Читать книгу Летящий Орёл. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 3 - Павел Амнуэль - Страница 4

Павел Амнуэль
Собрание сочинений в 30 книгах
СТРАННИК

Оглавление

Что такое… странник? Странный человек… не похожий на других…

М. Горький. «На дне»

Жил-был странник. Человек как человек: с открытым, немного грустным взглядом, тихим голосом и умными пальцами музыканта. Собеседнику часто приходилось переспрашивать его в разговоре, потому что голос его и рассказ будто уходили в себя.

Он побывал во всех уголках Земли, во всех странах и городах, дышал мягким ароматом лугов и злой взрывчатой гарью вулканов, ходил по нежному песку Сахары и колючему цепкому снегу Антарктиды. Все знали его, все говорили, увидев его:

– Вот идет странник.

А потом он исчез. Ни на кораблях, ни в поселках не слышно было его тихого смеха, его неспешного рассказа. Кто-то видел его, кто-то говорил с ним, кто-то поведал миру:

– Знаете, – сказал кто-то, – странник ушел к звездам. Так и ушел – в стоптанных ботинках. «Смысл жизни человека в том, чтобы быть всем и везде», – так сказал странник кому-то и добавил: «Земля это не все, и я ухожу».

Кто-то не понял его, спросил удивленно:

– Вы участник экспедиции? Летите на Марс строить оранжереи? Нет? Тогда на Плутон – взрывать горы? Тоже нет? Значит, в звездную?

– Нет, нет и нет. Я ухожу пешком. Дойду до Веги по белой мгле Млечного Пути, наберу горсть воды из марсианского озера Сциллы, увижу грозы на планете звезды Альфарх, услышу тихий шелест аммиачной реки на Плутоне. Я смогу все, потому что умею мечтать, и нет звездолета мощнее.

И странник ушел к звездам – по лунной дорожке, на которой до сих пор видны отпечатки его следов. Выйдите ночью на берег, вглядитесь, и вы увидите.


1


Столы здесь были чуть более серыми, стены чуть более зелеными, а обучающие машины чуть более разговорчивыми. Это «чуть» было совершенно незаметно для взрослых, а Ким заметил, и в новом классе ему не понравилось. Ким понимал, что скоро освоится, расскажет ребятам, что приехал в город с отцом и будет здесь учиться, пока отец не закончит работу.

В комнату вошли, слишком степенно, как показалось Киму, его новые одноклассники – трое ребят и две девочки. Ребята были ниже Кима, а один – Сережа – выглядел просто малышом для своих одиннадцати лет.

– Тебе нравится у нас? – спросил Сережа.

– Не нравится, – ответила за Кима Ольга – невысокая девочка, тоненькая, светленькая. – Разве вы не видите – он очень любит учиться. Тихо, спокойно.

– А вы не любите? – удивился Ким.

– Не-а, – весело подтвердила Ольга. – Нужно просто жить, смотреть по сторонам. Знание само придет. Тихо, спокойно.

Ким не успел возразить. Серебристой змейкой прошелестел звонок, ребята мгновенно оказались у своих столов, одна Ольга не спешила: прошла вдоль рядов, посмотрела не контрольные экраны, стрельнула глазами в сторону Кима, и он смущенно отвел взгляд. Он не понимал причины, но чувствовал, что не сможет спорить с этой Ольгой. Она ему совсем не нравилась, задиристая какая-то, но говорила она с такой убежденной беспечностью, что возражать было бессмысленно.

Учитель Игорь Константинович Астахов вошел в класс, поздоровался тихо, сказал:

– Вы познакомились, ребята? Я отменяю урок. Мы покажем Киму школу и поговорим.

Они вышли на школьный двор. Планировка его отличалась от той, к какой Ким привык за шесть лет. Справа мостик над быстрым ручьем, дальше учебно-расчетный центр. Слева вместо гимнастических снарядов покрытый невысокой травой луг, мальчики гоняли здесь мяч. Астахов привел класс к ручью, сел, поболтал пальцами в воде.

– А знаете, – неожиданно громко сказала Ольга, – Ким на любит работать, ему бы только учиться.

Ким весь вскинулся от такой несправедливости.

– Мы построили школьный мотодром, – сообщил он. – Наш класс – все шестеро – и двое ребят из соседнего.

– Мотодром? – загорелся маленький Сережа. – Здорово, дядя Игорь, верно?

– Что ж, – согласился Астахов. – Только я предлагаю не мотодром, а, скажем…

– Гравиплан, – выпалила Ольга, и все заулыбались, а Киму стало неловко – эта Ольга не понимала, что говорит. Серийный гравиплан собирают два месяца. Сердце мотора – вещество с анизотропным тяготением – выращивают на заводах годами. Астахов жестом успокоил ребят, начавших спорить о деталях конструкции.

