Читать книгу Возвращение странницы - Патриция Вентворт - Страница 3

В восемь часов позвонил Филипп Джослин.

– Кто это?.. Лин?.. Хорошо, скажи тете Милли, что я приеду завтра к ленчу… а может быть, после ленча. Это внесет дезорганизацию в распределение продовольственных норм?

Лин прыснула.

– Полагаю, да.

– Что ж, я буду знать точно только в последний момент. В любом случае сегодня у меня не получится.

– Хорошо. Да, постой… кто-то звонил тебе сегодня утром.

– Кто?

– Я не знаю. Она не назвалась – только спросила, дома ли ты, и когда я сказала, что ты в Лондоне, она захотела знать, когда ты вернешься. Я сказала, что, возможно, сегодня, но вероятнее всего только завтра, и она повесила трубку. Это был междугородний звонок, и голос был очень тихим.

Она услышала, как он засмеялся.

– «Голос по телефону»… наш захватывающий радиосериал… продолжение в следующем выпуске! Не огорчайся – думаю, она перезвонит. Передай привет тете Милли. Целую твои ручки и ножки.

– Вот уж нет!

– Да, ты права – мы живем в печально лишенный колоритности век. До свидания, дитя мое. Будь умницей. – Он дал отбой.

Линделл положила трубку и вернулась к камину. Она уже переоделась в теплый зеленый халат, а миссис Армитедж – в бесформенное одеяние из коричневого плюша с довольно потрепанным меховым воротником.

– Это был Филипп, – сказала Линделл.

– Я так и поняла.

– Он не знает, успеет ли завтра к ленчу.

Подобные вещи никогда не беспокоили миссис Армитедж. Она кивнула и сказала, как будто без всякой связи:

– Как хорошо, что вы с Филиппом не настоящие кузены.

Линделл наклонилась, чтобы подложить полено в огонь, и длинная пышная юбка качнулась колоколом, подчеркнув по-детски тоненькую талию. Жар от горячих угольев обдал девушке щеки.

– Почему? – пробормотала она.

– Ну, просто я подумала, что это хорошо. Джослины – прекрасные люди, и бедная Луи была очень счастлива с отцом Филиппа. Он был очаровательный мужчина. Таковы уж Джослины – они очаровательны. Но только от них можно устать – их надо разбавлять.

Именно в этот момент в дверь позвонили.

Анна Джослин стояла на темном пороге и ждала, пока кто-нибудь выйдет. Такси, привезшее ее из Клейфорда, шумно развернулось за ее спиной на посыпанной гравием подъездной дорожке и уехало. Звук постепенно затих. Подождав, она позвонила еще раз, и почти тотчас в двери повернулся ключ. Дверь немного приоткрылась, и из-за нее выглянула молодая девушка. Увидев стоящую на пороге женщину, она отступила на шаг, открывая дверь шире.

Анна вошла в дом.

– Сэр Филипп вернулся?

Айви Фоссетт несколько стушевалась. Посетители не входят в дом вот так, после наступления темноты, не то сейчас время, подумала она. Но женщина была настоящая леди и в таком красивом меховом пальто. Не отрывая от него глаз, девушка сказала:

– Нет, мэм, его нету.

– Тогда кто дома? – резко спросила дама. – Кто говорил со мной по телефону сегодня утром?

– Миссис Армитедж и мисс Линделл… мисс Линделл Армитедж. Это, верно, она снимала трубку.

– Где они?.. В салоне? Не нужно меня объявлять – я пройду прямо туда.

Айви, разинув рот, смотрела, как дама удаляется.

– Прошла мимо, будто меня и не было, – рассказывала она потом на кухне и получила упрек от миссис Ремидж, весьма пожилой кухарки:

– Ты должна была спросить ее имя.

Айви вскинула голову.

– Она не дала мне и слова вымолвить!

Анна пересекла холл. Салон выходил на террасу в задней части дома. Название, вместе с белой панельной обшивкой, досталось по наследству от времен царствования доброй королевы Анны. Первая Анна Джослин была ее крестницей.

