Читать книгу Проблема наблюдателя. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 19 - Павел Амнуэль - Страница 5

Пробный пуск коллайдера состоялся в ночь на четверг, 15 марта. Почему ночью? Потому что проверка всех систем закончилась в девять вечера, и никто – даже Вольфганг Хенце по прозвищу Ленивец Вольф – не хотел ждать до утра. Запустили, прогнали по кольцу пару десятков раз встречные потоки ядер свинца на не очень большой для начала энергии, зафиксировали результаты столкновений, возникшие ливни, все работало штатно, и сотрудники отправились по домам с осознанием хорошо проделанной работы и предчувствием будущих интересных событий.

Событие действительно произошло, но не сразу и даже не вскоре – через два с половиной месяца. С пуском коллайдера никто это событие не связал, да и с какой стати?

* * *

В половине второго пополудни 29 мая в кафе «Быстрый протон», что на углу улиц Эйнштейна и Ферми, напротив входа в Институт высоких энергий при Стэнфордском университете, вошли двое мужчин (время зафиксировано камерами наблюдения). Оба были физиками и работали в Институте: один (доктор Лоренс Кольбер) был высок, худощав, носил короткую шкиперскую бородку, говорил быстро; казалось, не успевал угнаться за собственными мыслями. Второй (доктор Джакомо или, как его называли коллеги, Джек Пранделли), сверстник и давний коллега Кольбера – среднего роста, среднего телосложения и обладавший множеством других среднестатистических характеристик, был тем не менее выдающимся специалистом по квантовой космологии. Физики заняли свободный столик у окна, Кольбер заказал свиную отбивную, салат, кружку пива и чашку крепкого кофе, а Пранделли удовлетворился омлетом и тем же кофе, только послабее. Обсуждали коллеги не физику, а недавнее выступление в кампусе знаменитого скрипача Рональда Розуэлла, сыгравшего с университетским студенческим оркестром Скрипичный концерт Бетховена и на бис – три каприса Паганини. Во всяком случае, так сказал впоследствии доктор Пранделли, а подтвердить или опровергнуть слова коллеги доктор Кольбер не мог, потому что минуты через три после того, как официант (Бен Шервуд) поставил на столик еду, Кольбер закусил губу, закатил глаза, судорожно прижал обе руки к груди, застонал и сполз на пол, где и остался лежать, не отвечая на призывы коллеги и не подавая признаков жизни.

Естественно, вызвали «скорую», причем дважды: Пранделли с мобильника и Тимоти Дорн, хозяин заведения, – по телефону из своего кабинета. Парамедики прибыли через две с половиной минуты, провели на месте необходимые реанимационные мероприятия, убедились, что доктор Кольбер мертв, и увезли тело в университетский госпиталь, где с помощью самых современных методов врачи попытались Кольбера «оживить», но успеха не достигли. Пранделли, разумеется, поехал в больницу следом за «скорой» и оказался первым, кому врачи сообщили печальную новость.

В кафе во время описанного трагического происшествия находилось восемнадцать посетителей плюс двое официантов, плюс бармен, плюс две камеры наблюдения, одна из которых была направлена в сторону, где сидели за столиком Пранделли и Кольбер. Записи камеры в точности соответствовали рассказу Пранделли и двух других посетителей, которых недели две спустя после похорон нашел и расспросил полицейский детектив Сильверберг в присутствии эксперта-криминалиста Розенфельда.

Вечером того же дня Сильверберг с Розенфельдом пили пиво в «Быстром протоне» за столиком, за которым не так давно сидели двое физиков. Сильверберг был недоволен и настроен скептически, Розенфельд – задумчив.

– Зря время потеряли, – бурчал Сильверберг, заедая пиво рыбным салатом. – Во всем тебе мерещится криминал. Здесь-то что? Кольбер умер от разрыва аневризмы аорты и сосудов, Том утверждает это определенно. Что тебя смущает, ты так и не объяснил. Сомневаешься в компетентности патологоанатома?

– Нет, – коротко ответил Розенфельд, разрезая на части большой кусок отбивной.

– Тогда какого…

– Стоп! – поднял вилку Розенфельд. – Том, между прочим, в том же эпикризе утверждает, что аневризма… цитирую по памяти… «имеющая сложный характер, затрагивающий не только аорту, но прилегающие к ней сосуды. Разрыв произошел в пяти местах…»

– Ну и что? Том говорит, это случается, хотя и редко.

– Кольбер проходил обследование в прошлом году, – напомнил Розенфельд. – Никаких проблем с сердцем или с сосудами.

– Том говорит, что и это возможно.

– Да что ты со своим Томом! – рассердился Розенфельд и отодвинул тарелку. – Я не разбираюсь в медицине, но не тебе спорить со мной, когда речь идет о математике. В данном случае – о теории вероятностей.

– Я и не спорю, – благодушно отозвался Сильверберг, приканчивая салат и жестом показывая Бену принести еще пива. – Видишь, поддался на твою провокацию и порасспрашивал кое-кого из свидетелей. Даже запись камеры наблюдения проверил, на что не имел официального разрешения, поскольку никаких…

– Да-да, – нетерпеливо перебил Розенфельд. – Теперь ты будешь по гроб жизни меня укорять.

– Не буду, – примирительно сказал Сильверберг, принимая из рук Бена две большие кружки. – Расскажи лучше про теорию вероятностей. Это из-за нее умер Кольбер?

– Можно и так сказать. Смотри. Тот вид аневризмы, из-за которой он умер, – явление очень редкое, так? Один шанс на пятьдесят тысяч. Обычно аневризму легко обнаруживают при стандартных обследованиях. У Кольбера не нашли ничего, а если ты скажешь, что врачи проявили халатность, я не поверю.

– Не скажу.

– Значит, аневризма возникла не ранее, чем несколько месяцев назад.

– Это невозможно?

– Возможно. Но такая сложная – маловероятно. Это медицинская сторона. Перейдем к психологической.

– А с ней-то что не так?

– В институте говорят, что Кольбер и Пранделли были непримиримыми противниками.

– Послушай, – рассердился Сильверберг. – На что ты намекаешь? Пранделли довел коллегу до того, что…

– Ни на что я не намекаю, – перебил Розенфельд и сделал знак Бену принести кофе. – Но, с точки зрения теории вероятности, естественная смерть Кольбера именно в это время и в этом месте настолько маловероятна, что невольно приходит мысль о чьих-то намеренных действиях.

– Работа в полиции, – заметил Сильверберг, – заставляет тебя даже в перемене погоды видеть чьи-то преступные намерения. Кстати, посмотри, какая туча. Может пойти дождь, хотя синоптики предсказывали солнечный день. Явно кто-то специально…

– Ладно, – Розенфельд допил кофе и поднялся. – Я тебя не убедил, ты меня не переубедил. Если бы это дело кто-нибудь направил мне на экспертизу…

– Медицинскую? – ехидно спросил Сильверберг.

– …я написал бы, что вижу в смерти Кольбера преступный умысел.

– Ты начитался детективов. – Сильверберг тоже поднялся и кивнул Бену, чтобы тот принес счет.

– А тебе просто не хочется разбираться, – буркнул Розенфельд.

Друзья вышли на улицу. Дождь уже начал накрапывать, и они поспешили по машинам. Выезжая со стоянки, Розенфельд опустил стекло и крикнул:

– Поспрашивай Тома о сердечных ядах!

Что ответил Сильверберг и ответил ли вообще, Розенфельд так и не узнал.

* * *

Сильверберг не собирался заниматься глупостями; фантазии Розенфельда, по его мнению, только мешали работе. Однако, встретив пару дней спустя Шелдона в коридоре полицейского участка, Сильверберг неожиданно для себя спросил:

– Том, как, по-твоему, мог Кольбер умереть от сердечного яда?

Патологоанатом думал в это время о чем-то другом и не сразу сосредоточился на заданном вопросе.

– Э-э… – протянул он, отходя с Сильвербергом к окну, чтобы не мешать сотрудникам. – Какой, прости, Кольбер? А! Вспомнил. Яд? Кольбер умер от разрыва аневризм.

– Я знаю. Поставлю вопрос иначе: мог ли разрыв аневризм быть вызван действием химического вещества?

– С чего это ты… – Шелдон нахмурился. – А! Ты получил информацию…

– Нет, – отрезал Сильверберг. Хотел добавить, что это фантазия Розенфельда, основанная на странном использовании теории вероятностей, но все-таки промолчал: патологоанатом терпеть не мог беспочвенных фантазий.

– Тогда не понимаю… А! Ладно. Теоретически возможно, но вероятность в данном случае очень мала.

– Почему?