– Ким, ты знаешь разницу между желанием и умением?

– Желания могут быть как угодно велики, – сказал Ким, – а умение конкретно.

– Примерно так. И по-моему, Ким, лучше не принижать желания до твоего умения, а наоборот. Я за мечту, Ким. Нужно уметь то, чего никто не умеет. Знать то, чего никто не знает. Увидеть то, чего до тебя никто не видел…


2


Ким опаздывал на урок. Подбегая к школе со стороны летнего бассейна, он увидел мелькнувшее в кустах золотистое платьице и перешел на шаг.

– Подержи, – требовательно сказала Ольга и протянула Киму две большие биты. Пошла рядом, посматривая на Кима, чему-то усмехаясь.

– Слушай, – сказал Ким, – а ты лично сделала какое-нибудь открытие?

– Вот еще, – вскинула взгляд Ольга. – Я лентяйка. Тебе понравился папа?

– Какой папа? – не понял Ким.

– Учитель.

– Он твой отец?

Ким был окончательно сбит с толку. Отец, который требует необъятных стремлений, и дочь, уверяющая, что она лентяйка…

– Сейчас принято, – рассказывал учитель Астахов, – делить историю космонавтики на два периода: планетный и звездный. Звездный ведет отсчет с момента, когда стартовал к Проксиме Центавра «Победитель», первый звездолет на кварковых двигателях.

Экспедиция ушла к звездам, когда Кедрин на Марсе еще не закончил расчетов. Только пять лет спустя он доказал, что скорость света можно увеличить во много раз. Опыт Кедрина повторили, и очень скоро со стапелей сошла «Аврора» – первый звездолет с фотоускорителями. «Аврора» ринулась вслед «Победителю». Где-то среди планет Проксимы корабли встретились. Командиру «Победителя» Голованову и его экипажу предложили перейти на «Аврору». Голованов отказался, и звездолеты разошлись.

Вскоре на «Победителе» вышел из строя реактор, и его

катапультировали. До Земли корабль мог дойти и на втором реакторе, но о

продолжении исследований не могло быть и речи. «Победитель» ушел к Солнцу,

сообщив на «Аврору» об аварии.

Люди боролись до конца и привели «Победителя» к базе на Плутоне. Они стали героями. Но подумайте, ребята, в чем же героизм Голованова? Его полет – типичный пример нежелания подчиняться диалектике жизни. Кроме того, на примере Голованова воспитываются миллионы ребят. Учатся идти до конца, когда разумнее остановиться…

Вот все, что я хотел вам рассказать, прежде чем вы начнете изучать элементы кварковой техники.

– Я знал, что ты подойдешь ко мне, – сказал Астахов. Занятия кончились, ребята разошлись, кто домой, кто в школьный интернат.

– Разве Голованов не был прав? – ожидание притупило запальчивость Кима, он говорил теперь более рассудительно, чем сам того хотел. – Земля доверила ему корабль. Он не мог покинуть машину. Я читал, видел: раньше летчики спасали горящие самолеты, капитаны не уходили с тонущих кораблей.

– Это другое, – покачал головой Астахов. – Героизм летчиков-испытателей выше головановского, потому что имел смысл. Люди всегда ошибались, но ошибки бывают разными. Мне потому и не нравится отношение к «Победителю», что из этой истории не извлекли нужного урока.

Ким промолчал, его покоробила фраза «люди всегда ошибались». Учитель умен, но настолько ли, чтобы судить об ошибках всех людей Земли? Астахов по-своему расценил молчание Кима, сказал:

– Я живу рядом. Пойдем, я покажу тебе, какие бывают ошибки.

Киму сразу понравилось у Астахова. Поражала невероятная для жилой квартиры библиотека – десятки тысяч книгофильмов стояли на стеллажах, занимая всю площадь стен от пола до потолка. Ольга сидела в кресле и смотрела приключенческий фильм – в глубине стереовизора, покачиваясь, бродили динозавры, не обращая никакого внимания на опустившийся неподалеку дисковидный звездолет пришельцев. Увидев вошедших, Ольга выключила аппарат.

– Сколько книг! – сказал Ким.

– Это не книги, – тихо отозвался Астахов. – Это свалка.

– Так папа называет свою коллекцию, – объяснила Ольга. – Здесь идеи, сверху донизу, и этажом ниже, в подсобнике.

Астахов остановился перед стеллажами, любовно провел ладонью по выпуклым бокам капсул микрофильмов. Достал одну, включил проектор. Заструился морозный утренний воздух, где-то далеко внизу плыла река с городом на берегах, а Ким летел, стоя на палубе странного сооружения – это был корабль девятнадцатого века с узкой кормой, длинным форштевнем, с обитой железом палубой. Мачты уходили высоко вверх и не несли парусов – на их верхушках вращались пропеллеры, создавая подъемную силу.

