Читать книгу Коннектография - Параг Ханна - Страница 7

Космонавты сделали немало потрясающих снимков нашей величественной планеты на низкой околоземной орбите (около 215 километров), на них наряду с природными объектами, такими как океаны, горы, полярные льды и ледники, запечатлелись и рукотворные сооружения. Оказалось, что Великая Китайская стена и пирамида Хеопса трудно различимы без высокопроизводительных зум-объективов, зато более современные инженерные конструкции вроде сверхдлинных мостов и прямых трасс через пустыни обнаружить легко. Медный рудник «Кеннекотт» в штате Юта и алмазный рудник «Мир» в Сибири простираются на несколько километров, поэтому их ступенчатые террасы видны издалека. А 200 квадратных километров теплиц в Альмерии, на юге Испании, где выращивается примерно половина ежегодно потребляемых в Европе свежих фруктов и овощей, из космоса распознаются безошибочно, особенно когда в ясный день солнечный свет отражается от их пластиковых крыш.

Что насчет границ? Сколько из них достаточно четко обозначены, чтобы быть видимыми? Многие политические границы проходят по природным объектам, напоминающим нам об определяющей роли природы в формировании среды обитания человека и культурной дифференциации. Граница между Северной и Южной Кореей лучше всего видна на закате, когда яркие огни Юга резко контрастируют с темнотой Севера. Наиболее заметна граница между двумя крупными странами – Индией и Пакистаном. Протянувшись на 2900 километров наискосок от Аравийского моря до Кашмира, она отлично видна из космоса ночью благодаря 150 тысячам прожекторов, испускающих ярко-оранжевый свет.

Карты в офисах и классах заставляют нас поверить, что все границы так же материальны, как и индо-пакистанская. Между тем две главные границы в Северной Америке скрывают более глубокую реальность растущей связанности. Три тысячи километров границы между США и Мексикой пересекают пустыни, пляжи тянутся вдоль реки Рио-Гранде и даже через города с одними и теми же названиями в обеих странах: Ногалес, Нако, Текате. Хотя на американской стороне граница кое-как патрулируется, она по-прежнему наиболее часто пересекаемая в мире – 350 миллионов человек в год (больше, чем все население США) пересекают ее в рамках установленных правил. Граница между Канадой и США, протянувшаяся от Арктики до Тихого и Атлантического океанов, – самая длинная в мире (почти 9 тысяч километров), ежедневно через ее двадцать основных пунктов пограничного контроля проходят 300 тысяч человек и коммерческие грузы стоимостью свыше миллиарда долларов.

Немало границ очень жестко контролируются: барьер безопасности Израиля, 15-километровый забор по реке Эврос на греческой границе и 200-километровый забор из колючей проволоки на границе с Болгарией, построенный, помимо прочего, для борьбы с нелегальной миграцией[19]. Однако эти преграды, даже самые укрепленные, вполне преодолимы. Почти все такие заборы – дорогостоящее и неэффективное решение проблем, которое в принципе невозможно найти в данной плоскости.

Если границы призваны разделять территории и общества, то почему вдоль них селится все больше людей? Увы, на картах отображены в основном политические, а не демографические и экономические границы, олицетворяющие антиграничный характер многих приграничных регионов. Большинство населения Канады проживает возле границы с США и выигрывает от близости к американскому рынку. С 2010 года численность американского и мексиканского населения в приграничных районах обеих стран выросла на 20 процентов[20].

Как ни странно, границы – именно то место, где можно увидеть, как благодаря связанности враждебные отношения перерастают в сотрудничество. Процветающий бизнес между Индией и Пакистаном, как и между многими другими странами-антагонистами, служит напоминанием о том, что границы – не непреодолимые барьеры, какими кажутся на карте, а скорее пористые фильтры для взаимодействия. В этих и десятках других случаев мы успешно обходим ограничения политических границ – и даже осуществляем совместные проекты, проходящие через них, – вместо того чтобы прятаться за ними[21]. В итоге, начиная от Великой Китайской стены и Адрианова вала до Берлинской стены, Зеленой линии Кипра и Корейской демилитаризованной зоны, такие искусственные барьеры всегда проигрывали гораздо более могущественным силам. Как писала Александра Новоселофф, «…любая стена в конце концов становится всего лишь туристической достопримечательностью»[22].

Нынешние территориальные границы не всегда совпадают с политическими. Аэропорты могут находиться внутри страны, но при этом иметь собственные границы, а подразделения кибербезопасности, наоборот, патрулировать объекты технологической инфраструктуры далеко за пределами границ. И даже если границы физически надежны, мир все равно становится более открытым ввиду снятия визовых ограничений, возможности обменять в режиме реального времени валюту в банкоматах, получить онлайн любую информацию в любой точке мира и общаться практически бесплатно по Skype и Viber. Чем активнее общества торгуют и общаются, чем сильнее они зависят друг от друга, тем сложнее делать вид, что границы – самые важные линии на карте.

Отсутствие на картах рукотворных объектов инфраструктуры создает впечатление, что границы – ключевые инструменты отображения географии человечества. Но сегодня верно обратное: многие другие линии на карте нередко значат гораздо больше, чем границы. Вряд ли последние сыграют большую роль в судьбе нации, чем тесное взаимодействие между странами и разветвленная, охватывающая все уголки планеты инфраструктура. Мы в буквальном смысле слова строим новый мировой порядок.

ОТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ К ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ ГЕОГРАФИИ

Роль географии огромна, но того же нельзя сказать о границах. Мы не должны путать физическую географию – вещь непреложную, с которой нельзя не считаться, с политической географией, носящей преходящий характер. К сожалению, современные карты отображают либо политическую, либо природную картину мира – или и ту и другую – как непреодолимые ограничения. Нет ничего более фатального, чем порочный логический круг: нечто должно быть потому, что оно уже есть. Чтение карт это не чтение линий на ладони, где каждая линия предопределена судьбой. Я глубоко верю в основополагающую роль географии, но отнюдь не в ту карикатуру, какой ее сегодня часто пытаются представить. География, возможно, самая фундаментальная вещь, которую мы видим, но понимание ее причинно-следственных связей предполагает умение прослеживать сложную корреляцию между демографией, политикой, экологией и технологиями. Такие великие мыслители в области географии, как сэр Хэлфорд Маккиндер, сто лет назад призывали государственных деятелей ценить эту науку и учитывать ее при разработке государственных стратегий, но не становиться ее рабом. Географический детерминизм ничем не лучше религиозного фанатизма.

Глубокое исследование всех способов изменения географии начинается с осознания того, насколько мы уже заполнили мир своим присутствием. Сегодня не осталось неоткрытых земель; каждый квадратный метр обследован и нанесен на карту. Небеса переполнены самолетами, спутниками, беспилотниками; атмосфера загрязнена выбросами углекислого газа, пронизана радиолокационными и телекоммуникационными сигналами. Мы не просто живем на земле, а покоряем ее. Ученый-эколог Вацлав Смил высказал превосходную мысль о том, как сильно мы должны быть впечатлены «…масштабностью и сложностью глобального материального сооружения, воздвигнутого современной цивилизацией с середины XIX века, как и непрерывными материальными потоками, необходимыми для его эксплуатации и поддержания»[23], [24].

Объекты мегаинфраструктуры не укладываются в рамки природных или государственных границ, а их нанесение на карту показывает, что эра деления мира по политическим признакам (юридически признанным границам) уступает место его делению по признакам функциональным (в зависимости от его фактического использования), то есть формальный мир юридически признанных политических границ сменяется реальным миром функциональных связей. Границы показывают деление по политическим причинам, а инфраструктура – связи в рамках функциональной географии. По мере того как связывающие нас линии заменяют разделяющие нас политические границы, функциональная география становится важнее политической.

Сегодня многие из действующих и проектируемых транспортных коридоров соответствуют древним маршрутам, обусловленным географией, климатом и культурой. Большие сегменты железнодорожной сети (о ней рассказывалось в начале главы) построены поверх появившейся в 1960-х годах «Тропы хиппи» из Лондона в Индию и далее в Бангкок, которая, в свою очередь, следовала по древнему Шелковому пути через Евразию. Протянувшаяся от Чикаго до Лос-Анджелеса легендарная трасса США № 66, известная также как шоссе Уилла Роджерса, проложена по древним тропам коренных жителей Америки (и нынче проходит через их резервации в штате Аризона). По ней многие американцы спасались от пыльных бурь, обрушившихся на несколько штатов после Великой депрессии. Сейчас она называется Федеральная трасса 40 и служит путем отступления для тех, кто в поисках лучшей жизни перебирается из «Ржавого пояса» в быстроразвивающиеся районы Юго-Запада.

Там, где во времена Шелкового пути были только пыльные тропинки или мощеные дороги, сегодня проложены автомагистрали, железные дороги, стальные трубопроводы и оптоволоконные интернет-кабели в кевларовой оболочке. Эти виды инфраструктуры заложили основу ее формирующейся глобальной системы. Они соединяют любые объекты, расположенные на пути или в его конечных точках, будь то империи, города-государства или суверенные страны – все, что может изменяться, в то время как целесообразность пути сохраняется.

По этой причине связанность и география отнюдь не противоречат, а дополняют друг друга. США и Мексика расположены на одном континенте, и укрепляющиеся взаимосвязи превращают их политическое разделение в общее структурированное пространство. Таким образом, связанность предполагает не отрыв от географии, а максимальное использование ее преимуществ. Она трансформирует понятие «географический регион»[25]. О Европе часто говорят как о континенте только из-за культурных отличий от двух третей евразийских земель восточнее Уральских гор. Но по мере роста связанности Евразийского континента упоминания о Европе как о географическом регионе постепенно должны исчезнуть. Связанность сделает принадлежность Европы к Евразии значимой, а не случайной. Финансируемый китайцами мегапроект «Экономический пояс Шелкового пути» – крупнейшая в истории инициатива, направленная на укрепление и расширение торгово-экономических отношений.

Вот еще два конкретных примера победы функциональной географии над политической. Эресуннский мост с автомобильной и железной дорогой настолько тесно связал экономики датской столицы Копенгаген и шведского города Мальме, что многие называют их «КоМа». Аэропорт Копенгагена для жителей Мальме ближе, чем собственный, и шведские такси имеют там отдельные стоянки. Прибалтийские государства после Первой мировой войны пытались сформировать союз, но СССР разрушил эти планы. Спустя столетие возник более крупный Балтийский союз, от Норвегии до Литвы, напрямую соединенный с Западной Европой Эрессунским мостом. В дельте китайской реки Чжуцзян (Жемчужной), где расположены города Гонконг, Макао и Чжухай, имеющие очень разные юридические договоры с Пекином, Y-образный мост, проходящий по искусственным островам и подводному туннелю длиной 6,7 километра, соединит все три города, сократив время путешествия по южной части дельты с четырех часов до одного. В итоге весь регион дельты превращается в один гигантский урбанизированный архипелаг, несмотря на различный политический статус.

С нашими самыми глубокими представлениями об устройстве мира связан ответ на вопрос, какое взаимодействие наиболее значимо? Когда страны мыслят функционально, а не политически, они сосредоточиваются на оптимизации использования земли, труда и капитала, территориальном размещении ресурсов и выходе на глобальные рынки[26]. Объекты инфраструктуры, обеспечивающие связи между странами, невзирая на государственные границы, приобретают особые свойства, становясь чем-то большим, чем просто автомагистраль или линия электропередач. Они превращаются в некие символы мира без границ. Такие связующие объекты инфраструктуры приобретают особый статус, легитимность, объясняемые их совместным строительством и использованием, и в результате становятся более реальными, чем закон и дипломатия. Профессор Йельского университета Келлер Истерлинг называет это «внегосударственным управлением».