– Сердечные и сосудистые препараты действуют быстро или не действуют вообще. Кольбер должен был принять лошадиную дозу прямо в кафе, на глазах у Пранделли. Или Пранделли должен был там же, за столиком, заставить коллегу проглотить десяток таблеток и запить водой. Не говорю о том, что в крови эти препараты легко обнаружить. Надеюсь, ты не считаешь, что я халатно отношусь к своим обязанностям?

– Ну что ты!

– В общем, умерь фантазию.

– Непременно. Подожди, не убегай! В смерти Кольбера есть, в принципе, что-нибудь странное?

– От разрыва аневризмы ежедневно умирают тысячи людей. Ничего странного. Разве что…

– Да?

– Обычно аневризма возникает в одном месте: например, в аорте в результате инфаркта, в каком-нибудь сосуде. Есть брюшная аневризма, мозговая… Необычность в том, что у Кольбера за считанные недели – вряд ли срок был меньшим – возникло несколько аневризм в сосудах в сердечной области. Я обнаружил пять – об этом написано в отчете, и, если ты внимательно читал, должен был увидеть. Разрыв произошел практически одновременно, но гораздо необычнее очень быстрое развитие нескольких аневризм. В моей практике такого не случалось, и в медицинских журналах я о таких случаях не читал. Но даже маловероятные события когда-нибудь происходят, согласен?

– Наверно, – задумчиво протянул Сильверберг.

– Будь я клиническим врачом, непременно написал бы статью в медицинский журнал. Извини, мне действительно некогда.

– Спасибо за информацию, Том! – крикнул Сильверберг в спину быстро удалявшегося по коридору патологоанатома.

– Вот дьявол, – мрачно продолжил он, обращаясь к окну, за которым начали расходиться тучи, и проявилась короткая радуга. – Умеет же этот поганец внушать сомнения…

* * *

– Единственный случай в истории медицины? – восхитился Розенфельд. – Стив, ты можешь назначить научную экспертизу этого случая? Иначе я не смогу задавать вопросы нужным людям и изымать информацию.

– Арик, что с тобой? – рассердился Сильверберг. – Расследования нет, смерть Кольбера зафиксирована как естественная.

– Ты хочешь оставить без последствий умышленное убийство?

Прежде чем ответить, Сильверберг долго изучал висевший на стене постер: репродукцию с картины Дали «Мягкие часы». Разговор происходил в закутке, который Розенфельд называл своим кабинетом. Отдельная комната ему не полагалась, сидеть в общем помещении с девятью сотрудниками, пусть даже их разделяли высокие перегородки, Розенфельд не мог физически: от присутствия чужих людей, мешавших думать, у него поднималось давление. В первое время, когда Розенфельд начал работать в экспертном отделе после окончания Йеля, он сбегал в дальний конец коридора, куда никто не заглядывал и где стояла старая скамья на трех ножках. Четвертую заменял металлический штырь, то и дело падавший, поэтому сидеть на скамье нужно было неподвижно, что не нравилось никому, но вполне устраивало Розенфельда. Не заставая сотрудника на рабочем месте, начальство сердилось и грозилось увольнением. Однако Хантер, руководивший экспертным отделом, прекрасно понимал, что лучшего аналитика, способного перемолоть в голове любую информацию, ему не найти, и несколько месяцев спустя Розенфельд получил в свое распоряжение пустовавшую кухоньку, где когда-то стояли бойлер и кофейник. После того, как на первом этаже открылся кафетерий, кухонька пустовала – просто потому, что туда не вмещались одновременно стол, стул и полагавшийся по инструкции сейфовый шкаф для хранения исследуемых артефактов. Розенфельду Хантер, однако, пошел навстречу, и тот получил кабинет, оставив сейф в общей комнате. В закуток удалось втиснуть второй стул, на котором сейчас сидел Сильверберг, не имея возможности вытянуть ноги, потому что они упирались или в стену, или в колени Розенфельда.

– Почему, – задал наконец Сильверберг встречный вопрос, – ты застрял на идее, что Кольбера убили? Только не говори о теории вероятностей, иначе я расскажу о моем кузене Карле, выигравшем в прошлом году полтора миллиона в лотерею, хотя шанс…

– Ты уже рассказывал, – перебил Розенфельд. – Карл спустил свои полтора миллиона за месяц, занявшись рискованными биржевыми операциями и не слушая ничьих советов. В том числе – моего. Если бы послушал, у него сейчас было бы семь миллионов, и он не работал бы младшим менеджером у Скотта.

– Не переводи разговор. Я спросил тебя…

– Это ты перевел разговор на Карла! – возмутился Розенфельд. – Хорошо. Объясняю без теории вероятностей. Ничтожная вероятность – один из факторов. Есть и другие.

– Выкладывай.

Розенфельд принялся разгибать пальцы.

– Первое: Кольбер и Пранделли терпеть не могли друг друга. Второе: Пранделли писал статьи, которые выходили в «Физикал ревю», а Кольбер дальше интернетовских архивов не пробился. Пранделли получил в прошлом году Филдсовскую премию, а Кольбер в научных кругах слывет человеком с очень нетрадиционными, мягко говоря, идеями. Третье: Кольбер был женат неудачно, развелся семь лет назад, и знаешь, к кому потом ушла его жена?

– Неужели к Пранделли?

– Именно! Я видел ее на похоронах, она стояла далеко в стороне. По-моему, плакала, но у меня не было с собой бинокля, чтобы разглядеть…

– А если бы был, ты стал бы при всех пялиться на женщину?

– Бинокля у меня не было, поэтому твой вопрос смысла не имеет. Сам Пранделли, кстати, на похоронах не появился: улетел на конференцию в Капо-Альто. Наконец четвертое: не далее как за два дня до убийст… не смотри на меня, как прокурор на судью… за два дня до смерти Кольбера они поцапались в холле института, десятка два человек слышали, как Кольбер кричал: «За такое убить мало!»

– Это всё? – Сильверберг, кряхтя, поднялся и попытался отодвинуть от стола стул, но лишь ударился локтем о стену. – Первое: мотивы слабые. И второе: судя по твоим словам, это у Кольбера были причины, чтобы убить Пранделли, не правда ли?

– Да, – помолчав, признал Розенфельд. – Каждый из мотивов слаб, признаю. Но вместе… Количество переходит в качество.

– А что по второму аргументу? У кого были мотивы? – насмешливо спросил Сильверберг и стал пробираться к двери, наступая то на ногу Розенфельду, то на кабель, протянутый по полу, то на разбросанные конфетные фантики. – Ты по-прежнему не позволяешь здесь убирать?

– Нет, – рассеянно отозвался Розенфельд, не вставая. – Сам навожу порядок, когда нужно. А твой второй аргумент… Помнишь дело Огилви? Мотив был у Нортона, а убил Огилви. И таких случаев…

– Бывает, – философски отозвался Сильверберг.

– Значит…

– Были обнаружены факты, перевернувшие ситуацию. Если это всё, что ты хотел сказать, – Сильверберг добрался, наконец, до двери и пытался открыть ее, но мешала упавшая со стола перевязанная стопка старых книг, – я, пожалуй, пойду, у меня еще четыре дела.

– Значит, ты не дашь официального запроса на научную экспертизу? – огорчился Розенфельд.

– Если судья подпишет постановление о возбуждении уголовного дела, то, конечно, потребуется экспертиза. Но поскольку у Винстона нет оснований дело возбуждать, а мои… то есть твои аргументы он сочтет смехотворными, займись лучше уборкой помещения. Хотя бы окно открой, здесь дышать нечем!

– О люди! – воскликнул Розенфельд. – Им непременно нужно дышать, причем кислородом!

Силверберг закрыл дверь со стороны коридора и крикнул:

– Пиво пить пойдешь?

Из комнаты послышалось бурчание, которое детектив засчитал за положительный ответ.

* * *

– Ты не торопишься домой, – заметил Розенфельд, когда Сильверберг заказал еще одну кружку и порцию чипсов. – Поссорился с Мэгги?

– С чего бы? – удивился Сильверберг. – Мэгги – идеальная жена полицейского.

– Знаю. Она ни разу не устроила тебе скандал из-за того, что ты возвращаешься домой под утро.

– Иногда, – вставил Сильверберг.

– Иногда что? – с подозрением спросил Розенфельд. – Иногда приходишь под утро, или иногда Мэгги все-таки скандалит?

– Мы никогда не ссоримся из-за моей работы, потому я и говорю, что Мэгги – идеальная жена.

– Что думает идеальная жена по поводу смерти Кольбера? – осведомился Розенфельд. – У нее, насколько я знаю, обо всем есть свое мнение, и не всегда оно совпадает с твоим.

– Ну… – протянул Сильверберг. – Странно, но она тоже уверена, что в смерти Кольбера есть что-то… гм… как она выразилась, «сомнительное и неправильное».