– Робур-завоеватель, – сказал Ким, воображая себя на палубе «Альбатроса», крепко стоящим на широко расставленных ногах, а город внизу, конечно, Париж, жители которого с ужасом следят за полетом таинственного корабля. Изображение распалось, Астахов отключил проектор.

– Мертвая конструкция, – сказал он. – Направление было прогрессивно – аппараты тяжелее воздуха, и принцип геликоптерных винтов верен, а конструкция подвела. Здесь у меня все идеи, конструкции, проекты – мертвые. То, что не вышло. То, что не было додумано. То, что оказалось неверным в принципе. Все отрицательное, что наука сотни лет сбрасывала за борт. Шлак. Издержки. Понимаешь?

– Д-да, – протянул Ким.

– Ничего он не понимает, – насмешливо сказала Ольга. – Он просто очень воспитанный мальчик.

– Я начал собирать ошибочные идеи из любопытства, – продолжал Астахов, будто не слыша слов дочери. – Я учился тогда в Институте футурологии. Да, Ким, по первичному образованию я футуролог… И как-то, изучая историю техники, предмет очень логичный, как внутренне логичен прогресс, я заметил, что кое в чем логика авторам изменяет. Прогресс – это гигантское дерево, и мы изучаем строение его ствола – столбовые идеи. А ветви, которые никуда не ведут, мертвые сухие веточки, мы на ходу подрубаем у основания. Мы изучаем логику становления новых технических идей, и не изучаем логики идей отвергнутых. Тогда возникла мысль: посадить рядом с деревом прогресса другое дерево, дерево неверных идей. У него то же корни – практика, наблюдение, опыт. А ствол, ветви? Куда они ведут?..

Астахов помнил себя в семнадцать лет. Он ощущал в мышцах силу, развитую годами тренировок, и твердо верил, что добиться поставленной цели может каждый. Но Земле не нужен был легион звездолетчиков. Не прошел отборочной комиссии и Астахов. Он получил голубой жетон, на котором был записан довольно лестный отзыв о его способностях и настоятельный совет: заняться футурологией.

Астахов не представлял, что человеку можно сказать «нет». По аналогии с собственной неудачей его заинтересовали неудачи других – ошибки не жизненные, а творческие, технические, научные.

Сначала Астахов собирал, что попало. Старые забытые проекты выкапывал из архивной пыли, из патентных библиотек, даже из романов. Выписки, чертежи, модели… Это был сизифов труд: ошибок у каждого ученого на поверку оказалось больше, чем верных решений. Астахов закончил институт, работал футурологом-методистом, ему очень помогала созданная им статистика ошибок. Но это и была вся польза от его увлечения. Стал ли он ближе к звездам, к которым стремился по-прежнему, – без надежды увидеть мечту осуществленной? Он решил сдать «свалку идей» в архив, но в это время ему пришла в голову мысль о перекрестном сравнении,


3


– Папа редко рассказывает о своей коллекции, – сказала Ольга. Она провожала Кима домой.

– Ты знаешь все идеи, которые собрал отец? – спросил Ким.

– Не-а, – отмахнулась Ольга. – Зачем мне?

– Как зачем? – удивился Ким.

– А так. Почему мы раньше не могли жить как все? Эти дурацкие идеи – кому они нужны?

Кима возмутила несправедливость упрека.

– Твой отец учитель. Разве можно давать людям больше, чем он?

Ольга вздохнула:

– Папа стал учителем по ошибке. Мог бы и геологом… Все, понимаешь, все у него так! Иногда я думаю, – она понизила голос, говорила почти шепотом, – может быть, и я тоже ошибка…

Ольга помолчала.

– А все началось с того прогноза…

Как-то Астахов готовил материалы для прогноза энергетики

Прибалтийской экономической зоны. Один из вторичных прогнозов, которым пользовался Астахов, оказался неверен. Горел генеральный прогноз: новые данные – новые связи. Астахов, то ли со злости, то ли из присущего ему чувства противоречия, заложил в машину все, какие только смог найти, ошибочные прогнозы по Прибалтике. Ошибка на ошибке – он представлял, какая вампука получится из его затеи, и все же внутренне почти не был удивлен, когда машина выдала абсолютно точные данные за прошедший год.

Случайность, совпадение? Астахов не знал. А решение зрело. Оно вынашивалось долго. Сначала мешала психологическая инерция, из-за которой Астахов не сразу понял: рождается новая наука. Эрратология – наука о научных ошибках. Не сразу понял он и то, что новая дорога может вывести его к звездам. Астахов шел ощупью, он еще не знал, верна ли его основная теорема.

