Читать книгу Человеческое тело - Паоло Джордано - Страница 2

После командировки каждый из ребят постарался до неузнаваемости изменить свою жизнь – до тех пор, пока воспоминания о прошлом не предстали в иллюзорном, искусственном свете и сами ребята не поверили, что все это произошло не на самом деле, а если и произошло, то не с ними.

Лейтенант Эджитто тоже изо всех сил старался забыть. Он сменил город, полк, форму бороды, полюбил новые блюда, по-новому взглянул на давние личные проблемы и научился не обращать внимания на проблемы, которые его не касаются, – прежде разницы между первыми и вторыми он не чувствовал. Являются ли происходящие с ним изменения частью единого плана или все это результат неясных процессов, он не знает, да и знать не хочет. С самого начала главным для него было выкопать траншею между прошлым и настоящим, выстроить себе убежище, проникнуть в которое не под силу даже памяти.

И все же в перечне того, от чего ему удалось избавиться, нет одной вещи, неумолимо возвращающей его к дням, проведенным в долине: командировка окончилась ровно год и месяц тому назад, а Эджитто до сих пор носит военную форму В центре груди, на уровне сердца, красуются две вышитые звездочки. Сколько раз лейтенант мечтал затеряться среди гражданских, но форма сантиметр за сантиметром приросла к телу, пот вытравил рисунок с ткани и окрасил кожу Эджитто твердо знает: сними он сейчас форму – вместе с ней сойдет и кожа, а он, и так неуютно чувствующий себя без одежды, окажется настолько беззащитным, что не сможет этого перенести. Да и вообще, зачем снимать форму? Солдат всегда остается солдатом. В тридцать один год лейтенант смирился с тем, что форма превратилась для него в свойство, от которого уже не избавиться, в проявление хронической болезни его судьбы – заметное взгляду, но не причиняющее боли. Главное противоречие его жизни обернулось в итоге единственным, что связывает “до” и “после”.

Начало апреля, ясное утро, круглые носки ботинок сверкают при каждом шаге идущих парадным строем военных. Эджитто еще не привык к чистому небу, сияющему над Беллуно в такие дни, – небу, которое много чего обещает. Спускающийся с Альп ветер несет с собой холод ледников, но когда ветер затихает и перестает терзать флаги, понимаешь, что погода для этого времени года необычно теплая. В казарме долго спорили, надевать шарф или нет, – в конце концов решили, что нет: по коридорам и этажам звенели голоса, разносившие указание. А вот гражданские все не поймут, что делать с куртками: то ли набросить на плечи, то ли повесить на руку.

Эджитто приподнимает шляпу и приглаживает пальцами мокрые от пота волосы. Стоящий слева от него полковник Баллезио поворачивается и говорит:

– Какая гадость, лейтенант! Отряхните китель! Опять вы усыпаны этой дрянью! – Затем, словно лейтенант не способен позаботиться о себе, сам отряхивает ему плечи. – Просто кошмар! – ворчит полковник.

Звучит команда “вольно”, и все, кому вместе с полковником и лейтенантом зарезервировано место на трибуне, усаживаются. Наконец-то Эджитто может спустить носки до лодыжек. Зуд утихает, но ненадолго.

– Знаете, что со мной приключилось? – заводит разговор Баллезио. – На днях моя младшая дочка принялась маршировать по гостиной. Говорит: пап, гляди, я тоже полковник! Даже школьный халатик и шапку натянула. И знаете, что я сделал?

– Нет, синьор.

– Я ее выдрал. Серьезно. А потом заорал, чтобы она никогда больше не смела изображать из себя военного. Все равно из-за плоскостопия в армию ее не возьмут. Бедняжка расплакалась. А я даже не сумел толком ей объяснить, из-за чего разозлился. Но я на самом деле был вне себя. Скажите мне правду, лейтенант: по-вашему, это признак нервного истощения?

Эджитто уже научился не попадаться на провокации полковника, когда тот заводит разговор по душам.

– Наверное, вы просто пытались ее защитить, – отвечает он.

Баллезио морщится, словно Эджитто сморозил глупость.

– Наверное. Ну ладно. Просто я боюсь съехать с катушек. Не знаю, понимаете вы меня или нет. – Он вытягивает ноги и, не обращая ни на кого внимания, поправляет через брюки резинку трусов. – Каждый день с утра до вечера талдычат о том, что у кого-то опять поехала крыша. Может, мне сходить к неврологу? Как вы считаете, лейтенант? Снять кардиограмму или еще что-нибудь?

– Не вижу для этого оснований, синьор.

– А может, вы меня посмотрите? Ну, поглядите мне в зрачки и все такое.

– Полковник, я ортопед.

– Но чему-то вас в университете учили?

– Если хотите, могу посоветовать хорошего специалиста.

Баллезио что-то бурчит в ответ. По сторонам ото рта у него пролегли две глубокие складки, с которыми он похож на рыбу. Когда Эджитто с ним только познакомился, полковник не выглядел настолько вымотанным.

– Меня от вашей серьезности просто тошнит, я вам никогда не говорил? Серьезность и довела вас до ручки. Вы хоть иногда расслабляйтесь, научитесь принимать все как есть! Или придумайте, чем заняться в свободное время! О детях никогда не мечтали?

– Простите?

– О детях, лейтенант. О детях.

– Нет, синьор.

– Не знаю, чего вы ждете. С рождением ребенка у вас здорово прочистятся мозги. Знаете, я ведь давно за вами наблюдаю. Все сидите и занимаетесь самоедством. Смотрите, как выстроилась эта рота! Просто стадо баранов!