– Видишь, женская интуиция…

– Ах, оставь! Не могу я прийти к судье и заявить, что интуиция моей жены…

* * *

– Какие материалы тебе нужны для экспертизы? – спросил Сильверберг.

Он опять сидел в каморке Розенфельда, только теперь благоразумно занял место за компьютером. Вытянул ноги и расслаблено смотрел, как приятель пытался устроиться на стуле.

– Винстон все-таки подписал?

– Я к нему не обращался. У меня есть право заказать частную экспертизу.

– Хорошо! – оживился Розенфельд. – Кроме результатов аутопсии и видео с камеры наблюдения, мне нужны медицинские карты Кольбера и Пранделли. Полные – насколько возможно – их биографии. Допуск с оплатой на сайты, где опубликованы работы Пранделли и Кольбера…

– Эй, какая оплата?

– Ты заказываешь экспертизу, – невозмутимо заявил Розенфельд. – Эксперт должен иметь возможность сделать работу качественно.

– И в срок, – вставил Сильверберг. – Даю тебе двое суток.

– Чем скорее ты предоставишь в мое распоряжение перечисленные сведения, тем раньше я начну и тем быстрее закончу.

– О! – воскликнул Сильверберг, только сейчас представив, в какую попал ловушку. – Я думал, тебе достаточно уже собранных материалов!

– Я этого не говорил, верно? Сколько тебе нужно времени? Трех часов хватит?

У Сильверберга не нашлось слов. Дверью он хлопнул так, что сейсмографы на факультете геологии наверняка зарегистрировали всплеск.

* * *

– При чем здесь полиция? – с вызовом спросил доктор Мисимо Такубара, занимавший соседний с Кольбером кабинет. Прежде чем прийти с вопросами к Такубаре, Сильверберг выяснил, что доктор и Кольбер соседствовали пять лет, часто обсуждали проблемы мироздания, над которыми оба работали, дружен был Такубара и с Пранделли, причем неоднократно играл роль связующего звена между ним и Кольбером, поскольку двое этих незаурядных ученых друг с другом не ладили и одно время даже не здоровались.

– Да я просто… интересуюсь, – смущенно сказал Сильверберг, усевшись без приглашения в кресло напротив Такубары. Кресло оказалось очень удобным, но вряд ли кто-нибудь из коллег просиживал здесь хотя бы четверть часа: судя по обстановке и по тому, что узнал детектив, обойдя несколько кабинетов, разговаривать в институте предпочитали, стоя у доски и исписывая ее формулами и числами. – Полицейские тоже интересуются наукой, честное слово. В последнее время я столько прочитал об институте, физике и физиках, что невольно увлекся.

– Понятно, – сказал Такубара таким тоном, что детектив сделал неизбежный вывод: понятно доктору только то, что об истинной причине своего интереса Сильверберг говорить не собирается. – Но вы спросили не о науке, а о моих уважаемых коллегах, один из которых так неожиданно ушел в мир иной.

– Науку делают люди, – назидательно произнес Сильверберг. – Я слышал, что в научном мире кипят порой шекспировские страсти. Конечно, я не настаиваю на своих вопросах и немедленно уйду, если вам этот разговор почему-то неприятен.

Детектив сделал ударение на слове «почему-то». Такубара удрученно покачал головой.

– Понятно, – повторил он, давая на этот раз понять, что намек принят во внимание, и ответит доктор настолько откровенно, насколько позволят его щепетильность ученого и человеческое достоинство.

– Они занимались проблемами, не связанными с работой коллайдера?

Об этом Сильверберг успел услышать в разговоре с молодым постдоком в холле библиотеки. Сам постдок работал в группе, как он выразился, «наиболее приближенной теоретически к изучению физических процессов, происходящих при столкновениях быстрых ядер на энергиях от десяти до пятидесяти тераэлектронвольт». По этой причине постдок относился к «прочим теоретикам» с некоторым пренебрежением, что и позволило Сильвербергу получить довольно любопытную информацию.

– Я тоже, – сдержанно ответил Такубара, – занимаюсь проблемами, не связанными, во всяком случае прямо, с работой коллайдера. Видите ли, детектив, теоретическую физику невозможно ограничить конкретными задачами. В институте несколько групп занимаются, например, теорией суперструн и М-бран…

– Мембран? – уточнил Сильверберг.

– Эм-бран, – повторил Такубара с оттенком классического превосходства мастера над «чайником».

– И вы тоже?

– Я тоже. Но доктор Пранделли и доктор Кольбер, мир его праху, занимались другой важной проблемой: физической природой темного вещества во Вселенной.

– Ага… – пробормотал Сильверберг. – Читал о темном веществе. Никто его не видел, хотя во Вселенной его гораздо больше, чем обычного вещества, из которого состоим мы с вами.

Такабура бросил на Сильверберга изучающий взгляд. «Ну-ну, – говорил он. – А вы, детектив, не так просты, как хотите казаться. И интерес ваш не прост».

– Именно так, – произнес он вслух.

– Я слышал, у них был очень разный подход к проблеме?

«Интересно, – сказал Такубара взглядом, – что вы еще слышали».

– Очень разный, верно. Вас интересуют детали? Не думаю, что смогу популярно объяснить разницу. В двух словах: доктор Пранделли придерживался одной из главных на сегодня гипотез. Он полагал, что темное вещество состоит из субатомных частиц, таких, как аксионы, фотино и массивные нейтрино. Никто эти частицы, правда, еще не наблюдал, но теоретически они, несомненно, существуют. А у доктора Кольбера была очень экстравагантная гипотеза о том, что темное вещество физически находится в другой вселенной, а в нашей проявляет себя исключительно своим гравитационным полем. Недавно, правда, доктор Пранделли и доктор Кольбер опубликовали несколько… три, если мне память не изменяет… совместные работы. Это расчеты распределения масс темного вещества в конфигурационном… прошу прощения, я увлекся…

– Очень интересно, – вежливо сказал Сильверберг. – Но я о другом. Вы сказали: совместные работы. И в то же время: разные характеры, разные теории. Споры, да? Ссоры? Раздоры?

– У вас, полицейских, одно на уме, – попался на удочку Такубара. – Споры не обязательно становятся причиной личной вражды. К моим достойным друзьям это точно отношения не имеет.

– Безусловно, – подхватил Сильверберг, – я и хотел сказать, что…

Он сказал все, что хотел сказать. Через полчаса детектив вышел из кабинета, удовлетворенный полученной информацией и имея, во-первых, что передать Розенфельду, а во-вторых – о чем спрашивать профессора Ваманкара, в кабинет которого постучал спустя минуту.

* * *

– Ситуация такая, – докладывал Сильверберг вечером того же дня, сидя на неудобном стуле, но сумев все-таки вытянуть ноги и устроиться с относительным комфортом. – Названия работ, содержание и всякие физические термины мне записали на диск, ты сможешь прочитать и…

– Я знаю названия работ и о чем там речь, – перебил Розенфельд. – Ты мне расскажи, как эти двое уживались друг с другом.

– Плохо уживались. Оба учились в Гарварде, окончили в один год, но потом на десять лет их пути разошлись: Пранделли работал в Смитсоновском институте, а Кольбер – в МИТе. Кольбер женился, Пранделли женился и развелся. Когда оба стали работать здесь, в отделе перспективных проблем, Кольбер был женат, а Пранделли холост и часто бывал у Кольбера, познакомился с его женой Луизой, а еще полгода спустя Луиза от мужа ушла. Уехала из города, и какое-то время Кольбер с Пранделли проводили вечера вдвоем – первому нужна была моральная поддержка, и второй ему эту поддержку оказывал, пока несколько месяцев спустя Луиза не вернулась, и оказалось, что за это время они с Пранделли успели зарегистрировать свой брак в мэрии Лос-Анджелеса. Можешь представить, как это воспринял Кольбер. Мне так и не удалось выяснить, был ли у Пранделли тайный роман с Луизой, когда она еще состояла в браке, или она ушла от мужа не из-за связи с его коллегой. Никто толком не знает, а может, не хочет рассказывать… Такубара намекал на то, что роман имел место, но формально Пранделли семью не разбивал. Кольбер мог быть убежден, что Луиза крутила с Пранделли, но не имел тому доказательств.

– Вот и мотив, – многозначительно сказал Розенфельд.

– Ты серьезно? – удивился Сильверберг. – Это было семь лет назад! Страсти притупляются. К тому же, у кого был мотив? Кто у кого жену увел? Ну, или перехватил? Пранделли у Кольбера, а не наоборот. Если у кого и был мотив семь лет назад, то у Кольбера.

– Ну да, – неопределенно протянул Розенфельд, думая о чем-то своем.