– Между мертвыми идеями науки, – утверждал он, – существуют мириады неощутимых связей, которые должны сыграть роль живой воды – должны оживить засохшее дерево. Вот принципиальное положение эрратологии, ее основная теорема: пользуясь только внутренней логикой развития ошибочных идей, изучая лишь ошибочные проекты, можно получить верное решение задачи.

Неверных решений а истории науки накопилось так много, что появление нового качества неизбежно. В кризисной ситуации, когда правильных решений еще нет, существуют два способа выбраться из тупика. Первый: ждать, когда природа преподнесет открытие. Второй: применить методы эрратологии, найти новое самим. Первый способ эффективнее. Второй – надежнее…

– Ошибки – хлам, – сказали Астахову. – От них нужно избавляться, вот и все.


4


Яворский-старший ходил по комнате, некрасиво размахивая худыми руками, говорил увлеченно: в семье повелось, что о своей работе отец всегда рассказывал сыну.

– Папа, – сказал Ким, прерывая рассказ. – Я познакомился с интересным человеком.

– Знаю, – отозвался Яворский-старший. – Я говорил с Астаховым.

Отцу не хотелось разбивать веру Кима в учителя. Он слышал об Астахове давно, ценил его увлеченность. Но Астахов противоречив, Ким, пожалуй, и не разберется.

– Понимаешь, сын, – отец заговорил медленно, подбирая слова, – я намеренно отдал тебя в класс Астахова. Верность цели – вот чему ты должен у него поучиться. Целеустремленность Игоря Константиновича всегда вызывала уважение, все знали о его судьбе, о его странном желании найти зерно истины в ложных идеях. Знали, что Астахов ищет не просто любую здравую идею, но вполне определенную: новый способ полетов к звездам. Он не стал космонавтом. И решил, что без громоздких машин, без звездолетов и генераторов Кедрина достигнет звезд. Пешком.

Очень давно у Астахова были помощники, лаборатория. Были даже энтузиасты новой науки – из молодых футурологов. Но среди всех методов работы Астахов выбирал только неверные. Это было нечто вроде научного знахарства. Знаешь, как это выглядело? С утра Астахов собирает летучку, сам садится в углу, держит в руках сброшюрованные данные за прошедший день.

«Что это такое? – говорит он и сам отвечает. – Это анкеты по опросу „Бытовая химия через десять лет“. Кто же так работает? Здесь все верно! Что мне делать с этими бумагами?»

«Как же быть? Фальсифицировать результаты опросов?» – недоумевают сотрудники.

«Конечно! – кричит Астахов. – Вы должны неправильно вести опрос, должны тенденциозно подбирать группы. Заведомо неверно обрабатывать материал. Понимаете? Мне нужны СОВЕРШЕННО НЕПРАВИЛЬНЫЕ данные!»

Отношения между Астаховым и его сотрудниками ухудшались. Люди привыкают к стереотипу поведения. Астахов ломал любые стереотипы, и ребята не выдерживали. А однажды Астахов собрал ребят и сказал:

«Пора прощаться. Я сделал глупость, когда организовал лабораторию. Лаборатория – это принятая в науке форма объединения ученых, и поэтому она противоречит эрратологии. Прощайте».

И ушел… Сложный это характер, Ким, – глубокий ум, обширные знания, верность мечте и странный способ ее достижения. Таков Астахов, твой новый учитель…


5


Перед уроками Ким решил посмотреть лекцию по биологии. Но у пульта обучающей машины стояла Ольга, и Ким понял, что занятий не получится.

– Ты не работаешь? – не очень вежливо спросил Ким.

Ольга пожала плечами:

– Не люблю заниматься одна. Неинтересно.

– Вчера я говорил с отцом об Игоре Константиновиче, – выпалил Ким неожиданно для самого себя.

– И что же? – отозвалась Ольга с напускным равнодушием.

– Отец говорит, что это ненаучный подход. Из ничего и не получишь ничего.

– Это не отец твой сказал, а еще Шекспир, – сказала Ольга с неожиданным презрением. – Что ты знаешь, чтобы судить папу? Он лучше всех!

Ольга присела на кончик стула, и губы ее мелко задрожали. Ким не знал, что делать, а Ольга едва проговорила сквозь слезы:

– Ты думаешь… легко… быть ошибкой?