Объекты инфраструктуры порой меняют своих владельцев. Мир переживает не просто этап усиленного развития инфраструктуры, но и новую масштабную волну ее приватизации, поскольку правительства стремятся генерировать денежные средства для сбалансирования бюджета и новых капиталовложений. Правительства повсюду передают объекты инфраструктуры частным компаниям или третьим лицам, которые управляют ими в соответствии с законами рынка. Иногда объекты инфраструктуры, построенные другой страной (или иностранной компанией), экспроприируются или захватываются местными органами власти. Когда российские государственные компании прокладывают трубопроводы и железные дороги, они хотят обеспечить международные транспортные коридоры, несмотря на пограничные споры, потому что, если инфраструктура не загружена и не эксплуатируется, ее существование бессмысленно. Конфликты, возникающие из-за распределения доходов, эксплуатационных расходов, контрабанды, в основном связаны с тем, кто больше всего выигрывает от использования объекта.

Связанность приобретает геополитическое значение, поскольку меняет роль и значение границ. Составляя карты на основе функциональной географии – транспортные маршруты, энергосети, финансовые системы, передовые оперативные базы, интернет-серверы, – мы также наносим на них точки, где будет осуществляться управление. Американские чиновники говорят о поддержке Китая так, будто в саму суть глобальной экономической системы заложен принцип американского лидерства. Но система нуждается только в одном – в связанности. Ей все равно, какая сила ее обеспечит в наибольшей степени, но именно эта сила станет самой влиятельной. Китай популярен в Африке и Латинской Америке, потому что предложил (и частично обеспечил) этим регионам качественное подключение к глобальной экономике. Концепции вроде «мягкой силы» – слабая замена взаимосвязям.

Отображение расширяющейся сети объектов инфраструктуры не теряет своей важности только потому, что не учитывает суверенных границ. Напротив, эти связующие линии устанавливаются сейчас, в отличие от случайных или произвольных границ, проведенных некогда в прошлом. Как говорил знаменитый архитектор Сантьяго Калатрава, «…то, что мы строим сегодня, – на века». Далеко не о каждой стране можно сказать то же самое. Тем не менее многие ученые продолжают считать политические границы определяющими, исходя из ошибочных представлений, что территория – основа власти, государство – единица политического устройства, а национальная идентичность – источник лояльности населения, и только государственная власть способна навести порядок в стране. Повсеместное распространение связанности приведет к краху подобных иллюзий. Такие факторы, как децентрализация (передача властных полномочий в регионы), урбанизация (рост и влияние городов), смешение рас (генетическое смешение населения в результате массовой миграции), мегаинфраструктура (новые трубопроводы, железные дороги и каналы, преобразующие географию) и цифровая связь (появление новых форм сообществ), потребуют создания более сложных карт.

МИР ЦЕПЕЙ ПОСТАВОК

Пора пересмотреть наши взгляды на организацию жизни человека на земле.

Существует один, и только один, закон, который действовал, когда мы были охотниками-собирателями, пережил все конкурирующие теории, империи и нации и остается лучшим проводником в будущее, – закон спроса и предложения.

Спрос и предложение – это больше чем закон рынка, определяющий цены на товары. Спрос и предложение – это динамические силы, стремящиеся к балансу во всех сферах человеческой жизни. По мере создания универсальной инфраструктурной и цифровой связанности предложение наконец способно удовлетворить спрос, поскольку кто угодно и что угодно может оказаться практически в любой точке мира как виртуально, так и физически. Физик Митио Каку считает, что мы идем к «совершенному капитализму»[27]. Еще один термин для обозначения этого сценария – «мир цепи поставок».

Цепь поставок – замкнутая экосистема производителей, дистрибьюторов, поставщиков, которые превращают сырье (природные ресурсы или идеи) в товары и услуги, доставляемые в любую точку мира[28]. Редкий момент нашей повседневной жизни – утренний кофе, поездка на работу, разговор по телефону, электронная переписка, завтрак или поход в кино – не связан с глобальными цепями поставок. Будучи на редкость универсальными, это не некие вещи в себе, а системы операций. Мы их не видим, зато видим их участников и инфраструктуру, то есть вещи, связывающие спрос и предложение. Позвеньевой анализ каналов продаж позволяет понять, как эти микровзаимодействия влияют на глобальные сдвиги. Мы свидетели последствий теорий свободного рынка Адама Смита, сравнительных преимуществ Давида Рикардо, разделения труда Эмиля Дюркгейма – мира, где капитал, труд и производство перемещаются туда, где нужен баланс между спросом и предложением. Если «рынок» – самая мощная сила современности, то цепи поставок – его мотор.

Цепи поставок и связанность, а не суверенитет и границы, – принципы человечества в XXI веке. Действительно, по мере того как глобализация набирает обороты, системы поставок расширяются, углубляются и крепнут до такой степени, что возникает вопрос, а не стали ли они более мощной организующей силой в мире, чем сами государства?[29] Цепи поставок – это своеобразные сети, опутавшие весь мир, словно клубок ниток. Это нечто вроде всемирного водопровода или дороги, по которым движется всё и вся. Цепи поставок способны к самовоспроизводству и органичному соединению. Они расширяются, взаимодействуют, продвигаются, разрастаются и диверсифицируются в результате коллективной деятельности. Вы можете разрушить какое-то их звено, но система быстро найдет ему альтернативу, чтобы добиться того же результата, как будто они живут собственной жизнью. Ничего не напоминает? А должно: ведь интернет – новейший вид инфраструктуры, на основе которого создаются новые цепи поставок.

