Читать книгу Что там, за дверью? Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 24 - Павел Амнуэль - Страница 4

– Вот неплохой домик, – сказал Гасуэлл и вывел на экран изображение небольшого коттеджа, построенного в стиле модерн, с пирамидальными выступами и конической конструкцией на крыше. – Это в Форест-Роу, сорок миль в сторону Дувра, тихое место…

– Нет, – сказал Максим.

– …И цена вполне умеренная, – с разгона закончил Гасуэлл начатую фразу. – Нет, говорите?

– Мне, – терпеливо объяснил Максим, – нужен дом в старинном стиле. Не замок, вы меня понимаете, но что-то такое… викторианское…

«Викторианское» было словом не из его лексикона, и если бы Максима спросили, что оно означает, с ответом он, конечно, не замедлил бы, как не медлил с ответами никогда в жизни, но и гарантии точности дать не мог – в делах он себе такого не позволял никогда, но сейчас он не делом занимался, хотя, конечно, и делом тоже, поскольку за дом в тихой английской глубинке готов был выложить половину годового заработка.

– Викторианское, – повторил Гасуэлл. – Значит, вот это.

На экране появилось изображение тяжелого двухэтажного здания, сложенного из темного кирпича, с большими окнами на первом этаже и маленькими – на втором, дом этот вполне подошел бы для приюта или похоронного бюро.

– Нет, – сказал Максим. – Это, по-вашему, викторианский стиль?

– Дом построен в одна тысяча восемьсот пятьдесят третьем году, – сказал Гасуэлл. – Королева Виктория, как вам, безусловно, известно, правила Британским содружеством наций с одна тысяча восемьсот тридцать…

– Дальше, – прервал Максим начавшуюся лекцию. – Возможно, «викторианский стиль» – не совсем удачно, я имел в виду…

– Давайте я сам представлю, что вы имели в виду, мистер Батурин, – улыбнулся Гасуэлл. Он уже давно понял, что именно хотел получить клиент, и мог предъявить искомое сразу, но ему нравилась предварительная игра, нравилось показывать товар, даже если он знал наверняка, что дом клиенту не подойдет. Но и затягивать игру не следует, это Гасуэлл понимал тоже, иначе у клиента иссякнет терпение. Некоторые могут хлопнуть дверью – люди сейчас нервные, даже когда у них достаточно денег, чтобы позволить себе домик в деревне.

– Как вам это? – спросил агент, и Максим увидел на экране воплощенную в камень мечту своей жены Полины. То самое, о чем она ему рассказывала, когда они начали встречаться три с половиной года назад и у нее еще был прежний жених, нелепо вскоре погибший.

На солнечной поляне (лес на заднем плане, недалеко, пешком минут десять, наверно) стояло сооружение, которое назвать домом мог только приземленный прагматик, не ощущавший в душе призывов неведомого, давно ушедшего, но всегда остающегося и устремленного в будущее времени. Правильнее было бы назвать сооружение замком, поскольку башенки возвышались по углам, как шахматные ладьи, и портик с двумя колоннами перед дверью, большие окна, труба (значит, в гостиной можно разжечь камин, протянуть к огню натруженные ноги), и что-то похожее на родовой герб намалевано было яркими красками под самой крышей.

– Прелесть! – не удержался от восклицания Максим, хотя и не собирался демонстрировать маклеру свое желание немедленно войти во владение этим домом и участком земли, и видом на окружающий пейзаж.

– Прелесть, – согласился Гасуэлл. – Стиль соблюден, верно? Будто настоящий!

– Что значит «будто»? – насторожился Максим. – Это макет, хотите вы сказать?

– Ну что вы! – улыбнулся Гасуэлл. – Дом построен по проекту архитектора Джошуа Мак-Наббса в одна тысяча девятьсот сорок девятом году по заказу сэра Генриха Меллори. Сэр Генрих был большим любителем старины, как… гм… ваша супруга, мистер Батурин. Дом продается по простой причине: сэр Генрих скончался в прошлом году, долгов у него осталось больше, чем предполагали наследники… История житейская и даже в чем-то банальная.

– Где? – спросил Максим, прервав увлеченный рассказ маклера.

– Совсем недалеко, и в этом большое преимущество! На машине от Лондона минут сорок, юго-западная Англия, полторы мили от Селборна, это небольшой городок, скорее даже деревня. Рядом железнодорожная станция Олтон.

– Естественно, удобства… – начал Максим.

– Это современный дом, хотя и выглядит, как крепость, способная выдержать осаду! Две ванны, две спальни и кабинет на втором этаже. На первом – столовая, кухня, гостиная. Солярий на крыше, туалетные комнаты, разумеется, – тоже две…

– Гараж?

– Не попал в кадр. Разумеется, гараж и еще сарайчик для хранения сельскохозяйственных принадлежностей. Сэр Генрих обожал работать в огороде. Правда, урожай у него всегда погибал, потому что в сельском хозяйстве сэр Генрих смыслил, как…

– Я хотел бы осмотреть дом, – в очередной раз перебил маклера Максим. – И цена – сколько это стоит?

– Цена вполне приемлемая, – уклончиво отозвался Гасуэлл. О цене он всегда говорил после того, как клиент ознакомится с потенциальной покупкой. Тогда и названное число не произведет слишком неприятного впечатления. – Поедем прямо сейчас?

* * *

Полина сидела у открытого окна в легком плетенном кресле и пыталась читать свою любимую леди Агату. Книжка была знакома с детства и читана раз тридцать, а может, и все сто. Но если нужно было успокоиться, отдохнуть или отвлечься от ненужных мыслей, Полина не знала лучшего средства, чем еще раз пробежать взглядом по страницам и будто впервые узнать, что на самом деле беднягу Экройда убил добрый и участливый доктор Шелтон…

Максим уехал и оставил ее одну. Он всегда уезжал, и всегда она оставалась одна на какое-то время, казавшееся ей то ужасно долгим, растянутым, как резина, а то быстрым, как шаги почтальона. Сегодня время двигалось в обычном своем темпе, и день был обычным, и облака, и прохладный воздух, и запах скошенной травы.

Полина отложила книжку и прислушалась к доносившимся из сада скрипучим звукам передвигаемой с места на место лестницы-стремянки и тарахтенью какого-то механизма. Это Джесс, садовник, служивший еще у прежнего хозяина, занимался обычным делом – то ли подрезал слишком длинные ветви, то ли подвязывал их, чтобы лучше держались: ни в ботанике, ни в садоводстве Полина не понимала ничего, с детства не могла отличить липы от клена, но изумительные запахи цветущего сада или жаркой, залитой солнечным светом, рощи волновали ее, заставляли замирать от восторга, вдыхать чудесный аромат и…

Господи, эти звуки могут свести с ума!

Полина выглянула из окна – Джесс закончил работу и, взвалив лестницу на плечо, направлялся к сарайчику. Увидев молодую хозяйку, он левой рукой приподнял соломенную шляпу, расплылся в широкой улыбке и произнес фразу, ставшую уже традиционной, если можно говорить о традициях, срок которым – без году неделя:

– Приятный день, миссис Батурин. Я вижу, у вас хорошее настроение.