Астахову вовсе не нравилась Лена. Он не мог сделать более неудачного выбора. Высокая, пышноволосая студентка-лингвист, она любила веселиться – до упаду, путешествовать – на край света, а работать – до крайней степени усталости. В то время Астахов уже понимал, что для создания истинной эрратологии необходима полная систематика ошибок: глубокий анализ неудач любого рода. И он признался Лене в любви. Отказ он занес в картотеку «Личные ошибки» под первым номером. После восемнадцатого номера Лена сдалась.

Конечно, их брак был ошибкой. Но первые месяцы все шло как нельзя лучше: на какое-то время Астахову удалось увлечь жену идеями эрратологии. Лена помогала ему систематизировать сведения о научных ошибках, которые поступали к Астахову со всех концов Земли. Они провели нескончаемый медовый месяц, разъезжая по материкам и странам, встречаясь с неудачниками, терзая их каверзными вопросами. Но, насмотревшись на молодых и старых неудачников, Лена однажды поняла, что нет никакой смены впечатлений: все они на одно лицо, все одинаково реагируют на вопросы, дают почти одинаковые ответы. И ей стало скучно.

Они начали ссориться – чаще и чаще. Родилась Оля, и это тоже было ошибкой, потому что из-за дочери они продолжали жить вместе, мучая Друг друга одним своим присутствием.

Однажды утром Лена ушла. Не сказала ни слова, но оставила записки, просто исчезла: жизнь по теории ошибок была вовсе не такой радужной, какой казалась вначале. Только тогда Астахов понял, что успел полюбить свою веселую строптивую жену. На добрых полгода он забросил эрратологию: ездил с Ольгой по Земле без всякой видимой цели, дочь стала для него единственным смыслом жизни. Если бы Лена вернулась…

Через полгода он пришел в себя. Записал в картотеку «Личные ошибки»: ушла жена. И принялся за работу,


6


– Папа любил комбинировать идеи в разных сочетаниях, – Ольга водила пальцем по матовой поверхности контрольного экрана, Кима она будто и не замечала, разговаривала сама с собой. – Он программировал данные, и машина синтезировала из ошибок новые идеи. Папа не специалист по межзвездным полетам. Он обращался к экспертам, и ему говорили: что за бред… А однажды… Однажды мы встретили маму.

Астахов крепко держал дочь за руку, будто думал, что она бросится к матери, исчезнет вместе с ней, Лена не изменилась: озорной блеск в глазах, высокая прическа, из-за которой Лена казалась старше на несколько лет.

…В кафе было уютно: столики, похожие на панцири черепах, кресла-улитки. На стенах изображения океана. Ольга забралась в кресло, свернулась клубочком, чувствовала, что отцу предстоит нелегкий разговор, и старалась не попадаться на глаза.

– Я звонила тебе, – сказала Лена, – это было год назад. Хотела сказать… Потом раздумала – зачем мешать твоим планам?

– Ты искала меня?

– Да. Хотела сказать, чтобы ты не считал ошибкой все, что было. Мне так нравилось, а я всегда поступала по-своему.

– Оленька, пойди погляди на кальмаров, – сказал Астахов. Ольга не пошевелилась в кресле, будто ее и не было.

– Хочу, чтобы ты понял, – продолжала Лена. – Многое из того, что ты считал ошибкой, – истина. Для меня истиной была любовь – ты записал ее на карточку под индексом «личные неудачи». Эти крабы на стенах – парень, который их рисовал, считал, наверно, что за три тысячи километров от океана людям будет приятно посидеть в клешне краба и пить сок из раковины улитки. Понимаешь? Ошибок нет вообще – все зависит от точки зрения.

Астахов молчал. Ерунду говорила Лена. Есть критерий для оценки ошибок – мир, в котором мы живем. Но в чем-то Лена была права. В чем-то малом, в очень важном малом. Додумать это.

– Мой рейс, – сказала Лена.

– Киев, – повторил Астахов слова диктора.

– Нет, – Лена усмехнулась. – Не хочу заставлять тебя ошибаться. Киев – только пересадка… Знаешь, Игорь?.. Вспомни софизм о критском лжеце. Разве ты не похож на него? Если эрратология не ошибочна, то она истинна, а если она истинна, то она не отвечает своей цели, и значит, она ошибочна…

Астахов смотрел в одну точку, думал. Критский лжец. Ерунда. Он потерял мысль. Ага, вот она: относительность ошибки. Он строил эрратологию по классическим канонам науковедения. Нужны иные методы. Нужно учесть долю истинности в любой ошибке, учесть и отбросить. Сделать ошибку абсолютной. Значит – все сначала?

Ольга тихо плакала, опустив голову на гриву морского конька, по ошибке попавшего в далекое от океана горное кафе…


7


Впереди показался лес, и дорога пропала. Ким ушел совсем недалеко от дома, но здесь кончался город – дальше лежало засеянное поле, лес, пахло свежестью, как в цветнике на площади. Подошвы липли к земле, будто покрытые магнитным составом, грязь под ногами хлюпала и чавкала. Сегодня в классах пусто – день спорта, и Ким сбежал. Он уже выиграл у Сережи в теннис, и ему стало неинтересно.