Всемирная паутина появилась в 1989 году, в год падения Берлинской стены, что весьма символично, поскольку ознаменовало начало перехода от Вестфальского мира, положившего конец Тридцатилетней войне в XVII веке и определившего принципы международных отношений на следующие четыре столетия, к миру цепей поставок[30]. В результате Вестфальского договора 1648 года средневековый хаос сменил новый порядок в Европе, основанный на концепции государственного суверенитета. Но эта система не вечна, и ее реальное воплощение редко соответствовало теоретическим принципам. Динамика спроса и предложения, наоборот, всегда способствовала развитию нашей социальной организации. Пятнадцать тысяч лет со времени последнего ледникового периода[31] общество самоорганизуется в различные политические образования, устанавливающие вертикальную иерархию власти с горизонтальными уровнями – от империй и халифатов до герцогств и автократий. Города и империи были связующим звеном истории, а вовсе не суверенные государства. Более того, упоминание о Вестфальском договоре как об отправной точке формирования системы равных суверенов противоречит истории как Запада, так и всего мира. В Европе средневековые порядки уступали место национальным государствам по мере строительства королями укрепленных сооружений, чтобы получить более полный контроль над рассредоточенным по территории населением и сельскохозяйственными угодьями, а также защитить границы от вторжения. Но европейские империи сохранялись на континенте и во всем мире вплоть до XX века. Хотя в зарубежных колониях и прошел процесс кодификации, это не сделало их суверенными. Только в период деколонизации после Второй мировой войны началось становление мировой системы как сообщества суверенных государств, хотя утверждение об их равенстве весьма условно.

Последняя четверть XX века стала поистине судьбоносной, поскольку инфраструктура, дерегуляция, фондовые рынки и коммуникации ускорили развитие глобальной системы цепи поставок. Глобализация подрывала национальный суверенитет сверху, так как правительства переключались с принятия национальных нормативных актов на соблюдение международных, и снизу, потому что децентрализация, капитализм и связанность укрепляли независимость и влияние ключевых городов, которые, подобно корпорациям, преследовали свои интересы, не обращая внимания на все более прозрачные национальные границы.

По мере усиления тенденции к разгосударствлению и приватизации объектов государственной собственности сети поставок становились новыми поставщиками услуг. В результате набирал популярность набор рыночных механизмов регулирования, где уменьшалась роль государства и увеличивалась – отдельных городов и провинций, конкурирующих как внутри, так и вне страны[32].

Мир, разделенный четкими государственными границами, кажется более упорядоченным, но не это делает его жизнеспособным. Скорее, это заслуга развитой инфраструктуры и цепей поставок, несмотря на дисфункциональную политическую географию. Как говорит экономист Роберт Скидельский, «войны и границы превращают капитал в редкий ресурс, тогда как стабильность и открытость способствуют его накоплению».

Устранение препятствий в цепи поставок и внедрение инноваций в какое-то из ее звеньев приносит огромную пользу мировой экономике. Так, по словам историка Марка Левинсона, появление грузового контейнера в 1950-х годах «…сделало мир меньше, а экономику больше». Простая стандартизация размеров коробки стимулировала и ускорила развитие глобальной сети поставок. В настоящее время, по данным Всемирного экономического форума, снижение международных таможенных барьеров хотя бы наполовину обусловит рост мировой торговли на 15 процентов, а глобального ВВП – на 5 процентов. Для сравнения: отмена всех мировых пошлин на импорт приведет к росту ВВП менее чем на 1 процент. Такие почтовые компании, как DHL, готовы безвозмездно делиться опытом с таможенными ведомствами развивающихся стран, чтобы ускорить процедуры обработки грузов на границах: внедрение электронной документации только в отрасли грузовых авиаперевозок способно сэкономить 12 миллиардов долларов ежегодно, не говоря уже об отмене бумажной волокиты, из-за которой чаще всего задерживаются грузовые рейсы. Сокращение времени простоя товаров на границах позволит производителям сосредоточиться на продажах на глобальных рынках, а не складировании запасов. Главный враг мира цепей поставок – неэффективность.

Цепи поставок, как правило, объединяют множество игроков, порой никогда не видевших друг от друга и разделенных огромными расстояниями, поэтому они используют то, что менеджеры называют «единой версией правды», – обмен информацией в режиме реального времени, позволяющий каждому участнику следить за перемещениями своего продукта[33]. По словам СЕО[34] розничной сети супермаркетов Walmart Дугласа Мак-Миллона, он управляет «высокотехнологичной компанией», которая постоянно обменивается данными об объемах продаж и складских запасов через интернет с такими крупными поставщиками, как Procter & Gamble. Компания Unilever регулярно отслеживает спрос в регионах и учитывает его в работе своей глобальной производственной системы, чтобы скорректировать доставку товаров на рынки. В связи с высоким спросом со стороны работодателей в сфере розничной торговли, оборонной промышленности, информационных технологий и прочих отраслях программы МВА теперь включают управление цепями поставок в состав базовых компетенций[35].

Перемещения обычных людей в поисках лучшей жизни – красноречивое доказательство того, что мы вступили в мир цепей поставок. В 1960 году всего 73 миллиона человек жили за пределами родной страны; в настоящее время численность эмигрантов достигает 300 миллионов человек и продолжает стремительно расти. Мигранты обосновались на всех ступенях глобальной экономической лестницы – от топ-менеджеров транснациональных корпораций до малоквалифицированных рабочих из стран третьего мира, которые постоянно или временно работают за пределами своей страны. Если раньше считалось, что миграционные потоки движутся с юга на север, то сегодня половина транснациональных мигрантов ищет страны с высокими темпами развития и наличием рабочих мест. Многочисленные группы индийской и африканской молодежи перемещаются по всему постколониальному миру, чтобы восстановить находящиеся в упадке государства, а страны Персидского залива значительно выиграли от притока рабочей силы из Азии. Там, где требуются строители, горничные, няни для детей и сиделки для пожилых людей или работники других остродефицитных специальностей, границы не преграда.