Полина улыбнулась в ответ и кивнула. Макс сделал жене удивительный подарок, купив этот дом на юге Англии, – она все уши прожужжала ему, рассказывая о своей любви к старинным замкам, о том, что ей хотелось бы жить не в Москве, а в старушке-Европе, лучше всего в Англии, где да, туманы, да, промозглая осень, но такая замечательная архитектура, такое мягкое солнце летом и печальное зимой, и если поселиться в старинном доме, где когда-то собирались рыцари, пусть не Круглого стола, пусть более позднего периода, но непременно в латах, и ощущение этих лат, их вневременной запах чтобы сопровождали ее в каждой комнате…

«Вальтера Скотта начиталась», – ворчал Максим, но сам он разве не зачитывался в школе романами о проклятых французских королях и о бедняге Карле Первом, которому отрубили голову невежественные пособники злого Кромвеля?

Когда они поженились, Полина все еще была в депрессии после смерти Сергея, и Максим не мог оставлять жену надолго, несколько раз в день приезжал, чтобы посмотреть ей в глаза, удостовериться, что все в порядке, и уезжал опять. Куда, зачем – Полина не знала, и не было у нее никакого желания знать, чем занимался ее муж. Иногда она думала, что ей было бы все равно, даже если бы он завел любовницу; на самом деле это было не так, сопернице она, конечно, выцарапала бы глаза, но соперницы у Полины не было, это она знала точно, ей не нужно было спрашивать у Макса, где он пропадал и с кем проводил время до полуночи, а то и до поздней ночи. Не с женщиной. Остальное Полину не волновало. Работа? Деньги? Новая квартира в престижном районе? Переезд? Ремонт? Поездки в Варну и на Лазурный берег?

Работа – все мужчины работают, такая у них природа. Деньги – все мужчины зарабатывают, одни меньше, другие, как Максим, больше, и это естественно, кто должен в дом деньги приносить, если не муж? Новая квартира – ах, Господи ты Боже мой, четыре стены, и мебель современная, бездушная, трогаешь пальцами, а она не отзывается, молчит. А поездки на зарубежные курорты вовсе не для ее нервной системы: видеть чужих людей, надевать платья с декольте, чтобы вся грудь наружу, ну да, красивая у нее грудь, глядеть, наверно, приятно, а у кого-то возникает желание, но ей это ни к чему, лишнее волнение, Макс, прошу тебя, поедем домой, мне здесь не по себе, в тишину хочу, в свою комнату, где все мое и ты тоже мой, ты ведь только мой, верно?..

У всего на свете есть причины, но разбираться в них у Полины не было желания. Ее мир должен был оставаться спокойным, как пруд, освещенный полной безмятежной луной, и Максим создавал для жены, как мог, именно такой мир, чтобы Полине было в нем уютно.

«Хочешь, переберемся в другое место?» – спросил он как-то, вернувшись из очередного вояжа, во время которого, как догадывалась Полина, заработал для своей фирмы очередной миллион.

«В Париж?» – спросила она.

«Почему в Париж? – удивился Максим. – В Париже шумно. Тебе ведь Южная Англия нравится, верно? Корнуолл, скажем, или берега Эйвона?»

«Корнуолл, – повторила Полина знакомое с детства название. – Там, наверно, можно снять на время какой-нибудь замок? Ну, не замок, я понимаю, но старый дом времен королевы Виктории?»

«Почему снять? – улыбнулся Максим. – Купим дом и будем в нем жить. Если тебе нравится эта идея»…

Господи, он еще спрашивал!

В ту ночь Полине показалось, что у них с Максом непременно родится ребенок – так все было хорошо, удивительно, давно так хорошо не было, и это должно было означать что-то, потому что все в этом мире имеет единственное значение, а предзнаменования следует искать в каждом слове, каждом жесте, потому что каждое движение, жест, слово, тем более поступок что-то означают для будущего, но читать этот язык символов мы не умеем, а если бы умели, то не делали бы многое из того, о чем потом неисправимо жалеем.

* * *

– Джесс, – сказала Полина, обращаясь к садовнику, – что тарахтит там, возле сарая? Так неприятно…

– Это газонокосилка, миссис, – сообщил Джесс. – Харви, мой помощник, займется цветником, вон тем, с маргаритками.

– А нельзя ли, – сказала Полина, не привыкшая разговаривать с обслугой так, как должна разговаривать настоящая английская леди, – нельзя ли, чтобы Харви сделал это потом, такой неприятный звук… После обеда я пойду погулять в лесок, и тогда… Если, конечно…

– Как скажете, миссис Полина, – Джесс еще раз приподнял шляпу и, положив лестницу на траву, направился к сараю. Через минуту досаждавший Полине звук оборвался и в наступившей тишине стал слышен чей-то далекий смех и какая-то далекая музыка, и чьи-то далекие аплодисменты: это на кухне, где хозяйничала экономка и кухарка Глэдис Баркер, работал телевизор.

Полина опустила оконную раму и чуть не придавила себе пальцы. Она жила в этом своем доме третью неделю и все еще не могла привыкнуть к английским окнам, к английским раковинам с латунными затычками на цепочке, к английским кранам, где горячая вода не смешивалась с холодной, к английской чопорной простоте, выглядевшей высокомерием, и к себе-новой она не могла привыкнуть тоже. Что-то в Полине с переездом изменилось, что-то ей не известное возникло в ощущениях – то ли запах, то ли звуки здесь распространялись как-то иначе, а может, все, что она чувствовала, было лишь сугубо внутренним, психологическим, не реальным. Определить словами произошедшие с ней изменения Полина была не в состоянии, но то, что происходило, ей нравилось. Она спокойно и долго спала в высокой спальне на огромной кровати с балдахином, казавшимся ей таким же естественным и необходимым, каким казались в московской квартире антресоли, где отец хранил всякий хлам, который мама каждую весну норовила собрать в большой мешок и выкинуть на помойку. Полина боялась сначала, что ей будет тоскливо по вечерам одной, без мужа, а ночью ее станут мучить кошмары – призраки будут выходить из стен, завывать осенними голосами и размахивать белесыми прозрачными руками. На самом деле ничего этого не произошло, и Полина даже немного удивлялась самой себе: Максим уехал по делам на третий день после новоселья, ночью в доме оставалась только экономка, мисс Баркер, старая дева неопределенных лет (иногда Полина могла дать ей все семьдесят, а иногда – не больше сорока пяти), и Полине было спокойно, потому что она всегда могла представить, как мисс Баркер возится у себя в комнатке, примыкавшей к кухне; стоило только нажать на одну из кнопок, имевшихся во всех комнатах второго этажа, и экономка в ту же минуту примчится с вопросом: «Что-нибудь нужно, миссис Батурин?»

Полине было спокойно – дом построили в конце сороковых, на волне послевоенного строительного бума, он только выглядел старым, а на самом деле здесь не могло быть фамильных призраков, поскольку никогда не жили в этом поместье представители древних английских родов и, соответственно, не умирали, и несмываемым пятнам крови в спальне неоткуда было взяться, как и убиенным младенцам, взывавшим к милосердию и справедливости.

После обеда (надо бы научить мисс Баркер готовить борщ по-украински, а впрочем, не нужно, еще подумает, что хозяйка вмешивается не в свое дело) Полина действительно отправилась в лесок, взяв с собой книжку, привезенную из Москвы, – последний роман Улицкой. На полянке под раскидистым деревом, в сотне метров от дома стояла скамья с удобной спинкой и врыт был в землю столик, солнечные лучи пробивали себе путь сквозь густую листву и играли зайчиками на книжных страницах, Полина читала медленно, наслаждалась каждой прочитанной строчкой и не обращала уже внимания на доносившиеся со стороны дома визгливые звуки газонокосилки.

