандовал сотрудник шкафам охранникам.

Шкафы безмолвно и без эмоций взяли Кильку Кулыйкина за руки и вынесли его из управы. Аккуратно поставили на крыльцо, подтолкнули в спину – дескать, иди, не морочь головы занятым людям. Огорченный Килька побрел восвояси. Если в списках не значишься, то чего уж теперь…

Этот спонтанный эпизод никак не повлиял на ход дальнейших событий. Все прочие посетители значились в списке и беспрепятственно пропускались внутрь. За полчаса до начала больше половины кресел оказались прижаты седалищами тылков. Пришла в полном составе коммерческая служба. Очевидно, по распоряжению В. Пятнашкова. Сплошь молодые люди – парни и девушки, одетые модно, с телефонами. Строго говоря, это дети заводчан – на производстве они ни дня не поработали (родители им такого ужаса не желали), и не заподозрили (счастливчики!), что основные орудия труда на ТыМЗ не компьютеры, принтеры, факсы, кофемашины и кулеры. И основное место – не офис. Из совсем другой оперы – механический, литейный, сборочный цеха, травилка, гальваника, покраска. Однако молодые менеджеры, что крутились возле денег (заказов, договоров, счетов фактур, векселей и пр.), уже поняли, что дело швах (МАВ!) и не трепыхались. Да провались Утылва! Их ждал целый мир – большие мегаполисы, новые должности, крутые оклады (так они думали, и глаза загорались). Также думал юноша Алексей Имбрякин – про это говорил речь в бабылидином дворе.

Другой ряд кресел в зале заняли женщины в возрасте и все, видно, замужние. Тыловки. С завитыми кудрями, в нарядных китайских кофточках, с одинаковым макияжем – угольно-черные слипшиеся ресницы, выщипанные брови, алая помада, толстый слой пудры, сквозь который предательски просвечивали следы нервотрепки, утомления. Отдел акционерной собственности ТыМЗ во главе с Натальей Матвеевной Цыбиной. Этот отдел – в отличие от других служб в управе – в кризисное время трудился полноценно, засиживался за полночь, чтобы наштамповать справок и докладов для руководства. Отдельским дамам ехать было некуда. Их дома и семьи в Утылве.

Затем делегации от цехов – по какому принципу выбирали? в дальнейшем выяснилось, что крайне неудачно.

Присутствие на заседании лиц, посторонних на заводе, обосновывалось логически. Предварительно подчеркивали, что обсуждать будут не только внутренние дела ТыМЗ, но и обстановку в Утылве в целом. Логично. Завод и город неразделимы. Умрет завод – умрет и Утылва. Но почему-то нынешние власти – и мэр, и директорша, и областные инстанции – категорически против столь гранитной формулировки. Действительно, почему умрет город? Случится землетрясение, пласты почвы сдвинутся, обнажатся норы ворпаней, и дома рухнут вниз? возникнет пустое место? дикая степь придет? Нет. Люди продолжат здесь жить. Женщины и дети никуда не уедут. Продолжат работать городские службы и, главное, органы власти. Школы и больницы (и в обыкновенном, а не в крайней случае в больницах фельдшера, а не врачи). Мужское население отправится на вахты – правильно! у нас же рынок, нельзя на попе ровно сидеть. Активные и образованные горожане тоже поищут лучшей доли за границами Пятигорья – например, в Кортубине. Дети Васыра и Щапова уже нашли. Но ведь это не катастрофа. Не конец света. Хотя прежней Утылвы не станет. Сколько еще городков и поселков не станет в России? Незачем считать.

Пусть обиды по углам,

И корыто пополам,

И изба нарастопашку -

Ветра свист и тарарам.

А по стенам и по полкам

Мусор, битые осколки…

Незачем считать. Нечего жалеть. Рынок! Представитель нового поколения (вполне адаптированного и успешного на рынке) Ф.И. Цуков уже сообщил с гордостью молодому выскочке и любимцу директорши Леше Имбрякину, что его пригласили на совещание в управу. Персонально позвали, обратившись по имени–отчеству: уважаемый Федор Ильясович. Лестное свидетельство признания. Бывший житель Казахстана (кусок от Империи откололся – бульк!), вынужденный покинуть родину (еще советскую – не свободную) и приехать в богом забытую Утылву. Федя забрался на недосягаемую высоту и теперь в компании с другими уважаемыми людьми начнет решать судьбу города. Да что там с людьми – с самой директоршей!

А тогда сбежав от ненормальной невесты (что не невеста вовсе, и пылает яростью, картошкой обстреливает), Федя за кустами сирени осмотрел себя. Ирэн очутилась никудышным снайпером – пару раз лишь достала. Сзади на ягодице и сбоку на бедре – там два темных круга. Федя тщательно потер пораженные участки – не особенно заметишь, если не приглядываться. Вообще, с этой семейкой Нифонтовых надо что-то делать – нельзя оставлять безнаказанными. Цуков набросал в уме план мести. А ничего придумывать и не требовалось. Слабое место Нифонтовых – старшая сестра Лариса – тихоня, пугливая паникерша и доверчивый заемщик. Лучше мстить через нее. Просрочка уже пошла, и платить придется не только долг и проценты, но и неустойку и штрафы. Прилично набежит. Все согласно договору – по закону, то есть. И не надо взывать к жалости – самого Федю пожалели?

Цуков, безусловно, из воинства Варвары. Просто Федя уже четко ощущал враждебность тылков (на что он надеялся после ростовщической практики с ДеньДжином? на людскую приязнь? да его возненавидели!). Других вариантов не было. И у его компаньона Тулузы, который тоже вынужден примкнуть к Варвариной стороне. Попробовали бы взбрыкнуть оба компаньона! Дескать, совесть и политические принципы им не позволяют. На них, голубчиков, уже компромат собран – грузовик компромата.

Тулуза вырядился для визита в свет. Пестрая рубашка (на малыханский вкус Гели Веселкиной) старательно отутюжена, все пуговицы застегнуты, что мужчина задыхался из-за тугого ворота. Волосы смочены и приглажены. Разит дешевым одеколоном после бритья. На носу красуется кусок пластыря. Неприветливый, чувствительный к насмешкам взгляд. Новые ботинки хрустят при ходьбе, сжимают ноги как колодки. Компаньоны, оказавшись в зале, внимательно осмотрелись, бухнулись на сиденья возле колонн.