Ким краем подошвы начертил на земле стрелки. Астахов, Ольга, Лена. Круг – эрратология. Подумал и дорисовал стрелку – Ким Яворский. Стрелка получилась на отшибе, потому что Ким, хотя и знал методы социальной психометрии, но отношения своего к эрратологии пока не определил, а без этого схема теряла смысл.

Отец считает эрратологию чепухой. Лена – тоже. Ольга любит отца и готова признать даже то, во что не верит. А сам Астахов? Ну, тут ясно. Что ясно? Если Астахов считает, что методы эрратологии верны, то почему бросил поиски, почему стал учителем? А если его постигла неудача, то для чего хранить десятки тысяч ненужных книгофильмов? Остается третье…

Ким проверил свое рассуждение и не нашел в нем ошибки: Астахов завершил работу. Вывел идею идей. Так. Но тогда – почему он молчит?..

– Учитель! – сказал Ким с порога, и Астахов, размышлявший о чем-то у окна, обернулся.

– Я хотел спросить, – Ким заговорил сбивчиво, ему пришло в голову, что это бестактно – спрашивать человека о том, о чем он говорить не хочет. Но отступать было поздно, и Ким, неловко подбирая слова, чтобы не обидеть учителя, рассказал о своих сомнениях.

– Пойдем, – сказал Астахов.

Он включил стереовизор в кабинете, прошелся вдоль стеллажей. Ким почувствовал волнение. Подумал: это оттого, что сейчас он соприкоснется с чужой жизнью, в которую влез без спроса. Но нет – он просто боялся разочароваться.

– Семьсот тридцать две тысячи двести сорок идей, – сказал Астахов. – За три века. Труднее всего было отсеять лишнее. Далеко не все идеи пригодны для обработки. Одни не имели отношения к космосу. В других была невелика доля заблуждения – это почти верные идеи, для меня они не годились. Третьи – особая категория. Идеи, выдвинутые из тщеславия. Единственная их цель – самоутверждение автора. Их тоже пришлось отбросить. Так появилась системология ошибок. Идей в результате стало втрое меньше, работать с ними – втрое интереснее…

Астахов перебирал книгофильмы, он был наедине с ними, с этими идеями, которые составляли всю его жизнь. Он перебирал и вспоминал, а Киму уже не хотелось спрашивать. Ему показалось, что он, наконец, понял Астахова. Движение к цели, полное надежд, отрадней самого прибытия, – так писал Стивенсон. Астахов ищет свой Остров сокровищ. Может быть, у него уже есть карта, но никогда не хватит воли сесть на корабль и выйти в океан, чтобы отыскать остров в безбрежных просторах.

– Что с тобой, Ким? – сказал Астахов. – Ты не слушаешь. Я говорю, что три года назад мы жили с Олей в Минске. Тогда-то я понял: пришло время сделать последнюю пробу.

«О чем он говорит, – подумал Ким, – какую пробу? Астахов – эрратолог, он создал новую науку. Зачем ему звезды?»

– Опыт я провел на Минской статистической станции. И получил результат. Верную идею. Работа моя закончилась. Я не сказал об этом никому – даже Оле. Не мог заставить ее ездить со мной, начать все сначала. Говоришь себе: дело прежде всего. А потом проходят годы… Жена. Дочь. Друзья. Ученики. Опять все бросить. Уйти…

Астахов улыбнулся, и Ким, сам того, может быть, не подозревая, позавидовал Ольге. Трудно им вдвоем, невидимая стена эрратологии стоит между ними, и все же им хорошо. Ким подумал, что ему с отцом приходится труднее, хотя внешне все прекрасно. Но ни отцу, ни матери не придет в голову взвалить на сына часть своих забот. Когда родители переживают какую-нибудь неудачу, осложнение, он в стороне. Ольга – нет. Может быть, ей нелегко, но он, Ким, хотел бы… А Астахов боится. Все они, родители, одинаковы. Они думают, что так – тихо и спокойно – жить легче? Да, наверно, – внешне. А стена между ними станет расти, потому что все, что любит Ольга в отце, – увлеченность, безумие стремлений – Астахов старается теперь запрятать: для ее же блага. Стена вырастет до неба, и когда-нибудь Ольга скажет отцу, как Ким скажет своему:

– У нас все разное, папа, даже сложности…

И неожиданно Ким, будто со стороны, услышал свой голое – напряженный и тихий:

– Вы трус, Игорь Константинович…


8


Отец стоял у люка доставки и вкладывал в его разинутую пасть книгофильмы и личные вещи. Ким взглянул на приборный щиток: шифр Уфы. Отец захлопнул крышку, обернулся.