Вечером она смотрела телевизор – на крыше стояла «тарелка», принимавшая четыре московские программы, – а часов в десять позвонил Максим, говорил ласковые слова, обещал приехать не позднее уик-энда, пожелал спокойной ночи и сказал, что любит и жить без своей милой Лины не может. Как обычно.

В одиннадцать, когда по первому московскому каналу закончился концерт Баскова (Полина терпеть не могла ни его пение, ни слащавую внешность, но по другим каналам смотреть было и вовсе нечего, сплошная политика и репортажи из «горячих точек»), она разобрала постель, легла под легкое, но очень теплое пуховое одеяло, и ей показалось, что сразу уснула – во всяком случае, когда она проснулась от странного звука, на дно сознания все еще оседали обломки прерванного сна.

Звук, разбудивший Полину, повторился, и она прислушалась, приподнявшись на локте. Похоже, что в коридоре кто-то передвигал с места на место тяжелый шкаф. Шкаф скрипел и грозил развалиться.

«Что это Глэдис себе позволяет?» – подумала Полина. Она включила ночник, и взгляд ее упал на часы, висевшие на стене напротив кровати. Была одна минута первого.

Скрип в коридоре прекратился, но наступившая тишина показалась Полине еще более громкой, будто гудел сам воздух, и невозможно было определить высоту гула: то ли на границе ультразвука, то ли наоборот, это был уходивший в глубину звукового ряда бас.

Она опустила босые ноги на холодные доски пола, нащупала тапочки, и почему-то от ощущения теплоты в ногах стало очень холодно плечам, ночная рубашка сползла и едва прикрывала грудь, Полина накинула на плечи шерстяной платок.

Стрелка на часах беззвучно прыгнула на минуту вперед, и сразу же звук в коридоре возобновился – теперь это были чьи-то гулкие шаги, медленные и приближавшиеся: шаги Командора, Судьбы, Рока, Провидения.

Полина стояла рядом с кроватью, дрожала то ли от страха, то ли от холода, и была не в состоянии сделать ни шага. По коридору кто-то шел и бормотал себе под нос, Полина слышала это приглушенное бормотание, слышала шаги, скрип половиц, на несколько секунд некто замирал, и тогда опять начинал звучать воздух, а потом шаги и шепот возобновлялись, и воздух замолкал, будто два этих разных звука не могли сосуществовать в одном пространстве.

Кто-то прошел мимо спальни, Полине показалось, что дверная ручка начала медленно поворачиваться, но это было игрой воображения – звуки удалились в сторону лестницы, но спускаться на первый этаж некто не стал: шаги смолкли, шепот прекратился, гул воздуха тоже начал утихать, и когда минутная стрелка на часах скакнула еще на одно деление, в доме наступила нормальная тишина, какую распознаешь сразу, потому что складывается она из привычных и обычно не осознаваемых звуков: едва слышного гула холодильника на кухне, тиканья стоячих маятниковых часов в гостиной, и сверчок, на которого Полина привыкла уже не обращать внимания, подал свой голос, показавшийся соловьиным пением.

Если кто-то ходил по этажу, подумала Полина, то сейчас он стоит у лестницы и, видимо, боится спуститься, ведь в коридоре темно, хоть глаза выколи. Если сейчас раздастся грохот падения, это будет естественным продолжением, и тогда можно будет выйти и посмотреть, кто пробрался ночью в дом и сломал себе шею, упав с крутой лестницы.

Однако никто с лестницы не падал, ступеньки не скрипели, и значит, если все предшествовавшие звуки не были игрой ее воображения, то некто стоял сейчас у перил и, может быть, пытался нашарить на стене выключатель. Некто мог и не знать, что выключателя в коридоре вообще не было, свет – три бра вдоль стены – включался в каждой из комнат, и еще был выключатель внизу, в холле.

Если в дом проник грабитель, нужно звонить в полицию, но Полина не знала, что в таких случаях говорить, и номер телефона тоже помнила не точно: может, сто или, кажется, сто один. В Москве ноль два, но то в Москве…

Единственным телефонным номером, который сейчас приходил Полине на память, был номер комнаты на первом этаже, где спала Глэдис, и Полина, подняв трубку стоявшего на тумбочке возле кровати большого телефона, выполненного в стиле моделей начала прошлого века, набрала шесть цифр. Тишина прервалась нудным повторящимся зуммером, Полина считала: пять, восемь, одиннадцать… Неужели Глэдис спит так крепко? А может, это она и стоит сейчас у лестницы, имея какое-то тайное намерение?..

– Алло, – сказал в трубке низкий голос, в котором трудно было узнать голос кухарки. – Алло, алло…

– Глэдис, – сказала Полина. – Ой, простите, мисс Баркер, это я… Извините, что разбудила вас, но, вы понимаете…

– Миссис Батурин? – сразу проснулась кухарка и заговорила обычным дневным голосом. – Дорогая, что-нибудь случилось? Вам что-то нужно?

– Мне нужно, – медленно проговорила Полина, – чтобы вы ко мне поднялись. То есть… Сначала посмотрите – нет ли кого-нибудь в коридоре… И у лестницы.

– Да кто там может быть? – удивилась мисс Паркер, но спорить не стала и, сказав коротко: «Сейчас приду», положила трубку.

Минуту спустя Полина услышала торопливые шаги, скрип половиц, а потом быстрый стук в дверь и голос кухарки: «Миссис Батурин, это я!»

Полина плотнее запахнула платок и повернула ключ в двери. Глэдис вошла в спальню, и Полина успела заметить, что в коридоре, конечно же, горит освещение.

– Это вы включили бра? – спросила она.

– Я, – кивнула кухарка.

– Там… никого не было?

– Кто же там мог быть? – сказала мисс Баркер, глядя на Полину взглядом полицейского следователя, поймавшего важного свидетеля на том, что тот пытается повесить лапшу на уши представителя закона.

– Не знаю, – сказала Полина и опустилась на кровать. – Мне показалось…

Кухарка не стала спрашивать, что именно показалось хозяйке, воображаемое ее не интересовало, она поправила сползшее на пол одеяло, забрала со столика поднос с чашкой – Полина перед сном пила молоко – и спросила:

– Вы хорошо себя чувствуете, миссис Батурин?

– Да, – сказала Полина. – А почему вы… Я дважды вас спросила, и вы оба раза ответили вопросом на вопрос.

Мисс Баркер нахмурилась и пробормотала, отступая к двери:

– Не пойму, о чем вы.

– Ну, как же… Я спросила «Есть ли кто-нибудь в коридоре?» А вы не сказали «Нет», вы спросили: «Кто же там мог быть?»

– Но кто же там мог быть? – с недоумением сказала кухарка, не понимая, чего хочет от нее хозяйка в первом часу ночи. – Никого там нет. Вам, наверно, что-то дурное приснилось. Хотите, принесу еще молока? Или согреть чаю?