Напротив окна устроились также двое мужиков, но гораздо старше. Считай, уже старики. Мирон Пятнашков и Григорий Жадобин. И заслуживают они, чтобы сказать о них подробно. Первый – седой, благообразный, в добротном темном костюме и голубой рубашке без галстука. М.К. Пятнашков. Проживает с женой в Кашкуке неподалеку от Щаповского наследственного гнезда. В нашей истории Мирон Кондратич уже фигурировал, но не прославился подобно другим персонажам – именно в нашей истории, а не в истории Утылвы. Скромность – достоинство (или недостаток?) советских людей. Вот племянник бабы Лиды не успел приехать, а уже всем известен, и первая местная красотка Ирэн Нифонтова его выбрала, Мобутя на рыбалку пригласил, ворпани похитили, местные оппозиционеры Щапов с Васыром думали привлечь на свою сторону, и даже сказочный корыльбун пометил (больно!). Варвара не сможет долго игнорировать родственника олигарха Сатарова. Максим в Утылве нарасхват! А Мирон Кондратич с современной точки зрения отсталый совок, заурядный обыватель. Не философ, не журналист, не актер не политик, не топ-менеджер, не блоггер и даже не богач – полное ничтожество. Как и все мы (ладно, НЕ ВЫ, полегчало?). Возьмется старик рассуждать про свою серую, скучную жизнь, и такие глупости выходят – родился и прожил в захолустье, отработал на маленьком заводе, детей вырастил, считал, что не ему должны, а он должен, старался быть честным, благодарным, усердным. Разве это достижения?! Для его родного сына, Виктора Мироновича, точно не аргумент, когда сынок – глава коммерческой службы ТыМЗ, молодой способный руководитель. Как злословили в Утылве, особа, приближенная к императору – то бишь, к госпоже Пятилетовой. Нет, Виктор любил отца, но у того все осталось в прошлом. Сейчас семья разделилась – Виктор по своей должности причислен к команде Варвары, а Мирон примкнул к оппозиции – к В. Щапову и Б. Васыру. Смешно и для умных людей заранее ясно, кто победит. А вам ясно?

Второй старик, Миронов приятель – здоровенный, волосатый, мосластый, словно леший из сказки. Рост породил привычку сутулиться, и еще старик постоянно кашлял, на улице сплевывал смачно, но в помещении терпел. В росте Жадобин не уступал Поворотову, но был худым, даже изможденным, изработанным вконец. Ходил медленно, с усилием сгибал длинные конечности. Ступни и кисти огромные. Лицо словно лишено жировой прослойки (да и все тело). Кости черепа легко читались – стоит надавить, и обозначились впадины, которые долго не исчезали. По-видимому, больной человек. Оттого какой-то равнодушный, бестрепетный.

Но не всегда Григорий Алексеевич Жадобин был больным и не всегда был старым. Да он моложе столетнего Мобути! И жизненные обстоятельства его складывались собственным независимым образом. В давнишние времена его дед (ну, или брат деда) – молодой человек из семьи хлеборобов Жадобиных, честный и упрямый тылок – вступил в отряд красногвардейцев, не выгадав ничего от новой власти – убит в первом же бою на Шайтанке, похоронен под звездой с лучами (там же значатся имена других аборигенов – не одного лишь Кирилла Солина). Отец погиб на фронте. Сам Григорий благодаря природной смекалке (тылкам свойственной) обучился на шофера. Отслужив в армии, домой не вернулся. Всегда испытывал волнительную тягу к перемене мест и удовлетворил ее сполна. Подался на Север. Повидал людей, скитался, попробовал разные профессии. Работал в геологических экспедициях, на буровой, гонял карьерные самосвалы, занимался промысловой охотой в тайге на дикого зверя. Охота стала его подлинной страстью, и с ее целью он выбирался на лодке в глухие дебри. Людского присутствия там не ощущалось, разве что крайне редко можно было натолкнуться на остатки лесопунктов, где на заготовке древесины раньше трудились заключенные. Лагеря давно закрыты, зэки вывезены, лесосеки заросли зеленым молодняком. Однажды на Северном Урале, в самом что ни на есть медвежьем углу Григорий Жадобин повстречал интересного деда, который давно не выходил из тайги, жил в охотничьих срубах и умудрялся обеспечивать свои скромные потребности, не испытывая нужды в человеческом обществе. Звался оригинал дедом Мобутей (да, да! именно он). Жадобин с Мобутей перекинулись словами, выяснили, что оба из одних мест – с Южного Урала, из степи. Григорий и рассказал отшельнику, что мир перевернулся – нет больше СССР, партию распустили, прошлое объявлено тягчайшим преступлением, и теперь полная свобода. Кто пострадал от коммунистического режима, чисты как ангелы, могут жить совершенно спокойно. После таких разговоров у обоих – у Жадобина и Мобути – проклюнулась под темечком одинаковая странная мысль – снова очутиться в Утылве. В удивительном месте под названием Пятигорье, где льются потоки красного света, находятся первозданная степь, прозрачное озеро Виждай и пять сказочных вершин. Неплохо, если жив исток, начало всего – достижений и ошибок. Есть куда возвращаться. И будь, что будет… Известно, что Мобутя не сразу преодолел свою недоверчивость. Не сразу пошел к тылкам, а несколько лет обретался на заброшенном хуторе, но переломил себя. Теперь он успокоился.

У Жадобина, конечно, не такая ноша на душе. Он не терял рыбу на странном кладбище (Мобутя поведал земляку любимую байку). Синеглазая старуха не напророчила Григорию его судьбу. Все не столь драматично. Ничего не препятствовало возвращению – ни тоталитарный режим, ни его крах. Ничего не удерживало. Годы в общагах и ведомственных квартирах. В поселках нефтяников, в вагончиках и времянках, и в избушках промысловиков. Ничего, по сути, нет – или все же есть? В жизни всегда ИЛИ. Женщина родила Григорию сына, но не привязала к себе – не остепенился он. Продолжил ходить в тайгу, а деньги на ребенка присылал, не скупился. Произошло несчастье – умерла мать, осиротив парнишку. Как раз перед встречей с Мобутей Жадобин терзался над вопросом – что делать? Вырисовывался один путь. Перестать кочевать. Брать сына и ехать домой, садиться на родное Жадобинское место и жить. Есть все-таки судьба, о которой вещала синеглазая старуха. И если не узел с рыбой – так кровный наследник имеется. Все пути ведут в Рим – ой, в Утылву… По возвращении отец с сыном поселились в Кашкуке. Вдовая сестра Григория приняла блудных родственников, даже обрадовалась. Взяла на себя заботу о двух мужиках – брате и племяннике. С тех пор много воды утекло в Виждай. Паренек Климка стал Климом Григорьевичем – лейтенантом Жадобиным в МО МВД РФ «Тылвинский». Важной фигурой в городе. Он женился и сейчас в семье двое детей – падчерица Устина и младший отпрыск Артем. У Жадобиных все хорошо, не считая того, что у деда Григория здоровье пошаливает. Но старик не сдается, хотя от прежней его страсти осталась лишь рыбалка. Он часто рыбачит вместе с Мобутей.