– Едем домой, – сказал он. – Рудник мы сегодня пустили, контроль теперь понадобится лет через пять.

– Мы уезжаем, – сказал Ким. – А школа?

– Вернешься в старый класс, к учителю Гарнаеву.

Помолчали.

– Ты встретишь другого Астахова, – мягко сказал отец. – Наконец, существуют стереовизоры.

– Конечно, – вздохнул Ким. Как же так, сразу? Он еще не додумал. Это очень важно для него – понять все, что связано с Астаховым, с Ольгой. Он не может так уехать. Что подумает Ольга? Укатил домой – тихо, спокойно.

– Я хотел бы остаться на несколько дней, – нерешительно заговорил Ким.

– Оставайся, – неожиданно легко согласился отец. – Оставайся до конца семестра. А я не могу – работа…

Утром, когда Ким с ребятами ждал Астахова, в класс вошла высокая женщина, педагог старшей группы. Ким понял сразу, сказал:

– Можно мне выйти?

Он побежал через корт – так было короче – и сорвал у кого-то игру. Ольга сидела на ящике с моделями непостроенных космолетов.

– Не могла сообщить? – сердито спросил Ким. – Куда вы едете? Зачем?

– Кому сообщать? Папа сказал, что ты улетел вечерним рейсом. Я сама не знаю точно, куда мы едем. Кажется, на Фиджи… И все из-за тебя.

«Вы трус, Игорь Константинович».

– Не понимаю, – сказал Ким.

– Будто? Ты наговорил вчера столько глупостей. Целый вечер папа ходил по комнате. Потом спросил: «Ты тоже считаешь, что я трус?» Представь, что твой отец спросит у тебя такое. Пока я соображала, папа пошел говорить по стереовизору. Тогда ему и сообщили, что Яворские уехали. Наверно, твой отец сдал местный номер. Папа связался с Фиджи. Там работает Годдард…

– Годдард. Направленные мутации человека, – вспомнил Ким.

– Это тебе, – Ольга протянула Киму капсулу с микрофильмом. – Я должна была отослать в Уфу, но раз ты здесь…

«Не может быть, что это только из-за меня», – подумал Ким. – Конечно, Астахов хотел вернуться к работе, хотел и не решался. Неустойчивое равновесие – достаточно было малого толчка, одной не очень умной, но злой реплики, и решение принято.

– Ты рада, что едешь? – спросил Ким.

Ольга пожала плечами:

– Будет трудно…

Ким видел: она и смеется, и плачет. Губы дрожат, а глаза улыбаются. Пусть Ольга не отвечает. Она считает, что отец прав, и это главное.

Ким вставил капсулу в проектор.


9


– Из трехсот тысяч идей машина выбрала одну и сделала ее центром новой гипотезы…

Голос Астахова будто раздвинул невидимую преграду. На скале у обрыва стоял гигант, закованный в цепи. Он пытался сбросить путы, но тяжелая цепь лежала недвижимо.

– С прикованным гигантом сравнил человека автор идеи, – сказал Астахов. – Человек покорил природу, но не научился управлять собственным телом. Можем ли мы усилием воли изменить цвет глаз? Замедлить рост ногтей? Регулировать работу сердца? Нет, потому что не хватает сил – биотоки слишком слабы, они могут передать в клетку сигнал, но заставить ее работать в ином режиме биотоки не в состоянии. Нужно усилить сигналы мозга!

Скала дрогнула, гигант распрямил плечи и, неожиданно освободившись от цепи, мощным движением бросил ее в пропасть.

– Ошибочная, наивная идея, – сказал Астахов. – Дело не в слабости биотоков. Аппарат наследственности исключительно сложен и устойчив. Наследственность – вот наши цепи. Природа поступила как инженер прошлого века: создала механизм очень надежный, но не способный к быстрым изменениям. А вот вторая ошибочная идея.

Изображение подернулось туманом, и Ким, будто на объемной модели, увидел длинную извивающуюся спираль.

– Наше тело построено из кирпичиков-молекул. Какое расточительство! Все равно, что закладывать в фундамент дома не кирпичи, а электронные осциллографы. Молекула сцеплена из атомов, атомы – из элементарных частиц. Природа искала и ошибалась, конструируя живое, и выбрала кирпичи слишком массивные и сложные.

Двойная спираль – молекула ДНК – на глазах у Кима рассыпалась, брызнули осколки, невидимая пушка разбивала их на атомы, на отдельные частицы.