– Давай определимся, – раздраженно сказал Сильверберг. – Если ты опять о сердечных ядах, то ничего подобного не было. Забудь.

– Уже забыл, – примирительно сказал Розенфельд.

Сильверберг подозрительно посмотрел на приятеля.

– Продолжай, – сказал Розенфельд. – Итак, сердечные страсти улеглись, согласен. Семь лет, действительно… А страсти научные?

– Я не разобрался, кто там что исследовал…

– Неважно, – перебил Розенфельд. – То есть важно, конечно, но это моя проблема. Как они уживались в институте?

– Об этом мнения самые разные, но я склонен больше доверять доктору Такубаре, его кабинет как раз между кабинетами Кольбера и Пранделли, так что оба приходили к нему дискутировать. Бывало – вместе, а чаще Такубара слышал их голоса то из кабинета Кольбера, то из кабинета Пранделли. Доктор говорит, что в первые годы – а он сам занял этот кабинет лет пять назад – дискуссии были вполне мирными, но – опять же, по словам Такубары – Пранделли почти всегда оказывался прав, а Кольбер ошибался. Пранделли уважали, его гораздо чаще, чем Кольбера, приглашали на конференции, о нем даже передача была по каналу Си-Би-Эс. А Кольбера многие – даже Такубара, хотя он не сказал прямо, – считали… мм…

– Фриком, – подсказал Розенфельд.

– Да. Кстати, объясни, что это означает. Я думал, что фрики – это из молодежной субкультуры. Ходят с кольцом в носу. Красят волосы в голубой цвет…

– Есть научные фрики, – хмыкнул Розенфельд. – Это ученые, выдвигающие странные, часто антинаучные, практически никем не признаваемые идеи. Гипотезы, слишком безумные, чтобы быть истинными, если дополнить определение Бора.

– При чем тут Бор? – с подозрением спросил Сильверберг.

– Бор, – с удовольствием объяснил Розенфельд, – когда-то назвал теорию Паули об электронном спине недостаточно безумной, чтобы она была правильной. Хорошая теория должна быть безумной в меру. Слишком безумная теория или опережает свое время, или, что гораздо чаще, оказывается антинаучной.

– Да, – согласился Сильверберг. – О Кольбере так и говорили: чепухой, мол, занимался. Авторитет в науке трудно заработать и легко потерять. У Пранделли прочный авторитет – по общему мнению. А Кольбер растерял почти все, чего добился в прежние годы. Такубара нарисовал график: на одной оси – время, на другой – авторитет. У Пранделли линия все время идет вверх, а у Кольбера то взлетает, то стремительно падает, но в среднем тянется вниз. Такубара продолжил линию. Как это говорят… экстраполировал, да. И у него получилось: через три-четыре года научный авторитет Кольбера стал бы равен нулю, и ему наверняка не продлили бы контракт. Говорят, трудности с получением грантов у Кольбера уже несколько лет. Но! Кольбер и Пранделли тем не менее написали за последний год три совместные работы.

– Знаю я эти работы, – перебил Розенфельд. – Они пытались описать распределение темного вещества на малых масштабах, использовали наблюдения «Чандры» и «Планка», но почему-то применили к нашей Галактике и даже к Солнечной системе. Но именно для ближнего космоса данные самые ненадежные, поэтому, как я понял, коллеги на эти статьи внимания не обратили. На них, по данным «Индекса цитат», никто ни разу не сослался.

– В общем, – резюмировал детектив, – Кольбер завидовал Пранделли, в разговорах с коллегами отпускал по его поводу злые шутки и комментарии. Характер у Кольбера портился на глазах. Он терял уверенность в себе, но становился все более самоуверенным. Такой парадокс.

– Обычное дело, – кивнул Розенфельд. – Фрики – народ неприятный. Они обозлены на весь мир и особенно – на успешных ученых.

– Я представил себя на месте Кольбера, – задумчиво произнес Сильверберг. – Бывшая жена вышла за бывшего друга. Бывший друг круто поднимается в мире науки, а у меня никаких продвижений. Мои идеи гениальны, но никому не интересны, а у бывшего друга никаких идей, но убедительная математика. Его цитируют, а меня нет. Кстати, за все эти годы Кольбер ни разу не приходил домой к Пранделли, а Пранделли изредка посещал Кольбера в его квартире на Сент-Луис стрит.

– Кто это может знать точно? – отмахнулся Розенфельд. – За ними же не следили.

– В этой среде всем все обо всех известно, – усмехнулся Сильверберг. – Слухи распространяются, как сказал один из сотрудников, со сверхсветовой скоростью и рождаются даже из вакуума. Специально не следили, но один как-то увидел, другой что-то услышал, третий где-то обратил внимание…

– Понятно, почему Кольбер не бывал у Пранделли. Небольшое удовольствие – видеть, как бывшая жена подает тебе чай и смотрит на бывшего друга любящим взглядом.

– Может, причина в этом. Может – нет. Видели, как Кольбер и Луиза, встречаясь в городе, раскланивались и мирно разговаривали. Время былых страстей миновало.

– Угу, – сказал Розенфельд и начал быстро печатать, повернув экран так, чтобы текст не был виден Сильвербергу.

Детектив сразу насторожился.

– Что ты скрываешь?

– Да так, – отмахнулся Розенфельд. – Кое-какие мысли.

– Я удовлетворил твое любопытство? Тогда пойду, у меня масса работы, а я почти весь день потратил…

– Конечно, – перебил Розенфельд. – Иди, я тебя больше не задерживаю.

– Спасибо, – обиделся Сильверберг. – И это вся твоя благодарность?

Розенфельд оторвал взгляд от экрана, посмотрел приятелю в глаза и сказал:

– Благодарность моя будет полной, когда я тебе скажу, кто, как и почему убил Кольбера.

– Фрик ты, вот кто, – буркнул Сильверберг, переступив через вытянутые ноги Розенфельда. – Есть фрики научные, а ты фрик полицейский.

* * *

Розенфельд ковырялся в тарелке, наматывал спагетти на вилку и аккуратно разматывал, создавая сложную конфигурацию. Рядом стояла непочатая кружка пива и чашка с давно остывшим кофе.

Сильверберг сел напротив и принялся есть бифштекс, рассматривая спагетти на тарелке приятеля. Когда Розенфельд, повинуясь неожиданной мысли или эмоции, резким движением разломал сложенную конструкцию и отправил наконец в рот спагетти, намотанное на вилку, детектив сказал:

– Паркера я вчера все-таки посадил под замок. Нудное было дело, но закончилось.

Розенфельд с полным ртом промычал фразу, которую Сильверберг расшифровал так: «Значит, теперь ты сможешь мне помочь с делом Кольбера».

– Нет, – отрезал он. – У меня и других дел достаточно.

Розенфельд проглотил спагетти и удивленно спросил:

– Что – нет? Я тебя ни о чем не спрашивал.

– А мне показалось, что ты попросил помочь с делом Кольбера.

Розенфельд пожал плечами.

– Дело закончено, – сказал он. – Боюсь только, что убийцу ты не сможешь отправить в камеру, как Паркера. Несчастный случай, нелепая случайность…

– Так это было убийство или все-таки несчастный случай? Второе: ты можешь назвать имя… ээ… ну, допустим, убийцы?

– Могу, – кивнул Розенфельд. – Не так это сложно, если правильно провести экспертизу.

– Если ты опять о сердечных ядах…

– Яды были отвлекающим маневром, я с самого начала знал, что они ни при чем.

– Тогда за каким чертом…

– Яды тебе понятнее, чем физика.

Сильверберг вслух досчитал до десяти, выразительно глядя на менявшееся выражение лица Розенфельда. При счете десять тот радостно воскликнул:

– Нокаут!

Достав связку ключей, он отцепил флеш-карту и протянул через стол Сильвербергу.

– Здесь полное экспертное заключение о причине смерти доктора Кольбера, о том, что стало мотивом преступления…

– Ты все-таки настаиваешь…

– …и названо имя убийцы, которого, как я уже сказал, невозможно, к сожалению, привлечь к ответственности.

Флешка осталась лежать посреди стола.

– Говори, – потребовал Сильверберг. – И ради бога, не строй из себя партизана. Знаю я твои штучки. Тебе не меньше хочется объяснить мне, насколько я был туп, чем мне – услышать твои теоретические бредни.

– Это другой разговор. – Розенфельд отодвинул тарелку. – Да ты ешь, ты весь день ездил, ходил и, кажется, даже бегал, судя по твоей одышке. Тебе нужно подкрепиться. А я веду сидячий образ жизни и от спагетти быстро набираю вес.

– Тогда зачем ты его заказываешь?

– Потому что я его терпеть не могу. Легче справиться с соблазном.

– Мог вообще ничего не заказывать.