Американцы тоже присоединились к глобальным эмигрантским ордам. Более шести миллионов американцев сейчас проживают за рубежом, и это самый высокий показатель за всю историю США. Согласно опросам, процент американцев в возрасте 18–24 лет, планирующих выехать за границу, увеличился с 12 до 40. Причем это уже не только инвестиционные банкиры, студенты по обмену, журналисты и волонтеры Корпуса мира, но и представители многочисленной прослойки американского общества, ставшие экономическими мигрантами после финансового кризиса.

Там, где цепи поставок не идут к людям, люди перемещаются к ним. Открытие месторождений золота в XIX веке превратило близлежащие деревеньки в шумные города; именно благодаря золотой лихорадке появились Сан-Франциско, Йоханнесбурги другие. За последнее десятилетие 50 тысяч канадцев переехали в Форт Мак-Мюррей – нефтяную столицу страны в Альберте, чтобы работать на нефтеносных песках. В Африке сотни тысяч шахтеров стекаются на шахты по добыче вольфрама, колтана и других минеральных ископаемых, используемых в производстве мобильных телефонов, даже невзирая на то, что их ждет поистине рабский труд. Цепи поставок – это потенциальный путь эвакуации из крупнейшего государства Черной Африки Конго и граничащих с ним небольших стран. Через несколько десятилетий мы все еще будем жить в государствах с номинальными границами, но при этом почти все население мира расселится вдоль инфраструктурных коридоров и цепей поставок, физических и виртуальных.

Урбанизация тоже один из признаков продвижения к миру цепей поставок. По утверждению Нейла Бреннера из Гарвардского университета и Солли Анджел из Нью-Йоркского университета, к концу нынешнего столетия общая площадь городского пространства утроится. Большинство населения планеты уже живет в городах, и примерно 150 тысяч человек переезжают в них ежедневно, особенно в развивающихся странах, где, по прогнозам, к 2030 году в городах поселится два миллиарда человек. Оценка темпов урбанизации даже более показательна, чем миграции, поскольку вновь прибывшие в города вливаются в ряды занятых в цепи поставок товаров или услуг, не пересекая границы страны.

Действительно, хотя большинство людей никогда не покидают страну своего рождения, урбанизация резко повышает степень их связанности, независимо от местонахождения. Образ жизни любых двух городских жителей с разных континентов более сходен, чем жизнь двух сограждан, один из которых живет в городе, а другой – в сельской местности. С точки зрения доступа к базовым услугам у жителей Джакарты гораздо больше общего с жителями Лондона, чем с соотечественниками с удаленных Молуккских островов. Даже обитатели трущоб Дхарави в Мумбаи или Киберы в Найроби зарабатывают гораздо больше, чем безземельные крестьяне, к числу которых они некогда принадлежали.

Мир, в котором у людей больше общего с людьми в других странах, чем с жителями собственной страны, явно носит признаки мира цепи поставок. Как говорит профессор Колумбийского университета Саския Сассен, глобализация породила целый набор различных сетей, которые живут собственной независимой жизнью. Финансовые инвесторы в Нью-Йорке и Лондоне, а также инвестиционные пулы, создаваемые ими в азиатских странах; брокеры на товарных биржах Швейцарии и Сингапура и контролируемые ими природные ресурсы в Африке и Латинской Америке; программисты Бангалора и Кремниевой долины и их глобальные клиенты; немецкие и американские концерны-автопроизводители и их заводы от Мехико до Индонезии – все это трансграничные циклы производства, соединенные цепями поставок. Заметьте, не страны в целом задействованы в цепочке создания стоимости, а отдельные субъекты, находящиеся в кругах, которые замыкаются на глобальных центрах. Постепенно такие места, как центры производства одежды в Дакке и Аддис-Абебе, начинают чувствовать оторванность от собственной страны, хотя и становятся ключевыми факторами ее роста, поскольку принадлежат как к глобальным цепям поставок, так и к своей стране.

Глобальные цепи поставок настолько синхронизированы, что могут служить сейсмографом колебаний связанности. Подобно землетрясениям, вызывающим повторные мощные толчки, финансовый кризис 2008 года в пять раз сильнее сказался на динамике мировой торговли, чем на мировом ВВП. Сначала кредитный кризис вызвал резкое падение спроса на товары длительного пользования. Затем началось уменьшение запасов «по вертикали» в связи с одновременным снижением торговых оборотов по большинству товарных позиций, сократив производственные циклы в промышленности от Германии и Кореи до Китая. Сценарий повторился в 2014 году, когда рухнули цены на нефть и снизился приток инвестиций в нефтяные месторождения от Форта Мак-Мюррей до Малайзии. Даже богатый нефтью султанат Бруней заговорил об урезании расходов. Цепи поставок – это линии передачи: они влияют на все свои звенья, но равномерно по всей системе[36].

Цепи поставок – величайшее благословение и величайшее проклятие нашей цивилизации. Они позволяют вырваться из оков географии; развивать экономику, казалось бы, в совершенно бесперспективных местах; привносить идеи, технологии и деловую практику в регионы с неблагоприятным климатом и неплодородной почвой. Как метко заметил нобелевский лауреат по экономике и профессор Принстонского университета Ангус Дитон в своей книге The Great Escape[37], миллиарды людей вышли на глобальный рынок, несмотря на «плохую» географию и местные институции. Географическое положение больше не приговор: сегодня тропические страны не страдают от непродуктивного земледелия и низкой производительности труда, а страны, не имеющие выхода к морю, не обречены на роль отстающих. Сингапур и Малайзия строят современную экономику вблизи экватора, а глубоко континентальные Руанда, Ботсвана, Казахстан и Монголия демонстрируют невиданные темпы роста и развития экономики. Связанность предлагает странам альтернативу географической судьбе.