– Спасибо, не надо. Извините, мисс Баркер, что я вас разбудила…

– Да я не спала еще, – сказала кухарка, – я телевизор смотрела, в наушниках, чтобы тихо, и не слышала, как телефон звонил.

– Что показывали? – программа Полину не интересовала, но нужно было сказать что-нибудь вежливое и не обязательное.

– Передача для полуночников. Болтовня всякая, но если не спится, то в самый раз… Вам действительно ничего не нужно, миссис Батурин?

– Спасибо, мисс Баркер. Идите спать, я вас больше не потревожу.

Когда шаги стихли и голос сверчка опять стал единственным звуком в ночной тишине, Полина встала и подошла к двери. Уходя к себе, Глэдис наверняка выключила свет в коридоре. Приоткрыв дверь, Полина убедилась в том, что снаружи темно, и сразу закрыла дверь. Никого она, конечно, не увидела, только слева в окне можно было разглядеть черные на темном фоне силуэты деревьев.

Она заперла дверь, легла и сразу уснула – крепко и без сновидений.

Кто-то ходил по коридору, доходил до лестницы и возвращался, бормотал себе под нос, а однажды заглянул в спальню, постоял над спавшей Полиной и ушел восвояси.

* * *

Утром позвонил из Москвы Максим и расспрашивал Полину о том, что ей снилось. Полина сидела у окна, пила чай с булочками и смотрела, как над лесом носятся стаи птиц – издалека она не могла определить, были это ласточки или воробьи.

– Макс, – сказала Полина, – я так по тебе скучаю, ты не представляешь!

– Я тоже, – признался муж, но активного желания в его голосе Полина не услышала. Она читала в каком-то журнале, в «Коспополитен» или в «XXL», о проблемах деловых мужчин, но ей раньше казалось, что к ее Максу это не имеет отношения.

А если у него в Москве любовница?

Чепуха, подумала Полина, слушая, как муж объясняет, какая она хорошая, и как он хочет быстрее покончить с делами и приехать к ней на уик-энд. Чепуха, думала она, в Москве Макс бывает не больше времени, чем в Париже, Мадриде, Лондоне или Тель-Авиве. Может, и там у него по любовнице? Чепуха, он так устает от работы, что почти сразу засыпает, его попросту не хватит на другую женщину, и не нужно думать об этом, не нужно на этом зацикливаться…

И конечно, весь день Полина думала только об этом – как ее Макс приезжает по делам в Мадрид, и там его ждет у трапа самолета пышная рыжекудрая Кармен, а в Париже он сразу едет на Елисейские поля к худой, как палка, Жаннетт…

Хватит, говорила себе Полина и начинала с начала. Кто ждет ее мужа в Мадриде, кто в Тель-Авиве, а она тут, в английской глуши, которую сама себе вымечтала…

Вечером удалось чуть-чуть развеяться: заехали Барыкины проездом из Дувра в Лондон, Костя, как обычно, рассказывал анекдоты, а Ира, о которой Полина не знала, приходится ли она Косте женой или очередной секретаршей, только слушала и смотрела огромными влюбленными глазами. Полина предложила гостям переночевать, но Костя не согласился – у них забронирован был номер в «Хилтоне», на двух уровнях, с джакузи, и терять восемь сотен баксов он, конечно, не собирается, так что ты уж прости, Полиночка, мы с Ирочкой поедем, тем более, что шофер наш успел выспаться на своем водительском месте.

– Как? – воскликнула Полина. – Он так и сидит в машине? Пять часов? Не кормленный?

– Такая у него работа, – пожал плечами Костя. – А еда у него с собой. Сухим пайком. Так мы поедем, Иринка?

Полина гостей не задерживала – почему-то ей стало неприятно их присутствие, а ведь Костю Барыкина она знала не один год, старый приятель Максима, вместе начинали многие дела, но ей неожиданно захотелось побыть одной, и чтобы Максим позвонил перед сном, пожелал спокойной ночи и сказал, как скучает, и чтобы голос у него был не такой, как утром. Вечерами у всех мужчин голос меняется, у Максима тоже, вечерний голос предвещает, а утренний отбирает, это разные голоса, но муж так и не позвонил, и в половине одиннадцатого, выпив поданный в спальню чай с хрустящим хлебцом, Полина легла в постель.

Ей показалось, что она заснула сразу. Но почему-то глаза ее сами собой открылись в тот момент, когда стрелки часов соединились друг с другом на числе 12. Полина подумала даже, что спит – иначе как объяснить, что на часах всего одна стрелка, стоящая торчком?

В этот момент в коридоре что-то упало.

* * *

Полная луна светила прямо в торцовое окно, свет был холодным, но таким ярким, что видно было каждую висевшую в воздухе пылинку.

Запахнув халатик, Полина стояла на пороге спальни и смотрела. Она хотела закрыть глаза, но не могла. Хотела захлопнуть дверь, но руки не слушались. Хотела закричать, но в горле случился спазм. Хотела проснуться, но понимала, что проснулась минуту назад, ровно в полночь, услышала в коридоре шум и встала посмотреть, не подумав о том, что это может быть…

Белесый призрак висел сантиметрах в двадцати над полом, будто голографическая проекция. Лунный свет пронизывал изображение, и за фигурой мужчины Полина различала перила в конце коридора, где начиналась ведущая на первый этаж лестница.

На призраке были широкие брюки и рубаха с длинными рукавами. Может, у него была пышная шевелюра, а может, нимб. Призрак выглядел однотонным, блестящим, серебристо-стальным. И полупрозрачным.

Мысль в ее голове была почему-то одна: откуда здесь взяться привидению, если дом построили всего полвека назад?

Призрак поднял руку, и от этого движения что-то всколыхнулось в воздухе, Полина ощутила на щеках холодное дуновение, а призрак опустился, наконец, на пол и пробормотал низким голосом, в котором, однако, было столько высоких обертонов, что казалось – кроме обычных звуков слышен еще и уходящий в высоту скрип:

– П-ш… П-ще-нн…

Сердце колотилось так, как в прошлом году рвалась из рук Полины горлица, влетевшая в их московскую кухню и не нашедшая иного для себя места, кроме крышки холодильника.

– Не надо… – сказала Полина. – Я не хочу…

Привидение шипело, как шкварки на сковородке, смотрело на Полину злобным взглядом, делало руками пассы, будто фокусник на эстраде, и медленно отступало к лестнице.

Полина рванула на себя дверь, захлопнувшуюся с ужасающим грохотом, от которого наверняка должна была проснуться Глэдис в своей комнате на первом этаже. Привалившись к двери, Полина чувствовала спиной холодное дерево, и с каждой секундой спине становилось холоднее, ночная рубашка примерзла к ледяной уже древесине, Полина дрожала так, что зуб не попадал на зуб, и неожиданно поняла, хотя и не могла сама себе объяснить, откуда возникла такая уверенность, что проклятый этот призрак стоит за дверью, а может, приложил к дереву руку, и потому такой холод снаружи, и сейчас прозрачная ладонь схватит Полину за волосы…

– Нет! – закричала она и секунду спустя оказалась в постели под одеялом, в темноте перед глазами расплывались розовые круги, а может, это призрак, проникнув сквозь стену, собирал себя по частям и сейчас возникнет перед ней – злой, шипящий, как змея, и готовый…

К чему?