– И лишить Бена чаевых? Не люблю, когда на меня косо смотрят.

– Я смотрю на тебя косо уже семь минут и двенадцать секунд. Ты прекратишь наконец паясничать?

– Уже, – кивнул Розенфельд. – Кстати, в рамках заказанной экспертизы я посмотрел статистику городских происшествий за последние два месяца.

– Это еще зачем?

– Очень любопытно. Все было перед вашими глазами, но никто не обратил внимания… Не смотри на меня так, я теряю нить рассуждений.

– На что мы не обратили внимания? – вздохнув, поинтересовался Сильверберг.

– Цитирую по памяти. «Вторник, шестнадцатое марта. Заявление от Ицхака Моргана, продавца, 54 лет. Четверг, восемнадцатое. Два заявления – от Мерга Браннера и Дианы Штайнер. Воскресенье…» Короче: после пятнадцатого марта двадцать три похожих заявления и, я проверил, ни одного до пятнадцатого числа.

– Моргана помню, – кивнул Сильверберг, – остальных нет. И что? Морган уверял, что кто-то толкнул его в спину, он упал и сильно ушибся, чуть не потерял сознание. Жалобу подал, потому что уверен, что толкнули его специально, он мог удариться головой и отдать концы. Покушение на убийство, ага. Толкнувшего он не видел, потому что, когда пришел в себя и поднялся, тот успел сбежать.

– Вот-вот.

– И что?

– А также Браннер, которого сбили с ног, миссис Штайнер, сломавшая лодыжку на ровном месте, и еще пятеро, получивших аналогичные травмы.

– Нужно смотреть по сторонам, – рассердился Сильверберг. – Морган – известный кляузник, заявления он подает не реже раза в неделю. И что?

– Вот именно! И что! Я посмотрел его заявления. Жалобы на соседей за шум, жалоба на водителя, не остановившего машину перед пешеходным переходом… Ни разу прежде он не пожаловался на то, что его толкнули и сбили с ног.

– И что?

– Господи, Стив, ты сегодня совсем плохо соображаешь! Я тебе ясно сказал: два десятка похожих заявлений после пятнадцатого марта и ни одного – раньше. Наверняка таких случаев было гораздо больше, не каждый ведь пишет заявления в полицию. Обычно как… Встал, отряхнулся, пошел дальше. После пятнадцатого марта, Стив! Ничего не вспоминается?

Сильверберг старательно подумал.

– Ничего, – буркнул он.

– Об этом писали в газетах, сообщали по телевидению!

– О чем?

– Пятнадцатого марта, – вздохнул Розенфельд, – было пробное включение коллайдера в Институте высоких энергий. Они разгоняют и сталкивают тяжелые ионы. Неделю назад эксперименты прекратили, чтобы закончить юстировку приборов. И за эти семь суток – я точно говорю, поскольку, в отличие от тебя, внимательно читал ежедневные сводки, – в полицию не поступило ни одного заявления о толчках в спину, ударах по ногам или падениях на ровном месте.

– Послушай, – сказал Сильверберг, помолчав. – Статистика часто преподносит странные результаты, это раз. Второе: после этого – не значит вследствие этого. Да?

– Ну, – буркнул Розенфельд.

– Что «ну»? – окончательно вышел из себя детектив. – Сколько раз ты сам спотыкался на ровном месте? Или у тебя никогда не бывало ощущения, будто кто-то толкнул тебя в спину, в бок, в грудь, дал подножку, да что угодно! Недели две назад мне вдруг показалось, что земля встала дыбом, и я сейчас влеплюсь головой в каменный забор на Денвер-стрит. Удержался, конечно, через секунду все прошло. Наверно, я действительно споткнулся. И что? И что, я тебя спрашиваю?!

– Очень ценное показание, – сказал Розенфельд. – В дневную сводку оно, конечно, не попало.

– По-твоему, я идиот? – буркнул Сильверберг.

– Нет, – согласился Розенфельд. – Кстати, в квартале от Денвер-стрит проходит западная ветка коллайдера.

Сильверберг уже взял себя в руки и сказал спокойно:

– При чем здесь коллайдер? В тот день – я точно помню – с утра резко упала температура, днем прошел ливень. Перемена давления – хорошая причина для людей, чувствительных к…

– Впервые слышу, что ты так тонко ощущаешь перемену давления, – перебил Розенфельд. – Хорошо, связь ты не уловил, хотя и мог, все данные у тебя есть. Правда… – он помедлил, – я пытался получить аналогичную статистику происшествий для Франции и Швейцарии, где находится Большой Адронный Коллайдер, но полицейский компьютер не дал мне допуска. Ты не мог бы…

– Нет! – рявкнул Сильверберг.

– Я так и думал, – смиренно сказал Розенфельд. – Боишься, что тебя сочтут полицейским фриком.

Детектив сделал вид, что его очень заинтересовала драка голубей за окном на автостоянке.

– И ты прав, – продолжал Розенфельд.

Сильверберг перевел взгляд на приятеля.

– В чем прав? – осведомился он ледяным тоном. – В том, что не хочу выглядеть дураком?

– Нет. Я имею в виду мотив, – вздохнул Розенфельд. – У Кольбера был мотив убить Пранделли. И фриком с безумными идеями был Кольбер, а не Пранделли. Почему погиб Кольбер? Должно было быть наоборот.

– Извини, – сказал Сильверберг, поднимаясь, – у меня много работы. Ты заставил меня заказать тебе бессмысленную экспертизу. Я дал тебе двое суток…

– Все уже готово, – буркнул Розенфельд. – Я только не могу понять, почему Кольбер?

– Бен! – крикнул Сильверберг. – Счет, пожалуйста!

* * *

– Ого! – воскликнул Розенфельд. – Мэгги, вы своим привычкам не изменяете, и это радует!

Мэгги вошла с подносом, на котором лежали круассаны, булочки, заварные пирожные, печенье, вафли и шоколадные конфеты в хрустальной конфетнице. Сильверберг принес поднос с тремя чашками дымившегося кофе. Расставив на столе блюдца, вазочки и конфетницу, Мэгги села рядом с мужем и прижалась щекой к его плечу.

– Стив так редко бывает дома ранним вечером, – сказала она, – а гостей приводит еще реже. Вы не будете возражать, Арик, если я послушаю, что вы собираетесь рассказать? Стив говорит, вы сделали эпохальное открытие, и вам дадут Нобелевскую премию.

– Дадут, – согласился Розенфельд. – Только не мне, а Пранделли. Во всяком случае, я на это надеюсь.

– Скромность – зло, – заявил Сильверберг. – Многие скромники умерли в нищете и забвении.

– Да? – усмехнулся Розенфельд. – А я слышал, что от скромности вообще не умирают.

– Ты опять увиливаешь от ответа! – воскликнул Сильверберг. – Мэгги, милая, – сказал он, проведя подбородком по волосам жены, отчего она зажмурилась и, как показалось Розенфельду, готова была замурлыкать. Он терпеть не мог нежностей и особенно – женского воркованья. В гости он, впрочем, напросился сам: знакомая обстановка кафе сегодня его раздражала, Розенфельд не был уверен, что еще когда-нибудь захочет там пить пиво.

– Я не увиливаю, – расслабленно произнес он. – К тому же я точно уложился в срок и все написал в заключении.

– В котором я ничего не понял, кроме резюме, – сказал Сильверберг, обращаясь не к другу, а к жене.

– Может, я пойму и тебе перескажу? – кокетливо осведомилась Мэгги и положила Розенфельду на тарелочку круассан, булочку и огромную вафлю, припечатав набор сверху большой сахарной плюшкой.

Розенфельд мысленно содрогнулся и благословил то обстоятельство, что вот уже десять лет после развода с Малкой не думает о женитьбе («Женщины – это замечательно, в разумных пределах и не на постоянной основе»).

– Малка… – начал он и сразу исправился. – Ох, извините, Мэгги, эта история с самого начала была неправильной. Неправильной в смысле интерпретации. Я не люблю случайности. Не то чтобы они не происходили, как раз наоборот: случайного в жизни гораздо больше, чем закономерного. У Кольбера в сосудах случайно развилось несколько аневризм. Такое бывает, но очень редко. А вероятность того, что произойдет одновременный разрыв всех аневризм, получается такой малой, что трудно поверить в естественность.

– Но послушайте! – перебила Мэгги, и Сильверберг посмотрел на жену с уважением: ему редко удавалось перебить Розенфельда. – При чем здесь случайности? Кольбера убили, верно? Я всегда была в этом уверена.

Сильверберг поднял взгляд к потолку.