Цепи поставок – один из путей спасения для самых обездоленных слоев населения в развивающихся странах, чьи правительства сегодня из кожи вон лезут, чтобы их привлечь. В связи с этим развитие специальных (особых) экономических зон – районов или городов, созданных для привлечения инвестиций в конкретные отраслевые кластеры, – единственная значимая инновация в истории десятков государств с момента их формирования. СЭЗ представляют собой как локальные центры, так и узлы глобальной сети. Еще один признак перехода от политической карты мира к его сосредоточению вокруг цепей поставок – тенденция называть города не по именам основателей или близлежащих географических объектов, как, например, Джефферсон или Оушен-Вью, а по их роли в глобальной экономике – Дубай Интернет-Сити, экспортная зона обработки Бангладеш, Центр предпринимательства на Кайманах, Город знаний в Гуанчжоу, Малазийский мультимедийный суперкоридор и еще около четырех тысяч таких образований.

Судя по обычной карте, последние пять лет я посещал десятки несуществующих мест. Будь то индустриальные парки или «умные города», эти звенья цепей поставок появляются так быстро, что большинство из них не успевают наносить на карту. Раньше это были просто места, куда люди ходят на работу; сейчас это общины, где люди живут. Для сотен миллионов работников и их семей цепь поставок стала образом жизни, определяющим все ее стороны, возможностью подключиться к глобальной экономике. Наиболее быстро растут города с численностью населения около миллиона человек, обычно строящиеся в привязке к какой-то компании или отрасли. Эти новые «фабричные городки» мира цепей поставок способны вовлечь в продуктивную деятельность массу людей и обусловить экономический рост в масштабах, которых не обеспечит ни одна программа помощи.

Но есть и плохие новости: через цепи поставок рынок уничтожает мир. Это канал расхищения природных богатств, вырубки дождевых лесов и вредных выбросов в атмосферу. Будь то арктический природный газ, антарктическая нефть, месторождения лития в Боливии и Афганистане, леса в бассейне Амазонки и Центральной Африке, золотые рудники в Южной Африке и Сибири – практически нет шансов на то, что эти природные богатства останутся нетронутыми в мире цепей поставок. Правительства обычно не в силах защитить свое национальное достояние и охотно участвуют в его уничтожении. Ресурсы океанов тоже быстро истощаются из-за траления рыбы и морского дна; еще одна проблема – сброс в море нефтяных и промышленных отходов. Цепи поставок также служат каналом контрабанды наркотиков, оружия и людей, причем торговля людьми сегодня приобрела невиданный размах. Пять крупнейших в мире преступных группировок – японская «Якудза», русская «Братва», итальянские «Каморра» и «Ндрангета», мексиканская «Синалоа» – глобализировали свои операции по торговле фальшивыми деньгами, синтетическими наркотиками, проститутками, рогом носорога, ежегодные доходы от которых достигают миллиарда долларов. Без рынков, инфраструктуры и агентов, обеспечивающих функционирование цепи поставок любых товаров, нам было бы гораздо сложнее эксплуатировать друг друга и природу в глобальном масштабе. Судьба общества неразрывно связана с тем, как мы управляем цепями поставок.

Глобальная система цепи поставок заменила все остальные суперсилы как гарантия устойчивости глобальной цивилизации. Ни США, ни Китай не способны в одиночку обеспечить новый порядок, как и разрушить его, поэтому они конкурируют в великой войне цепей поставок, которая перекроит карты мира XXI века так же, как это сделала Тридцатилетняя война в XVII веке. Великая война цепей поставок ведется не за покорение стран, а за физическое и экономическое подключение к самым важным поставщикам сырья, высоких технологий и быстрорастущим рынкам. Великая война цепей поставок – это не событие, не отдельный эпизод и не фаза какого-либо процесса, а почти установившийся миропорядок, где великие державы сознательно стремятся избежать дорогостоящих военных столкновений, которые могут закончиться поражением, поскольку нарушат основные цепи поставок. В великой войне цепей поставок инфраструктура, цепи поставок и рынки не менее важны, чем территории, армии и средства устрашения. Сильнейший игрок не всегда выигрывает, а самый подключенный – всегда.

Понимают ли США новую географию великой войны цепей поставок? Как критично заметил бывший председатель Американского географического общества Джерри Добсон, «…Америка перестала преподавать географию после Второй мировой и больше не выиграла ни одной войны»[38]. Теперь ей следует учитывать не только территориальные аспекты традиционной геополитики, но и стороны геоэкономики, а это поле боя гораздо тоньше и сложнее.

Вопросы, которые мы традиционно ставим перед правительствами – отношения между сверхдержавами, баланс между государственным и частным сектором, будущее экономического роста и неравенства, судьба экосистемы, – лучше всего изучать в рамках мировых цепей поставок. Это покажет, что изречение Маккиндера: «Тот, кто правит Хартлендом, владеет миром»[39], которым территориальная геополитика руководствовалась в XX веке, в XXI веке видоизменилось: «Кто правит цепями поставок, тот управляет миром».

В мире цепей поставок важно, не кто владеет (или заявляет притязания) территорией, а кто ее использует (или управляет ею). Китай добывает полезные ископаемые на территории, слишком удаленной от его границ, чтобы постоянно ее контролировать. Таким образом, китайцы предпочитают карты, отражающие фактическое, а не формальное положение дел, так как его можно изменить, в отличие от международного права. Давняя мантра юридического мира «Эта земля – моя» в мире цепи поставок стала звучать иначе: «Используй территорию или потеряешь ее».

ЗАКОНЫ ГИДРОДИНАМИКИ В ГЕОПОЛИТИКЕ

Философ XVII века Томас Гоббс, считающийся родоначальником теории международных отношений, полагал, что мир подчиняется простым законам механики. По его мнению, все явления можно свести к взаимодействию движущихся физических объектов. С тех пор геополитика обрела статус неизменной основы мирового порядка, универсальной логики, на которой строится любая человеческая деятельность. Контроль над территорией – превыше всего. При столкновении двух сил одной нужно уступить.