Мобильник лежал на тумбочке у изголовья, Полина думала, что аппарат не удержится в ее дрожавших руках, но она даже сумела набрать номер и, зарывшись лицом в подушку, слушала долгие гудки, а потом вежливый женский голос сказал, что абонент временно недоступен, и Полину охватило отчаяние: почему недоступен, чем занят Максим в первом… нет, у него в Москве на три часа больше… в четвертом часу ночи? С кем он, если отключил аппарат? Кого привел к себе и что сейчас с ней делает?

Трель из мобильника разорвала плотную тишину, и Полина стала нажимать на все кнопки подряд, а потом затихла, услышав сонный голос мужа, приходила в себя, а голос становился все громче, раздраженней и беспокойней:

– Лина, ну что, почему ты молчишь, ты же позвонила, я спал, ну говори, в конце концов, что ты хочешь сказать?

– Макс, – Полине казалось, что голос у нее скрипит так же, как скрипел в коридоре голос привидения, на самом деле она говорила вполне внятно и даже без признаков недавней паники. – Макс, тут привидение, представляешь, настоящее, я вышла, а он на меня руками…

– Не понял, – резко сказал окончательно проснувшийся Максим. – Кто-то влез в дом? Ты позвонила в полицию? Разбудила Джесса?

– Никто в дом не влез, это привидение, понимаешь, настоящее, в коридоре, сквозь него все видно…

– Стоп, – сказал Максим. – Так это живой человек или нет?

– Нет!

– Ага… Тогда прими снотворное, ложись под одеяло и постарайся уснуть.

– Откуда здесь привидение? Это же не старый дом. Здесь никого не убивали, да, не убивали, правда?

– Никого, – сказал Максим. – Ты можешь успокоиться и заснуть? Тебе приснилось…

– Не приснилось! Я видела.

– Хорошо, – согласился Максим. – Видела. А сейчас спи. И мне дай выспаться, у меня утром важная встреча. Я тебе позвоню, когда ты проснешься, хорошо? В девять часов.

В двенадцать по-московски, сообразила Полина.

– Да, – сказала она, – хорошо, Макс. Не сердись. Я люблю тебя.

– Я тебя тоже люблю, – недовольным голосом сообщил Максим. – Спокойной ночи.

Хорошо, – подумала Полина, – что можно позвонить и услышать голос, и успокоиться, а то с ума сойдешь, это только в романах с привидениями просто общаться, а на самом деле кошмар, и кровь стынет…

– Пожалуйста, – произнес низкий голос, – прошу прощения, я бы все-таки хотел войти. Можно поговорить и так, но вы меня не видите, и это создает некоторые неудобства. Для вас, не для меня.

Мобильник упал на пол. В спальне было темно и душно. Голос звучал. Мама, – думала Полина. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста. Очень тебя прошу.

– Так мне можно войти? – с некоторым нетерпением спросил голос. Слышно было так ясно и близко, что у Полины вырвалось:

– Вы же здесь уже! Кто?

– Ах, – произнес голос. – Ну хорошо. Все эти церемонии… Извините.

В воздухе возникло движение, у стены рядом с дверью начало светлеть, блеклое пятно выступило, будто горельеф, а потом отделилось от стены и стало человеком, полупрозрачным, фосфоресцирующим.

Всякий страх имеет свои пределы. Сначала думаешь, что умираешь, а потом становится все равно. Будь что будет.

– Я не подойду ближе, – заявил призрак, остановившись посреди комнаты и оглядываясь, будто искал место, чтобы присесть. Что он мог видеть в темноте?

И холодно, Господи, как же холодно… И душно. Как это возможно, чтобы сразу и холодно, и душно?

– Холодно, – пробормотала Полина, стуча зубами.

– Наверно, – согласился призрак. – Так уж устроено, ничего не могу поделать… Послушайте, мисс, вы можете оказать мне большую услугу, понимаете?

– Нет, – сказала Полина, от холода язык ее способен был выговаривать лишь самые короткие слова, не фразы даже, одно-два слога, и она спросила: – Откуда?

– Откуда? – повторил призрак, и глаза его сверкнули холодным огнем, взгляд пронзил Полину насквозь, так ей, во всяком случае, показалось. – Но это очевидно! Для вас – тот свет. Для меня тоже был, пока я не умер. Тот свет, – повторил призрак, – потусторонний мир, страна мертвых…

– Мама, – пробормотала Полина.

– Я могу присесть? – осведомился призрак, показывая белесой полупрозрачной рукой на край кровати.

– Нет, – быстро отозвалась Полина и тут же поправилась: – Да.

Он примнет одеяло своим весом? – отстраненно подумала она. – Разве призраки имеют вес?

Оказалось, что веса призраки не имеют, и от того, что тень опустилась на край кровати, одеяло не примялось, но, что показалось Полине удивительным, пружины явственно скрипнули в ответ на какую-то приложенную к ним силу.

– Нужно серьезно поговорить, – сказал призрак. Полина видела, как шевелились губы, и удивительным было то, что артикуляция не соответствовала произнесенным словам. Будто в плохо дублированном фильме. Призрак уже и рот закрыл, а последнее слово все еще звучало.

– Господи, – Полина вспомнила о нательном крестике, подаренном когда-то подругой ее Зиной и положенном в шкатулку, а куда делась шкатулка после переезда, Полина не помнила, но крест оказался бы, наверное, к месту – призраки боятся креста. Или креста боится дьявол, а призракам все равно?

– Я не боюсь креста, – вздохнул призрак. – Глупости это. Предрассудки.

– Вы понимаете мысли? – вырвалось у Полины.

– Нет, с чего бы? – сказал призрак. Похоже было, что разговор привел его в благодушное расположение, он даже стал меньше светиться и будто сгустился, сквозь него и виделось теперь хуже, того и гляди он станет обычным человеком. Неужели так и произойдет? – мелькнуло в голове у Полины.

– Послушайте, – сказал призрак, – мы все время сбиваемся с темы. Так вы согласны мне помочь?

– Не понимаю, – сказала Полина. – Помочь? Что вам нужно?

– Вот настоящий разговор, – одобрил призрак. – Мне нужно найти убийцу, и я надеюсь на вашу помощь.

Убийцу. Ну конечно. Чего еще может хотеть нормальное английское привидение? И что он… оно… станет делать со своим убийцей, если найдет? Проткнет бестелесным пальцем? Напугает до смерти, а потом расправится с ним там, у себя, в загробном мире?

– Позвольте мне изложить свое дело, – продолжал призрак, – иначе мы будем ходить до утра вокруг да около.

– До утра? – ухватилась за оговорку Полина. – А потом вы уйдете?

– Вы же прекрасно знаете! – раздраженно сказал призрак. – С первыми петухами. А точнее, как только начнется рассвет в сугубо астрономическом смысле. Увеличение освещенности.

– Вы боитесь только дневного света или…

– Послушайте! – воскликнул призрак. – Так мы никогда не доберемся до сути! Я отвечу на ваши вопросы, но не сейчас. Вы позволите мне, наконец, изложить мою просьбу?

Полина кивнула. Призрак устроился поудобнее, отчего пружины опять скрипнули, сложил на груди руки, вздохнул так, как и положено вздыхать уважающему себя привидению – мрачно, замогильно, с подвыванием и невесть откуда взявшейся струей ледяного воздуха.