– Конечно, случайности ни при чем, – кивнул Розенфельд. – Но в медицинском заключении говорится о трагическом несчастном случае. Мол, бывают очень редкие болезни и еще более редкие совпадения обстоятельств. Да, но это вызывает подозрения у человека, знающего теорию вероятностей. Врачам смерть Кольбера показалась естественной, а я не мог в это поверить. Когда вероятность события становится меньше некоего предела, невольно начинаешь думать, что на самом деле ничего случайного не произошло, и событие было результатом разумного вмешательства.

– Ой! – воскликнула Мэгги. – Об этом я недавно слышала!

– Об этом? – с подозрением спросил Розенфельд. – Где вы могли…

– Бинго! – воскликнул Сильверберг.

– Ну как же! В воскресной проповеди преподобного Джервиса. Вы же знаете, Арик, я хожу в церковь по воскресеньям. Там интересно, и можно встретить знакомых.

– И что? – с тревогой спросил Сильверберг. – Преподобный Джервис говорил о смерти Кольбера?

– Нет, конечно! Он говорил, что… погоди, сейчас вспомню… Да! Жизнь на земле не могла возникнуть случайно, шансов так мало, что и говорить глупо. Любому разумному человеку ясно, что все мы созданы Богом, а теория Дарвина – нелепая выдумка.

– Получил? – ехидно сказал Сильверберг и взял с тарелки Розенфельда большую вафлю.

– М-м-м… – протянул Розенфельд. – Да, Мэгги, это удар. Правда, есть другое решение. Если хотите, потом я вам расскажу, как ученые справляются с проблемой возникновения жизни.

– Очень хочу, Арик! Только давайте сначала о вашей Нобелевской премии.

– Моей… Ну да. Так вот, я с самого начала не поверил, что Кольбер умер случайно.

– Я тоже так подумала! – воскликнула Мэгги.

– Господи, – пробормотал Сильверберг.

– Первое предположение – яд, – невозмутимо продолжал Розенфельд. – Но меня убедили, что не существует таких ядов. Я слышал о давней драме между Кольбером и Пранделли, но, как и Стив, считал, что время залечивает раны, через семь лет глупо убивать соперника. Тем более, что Кольбер и Пранделли в прошлом году опубликовали три совместные работы. Мэгги, отношения в научном мире порой кажутся странными стороннему наблюдателю. Хороших специалистов в узкой области физики не так много во всем мире. Порой – два-три человека. Они вынуждены общаться, даже если терпеть друг друга не могут. Современная теоретическая физика так сложна, что в одиночку серьезную задачу не решить – необходимо обсуждать результаты, учитывать ошибки, и никто на ошибки не укажет, кроме специалиста, которого вы, может, в душе ненавидите и готовы убить, но только он скажет, как продвинуться в решении.

– Или украдет идею, – вставила Мэгги.

– Может и украсть, но такие скандалы – редкость, научная репутация часто дороже жизни. Я не шучу. Солидному ученому достаточно один раз прослыть вором, и репутации конец, а ведь это его жизнь, ничего больше он делать не умеет и не хочет.

– Ну… – протянул Сильверберг, – не уверен. Какая была у Кольбера репутация? Фрик.

– Это тоже репутация! Один готов отдать жизнь, лишь бы не прослыть фриком, и держит свои безумные идеи при себе, если они у него вообще появляются. А другому важна именно репутация генератора фантастических идей, и он ни за что не захочет, чтобы его считали таким же, как все. Кольбер и Пранделли терпеть не могли друг друга, но вынуждены были время от времени работать вместе, потому что оба – чуть ли не единственные в мире специалисты по исследованию темного вещества, о котором вообще никто пока не знает, что это такое. Возможно, они не нуждались бы друг в друге, если бы были учеными одинакового склада. Но они были как лед и пламя. Помните русского поэта Пушкина?

– Пушкин? – Мэгги покачала головой и посмотрела на мужа. Муж покачал головой и сказал:

– А-а-а… Он кого-то на дуэли убил?

Розенфельд подозрительно посмотрел на друга и его жену: не шутят ли? Не знать Пушкина! Впрочем, о Пушкине не слышали, судя по опросам, больше половины взрослых американцев, так же, как, говорят, больше половины русских не знают, кто такой Джеймс Болдуин. Так что вполне вероятно…

– В поэме «Евгений Онегин» есть два друга, о которых Пушкин говорит, что они были как лед и пламя. Абсолютно разные. Но ведь дружили!

– Могу представить, чем их дружба закончилась, – мрачно сказал Сильверберг. – Ты хочешь сказать, что один убил другого?

Розенфельд закашлялся. Откашлявшись, сообщил:

– Именно так, Стив. Один убил другого. На дуэли, кстати, а не исподтишка. Но то было почти двести лет назад. Времена меняются…

– Ты все-таки считаешь, что Пранделли каким-то фантастическим образом убил Кольбера? Не имея мотива? После ссоры семилетней давности?

– Был мотив, и очень существенный.

– У Пранделли – убить Кольбера? – хмыкнул Сильверберг.

– У Кольбера – убить Пранделли.

– Но…

– Погоди! – отмахнулся Розенфельд. – О мотиве скажу потом. Сначала – как убийца осуществил свой план. Вот истинно научное убийство! Никто никогда не догадался бы…

– Кроме тебя, – ехидно вставил Сильверберг.

– Кроме меня, – согласился Розенфельд. – Потому что я провел научную экспертизу: изучил работы Кольбера и Пранделли, в том числе совместные. И еще изучил полицейскую статистику, о которой тебе уже говорил и которая не произвела на тебя впечатления. Итак, Кольбер был великолепным генератором безумных идей, а Пранделли – замечательный математик. Когда начался бум поиска темного вещества во Вселенной, Кольбер опубликовал в Интернете статью на эту тему. Темное вещество, писал он, это обычные атомы, молекулы, газ, пыль, звезды, планеты, галактики. Только находится все это в другой вселенной. Кольбер писал: «в параллельной», но мне этот термин не нравится. Параллельные миры не взаимодействуют, а наши две вселенные, напротив, находятся в тесном взаимодействии. Но, в основном, на уровне гравитации. Наши вселенные связывает гравитационное поле, поле тяжести. Искривление пространства-времени.

– При чем тут… – попытался перебить друга Сильверберг, но Мэгги положила ладонь мужу на руку, и тот не закончил фразу. Впрочем, Розенфельд и не расслышал.

– Пранделли тоже опубликовал несколько работ – в отличие от Кольбера, в престижном «Физикал ревю». Применил остроумные математические приемы… вам это неинтересно… но убедительного результата не получил. В общем, у Кольбера была безумная идея гравитационной связи вселенных, а у Пранделли – возможность просчитать математические модели. Так они сошлись…

– И рассказали об этом тебе, – пробормотал Сильверберг, и на этот раз Розенфельд услышал. Сделал паузу, чтобы выпить несколько глотков кофе.

– Кольбер, – сказал он, – рассказать уже ничего не мог, а Пранделли – да, я с ним пообщался. От личной встречи он уклонился, но был не против разговора по телефону. Конечно, он в депрессии, хотя никто после смерти Кольбера не предъявил ему никаких претензий, никому в голову не пришло обвинить его в гибели коллеги.

– Естественно, – вставил Сильверберг, но Розенфельд уже опять слышал только себя, да и смотрел на Мэгги, а не на друга.

– Я тоже ни намеком не дал понять…

– И на том спасибо, – буркнул Сильверберг, – иначе Пранделли подал бы жалобу в полицию и был бы прав.

– …Говорили мы о темном веществе, о том, как интересно было Пранделли работать с Кольбером, хотя они терпеть не могли друг друга, это Пранделли признал без моих наводящих вопросов. Наука может объединить даже врагов по жизни, вот что я вам скажу! Остальное я понял сам – собственно, способ убийства непосредственно вытекал из расчетов, опубликованных в одной из их общих статей. Никто, как я понимаю, не сопоставил это со смертью одного из авторов.

– А ты, конечно, сопоставил, – пробормотал Сильверберг.

– Скажу больше! – Розенфельд взмахнул руками, сбил со стола чашку – к счастью, уже пустую, – успел подхватить ее прежде, чем она упала на пол, поставил на блюдце, улыбнулся Мэгги и после этого «сказал больше»:

– Пранделли – как я понимаю, по указаниям Кольбера – сделал расчет распределения вещества в «соседней» вселенной. Смотрите, – обращался теперь Розенфельд только к Мэгги, по выражению ее лица оценивая, насколько она понимает сказанное, – если в нашей Вселенной темного вещества вшестеро больше, чем обычного, то в другой вселенной наоборот: там наше темное вещество является обычным, а наше обычное воспринимается как темное. Если так, то тамошняя вселенная гораздо плотнее нашей населена галактиками, звездами, планетами. Там сразу после Большого взрыва возникло огромное количество так называемых «первичных черных дыр». Они и в нашей Вселенной есть, но у нас их мало, и большинство успело испариться из-за Хокинговского излучения.