Сегодня Пятнашков, прихватив соседа Жадобина, пришел в управу на собрание по причине, о которой умалчивал. Варианты ответа – из любопытства или желая собрать для заговорщиков (для Щапова с Васыром) информацию, что Варвара замышляет. Или в стремлении защитить сына Виктора – Мирон знал, что народ тех, которые начальство, растерзать готов. Или то, другое и третье одновременно. Старого Пятнашкова, конечно, пропустили в зал – все же отец топ-менеджера ТыМЗ (или не топ? не настолько же Виктор туп). В зале Пятнашков выбрал кресла у окна, никому не навязываясь. И подальше от сцены, чтобы Жадобинский кашель не слишком донимал публику. Тылки дружно приветствовали кашкукских патриархов. К ним поспешил еще такой же – председатель городского Совета ветеранов Цыбин. Он приготовился выступать со сцены с докладом, но время до начала имелось. Как все Цыбины был мелкой породы. Одет ярко, фасонисто – в молодости слыл пижоном. Коричневая замшевая куртка – китайская, конечно, но качественная, мягкая, с трикотажными вставками. Черные джинсы. Зашнурованные ботинки. Кожа – не на ботинках, а на лице – бледная, тонкая, как бы скрипит от сухости. Глаза водянистые. Во рту ослепительно белые искусственные зубы. Волосы сильно поредели, кое-где лысинка светит. В вороте куртки виднеется сухое куриное горло. Застывшее недовольное выражение. Беседа с участием этих людей была интересна. Послушаем? Сегодня многое придется выслушать…

– Здорово, Мирон. Пришел? И ты, Григорий. Не ждал я… – начал Цыбин.

– Ты тоже.

– Мне по должности нужно присутствовать. Хоть я и на пенсии. Продолжаю работать на общественных началах. А ты старых товарищей вниманием не балуешь. Дорожку в Совет забыл. У нас серьезные дела назревают.

– Перезрели уже ваши дела, Цыбин. Скоро никаких дел не будет… Помещение Совета вам оставят, хотя отопление и свет отключат – заседайте. Бюджет делите. Невеликие деньги.

– Неужели ты поверил сплетням? Неправда это, Мирон!

– Нет дыма без огня… Кха-кха…

– Будь здоров, Гриша… Да неважно все. Вернее, не это важно.

–Как не важно? Как не это? Мы же с тобой всю жизнь бок о бок. Я не про Григория говорю. Ты мастером в травилке, а я.... И я в профсоюзе права трудящихся защищал…Трудились десятки лет. В партии были. Ты и в бюро горкома входил.

– Нашел, что вспоминать. Поздно. Открестились мы от коммунизма как от чумы. И жизнь наладилась!.. Все верно Щапов говорил…

– Мало ли что он говорил. И теперь говорит. Сделать ничего не сможет. Надо с нынешним начальством договариваться… Ладно, мне пора.

– Доклад повторить перед началом? Блеснуть хочешь? Ох, Цыбин, Цыбин…

Ну, для читателей взгляды наших пенсионеров как бы разъяснились. Политические ярлыки приклеены. На первый раз. Мирон Пятнашков – непримиримый оппозиционер (он за Зюганова голосовал на выборах), а Цыбин склонен к компромиссу (состоял в Единой России). Третий из кашкукских стариков Григорий Жадобин сохранял нейтралитет. Он сейчас просто старик и просто рыбак. Но все не просто. И Пятнашков, несмотря на свой голос за президента коммуниста, был умным человеком – достаточно умным, чтобы вот так не засесть в старом танке в непримиримости. Да и к кому? к каким врагам? Россия, слава Богу, не воюет. Вообще, что угодно, абы не было войны (автор не иронизирует).

Между тем, беседа развивалась. Стали прислушиваться и подавать голоса с соседних рядов. И слова Пятнашкова были созвучны мнению лидера другой – противной Варваре – стороны. Владимира Игнатьевича Щапова – он физически не присутствовал в зале, но к его авторитету обращались постоянно.

– Газетки почитываешь, Мирон Кондратич? Тебе хорошо. Ты на пенсии.

– И вам не лишне будет. Для тех, кто в танке. Чтобы, значит, оценить ситуацию не только изнутри. Кругозор расширить. Газета серьезные материалы перепечатывает. Для умных людей.

– Что же там? Поделись. Как это нам поможет?

– Не там, а вообще в мире. Сейчас складывается сложная экономическая обстановка. Падение индексов мировых фондовых рынков началось год назад. Мы в стране не ощущали этого сильно.

– Как не ощущали? Очень даже ощутили. Вот сейчас!

– Сейчас мы уже поставлены перед фактом. Печальным… Но нельзя сказать, что гром грянул с ясного неба. И ворпани у нас появились из-под земли… Мда, неправильная аллегория… Признаки кризиса были давно, а теперь понятно, что его не миновать. Россия не удержится в сторонке.

– Ты же идеологом никогда не был, Мирон. В травилке работал. Ну, выдвигали тебя в бюро горкома – так по разнарядке, там должны пролетарии числиться… А теперь что? словно политинформацию ведешь. Про язвы и пороки капитализма. А почему мы? Нас-то за что?

– Потому что нас захватили. Или вернее, мы сами от своего социалистического наследства отказались. Теперь огребем сполна. За себя и за того парня.

– За какого парня?

– За того самого. Главного над всеми… Вот здесь написано. Американской экономике предстоит самая серьезная за последние четверть века рецессия. Как во времена Великой Депрессии. Скоро наступит. Ждите.