– Холодно? – участливо спросил призрак. – Еще раз прошу прощения. Давайте начнем с представления, хорошо? Вас зовут…

– Полина, – пробормотала она. – Полина Батурина.

– Верно. А мое имя Крис Кадарос. Родился я по вашему летосчислению – грегорианскому, я имею в виду – в году от Рождества Христова тысяча семьсот восемьдесят восьмом, а умер в возрасте шестидесяти трех лет.

– Вы… жили в этом доме? – спросила Полина. – Ну… то есть… когда были живы?

– В этом? – удивился призрак. – Нет. Ах, вот что! Призраки являются на то место, где их застала смерть, да? Есть такие, согласен. Смотря какая смерть, кстати. Если насильственная, особенно с применением… Нет, я не жил в этом доме… Прошу прощения, какое у вас образование?

Вопрос показался Полине неуместным, но ведь и присутствие в ее комнате разглагольствующего о насильственных смертях привидения тоже было явлением не вполне совместимым с хорошими манерами и здравым смыслом.

– Высшее, – сказала она. – Английская филология. Московский университет.

– О! – протянул призрак. – Понятно, почему вы так хорошо говорите по-английски. Но в математике вы, как и я, полный нуль. Простите. Это констатация. Поэтому я не смогу вам объяснить, какие законы природы действуют при моем перемещении.

Конечно. Макс так обычно с ней и разговаривал, если не хотел что-то объяснять – ты, мол, гуманитарий, не поймешь, не буду забивать тебе голову… Отговорки.

– Миссис Полина, – сказал призрак, – давайте перейдем к делу. Видите ли, по профессии я сыщик.

– Вы расследовали преступления? – заинтересованно спросила Полина.

– Расследовал? Я сейчас этим занимаюсь!

– Вы хотите сказать…

– Да! Да! – призрак начал проявлять нетерпение. – Сейчас! И здесь я по долгу службы. Вы дадите мне, наконец, досказать до конца?

Полина молча кивнула и плотнее закуталась в одеяло.

– Итак, я расследую преступление. Убийство.

Господи, как все странно… Зеленоватая полупрозрачная фигура сидела в ногах кровати, сквозь нее смутно проступали контуры двери, а разговор шел такой, будто Полину вызвал к себе участковый уполномоченный майор Борисов Егор Константинович, усадил на жесткий стул в маленьком своем закутке и сказал мрачно, как он говорил всегда, будто эстрадный комик, сосредоточенно произносивший со сцены очень смешную репризу: «Буду с вами откровенен. Вчера во дворе убили человека».

Откровенность была лишней – все знали, что вечером была драка, и кто-то пырнул ножом Викентия из третьего подъезда. Полина возвращалась домой от подруги, мимо пробежали двое, фонари светили ярко, но ей и в голову не пришло, что на парней следует обратить внимание. Она заметила только, что один был высоким и сутулился, а второй семенил как-то боком, будто ему что-то мешало или он нес что-то под одеждой, а какой была одежда, Полина не разглядела, о чем уже дважды сообщала: милицейскому оперу, а утром – в отделении, когда подписывала протокол. Ну что еще Борисову нужно?

Тогда, к счастью, тремя неприятными допросами все ограничилось. Убийц то ли поймали, то ли нет, Полина не знала, вспоминать, как с ней говорили в милиции – вежливо, но так, что хотелось бежать на край света, – не любила, но картинка всплыла в памяти сама собой, и Полина не сдержалась:

– Разве его еще не поймали?

– Кого? – переспросил призрак и переместился на полметра ближе к Полине, не сделав для этого никаких видимых усилий: будто куклу пересадили с места на место. – Что вам известно?

– Нет, я… – Полина поняла, что сморозила глупость и дала себе мысленно слово впредь молчать, тем более, что во рту пересохло, язык казался шершавым и огромным, и в голове гудело так, будто рядом работала газонокосилка, мешавшая думать, смотреть, жить.

Полина натянула одеяло на голову, стало темно, уютно, сквозь материю доносилось бормотание, кто-то молился или читал нудный роман на сон грядущий. Нужно заснуть, – думала Полина, – утром окажется, что это был сон, и я его даже помнить не буду.

Бормотание прекратилось, наступившая тишина ударила по нервам, он ушел, конечно, ушел, и слава Богу, нужно спать, спать, не нужно смотреть, не нужно…

Полина рывком откинула одеяло и воскликнула:

– Господи, вы еще тут!

Призрак по имени Крис Кадарос стоял рядом с кроватью, покачиваясь, будто Ванька-встанька.

– До рассвета два с половиной часа, – извиняющимся голосом сообщил призрак. – Я все-таки надеюсь на вашу помощь.

Разбудить Глэдис? Джесс не услышит, даже если громко закричать – окно закрыто, сторожка далеко…

– Послушайте, – сказал призрак. – Я понимаю, что вы не верите ни в Бога, ни в черта, ни в потусторонний мир, ни в мир астральный… В Бога, должен сказать, я и сам не верю, в черта – тем более. Астральный мир если и существует, то мне его видеть не довелось, а что касается потустороннего, то уверяю вас…

Он все равно не сгинет, – подумала Полина. – Пока не пропоют петухи (какие петухи, я не слышала ни одного за все эти дни, может, в деревне и есть какая-то птица, но сюда петушиные вопли не доносятся, и слава Богу, спать не мешают), никуда этот… это… Пусть говорит, хуже было бы, если бы он стоял и молчал, и таращился своими глубокими глазами, или руками размахивал, или завывал, строил дикие рожи и оставлял на полу и стенах кровавые следы…

– Ну, знаете, – с видимым отвращением произнес Крис Кадарос, – это все, конечно, случается, но ведь и в человеческом обществе достаточно особей, которые ведут себя неприлично и способны плюнуть в тарелку соседа.

– Значит, – сказала Полина, – вы все-таки читаете мысли.

– Ваши мысли, – пожал плечами призрак, – написаны у вас на лице. При жизни я много времени уделял физиогномике, и должен сказать, наука эта мне здесь очень пригодилась, тем более при моей профессии.

– Итак, – продолжал Крис Кадарос, – двое суток назад была обнаружена без признаков жизни душа… м-м… имя вам знать не нужно. Перемещение произошло в направлении материального мира. Но поскольку имело место насильственное деяние – душа была умерщвлена с особой жестокостью! – то процесс был неадекватен, и материальное тело оказалось, во-первых, не в том времени, где должно бы, а во-вторых, с идентификацией – то есть, на самом деле, с физическим состоянием – тоже произошло несообразное, и я решительно не знаю, какую фамилию этот человек сейчас носит, какая у него биография и что он, собственно, сам о себе знает. Или воображает, что знает.

Призрак сделал шаг по направлению к изголовью кровати.

– Вот почему мне нужна ваша помощь, молодая леди! – завершил свою речь Крис Кадарос и замер, скрестив на груди руки.

Полина молча глядела, как белесая субстанция, называвшая себя человеческим именем и вполне внятно излагавшая свои желания, приблизилась на расстояние вытянутой руки. «Не надо, – молила она мысленно, – не подходи ближе, иначе я закричу, проснется Глэдис, и тебе придется уйти, и я не смогу сделать то, что ты хочешь, потому что еще не понимаю»…

– Не подходите, – сказала Полина. – От вас… Холод.