Розенфельд увидел сомнение на лице Мэгги и воскликнул:

– Мэгги, это все неважно! Это детали! Важно то, что получилось. То, что написано в резюме их совместной статьи. Расчеты показали вот что: в «соседней» вселенной носится огромное количество черных дыр массой с гору и размерами с атом. Звезды из той вселенной здесь мы видеть не можем, но поле их тяжести ощущаем. Вполне возможно, что так до сих пор и не обнаруженная большая планета за орбитой Плутона – «темная планета» из другой вселенной.

– Ха! – воскликнул вдруг Сильверберг и с такой силой хлопнул ладонью по столу, что Розенфельд закашлялся, а Мэгги вздрогнула и отодвинулась от мужа.

– Ха! – повторил детектив. – Я понял! То есть вспомнил. Смотрел как-то по телевизору. Очень давно пролетела комета и столкнула Землю с орбиты. Никто комету не видел, исчезла, как привидение. Если она была из темного вещества…

– Не знаю, – с сомнением произнес Розенфельд. – Про комету не слышал. У комет слишком маленькая масса, чтобы изменить орбиту Земли. Но в принципе – да. Наверняка через Солнечную систему время от времени пролетает какое-нибудь темное небесное тело из другой вселенной и производит возмущения в движении планет и астероидов. Но дело не в этом! Ты еще не понял, как был убит Кольбер?

– При чем тут бедняга Кольбер? – в очередной раз удивился Сильверберг. – У тебя навязчивая идея!

– Угу, – мрачно сказал Розенфельд. – Слушай. По расчетам получается, что в каждом кубическом километре пространства – здесь, вокруг нас – находится от трех до шести мини-черных дыр из другой вселенной. Они летают по своим орбитам, невидимые. Как бы атомы с массой Джомолунгмы. Пролетают сквозь Землю, сквозь океаны, сквозь города, дома… От их притяжения в горах может начаться сход лавин. В городе может ни с того, ни с сего обрушиться дом, и вину свалят на архитектора или плохое качество строительства. Совсем маленькие черные дыры – их-то больше всего! – пролетают сквозь стены, сквозь меня, сквозь тебя, сквозь вас, Мэгги…

– О Господи… – пробормотала Мэгги.

– Я говорил Стиву, но он пропустил мои слова мимо ушей. Вы идете по улице и спотыкаетесь на ровном месте, будто кто-то вас толкнул. Падаете, расшибаете коленку, поднимаетесь и оглядываетесь. Никого нет рядом. Вы чертыхаетесь и идете дальше. Мэгги, признайтесь, такое и с вами бывало? Причем не раз?

Мэгги кивнула, испуганно глядя на Розенфельда.

– И с тобой, Стив?

– Ну и что? – спросил Сильверберг.

– А это темное вещество! Мини-черные дыры из другой вселенной. Если такая черная дыра пролетит сквозь твое тело, что произойдет, как тебе кажется?

– Что произойдет? – переспросил Сильверберг.

– Атом массой в миллиард тонн! Если он пролетит рядом с тобой, ты почувствуешь резкий всплеск силы тяжести – иными словами, тебе покажется, что тебя толкнули. А если насквозь… У тебя перехватит дыхание, ты сможешь на мгновение потерять сознание. От огромной силы тяжести у тебя могут лопнуть сосуды. Если в голове – случится инсульт. В сердце…

– Разрыв аневризмы! – воскликнула Мэгги, и Сильверберг посмотрел на жену с осуждением: какие глупости ты говоришь, дорогая.

– Именно, – подтвердил Розенфельд. – Разрыв аневризмы, которой минуту назад вообще не существовало. Сосуд разрывается от мгновенного удара силы тяжести. А черная дыра пролетает… в землю… в воздух… и никаких следов. Никому и в голову не приходит…

– Стоп! – сказал Сильверберг. – Арик, это твои фантазии. И не возражай. То есть я не говорю, что невидимых черных дыр не существует. Допустим.

– Не «допустим», а так показывают расчеты!

– Не перебивай! – отмахнулся детектив. – Повторяю: допустим. Ну и что? Ты хочешь сказать, что такая штука пролетела сквозь несчастного Кольбера и разорвала ему несколько сосудов. Может, и так. Значит, Кольбер умер в результате несчастного случая, природного явления вроде того, когда на голову падает метеорит. Такое бывало? Вот и это…

– Ничего подобного! – перебил Розенфельд. – Пранделли с Кольбером пишут две вещи. Во-первых, они сумели вычислить – наверняка с подачи Кольбера, потому что идея вполне безумная, – как взаимодействуют мини-черные дыры из другого мира с массивными высокоэнергичными частицами в нашей Вселенной. Они рассчитали, как происходит рассеяние, то есть – под какими углами и с какими скоростями вылетают темные черные дыры в результате таких взаимодействий.

– Арик, – простонал Сильверберг, – не ты ли говорил, а я сдуру запомнил, что эти темные дыры с веществом нашей Вселенной не взаимодействуют?

– Я сказал – «почти»! Нейтрино тоже почти не взаимодействуют с веществом, но все-таки их можно «поймать» в специальных детекторах. А мини-черные дыры из другой вселенной слабо, но все-таки взаимодействуют с быстрыми тяжелыми частицами. Это процесс, аналогичный захвату обычных нейтрино, только чужие черные дыры не захватываются, а меняют направление движения, и можно точно рассчитать…

– Стоп! – сказал Сильверберг, и Розенфельд уловил в его глазах знакомое выражение нежданного понимания. Все-таки годы совместной работы давали себя знать: детектив, совсем не разбираясь в деталях, умел схватывать главную мысль и развивать ее самому – бывало, впрочем, что в неправильном направлении. – Ты намекаешь на университетский коллайдер?

– Намекаю? Я прямо обвиняю: именно в университетском коллайдере до высоких энергий разгоняются тяжелые ядра свинца, висмута и даже урана. Именно с такими объектами могут взаимодействовать чужие черные дыры. Впрочем, все взаимодействие заключается в том, что черная дыра получает импульс, а ускоренные ядра распадаются на более легкие частицы и, конечно, теряют энергию. А теперь прочитайте, что пишут ученые, работающие на коллайдере, о первых результатах, полученных за два месяца.

– Ты нам с Мэгги советуешь почитать? – хмыкнул Сильверберг.

– Это фигура речи, – отрезал Розенфельд. – Я сам скажу: они уже много раз зафиксировали ливневый распад ядер с большой потерей энергии. И как физики это объясняют? При распаде, говорят они, образуются нейтрино нового вида, которые и уносит энергию. А обнаружить новый, а я думаю, несуществующий, вид нейтрино не могут: нет детекторов. На самом же деле энергию уносят темные черные дыры, которые слетаются к коллайдеру, как пчелы на мед. Вот почему за последние два месяца в полицию поступило много жалоб на таинственных хулиганов, дающих людям подножки.

– Значит, какая-то черная дыра случайно убила беднягу Кольбера?

– Нет! – вскричал Розенфельд. – Конечно, не случайно! Кольбер и Пранделли могли точно вычислять траектории темных черных дыр. С точностью до сантиметра и градуса! Если, конечно, задать правильные начальные условия: плотность таких черных дыр в пространстве (а она им была известна), энергии и типы частиц, ускоряемых в коллайдере – это известно тоже, эксперименты расписаны на два года вперед, и расписание – с точностью до секунды – опубликовано в Интернете.

– То есть… – медленно начал прозревать Сильверберг.

– Вот именно! Пранделли расписал уравнения, а Кольбер самостоятельно расчет закончил. Он точно знал, через какую точку в пространстве и в какое точно время пролетит – и с какой скоростью! – темная черная дыра.

– Угу, – мрачно сказал Сильверберг. – И специально уселся на место, которое сам рассчитал, чтобы на глазах у десятка людей покончить жизнь самоубийством таким экстравагантным способом. Ты сам-то веришь в эту чепуху? Твои идеи еще более безумны, чем идеи Кольбера. Самоубийство с помощью черной дыры из другой вселенной, подумать только! Мэгги, ты слышала что-нибудь более нелепое?

Мэгги, похоже, дремала, положив голову на плечо мужа. Услышав вопрос, она дала на него прогнозируемый ответ:

– Слышала. У миссис Горн с третьего этажа была дикая идея построить балкон. У нас утром не было бы видно солнца, и помнишь, ты…

– Помню, дорогая, – быстро согласился Сильверберг. – Но я не совсем о том, видишь ли. В общем, Арик, – обратился он к Розенфельду, – твоя научная экспертиза замечательна и, возможно, действительно тянет на Нобелевку. Но к реальности не имеет отношения. Кольбер не совершал самоубийства, у него не было к тому оснований. А у Пранделли не было мотива убивать коллегу. С физикой у тебя, возможно, все хорошо, я не специалист. А с психологией – ерунда.