Однако физику классической геополитики вытесняет более сложная наука. Аналогичная ситуация уже существовала сто лет назад, когда квантовая механика бросила вызов изящному рационализму классической физики Исаака Ньютона со всеми ее законами. Атомы не поддаются количественной оценке и находятся в постоянном движении; невидимые объекты существуют в пространстве; гравитация значит больше, чем местоположение; нет причинно-следственных зависимостей, только вероятностные; все в мире относительно, а не абсолютно.

Настало время геополитике пережить подобную революцию. Чтобы осмыслить современный мир, мы должны обобщить идеи, почерпнутые не только из теории суверенитета XVII века, но и из эпохи Просвещения XVIII века, империализма XIX века, капитализма XX века и технологий XXI века. Молодой, урбанизированный, мобильный, насыщенный технологиями мир гораздо проще объяснить в терминах неопределенности, гравитации, взаимозависимости и равновесия, чем в концепциях анархии, суверенитета, территориальной целостности, национализма и военного превосходства.

Один из наиболее важных выводов квантовой теории состоит в том, что само понятие изменений может меняться. Мы как раз переживаем такое «изменение изменений», и это не просто преобразование миропорядка от доминирования одной сверхдержавы к нескольким; скорее, мы наблюдаем его более глубокий переход от отдельных государств к системе со многими игроками. Древний мир разобщенных империй сменился хаотическим Средневековьем, за которым последовал современный порядок, основанный на концепции суверенитета, переходящий к сложной глобальной сетевой цивилизации. Структурные преобразования происходят раз в несколько десятков лет; системы меняются раз в несколько столетий. Структурные изменения усложняют мир, трансформации системы делают его комплексным. Международные отношения сложны, а современная глобальная сетевая цивилизация носит комплексный характер. Последствия финансовых событий дестабилизируют рынки, а корпорации нередко бывают влиятельнее некоторых стран, в то время как ИГИЛ, WikiLeaks и «Захвати Уолл-стрит» вполне квантовые по своей природе: они везде и нигде, постоянно трансформируются и способны к внезапным «сдвигам по фазе». Если бы у планеты Земля был аккаунт в Facebook, наверняка у него был бы статус «Все сложно».

Связанность – основная причина комплексного характера глобализации. Обычно о глобализации говорят в контексте ее действия в рамках существующего порядка, а не создания нового. Но связанность – это трансформация, зарождающаяся внутри системы и в конечном счете изменяющая ее. Связующие нас сети, пронизывающие все сферы жизни, – это не просто каналы взаимодействия, их полезность экспоненциально возрастает по мере увеличения количества узлов (по закону Меткалфа).

Ни одна супердержава не способна существовать вне системы. Показательно, что в отчете Национального совета по разведке «Глобальные тенденции 2030» США больше не позиционируются как предсказуемая стабилизирующая сила, а названы ненадежной переменной величиной. Насколько могущественной будет Америка в 2030 году? Будет ли стабильной обстановка в стране? Смогут ли США влиять на распределение сил на мировой арене? Ни на один из этих вопросов нет однозначного ответа, поскольку судьба Америки зависит не только от нее самой. В сложном мире даже США не всесильны.

Для дальнейшего анализа позаимствуем из физики еще один закон – закон гидравлического сопротивления[40]. Во взаимосвязанной глобальной системе множество видов потоков: ресурсы, товары, капитал, технологии, люди, данные и идеи, и немало разнообразных форм сопротивления: границы, международные конфликты, санкции, расстояния и законодательные акты. Потоки – это способ распределения колоссальной энергии нашей экосистемы и цивилизации, будь то сырье, материалы, технологии, рабочая сила или знания, в целях ее эффективного использования в любой точке планеты. Сопротивление – это препятствия и сбои в виде войн, эпидемий и экономических спадов. В конечном счете поток преодолевает любое сопротивление. Спрос уравновешивает предложение. Импульс преодолевает инерцию.

Это положение носит эволюционный, а не революционный характер. Как утверждает математик из университета Дьюка Адриан Бейджен в своем блестящем очерке Design in Nature, все системы обладают одним фундаментальным свойством – максимизировать потоки, то есть позволять частям системы соединяться с остальными ее частями. Этот базовый закон физики объясняет все – от форм кроны деревьев, биологической эволюции, наилучшей схемы размещения аэропортов до тенденции к глобализации. История зарождающейся сетевой глобальной цивилизации – это история постоянно расширяющихся потоков и сопротивлений.

Потоки и сопротивления – это инь и ян нашего мира: они дополняют и уравновешивают друг друга, находятся в постоянной борьбе и неизменно нацелены на достижение стратегических целей. Для увеличения потока иностранных инвестиций в свою проблемную инфраструктуру США пришлось снять некоторые ограничения, препятствовавшие проникновению китайского капитала в важные отрасли экономики. Для Китая глобализация национальной валюты юаня (или RMB) означает дальнейшую либерализацию счета капитала. В обоих случаях, чем меньше сопротивление, тем сильнее поток.

Однако чрезмерные потоки повышают риски: мигранты могут оказаться террористами; через платежную систему «Хавала» могут не только переводиться благотворительные средства, но и финансироваться организованные преступные группировки; перемещения людей и животных могут спровоцировать пандемию; во вложениях в электронных письмах нередко находятся вирусы, а финансовые инвестиции иногда выливаются в «пузыри». Момент, когда потоки разрушат саму систему, так же непредсказуем, как и точное место удара молнии[41].