– Это не от меня… Моя температура равна температуре воздуха. А холод – вы его ощущаете, а я нет, – связан с потерей энергии при переходе. В физике я не очень… Я ведь сыщик, гуманитарий…

– И по физике у вас в раю были плохие оценки, – сказала Полина, не понимая, почему говорит именно эти слова, возможно, обидные, а, возможно, – и скорее всего, – просто не имевшие смысла: какая, действительно, школа на том свете, в раю или, скорее уж в аду, ведь в раю не могло быть убийств, а в аду это, возможно, обычное дело…

– Рай… – сказал призрак. – Ад… Мне тоже в свое время казалось… Вообще-то при жизни я был католиком. А школу окончил знаете где? Не поверите. В Рио-Гальегос, это Аргентина, край света. Впрочем, это неважно, не так ли? Мое образование, я имею в виду. Так я могу рассчитывать на вашу помощь?

Полина молчала, мыслей у нее тоже не было, запас жизненной энергии, поддерживавший ее, пока призрак вел нескончаемую, как ей теперь казалось, беседу, оказался исчерпанным. Полине стало все равно, что с ней будет, а призрак, не услышав ответа на вопрос, принял молчание за знак согласия и, отойдя на шаг, заговорил медленно, тщательно артикулируя – воображал, наверно, что так будет понятнее или, по крайней мере, внушительнее:

– Человек, которого я ищу, находится в пределах полуторамильной зоны, центр которой здесь, в этом доме. Тут рядом деревня… городок… Впрочем, этот человек может оказаться и в другом месте в пределах зоны. Он может вести себя неадекватно – вполне вероятна амнезия, полная или частичная. Он может затаиться, но должен где-то жить…

– Я понимаю, что это большая работа, – продолжал Крис Кадарос. – И вам будет трудно объяснить свой интерес. Скажем… Вы скучаете, вам не хочется сидеть дома, вы исследуете окрестности, просто любопытства ради. И заодно…

– Уйдите! – вырвалось у Полины.

– Что? – переспросил призрак.

– Я все поняла. Уйдите, прошу вас. Я хочу спать.

Все равно теперь не усну, – подумала она, – но пусть уйдет, я не могу больше, не могу…

– Хорошо, – призрак отступил к двери, взгляд его то ли потух, то ли что-то иное с ним приключилось, но Полина почувствовала, что никого в комнате нет, никто на нее не смотрит, Кадарос еще был здесь, белесая фигура распласталась туманом на фоне двери, и в то же время он уже ушел, как электрон, который мог находиться в двух местах одновременно, не будучи на самом деле ни в одном.

Может, он прошел сквозь дверь, а может, растаял в воздухе – был, и не стало. Упал мрак, такой мрак, какой Полина не могла выдержать, мрак полного отсутствия, в том числе отсутствия себя, собственного «я», собственной сущности.

И тогда Полина закричала.

* * *

– Спасибо, – поблагодарила она кухарку, допив невкусный, но, по словам Глэдис, очень полезный отвар. – Спасибо, я попробую уснуть.

– Я подумала, что в доме грабитель, – хмуро сказала Глэдис, забирая у Полины чашку. – Вы уверены, миссис, что с вами все в порядке?

– Конечно, – кивнула Полина. – Приснилось что-то.

– Оставить ночник?

– Да, спасибо.

Полина отвернулась к стене и закрыла глаза. Шаги мисс Баркер стихли в коридоре. Господи, какая противная бурда, неужели она пьет отвар всякий раз, чтобы лучше спалось? Странные все-таки вкусы у англичан, я бы лучше приняла таблетку. Кажется, она оставила дверь открытой, из коридора дует… А может, не из коридора…

* * *

– Вы хотите, чтобы я поехал с вами, миссис Батурин? – спросил Джесс.

– Я боюсь, что забуду о левостороннем движении, – объяснила Полина, – выеду на правую полосу…

– Да, я понимаю, – садовник снисходительно улыбнулся. Эти европейцы так и не научились ездить правильно – такой была мысль, написанная на его лице.

Утром позвонил Максим, почему-то из Праги, объяснил, что срочно вылетел по делам. Полина спросила, как там Карлов мост, но мужа не интересовали местные красоты. Куцый получился разговор, не обязательный.

Всю дорогу до городка – десять минут, да и то Джесс не очень торопился – Полина размышляла о том, с чего начать. И еще о том, что для сыщика Крис Кадарос вел себя странно. Может, у них в потустороннем мире все поставлено с ног на голову, но, по идее, сыщик должен искать преступника, убийцу, разве нет? Почему же он просил отыскать убитого? Жертву? Ночью Полине не пришло это в голову, и вопросы она задавала глупые, но сейчас, при свете дня, понимала, насколько странной была просьба Кадароса. Допустим, найдет она нового здесь человека, появившегося неизвестно откуда два дня назад. Допустим, она даже с ним познакомится и каким-то образом заставит его признаться в собственном потустороннем происхождении. Чепуха, конечно, если вдуматься. Кто, будучи в здравом уме и твердой памяти, на вопрос «откуда вы, сэр, сюда приехали?» ответит: «Из мира теней, миссис, из самого что ни на есть потустороннего мира»? Чепуха, верно?

Значит, признания – пусть это даже не царица доказательств – ей никогда не добиться. И придется строить версии: тот господин прибыл позавчера и поселился в пансионе, уверяет, что занимается продажей брошек или пилок для ногтей, а на самом деле… Придется искать местного констебля – чепуха, в общем, и чем ближе машина приближалась к Селборну, тем более невыполнимой казалась Полине простенькая вроде бы просьба Кадароса.

Ничего не выйдет.

С таким настроением Полина вышла из машины, попросив Джесса остановиться у двухэтажного дома из красного кирпича с надписью на фасаде: «Пансион «У камина».

Толкнув тяжелую дверь, Полина вошла в холл, уютный, ненавязчиво обставленный, надо бы и у себя сделать такую перестановку. У конторки сидела, положив ноги на подставочку, старушка – божий одуванчик, лет ей было не меньше восьмидесяти, а, может, и все сто, под стать мебели. Старушка, естественно, что-то вязала, и на вошедшую Полину даже не подняла взгляда.

Полина подошла ближе, неслышно ступая по толстому ворсистому ковру, так и не придумав первой фразы, с которой следовало бы начать разговор.

– Добрый день, дорогая! – сказала старушка, не отрываясь от вязания. – Если вас интересует пансион, то вынуждена вам с сожалением отказать, поскольку все комнаты заняты, ближайший выезд ожидается в следующую пятницу, но сразу же номер будет занят мистером Денновером, сделавшим заказ по телефону.

Речь хозяйки тянулась, как нить, которую она ловко пропускала спицами – прервать ее было все равно, что распустить вязание.

– Мое имя миссис Макс Батурин, – сказала Полина, – я живу неподалеку.