Розенфельд повертел в руке пустую чашку, заглянул на донышко.

– Гадание на кофейной гуще тоже входит в экспертизу? – ехидно заметил Сильверберг. – Что ты увидел?

– Мэгги приготовила растворимый кофе «Классик» фирмы «Нестле», срок годности до июня две тысячи двадцатого года.

– Знаток, – с уважением сказал детектив. – В сортах растворимого кофе я не разбираюсь, а дело о смерти Кольбера завтра сдам в архив. Пофантазировали, и хватит.

– Ты не дослушал, – печально проговорил Розенфельд. – У Кольбера был мотив, и он мог рассчитать возможность. У Пранделли мотива не было. Но умер Кольбер. Я думал об этом постоянно, а сегодня днем понял…

Он сделал паузу, рассчитывая на вопрос. Сильверберг молчал.

– Хорошо, – сдался Розенфельд. – Ты не пошел со мной в обед выпить пива. А я сидел за тем же столиком и неожиданно обратил внимание…

* * *

– Погоди, Бен! – сказал Розенфельд официанту. – Я только сейчас обратил внимание… Ты видишь мусорный ящик у входа?

Бен обернулся.

– Конечно. Он всегда там стоял.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что вспомнил. Я сижу за столиком, за которым сидели Кольбер с Пранделли. Помнишь? Когда Кольбер умер.

– Да, сэр.

– Я сижу на месте, где сидел Кольбер.

– Точно.

– Пранделли сидел напротив. Скажи-ка, на каком расстоянии от двери?

Бен пожал плечами и неуверенно спросил:

– Принести еще пива, сэр? Сегодня у нас отличные телячьи отбивные.

– Скажи-ка, Бен, столики всегда стоят на одном и том же месте?

Вопрос показался Бену странным, он почувствовал подвох и поэтому минуту раздумывал, прежде чем ответить.

– Конечно. Они стоят так, чтобы людям было удобно проходить, а нам, официантам, разносить заказы.

– Значит, столики никогда не передвигают?

– Нет, сэр.

– Вспомни тот день, Бен.

Официант нахмурился, посмотрел на дверь, вернулся взглядом к Розенфельду.

– Вы сидите на том же стуле, – с сомнением произнес Бен, – но не на том же месте.

– Это как? – вскричал Розенфельд. – Что ты хочешь сказать?

– Вспомнил! – облегченно вздохнул Бен. – В тот день нам привезли новый холодильник, он едва пролез в дверь, рабочим было неудобно, пришлось передвинуть этот столик и другой тоже, с противоположной стороны от двери. Освободили проход, перетащили холодильник в кухню…

– А столики поставили на прежние места, – подхватил Розенфельд.

– М-м-м… Не сразу, сэр. Вечером, когда закрылись, тогда и навели порядок.

– Спасибо, Бен, – с чувством произнес Розенфельд. – Ты мне очень помог.

* * *

– Итак, – констатировал Розенфельд, – ты же видел запись камеры наблюдения.

Сильверберг промолчал. Он не любил, когда ему указывали на промахи.

– Мы привыкли обращать внимание на мелочи, – сказал Розенфельд. – А главное проскальзывает, потому что подвоха от него не ждут. Помнишь опечатку на первой полосе «Стенфорд дейли»? Огромными буквами фамилия Клиппера, только что избранного прокурором штата. И – опечатка. Клаппер3! Скандал, да? Между тем, кто заметил ошибку? Выпускающий редактор? Корректор? Двадцать тысяч подписчиков? Нет. Мальчишка-разносчик, который, прочитав написанное, выкрикивал фамилию неправильно. Тогда-то опечатка и обнаружилась. Общее затмение мозгов? Нет, обычное человеческое свойство.

– Я должен был обратить внимание, – удрученно произнес Сильверберг. – Непростительно.

– Столик передвигали именно в тот день, – продолжал Розенфельд. – И получается, что Кольбер сидел там, где обычно сидел Пранделли. Что ты теперь скажешь?

– Это мой прокол, – согласился детектив. – Мне в голову не пришло… Хорошо, столик передвигали. Если бы Кольбера застрелил снайпер, которому сказали: убей человека, сидящего за первым от двери…

– Так оно и было, – перебил Розенфельд. – Именно снайпер. Абсолютно неразумный.

– И Кольбер сам рассчитал траекторию черной дыры? Рассчитал, на самом деле, собственную смерть и сел на нужное место? Как в тире?

– Не передергивай, – обиделся Розенфельд. – Да, он по сути вычислил собственную гибель, не догадываясь, что его ждет.

Сильверберг допил остывший кофе и забрал круассан с тарелки Розенфельда.

– Что ж, – философски заметил он. – Если ты прав…

– Я прав! – перебил Розенфельд.

– Если! – внушительно повторил детектив. – Если ты прав, то Кольбер получил то, что заслужил, верно? «Не рой другому яму…» И так далее. Хорошо, что Пранделли ни о чем не подозревает и может жить спокойно. На том и остановимся. Может, Кольбер действительно попал в собственную ловушку. Может, нет. В любом случае, подозреваемый отсутствует: или он умер, или его вообще не было. Дело о разорванных аневризмах закрыто, и давай больше не будем о нем вспоминать.

– Я же говорила, что Кольбера убили, – заключила Мэгги и отняла у мужа круассан. – Стив, тебе вредно сладкое, а Арику нужно поправиться. Худые мужчины женщинам не нравятся, ты уж мне поверь, Арик.

– Вы правы, Мэгги, – с чувством произнес Розенфельд. – Вы, как всегда, правы.

* * *

Доктор Пранделли после обеда обычно прогуливался в рощице около института. Тепло, свежий воздух, легкий ветерок, тень. Хорошее место для раздумий. Что-то толкнуло его в спину, доктор едва удержал равновесие, но не замедлил шага и не стал оборачиваться. Он знал физику темной материи, сам ею занимался.

– Прошу прощения, – произнес мужской голос, и рядом пошел мужчина лет тридцати пяти, с эйнштейновской шевелюрой и пронзительным умным взглядом. Пранделли вспомнил: эксперт из полиции. Как его… Доктор плохо запоминал фамилии. В фамилиях нет научной строгости, в отличие от чисел.

– Прошу прощения, доктор, – повторил Розенфельд. – Я вас толкнул… случайно.

– Неважно, – улыбнулся Пранделли. – Мы с вами говорили по телефону, и я вас видел в институте с детективом… К сожалению, у меня плохая память на фамилии.

– Неважно, – перебил Розенфельд. – Я лишь хотел сказать: у вас прекрасные работы по физике темного вещества. Очень понравились, читал с огромным удовольствием.

Пранделли с интересом посмотрел на собеседника.

– Вы так хорошо разбираетесь в физике? – спросил он с небольшим напряжением в голосе.

– Всего лишь любитель, – скромно пояснил Розенфельд. – Но ваша гипотеза о черных дырах из соседней вселенной даже на мой непросвещенный взгляд просто великолепна.

– Не хочу присваивать чужие идеи, – покачал головой Пранделли. – Это гипотеза моего коллеги доктора Кольбера, который, к сожалению…

– Да, я помню. Большая потеря для науки, верно?

Пранделли промолчал.

– Вы были друзьями, доктор? – не унимался Розенфельд.

Пранделли молчал. Разговор больше не казался ему интересным.

– Я слышал, – продолжал Розенфельд, – ваша жена собиралась вернуться к первому мужу…

Пранделли резко повернулся, сжал кулаки.

– Послушайте, вы! Какое право…

– Никакого, – немедленно согласился Розенфельд. – Но ваше возмущение подтвердило мою догадку. У вас не было мотива. Раньше. Мотив появился совсем недавно.

– Оставьте меня в покое!

– Прошу прощения, что помешал прогулке, – Розенфельд изобразил на лице смирение. – Ухожу. Я узнал все, что хотел.

Он вежливо улыбнулся и пошел вперед, оставив Пранделли в раздумьях посреди тропинки.

Отойдя на несколько метров, Розенфельд обернулся и небрежно сказал:

– Тот холодильник в кафе… Вы звонили утром в фирму и уточняли время, когда его доставят. Я не спрашиваю, я точно знаю.

– Вы не…

– Хорошее алиби. Оказывается, вы не только прекрасный математик, но и частные случаи умеете рассчитывать не хуже вашего покойного коллеги и друга.

Сказав наконец все, что хотел, Розенфельд повернулся и пошел своей дорогой. Он услышал, как споткнулся Пранделли.

2016