– Чего же серьезней? Эй, у нас завод закроется, и больше ничего в Утылве нет. По ком Депрессия ударит? И когда предстоит? Урожай успеем вырастить? Свинок выкормить и поколоть. К зиме подготовиться.

– Точный срок назвать сложно. В газете экономист пишет, что сначала в Америке что-то рухнет – банк какой-нибудь. И все посыплется как в домино.

– Не везет. Не успели в цивилизованную сторону свернуть – и бах!.. Не в первый раз. Десять лет назад тоже кризис произошел. Оклемались и опять… Это что, теперь регулярно будет? Планово? Так мы же плановую экономику похе…

– То-то и оно! Сами, сами… Читай и наслаждайся. Газета Родные просторы. Статья про нашу область. Э-э… Вот. Тревожные тенденции наблюдаются в Кортубинской области. В разных сферах – банковской, строительной, на рынке труда. Уровень безработицы стабилен, но успокаиваться нельзя. Имеет место замедление темпов роста объемов промышленного производства. Традиционно в фокусе нашего внимания предприятия черной и цветной металлургии и прежде всего Кортубинский металлургический комбинат… На нашу продукцию на мировом рынке снижаются цены… Необходимо реагировать. Расходы резать как носы… Возможные пути какие… Даже экзотические. В холдинге рассматривают сокращение управленческого персонала – это затронет не только центральный аппарат, но и администрации производственных единиц. А ТыМЗ кто? Ноль без палочки, то есть без единицы. Нас совсем сократят… Что, собственно, и делается… Губернатор отметил трудности, которые испытывает самый главный налогоплательщик области – АО Наше Железо. В связи с чем обостряется вопрос налоговых платежей. Бюджетников-то масса.

– О как! Этому народу – тунеядцам и пьяницам – надо еще пенсии платить!

– Ах, обострилось у них! Наверное, не зря на президентских выборах кое-где в области победил Зюганов. Твой кандидат, Мирон Кондратич! И по общим результатам он второй… Но для власти наукой не послужит…

– Административный ресурс, че ты хочешь… А! вот материал по кортубинской глубинке. И нас упомянули. Автор А. Порываев пишет – он много в газете пишет… Надежд на возрождение градообразующего предприятия Утылвы – Тылвинского механического завода (ТыМЗ) нет. Все идет к тому, что производство будет остановлено. Шансы от противного очень малы. Работники открыто возмущаются предстоящими сокращениями в связи с ликвидацией предприятия.

– Стерпим, люди? Они завод гробят – нарочно! пилят и гробят. И уверены, что мы проглотить должны. Совещание созвали! чтобы попрощаться. Баб отдельских, менеджеров, секретуток… Послушное воинство – подальше пошлют, и туда же пойдут…

– Не то и не так ты языком, паря… В конце концов, на митингах и на собраниях лишь глотки рвут, а серьезные вопросы решают в тишине и холодке. Потому я Игнатичу верю. Поддерживаю.

– Это кто ж в холодке-то, Мирон? Чего тогда директоршу из-за мальчишки поджигает? У нее сейчас в голове и пониже – любовь! Женщина молодая… И я люблю! Семью – жену, детей. Тещу люблю и уважаю. Сдает она.

– Тетя Шура? Она же шустро бегает и на огороде буровит. Одна после смерти Владимира Семеныча…

– Бегает. Если про помощь заикнешься – обижается. А как узнала, что завод закрывают, так обмирать начала…

– Зайду скоро к вам. Тетю Шуру повидаю… Женщины – самый испуганный контингент. Ими легко управлять. Баба станет бегать по кругу бесконечно. Ради одной надежды. Вот и терпят наши бабы ради детей. Правильно, Наталья Матвеевна?

– Вам, мужикам, проще водкой залиться. А тут голова уже пухнет. Юлик в следующем году из школы выпускается. Его же дальше учить надо!

– Зачем учить? К Сыродю в батраки пойдет. Как хуторские в прошлом веке коровам хвосты крутили.

– Нашел повод съязвить, Ромка? Неудачный!.. В Кортубин поедет к моим родственникам. К Порываевым. От греха подальше…

– Надо отослать. Милый Юлик с Петькой и братовьями Анютиными эвон как выступают. С плакатами. А че? еще один незаконный митинг или даже похлестче… Чует мое сердце…

– Ты с сердцем того… чуток поспокойней. Лариска Имбрякина – уж на что молодая и здоровая, а прихватило… Из-за сыночка…

– Хреново, братцы… Так хреново, что я сам на митинг выйду!

– Харе вопить! – оборвал Пятнашков. – Здесь все знают, как плохо. Невмоготу. Что страдают, что не заслуживают, что не должно быть. Вот в Союзе было… Однако же есть! а Союза нет… Сколько можно заливаться слезами? Глупо.

– Как не глупо? – поинтересовались обиженные тылки.

– Мозги включить и с ними, с мозгами-то, произвести кое-какие действия. Вы все сейчас убедились, что Щапов вам раньше правильно говорил. Только вы его никогда до конца не дослушивали. То, что вам хотелось – слышали, а иное… Кто ваучерам, акциям обрадовался? отставке Васыра? Богатство внезапно свалилось! Продать и деньгами разживиться… Игнатич – умный мужик. И коммунистом умным был.

– Мы, значит, глупые? Спасибо!

– Не за что! Если посмотреть шире. Понятно, что мы – центр Вселенной, но не мешает выяснить, что на периферии от Утылвы происходит. В Кортубине там или в Москве, в Америке… Я вам читаю газету, а вы отмахиваетесь… Не будет, как раньше было!

– Им – в области – нет дела до нас, а нам до них. Холдинг просто перешагнул и не поморщился… Потому, что они не люди, а ворпани… Двое Варвариных оруженосцев (когти у них вместо оружия) из Стальинвеста. Все сошлось!

– Опять! – Пятнашков плюнул с досады. – Эмиссары Стальинвеста не дураки. Кто угодно – даже ворпани – но не дураки. И свои действия сознательно соизмеряют. И в Кортубине не весь Стальинвест из ворпаней состоит. Задачи у них – не столько Утылву уничтожить, сколько в другом… Есть же там – и не там – люди. Мерзавцы, скопидомы, карьеристы, воры – но люди… Да, категории вселенского зла еще можно применить к братьям Клобам – носы-то они кромсают, но для чего им ТыМЗ закапывать? чтобы наши кривошипные ножницы совсем в мире искоренить? Бредовая цель!