– Нужно строить живое из элементарных частиц. Поручить хранение наследственной информации спрессованным в плотный комок нейтронам, протонам, электронам… Ошибочная идея. В мире элементарных частиц глава – принцип неопределенности. Наш элементарный ген окажется подвержен самым неожиданным мутациям. Попробуйте хранить что-то в сосуде, который вечно меняет форму, размеры, а то и просто расплывается лужицей не столе…

Голос Астахова на секунду исчез, из глубины проектора будто полилось пространство: черное, огромное – вся Вселенная со звездами и галактиками. Ким мчался куда-то, он не видел себя, но знал – он не в звездолете, он просто бродит среди звезд с вещмешком за плечами, в стоптанных ботинках…

– Две ошибки. Машина объединила их. И еще тысячи… Появилась идея. Построим ген из элементарных частиц и будем управлять им с помощью биотоков. Принцип неопределенности станет союзником, он будет расшатывать систему, помогать слабым сигналам мозга. Человек сможет стать камнем, или птицей, или лучом света… Местом его странствий будет Вселенная…

– Помоги, – сказала Ольга, и Ким поднял тяжелый ящик, отнес к махолету. У кабины, под ветром трепещущих крыльев, постояли.

– Ты сообщишь свой адрес? – спросил Ким.

– Не-а, – протянула Ольга, глядя вверх, крылья выходили на рабочий режим. – Зачем? Ты и сам знаешь, чего хочешь…


10


Звездолет был птицей – огромным бело-черным лебедем с распростертыми крыльями звездных датчиков, с длинной гибкой шеей, отделявшей генераторные отсеки от жилых помещений, и с маленькой изящной головой, в которой все давно было знакомо и привычно, от слабого серого налета на пультовых клавишах до зеленого чучела скалистой горлянки, привезенной Кимом с Марса еще в бытность студентом. Это был его корабль, его душа и тело. Ким стал капитаном «Кентавра» больше десяти лет назад и теперь собирался покинуть его – не на Земле, а здесь, в космосе. Капитана Кима Яворского ждали. В рубке «Кентавра» – чтобы проститься, а там, в полупарсеке, на второй планете Росс-775 – чтобы встретить.

«Не стану прощаться», – решил Ким. Шагнул в тамбур, задраил внутренний люк, ощупал лямки биогенератора на плечах, потопал ногами, убеждаясь, что ботинки-ускорители надежно закреплены. «Странник», – подумал он. Вот так и мечтал учитель отправиться к звездам – с котомкой за плечами и в стоптанных ботинках.

Ким произнес контрольный набор слов, и внешний люк исчез, оставив неожиданную черноту и усыпанный жаркими точками звезд холод пространства. Ким шагнул за борт. На миг он ощутил себя парашютистом из старого-старого фильма. Сейчас он спрыгнет с крыла и понесется к земле, и ветер засвистит в ушах, и нервы напрягутся до предела, и пальцы стиснут кольцо, но ты летишь и знаешь, что не раскроешь парашюта, а над самой землей, когда остриями копий протянутся к тебе верхушки елей, ты взмоешь в голубую высоту, легко управляя своим телом и всей планетой, которая, вдруг испугавшись тебя, ринется прочь.

«Учитель не успел, – подумал Ким. – Сколько прошло лет – тридцать? Чуть меньше, пожалуй». «Вы трус, Игорь Константинович». Эти слова изменили тогда три жизни. Его, и Ольги, и Астахова. Учитель не увидел звезд вблизи, но довел свою науку – эрратологию – до изящества и совершенства, с которыми нельзя было не считаться. Из множества ошибок и заблуждений, как легендарная птица-феникс, возродилась Истина. И он, Ким, ставший к тому времени звездным капитаном, услышав о смерти Астахова, явился в Институт эрратологии и рассказал странную притчу. Притчу о Страннике…

Ким оттолкнулся ногой от обшивки и поплыл от «Кентавра». Он прислушался к своим ощущениям – тело было послушно, готово а миг приказа стать невидимым и всепронзающим лучом или, наоборот, плотнейшим комочком материи, для которого не страшны самые горячие звездные недра.

«Странник идет к звездам», – подумал Ким. Корабль превратился в блестку и спрятался в звездной стае. Ким остался один – он и звезды. Щелкнул переключателем на плече и ощутил в себе великую силу – силу Человека…

В рубке «Кентавра» стереоэкран на миг полыхнул ярким пламенем, и человек, только что паривший в пространстве, исчез. Люди вздохнули облегченно, но работа только началась, и они перевели взгляды на другую группу приборов, контролирующих полет Странника.

«Все в порядке, – утверждали сигналы. – Странник идет к звездам. Ждите его».


1969

Летящий Орёл. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 3

Подняться наверх