Она положила руку на дверную ручку и приостановилась на минутку, расстегивая и сдвигая с плеч пальто, под которым обнаружилось голубое платье. Сердце ее сильно билось. Не каждый день человек возвращается из мертвых. Пожалуй, она была рада, что Филиппа нет дома. Открыла дверь и остановилась на пороге, устремляя взгляд в комнату.

Свет над головой, задернутые голубые занавеси на окне, жарко полыхающие дрова в камине, а над камином – белая полка с глядящими вниз фигурками «Времен года», а еще выше, над «Временами года», – картина «Девушка в меховом пальто». Анна смотрела на портрет неотрывным, критическим взглядом, как могла бы смотреть в собственное отражение, и подумала, что портрет вполне мог бы сойти за зеркало.

В комнате находились двое. Направо от камина – Милли Армитедж, с газетой на коленях и другой газетой, раскинувшейся у ее ног на голубом ковре. Неряшливая скучная женщина. Отнюдь не друг. Конечно же, она должна была оказаться тут, прочно окопавшаяся. Nous allons changer tout cela[1]. Внизу, на коврике перед камином, притулилась с книжкой эта соплячка, надоедливый ребенок Линделл.

Хрустнула бумага, внезапно смятая рукой Милли Армитедж, книжка Линделл уткнулась в белый меховой коврик. Линделл вскочила на ноги, наступая на подол своей длинной зеленой робы, хватаясь за подлокотник пустого кресла, на котором сидела. Глаза ее расширились и потемнели, кровь отхлынула от лица. Она смотрела на открытую дверь и на сошедшую с портрета Анну Джослин – Анну Джослин с ее золотыми кудрями и искусно подгримированным овальным лицом, с нитью жемчуга, свисающей на виднеющееся под расстегнутым пальто тонкое голубое платье.

В тот же миг Анна услышала, как охнула, словно задохнувшись, Милли Армитедж. Она безмолвно уставилась на Анну, и все вокруг будто застыло. Затем мозг Милли молнией пронзила несообразная мысль: «У Эмори она выглядит лучше». Когда позднее ей это вспомнилось, то ужасно ее подивило. После трех лет лишений, страданий и тревог кто бы выглядел иначе? Волна чувств смыла все, кроме осознания того, что это Анна и что она жива. Милли ринулась вперед с непонятным возгласом, и Анна раскрыла ей объятия. Через секунду Лин тоже обнимала ее, вновь и вновь повторяя ее имя, и по лицу у нее текли слезы.

– Анна… Анна… Анна! Мы думали, ты погибла.

– Я и сама почти что так думала.

Все вместе они сделали несколько шагов по комнате.

– Тетя Милли! Как я рада вас видеть! Ах, до чего хорошо снова быть дома.

Анна обнимала Милли Армитедж. Та, борясь с наплывом чувств, поцеловала ее в щеку, которая оказалась накрашена сильнее, чем три года назад. Она не помнила, чтобы когда-нибудь раньше обнимала Анну. Холодный поцелуй в щеку – это было все, что они себе позволяли или хотели позволить. Милли отступила с мимолетным чувством облегчения, силясь найти слова. Не то чтобы мало было новостей, но даже в этот момент потрясения у нее было ощущение, что лучше говорить поменьше. Филипп… Она не имеет права сказать или сделать что-то, способное причинить боль Филиппу. Нависло ощущение безмерной катастрофы. Три с половиной года числиться мертвой – слишком долгое время. Анна вернулась… Ужасно вернуться и почувствовать, что тебя больше не ждут. Кто это сказал: «Живые смыкают ряды»? Верно – приходится смыкать. Под этой выспренной мыслью мелькнула другая, совсем домашняя и обыденная: «Боже! И угораздило же ее вернуться!»

– Анна, дорогая, – твердила Линделл. – Ах, Анна! Как чудесно, что ты жива!

Миссис Армитедж вспомнила, что получила благородное воспитание. С мрачной решимостью она постановила вести себя соответственно.