– Вообще, откуда родилось, что братья – ворпани? Сейчас вспоминаю. То ж девка Нифонтова их обозвала. Они ее чуть не обидели… От Ирэн разлетелось по городу: ворпани, ворпани! кар-кар-кар!.. Инфернальное зло! выползло на дневной свет из-под Шайтанки. Слишком заумно.

– И все же стоит попробовать. Помозговать. Хотя бы приблизительно. Что, если происходящее не только из желания насолить тылкам? Объективно. Ну, то есть директорша хочет отомстить Петьке Глазу – понятно, но мстить всей Утылве – пупок развяжется. Даже у Варвары. Кстати, вон она идет.

*****

Третье в нашей истории очное появление госпожи Пятилетовой было не менее эффектным. Хотя на этот раз все соответствовало высокому статусу исполнительного директора. Брючный костюм из роскошного серого джерси с вплетенной блестящей ниткой люрекса выгодно облегал Варварины формы. Атласная синяя блузка в тон глазам, россыпь жемчужных пуговиц. Большая серебряная брошь аграф с растительным орнаментом – переплетение листов, стеблей – приколота к жакету, слева на груди. Серебряные обручи в ушах, кольца на пальцах. Маникюр вишневого цвета (когда успела?). Густая синева на веках. Макияж в стиле вамп. Красивая ведьма! Колдовская власть у нее.

При своем природном росте (даже без экстремальных шпилек) Варвара выше любого мужчины в зале. Ну, с Поворотовым практически вровень. Она шла по проходу, гордо неся свою голову. Братья Клобы следовали за ней как приклеенные. В руках у директорши ничего не было – никаких бумаг, ручек, блокнотов. Она уже великое одолжение сделала, что явилась сюда. Выступать перед собравшимися и отдуваться будут другие. Клобы тоже демонстрировали, что просто мимо шли. Троица не испытывала стеснения. Варвара отодвинула стул на сцене, сперва его брезгливо осмотрев. Села, закинув ногу на ногу (излюбленная поза), и закатила синие очи к потолку. Выразила намерение вот так просидеть до конца совещания. Клобы заняли места поодаль – не за столом, а ближе к стене с Ленинским барельефом. Зрители в зале видели лишь их рыжие макушки. Но они там сидели и за обстановкой бдили.

Для чего было назначено совещание в заводоуправлении? Конечно, у Варвары излиха наглости, цинизма и самомнения, чтобы наплевать на отношение тылков. Ненавидите? Ну, ненавидьте. Директоршу это развлечет; а уж она продемонстрировала перед толпой в бабылидином дворе, как развлекается. Блеск! короткая юбка, клипсы и жвачка – чпок!.. Тогда тылки спасовали. Но общее мнение приобретало опасно единодушный характер. Жители больше не надеялись отсидеться, затянуть пояса и перетерпеть временные трудности. Как будто это впервые! сказано в старину: не жили хорошо, и неча привыкать. Народная мудрость и опыт. И неважно, что там, наверху, утверждают – встаем мы с колен или лежим на брюхе… Люди вдруг осознали, что речь идет о необратимых вещах – завод закроют, а все сколько-нибудь ценное распродадут. Пусть Варвара и шустрые Клобы собственноручно станки не пилят и не таскают в металлолом, наивно предполагать, что они не осведомлены. У наиболее проницательных тылков закралось подозрение, что деньги в описанном воровском бизнесе не главное. Да и вообще, не воровство это. А что же? Тут начинались невероятные теории, догадки, из числа которых фантазия Ирэн Нифонтовой, что братья Клобы – не братья, а ворпани, как-то приближала, высвечивала истину с одного бока. Почему с одного? Потому что. Пусть Варвара – ведьма, откусывающая головы (очень даже легко лишиться головы – вернее, мозгов – от синеглазой красавицы в клипсах или без), и допустим, что про Клобов Ирэн права. Если эта троица вознамерилась погубить Утылву – вот так по-сказочному невероятно и окончательно – то их, заклятых врагов, лишь трое. Трое! Правильно Петька Глаз кричал на митинге – надо просто числом затоптать, утопить, бултыхнуть в Негодь. Жизнь улучшится, воздух очистится. Тылки задумались – не об убийстве, естественно. Но, правда же, что могут три человека (или не человека)? Как они закроют завод? не сайт в интернете, не книжку Сказки Пятигорья, не роман Вани с Машей, а завод. КАК? Распилят оборудование, разберут железобетонные конструкции и рельсовые пути (прежде цеха строили на века – не как сейчас быстровозводимые ангары из сэндвич-панелей), вытащат кирпичи, оборвут трубы, провода и т.д.? Как справятся трое существ пусть даже с нечеловеческой силой? Выгнать за ворота десятки здоровых, крепких мужиков, обрекая их семьи на нищету, и не сомневаться, что проглотят, не дадут отпор. Сам Энгру не обладает колдовством подобной силы. И нет у него абсолютной власти над людьми. Следует повторить, что отношение тылков стало приобретать опасно единодушный характер. Эмиссаров Стальинвеста начали покусывать – пока исподтишка. А смелые прямодушные детки – Петька Глаз и Машутка Кулыйкина – резко и откровенно. Упомянутая выходка Варвары в клипсах послужила четким водоразделом – то, что произойдет после, уже не смешается с тем, что было перед. Не только госпожа Пятилетова, но и тылки сбросили маски и узнали друг друга. Народ определился. Кстати подоспели вожаки – не чистого, справедливого протеста, а упорного, оскорбленного мятежа – старые годами и молодые духом Б.С. Васыр и В.И. Щапов. Ситуация серьезная. Это не в юбочке щеголять и не жвачку чпокать. Варвара рано решила, что победила. И теперь вынуждена прибегнуть к рекогносцировке. На местности. В качестве местности выбрано заводоуправление ТыМЗ.

Механический завод. Пуп земли тылвинской. Закопченные стены и трубы, и железо. Судьбы людей. Кортубинский писатель А. Порываев в своей книге прибегнул к выразительному сравнению: цена жизни и цена стали… Коварная Варвара играла на тех же струнках, что и ее оппоненты. При созыве стольких людей как бы подразумевалось, что решение будет принято сообща – в интересах общества, а не Стальинвеста. Наивная надежда. Совковые предрассудки. Россия уже не СССР. Да, Утылва зависит от завода. И Варвара подчеркивала: не важно, кто и где собирается, организовывает заговоры, а Утылвой рулят те же, кто и заводом. ДАЖЕ ЗАКРЫВАЯ ЕГО! Верх цинизма.

