Читать книгу Первеницы мая - Паскаль Кивижер - Страница 7

Час был поздний. Эма вымоталась за день. Она сердилась на себя, что позволила шлюзам открыться, наводнив кабинет незваными гостями. В окне, выходящем в замерзший сад, отражалось ее осунувшееся лицо. Договор, заключенный с Сидрой, принес ей боль, боль и только боль. Было невыносимо смотреть, как Тибо скрючился на стуле, обхватив руками голову. Эма потерла веки кончиками пальцев. Нужно держаться во что бы то ни стало. Ради Тибо, ради королевства. Она должна найти какое-то средство.

Эма уже теряла надежду его отыскать, но внезапно ее собственное отражение подало ей прекрасную мысль. Всех поразило, как изменился Тибо, но сам он еще не видел себя в зеркале. Шоковая терапия.

Король давно дал понять Манфреду, что считает зеркала пустой тратой времени, поэтому Эма не скоро нашла единственное, довольно тусклое, в глубине шкафа. Но в последний миг засомневалась. Не слишком ли рискованно? Что скажет Блез, если лосось оборвет леску?

Нетвердой рукой она поднесла зеркало к лицу Тибо. Осторожно подняла за подбородок голову. Он сощурился, как будто увиденное его ослепило. Поначалу он переводил взгляд с Эмы на зеркало и обратно, потом стал присматриваться к отражению. Тибо с интересом разглядывал шрам. Хотел потрогать его пальцем, но, коснувшись стекла, тут же убрал руку. Нахмурившись, чуть повернул голову и взглянул на себя искоса.

– Кто это?

Эма заключила, что пока он не готов к правдивому ответу, и решила промолчать.

– У него неважный вид, – продолжал Тибо. – Что с ним случилось? Он испугался чего-то. Наверное, очень испугался. Может, он где-то что-то потерял. И кого-то. Он потерял кого-то?

– Да, – прошептала Эма, чувствуя ком в горле.

– Похоже, он его сильно любил.

Тибо умолк. Он ждал, что отражение все ему расскажет. Но оно молчало, и тогда он спросил:

– Этот кто-то умер?

– Да. Умер. И он его правда сильно любил.

– Ага…

Казалось, Тибо удовлетворен.

– Он еще может увидеть этого человека, если захочет, – предложила Эма, вспомнив про негаснущие свечи в комнате для прощания.

Согласно традициям, пока горят свечи, Клемана не предадут земле. Возможно, он ждет запоздалого гостя.

– Да, думаю, это ему поможет, – согласился Тибо.

Он преодолел фазу гнева и открыл в себе сострадание. Верный признак крепкого сердца. Эма положила зеркало стеклом вниз. Тибо немного поискал отражение, но быстро успокоился. Эма помогла ему встать и повела через весь замок за руку, как ребенка. К счастью, никто им не встретился. Тибо внимательно следил за каждым своим шагом, временами останавливался, чтобы послушать их стук, и удивлялся, что он тогда пропадает. В конце последнего коридора он споткнулся о траурный черный ковер и, обессилев, прижался щекой к дверям комнаты. Интуиция подсказывала Эме, что войти он должен один. Готовясь к худшему, она подтолкнула Тибо внутрь и закрыла за ним дверь.

Догорающие свечи давали тусклый и неверный свет. Пахло прелой капустой. Казалось, что Клеман спит. Чтобы лучше разглядеть лежащего, Тибо склонился к нему так низко, что коснулся лба.

Ледяной.

И только тут действительность обрушилась на него по-настоящему. Клеман был мертв. Клеман. Мертв. Образы вихрем заметались в сознании Тибо, и целый пласт воспоминаний вдруг встал на место. Задранные овцы, Эпиналь несется галопом. Эма. Эма ждет ребенка, их ребенка. Сердце бешено заколотилось. Он закрыл глаза и прижал руку к груди. Потом открыл их и взглянул на усопшего. Воспоминания неслись бурным потоком. Поездка, провинции. Перед отъездом он поднимался в обсерваторию. Что сказал ему тогда Клеман? Говорил что-то про лук, про зиму. Он сказал: «Твое детство – мое самое прекрасное путешествие». Тибо вновь коснулся его лба.

– Где вы теперь, господин наставник?

Ответом ему был звон колоколов, отмерявших полночь. Они как молот вгоняли его в действительность. С каждым ударом он все яснее чувствовал, как измучены его мышцы, как часто он дышит, как сдавило ему виски. Исцарапанная кожа на пальцах тянула, как слишком тесные перчатки. Рубец на бедре колол, отдавая в колено. Он был весь разбит. Тибо оперся о траурное ложе. Туман в его сознании развеивался так стремительно, словно сам Клеман вел его лабиринтом воспоминаний. Тибо с пугающей ясностью вспомнил, как пересек подлесок, вспомнил овцу в канаве, обмороженные пальцы пастухов, застывшие холмики пастбищ. Волков, окруживших Эпиналя, невероятный прыжок и как клыки вонзились ему под колено. Буран.

Все останавливалось на снежной буре, ею и кончалось.

Что было дальше? Лес совсем рядом, он что, вошел в него? Невозможно. Никому не войти в Гиблый лес.

Одна свеча погасла. Скоро прощание кончится. Тибо медленно-медленно пересек комнату. Он чувствовал подошвами пол. Пол. Чувствовал вес своего тела. Его тело. Он будто только что попал в этот мир, собственные движения удивляли его, причиняли боль и вселяли уверенность. Тибо распахнул окно. Холод дохнул на остальные свечи и разом погасил их, оставив его во мраке, пропитанном запахом жженого фитиля и воска. Он ощупью вернулся к ложу и в последний раз коснулся лба Клемана – лба, некогда вмещавшего столь удивительный ум.

– Спасибо. За верный компас и за все остальное. За все.

Тибо еще долго простоял молча. Будь он на «Изабелле», он бы пошел на переднюю палубу. Смотрел бы на горизонт, и горизонт бы его успокоил. Но здесь, в этой траурной комнате, все, что у него было, – это боль в теле, воспоминания о буране, полумрак и неподвижно лежащий перед ним человек, которого предстояло предать земле.