Хотя всё это наши реалии, они редко становятся поводом для «установления границ». Излишние границы сами себя разрушат. Например, ограничительная иммиграционная политика США помешала компаниям Кремниевой долины привлекать высококвалифицированных программистов из-за рубежа. Аналогично после решения Мексики повысить корпоративный налог на прибыль горнодобывающих компаний в 2013 году несколько глобальных игроков этого рынка отказались делать крупные инвестиции, что приостановило бурный рост мексиканской горнодобывающей промышленности, лишив ее притока иностранного капитала и технологий.

Препятствуя глобальным потокам, страна проиграет, ей нужно разумное сопротивление, чтобы воспользоваться их преимуществами и минимизировать негативные последствия. В частности, контроль над потоком капиталов, чтобы предотвратить спекулятивные инвестиции; ограниченная либерализация для обеспечения конкурентоспособности внутренней промышленности; радиационные датчики в портах и иммиграционные квоты во избежание перегрузки сферы ЖКХ; сканеры паспортов, подключенные к базам данных Интерпола; сканирование сети на компьютерные вирусы и прочие меры. Правительства должны рассматривать границы как дорожные светофоры, переключая сигналы для управления потоками из страны и в страну. Китай закупает энергию и минеральные ресурсы в Мьянме, но перекрывает идущий оттуда наркотрафик; литий и медь поступают из Афганистана, но исламских радикалов отсеивают на границе. Европа хочет экспортировать товары на Ближний Восток и в Африку, но не рада прибывшим оттуда беженцам. Обученные собаки, четырежды обнюхивающие ваш багаж, прежде чем вам разрешат покинуть аэропорт Окленда, – важный барьер на пути болезнетворных бактерий, способных нанести ущерб сельскохозяйственной экономике Новой Зеландии. Жесткий контроль наркотиков в аэропорту Сингапура абсолютно оправдан, если вспомнить о потоке метамфетамина из Таиланда и Северной Кореи.

Постепенно мы совершенствуемся в управлении некоторыми наиболее рискованными потоками. Вспомним, как «черная смерть», чума, прошествовала в XIV веке на запад по Шелковому пути, уничтожив в итоге половину населения Европы, а инфлюэнца в 1917–1918 годах убила около 50 миллионов человек. В противоположность этому, вирус атипичной пневмонии, охвативший 24 страны в 2003 году, затем вдруг таинственно исчез. В 2014 году вирус Эбола проник из Западной Африки в Европу и Америку, чему способствовало более интенсивное авиасообщение, но был быстро купирован. Эффективное внедрение таких форм «сопротивления», как медицинские осмотры, карантины, медицинское обслуживание в очаге вспышки эпидемии, помогли уменьшить ущерб. Аналогично принцип разумной предосторожности предупреждает о необходимости применять в высокорисковых отраслях мировой экономики меры защиты: разделение коммерческих и инвестиционных банковских операций, ограничение операций ресекьюритизации залоговых обязательств и свопов, требование к банкам инвестировать капитал в операции клиентов и тому подобное. Эти меры защищают финансовую систему в целом от негативных воздействий, несмотря на ее продолжающуюся интеграцию, и не ограничивают предпринимательскую активность, поскольку не способны ею управлять.

Сегодня сопротивление – обычная вещь, в будущем оно прежде всего коснется контроля потоков. Мы станем гораздо ожесточеннее бороться за соединяющие нас линии, чем за разделяющие границы. Поскольку почти все международные пограничные споры рано или поздно разрешаются мирным или вооруженным путем, в будущем большинство конфликтов возникнут не из-за границ, а из-за контроля над связями. Именно по этой причине все страны в настоящее время практикуют некую разновидность «государственного капитализма» в виде субсидирования стратегических отраслей экономики, ограничения инвестиций в ключевые секторы или предписания финансовым учреждениям увеличить объем внутренних инвестиций. Такая промышленная политика – результат тщательного поиска баланса между региональными интересами и глобальной связанностью. Например, Бразилия сегодня требует от иностранных автопроизводителей инвестировать средства в исследования возобновляемых источников энергии и внедрила ряд мер по контролю над движением капитала и «горячими деньгами». Индонезия отстаивает необходимость повышения корпоративных налогов и сборов, но при этом остается привлекательной для инвестиций, так как жестко контролирует свои природные ресурсы. Индия проводит политику свободной торговли в сфере разработки программного обеспечения, поскольку располагает дешевой и талантливой рабочей силой, но гораздо осторожнее относится к либерализации сельскохозяйственного импорта, опасаясь подорвать благосостояние индийских фермеров.

Похоже, у нас никогда не будет глобального свободного рынка, зато будет мир, в котором растущая глобальная экономика станет ареной стратегической борьбы. Действительно, экономики отдельных стран становятся более открытыми, но это необязательно происходит по схожему сценарию. Тем не менее консенсус будет найден, и это поддержит чувствительные и зачастую изоляционистские защитные меры, обеспечивающие преимущество своей стране и оберегающие базовые отрасли промышленности и рабочие места, даже если при этом не достигается оптимальный уровень затрат.

Приверженцы свободного рынка рассматривают такие меры как протекционистские, но страна не может создавать добавленную стоимость в мировой экономике, не защищая своих жизненно важных интересов. Вот показательный пример: большая часть бразильской индустрии электроники сосредоточена в свободной экономической зоне Манауса, расположенной в глубине дождевых лесов Амазонки. Почему? Да потому, что это создает рабочие места для местных жителей, которые в противном случае могли бы заняться нелегальной вырубкой леса. В результате Бразилия поднялась на несколько ступеней в цепочке создания стоимости и одновременно предотвратила обезлесение территории. Правительства африканских стран тоже защищают находящуюся на этапе становления промышленность, поскольку это создает новые рабочие места и позволяет противостоять засилью дешевых китайских товаров. Кроме того, иностранным резидентам запрещено владеть природными ресурсами во избежание их утраты в результате профинансированного из-за рубежа рейдерского захвата. Все это примеры умных защитных мер, а не антиглобалистских действий. Как говорится, все хорошо в меру.