Все готово к началу. Простые смертные в зале, избранные на сцене за столом, на фоне Ленинского барельефа. Там удостоились чести и места несколько персон. Разумеется, госпожа Пятилетова. Братья Клобы. Мэр Утылвы С.Н. Колесников. Сын Мирона Пятнашкова Виктор – начальник коммерческой службы ТыМЗ. Председатель Совета ветеранов Цыбин. Громадный Поворотов – глава Варвариной службы безопасности. Еще там сидел секретарь ППО ТыМЗ (приезжий ставленник областного Роспрофпрома) – личность совершенно заурядная и никем не называемая – взамен ФИО односложное – Этот… – и хмыканье.

Обстановка деловая. Начальство серьезно и мрачно. Готово к худшему. Из сосредоточенного ряда выбивается одна директорша – она сидит на стуле, далеко отодвинутом от стола, плечи расслаблены, глаза расфокусированы, невидящи. Нарочитое пренебрежение. И не только. Странная синеватая дымка окутала компанию на сцене. Клобов сзади, вообще, не разглядеть. Мощные флюиды потекли дальше – в зал. Синяя ведьма словно околдовывала, завладевала мыслями, добивалась покорности. В воздухе ощущался кисловатый холодок – даже приятный в спертой, жаркой духоте.

Начинается. По формальной иерархии первому надлежало говорить мэру – он самый избранный из всех избранных. Но Колесников, испытавший немало неудач за свое недолгое мэрство и окончательно разочаровавшийся (ценнейшее качество перспективного политика), потерял чувствительность к вопросам приоритета, престижа и пр. Потому без колебания отказался от привилегии. Мэр, естественно, не мог не приехать, не мог проигнорировать важное событие на заводе. Но он явился с плотно сжатыми губами – соизволил их разжать, произнеся несколько пустых фраз – ни о чем. Варварина синяя дымка не расслабила лицевые мускулы Колесникова. Ясно, что он собирался присутствовать в качестве манекена – и того, по его мнению, довольно будет. Протокольный отдел пережил сильное волнение, но… он его пережил. Варвара не вмешивалась ни словом, ни взглядом – изучала потолок. Рыжие макушки Клобов на минутку исчезли из поля зрения сидящих в зале, затем возникли снова.

Решили (кто?) на сцену выпустить для съедения самого… такого – ну, бесполезного, с кого нельзя, по примеру гуся, поиметь пух, перья, шкварки. И этот первый – взволнованный и еще больше усохший председатель Совета ветеранов Цыбин. Бедный! он предвкушал удовольствие покрасоваться перед всей Утылвой в компании с директоршей, потешить свою гордыню. Но не ожидал, что его бросят под танки. Первый пошел!

Старичок Цыбин аккуратно поправил коричневую замшевую куртку, пробежался пальцами левой руки по ряду пуговиц – внизу рука дернулась и переметнулась вверх. Стал нервно терзать свое сухое горло. Правая рука комкала влажный лист бумаги с приготовленной речью (услужили сотрудники протокольного отдела). Разинул и захлопнул рот. С усилием начал говорить.

– Товарищи! Позвольте мне… э… от имени и по поручению…

– Совершенно невинные слова. Всем тылкам известный тылок Цыбин. Но зал моментально среагировал, выплеснул враждебность.

– Поздравить? с чем? С закрытием, Цыбин? Тамбовский волк тебе товарищ! – выкрики разили как удары. – Подлиза! предатель! Пошел вон! К едр… фене! К… к… к стенке!!..

Эмоциональный людской напор хлестнул коварное синее облако, и оно, отклоняясь, потекло в противоположную сторону – на Ленинский барельеф. Начало многообещающее. Чпок! из серого Цыбина с шипением вышел весь воздух. Немедля над столом под самый потолок вырос страшный Поворотов.

– Тихо! Не орать! и не хулиганить! Мы здесь собрались, чтобы обсудить… Никто не позволит превратить в балаган. Мало вам митинга?.. Слушайте докладчиков, задавайте ваши вопросы. Если кого не интересует – кто хочет сорвать мероприятие – быстренько выведем из зала. Правильно?

Часть лиц на сцене – В. Пятнашков, профсоюзник Этот и Цыбин (ему-то зачем? за что?) тут же машинально закивали головами как болванчики. Мэр Колесников кивать не стал – его шея и идеальной формы затылок закаменели. Варвара не очнулась от потолочного транса. А по видимым макушкам Клобов нельзя сказать, кивали они или не кивали.

Итак, совещание в управе началось со скандала. Несложно догадаться, как оно продолжилось. Подсказка: тылки – дикий и некультурный народ. С типичным нашенским менталитетом, больше всего ценящим справедливость. Вот и Поворотов не промолчал, хотя следовало бы.

– Я хотел коснуться момента. Вы все знаете, а многие даже присутствовали на несанкционированном сборище. Недавно на площади было. Напрасно туда пошли. А уже то, что детей отпустили… Форменное безобразие!.. И это ужасное мавканье… Да, а плакаты возмутительного содержания? про паровоз. Кому и что хотели доказать? Подвели Сергея Николаевича – нашего дорого мэра… Ну, здесь же не Москва. Разные границы – грани разумного. То есть, у нашей родины граница одна – общая, единая. Мы все должны быть вместе. Народ с властями – с новым президентом. Так победим!.. Валить власть – пустое и вредное занятие. Верно, господин Колесников?

Господин застыл в каменном равнодушии. Даже в гранитном…

– Может, власти должны быть с народом? Угрожаешь, Поворотов? А то что – если что? Арестуют? расстреляют или в лагеря бросят?.. Катись ты! Мы в демократической стране живем. Нам на мэра… и не мэра…

– И должны соблюдать законы! От сих до сих…

– Да с чего?! Где и кем эти «сихи» установлены? Мэром? Это не законы. Давайте жить по главному закону – по конституции.

– Ага. Требуем советской конституции 1977 года! Я тогда больше свободен был… И на жратву хватало…

– А они ее поменяют. Конституцию. Поправки внесут. Сразу целую кучу. Чтобы никто до конца не дочитал. И сам черт не разобрался. Как говорится, девушка созрела…

– Какая девушка? Конституция?