Эджитто прослеживает за взглядом Баллезио – на оркестр и дальше, на поле. Его внимание привлекает один из зрителей. На плечах у него сидит ребенок, а сам он замер, не шевелясь, в неестественно прямой позе военного. При встрече со знакомыми лейтенанта всегда охватывает неясная тревога, вот и сейчас ему неспокойно. Мужчина откашливается в кулак, и Эджитто узнает сержанта Рене.

– Да ведь это… – осекается он.

– Что? Что такое? – спрашивает полковник.

– Ничего, извините.

Антонио Рене. В последний день, прощаясь в аэропорту, они сухо пожали друг другу руки, и с той поры Эджитто не вспоминал о нем – по крайней мере, лично о нем. Когда он думает о командировке, то вспоминает не отдельные лица, а всех сразу.

Парад его больше не интересует, и он решает издалека понаблюдать за сержантом. Тот не стал пробиваться в первые ряды, и, вероятно, оттуда, где он стоит, плохо видно. Ребенок сидит у Рене на плечах, держа его за волосы, как за вожжи, и показывает пальцем на солдат, на флаги, на музыкантов с инструментами. Волосы, вот в чем дело. В долине сержант брился под ноль, а сейчас они почти закрывают уши – каштановые, слегка вьющиеся. Рене – еще один персонаж из прошлого, он тоже изменил лицо, чтобы самому себя не узнавать.

Баллезио что-то бормочет о тахикардии, которой у него точно нет. Эджитто рассеянно отвечает:

– Зайдите после обеда! Выпишу вам транквилизатор.

– Транквилизатор? Вы совсем спятили? После него не стоит!

Над плацем проносятся на низкой высоте три истребителя-бомбардировщика, потом резко взмывают ввысь, оставляя в небе цветные полосы. Ложатся на спину, их траектории пересекаются. Малыш на плечах у Рене вне себя от восторга. Одновременно с его головой сотни других голов поднимаются кверху – все, кроме голов стоящих в строю солдат, продолжающих сурово смотреть вперед на что-то, что видно лишь им одним.

После парада Эджитто сливается с толпой. Родственники военных толкутся на плацу, приходится пробираться между ними. Когда его останавливают, он отделывается рукопожатием на ходу. Краем глаза он следит за сержантом. Вдруг ему кажется, что тот собирается развернуться и уйти, но сержант никуда не уходит. Эджитто приближается и, оказавшись напротив сержанта, снимает шляпу.

– Рене! – зовет он.

– Привет, док!

Сержант опускает ребенка на землю. Подходит женщина и берет его за руку. Эджитто кивает ей в знак приветствия, но она не отвечает, только сжимает губы и отступает назад. Рене нервно роется в кармане куртки, достает пачку сигарет и закуривает. Вот что не изменилось: он по-прежнему курит тонкие белые женские сигареты.

– Как дела, сержант?

– Нормально, – поспешно отвечает Рене. Потом повторяет, но уже не так решительно: – Нормально. Стараюсь сам себе помогать.

– Это правильно. Самому себе надо помогать.

– А вы, док?

Эджитто улыбается:

– Я тоже… помаленьку.

– Значит, вас не очень достают из-за этой истории. – Кажется, у него едва хватает сил договорить фразу до конца. Словно теперь ему почти нет дела до всего этого.

– Дисциплинарное взыскание. Отстранили от службы на четыре месяца, провели несколько бессмысленных заседаний. Они-то и были настоящим наказанием. Ну, вы сами все понимаете.

– Тем лучше для вас.

– Да уж, тем лучше для меня. А вы решили все бросить?

Он мог выразиться иначе, использовать другое слово вместо “бросить”: “изменить”, “уйти в отставку”. Бросить – значит, сдаться. Но Рене пропускает это мимо ушей.

– Я работаю в ресторане. В Одерцо. Метрдотелем.

– Значит, по-прежнему на командном посту.

Рене вздыхает:

– На командном посту. Это точно.

– А остальные?

Рене поглаживает ногой пучок травы, пробившейся между брусчаткой.

– Сто лет никого не видел.

Женщина виснет у него на руке, словно желая его увести, спасти от военной формы Эджитто и от их общих воспоминаний. Она бросает на лейтенанта быстрые, полные упрека взгляды. Рене избегает смотреть Эджитто в лицо, но все же задерживает взгляд на трепещущем на ветру черном перышке – Эджитто замечает в его глазах нечто, похожее на ностальгию.

На солнце наплывает облако, и внезапно все вокруг тускнеет. Лейтенант и бывший сержант молчат. Они вместе прожили самую главную минуту в жизни – вдвоем, стоя друг перед другом, как сейчас, но только посреди пустыни, в окружении бронетехники. Неужели им нечего друг другу сказать?

– Пошли домой! – шепчет женщина на ухо Рене.

– Извините! Не хочу вас задерживать. Удачи, сержант!

Ребенок тянет ручки к Рене, чтобы тот снова посадил его на плечи, хнычет, но Рене его словно не замечает.

– Приходите ко мне в ресторан! – говорит он. – Там хорошо. Даже очень.

– Ну, если обещаете обслужить по высшему разряду…

– Хорошее место, – с отсутствующим видом повторяет Рене.

– Обязательно приду! – обещает Эджитто. Но они оба знают, что это одно из бесчисленных обещаний, которые никогда не сдерживают.