– Страна наша. Разделенная на богатых и бедных, власть и быдло. Москву и провинцию. А мы в Утылве даже не провинция – мы в провинции темная дыра… Все законодательно оформят. Только для виду согласия спросят… Ты, Поворотов, на все с властями согласен!

– Что? Бунт? Кто посмел покуситься… – Поворотов побагровел и тяжело задышал.

– Но-но! Сам не ори! Мы не кусаемся, – после общего бурного выхлопа стали слышны спокойные голоса. – Ты сердечко пожалей, Поворотов – и своих пятерых детей. Все мы понимаем… Вот кто ты есть? Опричник директорши. Не от хорошей жизни, конечно… Но ты же здешний, тылвинский. И мы доподлинно знаем, что ты не ворпань…

Бред! Варвара сосредоточила на миг взгляд на своем верном слуге Малюте Поворотове и опять соскользнула в астрал. Мимолетного взгляда толстяку достало – точно сильного удара кнутом. Поворотов медленно сел и сжал губы плотно, как Колесников. Теперь на сцене уже две персоны демонстративно ушли в отказ – не только от произнесения речей, но даже от любого участия, минимальной заинтересованности в завязавшемся споре. Избранный мэр и директорский опричник. Они словно воды в рот набрали. Отдадим должное профессиональному чутью начальника СБ ТыМЗ. Но были на сцене другие кандидаты для битья. Не мальчики, но старики.

– Эй, Цыбин, дальше! – потребовали из зала. – Ты же еще не дочитал по шпаргалке. Извини, прервали… Давай бухти нам, как космические корабли бороздят просторы Большого театра… Потому что у нас тут театр!

– Ну, чем, спрашивается, виноват бедный, старый Цыбин? Ничем. Лес рубят – щепки летят. А тут под корень рубят целый город. Кругом степь – не лес. Стелется синий туман, и летящие щепки больно впиваются в кожу… Мы попали в сказку? Нет.

Чудовищным усильем

Сказку сделали мы былью.

Сами! сами! Все сами…Теперь каково? Строчки на бумаге плясали перед Цыбинскими глазами.

– Товарищи! Родные мои товарищи! Вы на меня словно на врага… А я ваш – я свой! И ветеранская организация… Наша организация – активная, боевая. Мы не ограничиваемся досуговой деятельностью. Нас волнует все, связанное с заводом и городом. Мы в курсе глобальных задач развития муниципалитета. Сергей Николаевич не даст соврать…

Колесников пробормотал под нос – Я-то что? Нет уж, избавьте…

– Счас, счас… Где у меня написано?.. Например, ветераны приняли участие в решении вопроса об установке фонаря на подходе к средней школе в Кашкуке. Там дорожка, по которой все ходят. И зимой на этой дорожке упала и сильно расшибла коленки заслуженная учительница – наша дорогая Агния Николаевна Кулыйкина.

– Математичка упала, а мозги отшибло тебе! Что ты бросился защищать начальство? Заплатили? Купили с потрохами?

– Товарищи! Тьфу, не товарищи… господа… – умоляюще выговорил старик. – Вас – и всех нас – можно понять. Надо отнестись здраво. Сделать скидку на кризис… Ну, не война же. В войну трудней было. И мы – советские люди, нет среди нас фашистов – даже среди начальства… Ну, в самом же деле… В целом зарплата выдается вовремя. Обязанности администрации выполняются. Хотите верьте – хотите нет…

– В целом и вовремя – это как? относится к зарплате или ко времени? Хреновое время! А так все хорошо – в целом…

– Отдел кадров еще не закрыли? Вон начальник сидит – тише воды, ниже травы… Они же никого не принимают. У них обратный процесс – не на завод, а с завода. Главное – процесс… Кадровики – подлинно стахановцы. Ценим, любим… Ты закончил трепыхаться, Цыбин? Лодой!..

– Чего – лодой? Простите, не понял… Я от имени профкома… Меня попросили…

– Тебя попросили, и ты согласился поджариться? Что в твоих сухих костях жарить? Жира не вытопить… Хитрецы, пенсионерами прикрываются.

– Никто мной не прикрывался… Тут в моем докладе совсем немного осталось. Я доскажу, а вы уж дальше… Ага… При высвобождении работников ТыМЗ есть договоренность. Холдинг выплатит все положенное – по закону и по конституции. Наши работники защищены. И по профсоюзной линии тоже. Нам обещали из областной организации Роспрофпрома.

Опять смешки. Это уже опасно. Люди перестали сдерживаться. Теперь выдать реплику мог каждый – кто во что горазд. Цыбин еще боролся.

– Наш Совет ветеранов предложил, а профком ТыМЗ поддержал идею создать так называемый золотой фонд – включить туда работников, которых при любых обстоятельствах необходимо сохранить для возрождения завода.

– Как сохранить? Ведь тем, кто из золотого фонда, платить не предполагается? Им что, не есть, не пить – мумифицироваться, что ли?

В зале грохнул издевательский смех. Цыбин растерялся и истерзал пальцами свое куриное горло. Он не знал, что еще говорить. Молчавший до этого руководитель ППО ТыМЗ (первичной профорганизации, если что) – рыхлый потный толстячок Этот – раскрыл рот с великой неохотой.

– Товарищи! Профсоюзы не молчат. При первом тревожном звонке – приказе о сокращении – тьфу! не сокращении, а переводе на аутсорсинг – состоялось заседание профкома – и не одно. Мы позвали представителей областного отделения Российского профсоюза работников промышленности. Я лично связывался по телефону. Все вместе написали ответ о несогласии с сокращением людей. Против следующего приказа мы тоже поборолись – в итоге сократили меньше людей – не 38, а 25 человек.

– Молодцы! Победили врага. А у него каков урон?

– Директорше второй год на Мерседесе придется ездить. Из-за того, что пособия платить. Да, неприятность. Ведь давно пора авто менять.

– Обратимся к прессе, – от толстячка профсоюзника все отскакивало как от стенки горох. – К свободной независимой прессе. Есть такой областной журналист – А. Порываев. Он обещал выпустить статью про нас.

– Ой, что-то про статью у меня в голове вертится – из УК… Опять же Поворотов предупреждал… По какой статье пойдем?

– Поднялся общий шум. Люди галдели, возмущались, смеялись, выкрикивали одновременно. Кар-кар-кар-кар!.. Даже себя не слышали. Эдакий хаос требовалось немедля пресечь.

– Наверное, надо мне… – со сцены зазвучал новый голос – уверенный баритон.

Молодой, красивый начальник В.М. Пятнашков. Выкормыш Варвары – карьеру он сделал и уселся в кресло руководителя коммерческой службы ТыМЗ при нынешнем исполнительном директоре (-торше). Гладкий, холеный, в строгом костюмчике – не в итальянском (нос не дорос пока, но главное, что нос на месте, а будет ли он там после собрания? вопрос). Как раз Пятнашкову доверили произносить основной доклад. Цыбина выпустили вперед для разведки (рекогносцировки на местности). Результаты неутешительны, но отступать некуда. Позади Варвара.

– Я попробую. Авось не растерзаете… Хотя происходящее смахивает на побоище. Истину изрек предыдущий оратор (а вы возмутились) – не фашисты мы. Не враги. ТыМЗ никогда не отказывался от функций социальной поддержки – они не менее важны, чем производственные. Мы сознаем меру своей ответственности как руководство градообразующего предприятия. До недавнего времени обеспечивали стабильные выплаты работникам. Господин Цыбин и в этом (и про фонарь, и во всем) не соврал. Кто-то возмутится величиной выплат. Но мы – маленький завод в кризисных условиях. Прибыль – забытое слово. Благодаря пониманию и помощи главных акционеров в лице Стальинвеста мы держались на плаву – дольше, чем позволительно на рынке. Акционеры тоже ощутили. Дивиденды за истекший год не выплачивались… Год был нелегким. У завода долги за сырье, за потребленные в производстве ресурсы. Неразбериха с логистикой. Наши партнеры снизили заказы…

– Но не обнулили же? Кривошипные ножницы – это не бусы, клипсы, БАДы. Без наших ножниц мир не выживет! буквально… Ах, логистика – будь она неладна… А с заказчиками что? Давно известны. Основной и всегдашний – это холдинг. Мы с КМК повязаны с черти каких времен! И управляют нами менеджеры Стальинвеста. Они не то, что повязаны – они деньгами скованы в неразрывную цепь! Они же и косячат…

– Вы везде ищете злой умысел. Нет его! Есть обстоятельства непреодолимой внешней силы… Мировой кризис.

– Мирон Кондратич нам газетки читал. Обнадежил про хре… перспективы. Конец света скоро. Но этот конец всегда ожидается – вот-вот уже… А первому директору Васыру удавалось сделать так, чтобы завод работал. И мы при нем.

– Как удавалось? – молодой Пятнашков аж взвизгнул от возмущения. – Я объясню. Сегодня положение завода – это в большой степени результат политики первого руководства. Которое вы теперь нахваливаете и выставляете образцовым… Коммунистов обеляете!.. Как удавалось? Завод копил убытки. Набирал кредиты. Затем под старые кредиты – новые. По кругу. Когда-нибудь это прервалось бы. По законам рынка…

– Ишь по законам… Вы и прервали…

– Хотя нынешний менеджмент ТыМЗ у вас крайне непопулярен – насильно мил не будешь – но его квалифицированные действия позволили оттянуть печальный конец. Мы боролись…

– Угу. Реанимировали. Пациент скорее жив, чем мертв. Оказалось, что давно холодный…

– Очень остроумно. Открою страшный секрет. Признавать должника несостоятельным в суде можно, начиная с маленькой задолженности и просрочки исполнения требований за краткий срок – лишь месяцы. И задолженность может быть несоизмеримой со стоимостью фондов предприятия. Потребует какая-нибудь фирма признать ТыМЗ банкротом из-за ничтожной суммы долга…

– Кто потребует? Кому мы нужны?.. А и хорошо! Отдайте нас этой фирме – что, если у нее лучше получится, чем у вас, высококвалифицированных менеджеров? Только чпокать умеете!.. Надо же! обыкновенные пресс-ножницы не уметь продать! Х… маркетинг у тебя, начальник коммерческой службы!.. Зато людей виноватите!

– А вы что? – Виктор Миронович заверещал, потеряв всякую сдержанность и солидность. – Куда вы своего товарища Цыбина отправили? к стенке? Уму непостижимо! Тоже как в сталинские времена расстрелять готовы! Тогда умных людей – директоров, инженеров, ученых – сажали, к стенке ставили, а толпа улюлюкала и пуще анонимные доносы строчила. Конечно, виноват тот, кто делал… Вы что делали?

– Мы же тылки – недотумки! Работяги… Ножницы делали! А вы? умные – преумные люди?

– Мы тоже делали! Под руководством нашего директора. Госпожи Пятилетовой. Я напомню. В пылу спора многое задвинули – что хорошее было… Но было! Начислялись премии за победы в индивидуальных трудовых соревнованиях. Частично компенсировались расходы на питание в столовой. Многодетным родителям и родителям первоклассников помогали собирать детей в школу. К Новому Году дарили подарки всем детям.

– Это профсоюзников доклад, а не экономистов. Ты у Цыбина бумажку позаимствовал? М-да, кинули конфетки – кушайте, детки. Растущим организмам мясо требуется!

– Выделялись средства на охрану труда. Индексация заработной платы – ну, с этим в последнее время сложности. Зависит от финансово-экономического положения на заводе.

– Ваши оклады и бонусы зависят? По миллиончику набегает?

– Виктор споткнулся и быстро продолжил.

– По действующему колдоговору минимальный размер заработной платы основных работников не должен быть ниже 1,5 прожиточного минимума в Кортубинской области. Неосновных работников – 1,2 прожиточного минимума. Не шумите! Это при отработке баланса рабочего времени. А как мы с вами работали?.. Предприятие традиционно вкладывается в молодежную политику. Израсходованы немалые средства. Помогали трудоустраиваться демобилизовавшимся из рядов Российской армии.

– Про тех демобилизованных – тогда устроили, теперь уволите.

– Эй! Вы тоже плохо работаете с молодежью, начальники. Иначе не было бы незаконных митингов. Проморгали Петьку Глаза – он у директорши и стащил… Почему ребятишки не за Единую Россию горланят, а за какой-то Блок? Тоже хрень…

– На заводе действует программа для пенсионеров. Участникам ВОВ оказывается поддержка к Дню Победы – не далее, как в мае месяце.