– В «Меллори-хауз», – закивала старушка, так и не удосужившись взглянуть на посетительницу. – Конечно. Вы неплохо говорите по-английски, но слишком по-иностранному, если вы понимаете, что я имею в…

– Простите, – прервав монолог посреди фразы, хозяйка пансиона подняла, наконец, на Полину взгляд и мгновенно оглядела ее с головы до ног, будто магнитным щупом прошлась, определяя, нет ли на теле гостьи взрывоопасных предметов. – Простите, миссис Батурин, я слишком много разговариваю, а что вы хотите, сижу тут одна, бывает, сама с собой начинаешь беседовать. Здесь, конечно, есть с кем, но… Не всякий, с другой стороны, любит, когда… О Господи, я опять… Зовите меня миссис Элиза, договорились? И не обижайтесь, милая, ваш английский не хуже любого другого. Даже мистер Блэр вчера в парламенте сказал такое, что я бы непременно решила, будто это француз или, хуже того, американец. Садитесь вон в то кресло, хотите чаю, я сейчас позвоню мисс Кардифф…

– Нет, спасибо, я на минуту, – у Полины разболелась голова от слов, от полумрака, от томной, вязкой ауры этого заведения. Она подошла ближе, но садиться не стала. – Я только хотела спросить… Понимаете, я ищу человека. Знакомого. Он приехал позавчера. То есть, обещал приехать. Вы не знаете ли…

– Знаю, – кивнула миссис Элиза, – конечно, знаю. Правда, он не сказал, что он ваш знакомый, а между тем, это ему, несомненно, помогло бы.

– Да? – сказала Полина. – Кто это? И где он?

– Кто? – миссис Элиза бросила на Полину короткий, но выразительный взгляд, полный сомнения. – Это вам лучше знать, милая, ведь он ваш знакомый, верно? А где – ясно, где можно найти подобных типов: в заведении у Джорджа Прескотта. Извините, но в свой пансионат я бы его не поселила, даже если бы была свободная комната, вы понимаете, что я имею в виду, поскольку знаете этого человека.

– Я его не знаю! – воскликнула Полина.

– Да? – удивилась миссис Элиза, оставляя, наконец, вязание и переключив на Полину все свое внимание. – Если я не ослышалась… у меня, конечно, давно проблемы со слухом…

– Я не сказала, что знаю этого человека, – объяснила Полина. – Это знакомый наших знакомых из Лондона. Мне даже имя его неизвестно. Просто наши лондонские знакомые попросили узнать, где его можно найти.

Объяснение выглядело неубедительным, и Полина поняла бы миссис Элизу, если бы та сказала: «Милая, придумайте версию получше». Но хозяйка сказала лишь:

– Понимаю. Сейчас люди сводят знакомство, будто это то же самое, что сесть в трамвай. В молодости я любила кататься, садилась на Пикадилли и ехала до Стренда, и даже умудрялась не всякий раз платить за билет. Впрочем, – оборвала она себя, – это было так давно, не уверена, что в те годы уже были трамваи.

Произнеся эту странную фразу и закатив глаза к потолку, миссис Элиза с силой всадила обе спицы в моток ниток и сказала:

– К Джорджу не ходите, там одни мужчины. Если вас интересует этот человек, я позвоню, и Джордж позовет его к телефону.

Это был, пожалуй, худший вариант из всех. Полина не представляла, о чем стала бы говорить по телефону с человеком, даже имени которого она не знала.

– Не нужно, спасибо. Я только хотела узнать, приехал ли он. Приехал – значит, все в порядке. Он ведь сам нас найдет, если сочтет нужным, верно?

– Конечно! – энергично кивнула миссис Элиза. – Никогда не следует навязывать свое общество подобным типам. Сами найдут.

– Всего хорошего, – сказала Полина и поспешила к выходу.

– Джон Смит его зовут! – крикнула вслед миссис Элиза.

Джессу надоело, видимо, сидеть в машине, и он расположился на траве – возможно, это был цветник, во всяком случае, кое-где поднимались стебли, увенчанные желтоватыми блеклыми соцветиями, не похожими ни на что, известное Полине. Садовник поспешно поднялся на ноги, отряхнул с брюк невидимые пылинки и открыл перед хозяйкой дверцу.

Полина не торопилась садиться, она все еще не решила, как ей поступить – являться в заведение Джорджа, действительно, было рискованно, мало ли что о ней станут потом говорить наверняка подвыпившие мужчины. Можно попросить Джесса, но тогда нужно придумать, для чего ей понадобились сведения о некоем Джоне Смите. Странное имя. Все равно что Иван Петров. Нарочно не придумаешь. Или – именно нарочно…

– Миссис Полина, – сказал Джесс, участливо глядя на хозяйку из-под тяжелых бровей, – если вам что-то нужно в деревне… или кто-то, если быть точным… то я могу помочь, я ведь здесь всех знаю, и не только людей, но каждую собаку, и они меня тоже, вот с кошками проблема, я их терпеть не могу, наглые твари, так они отплачивают мне той же монетой, в прошлом месяце кот миссис Летиции, что живет вон в том коттедже…

Похоже, Джесс не собирался заканчивать фразу, а может, специально тянул, давая хозяйке время решить, чего же она хочет и зачем приехала в Селборн, если, судя по всему, не собирается ни в магазины, ни на рынок, куда, собственно, ни разу еще не заглядывала.

– Спасибо, Джесс, – прервала Полина. – Вы действительно могли бы… Вы ведь бываете у Прескотта?

– У Джорджа? Вы имеете в виду «Короля и свистульку»?

– Наверно. Это отель?

– Слишком сильно сказано, мэм. Слишком сильно. Просто забегаловка, где приятно посидеть в хорошей компании. Есть у Джорджа несколько комнат на втором этаже, он их сдает, но мало кто у него останавливается, слишком шумно, приезжие предпочитают заведение миссис Элизы, вы с ней уже познакомились, верно?

– Да, – кивнула Полина. – И я не… В общем, Джесс, вы могли бы оказать мне большую услугу, если… Понимаете, муж просил меня кое-что выяснить…

«Почему я приплела Макса? – подумала Полина. – Муж приедет, Джесс ему непременно проговорится, Макс начнет спрашивать… Господи, почему я сначала говорю, а потом думаю?»

Садовник смотрел на нее вопросительно, и Полине не оставалось ничего иного, как задать, наконец, нужный вопрос:

– Кто приехал в деревню два дня назад, понимаете, Джесс? Не на прошлой неделе и не вчера или сегодня. Если бы вы зашли к Джорджу и поинтересовались… У миссис Элизы я уже спросила.

– Мне не нужно заходить к Джорджу, мэм, чтобы ответить на ваш вопрос, – улыбнулся Джесс. – Если вас интересовало именно это, то незачем было покидать усадьбу. Вы бы меня спросили, я бы ответил. И все.

– И все, – повторила Полина. – Что значит – все?

– Миссис Полина, – терпеливо объяснил Джесс, – я здесь родился, и родители мои здесь родились, и дед с бабушкой по материнской линии, я здесь не только всех людей знаю, но каждую собаку, а кошки…

– Да-да, – быстро произнесла Полина, – вы уже упоминали кошек.

– Прошу прощения. Я хочу сказать, что на прошлой неделе приезжал к нам инспектор из Сити, что-то по почтовой части, у мистера Бетвуда, начальника нашей почты, были неприятности, но вас это, видимо, не интересует, а на этой неделе только Джон Смит, славный малый, лет ему около тридцати, тощий, как дорожный знак, он у Джорджа и остановился, шум ему, должно быть, не мешает, он и не спит почти, все время сидит в углу и тянет портер, портер у Джорджа что надо, а деньги у Смита, должно быть, есть, во всяком случае, не на заработки он сюда приехал, говорит – отдохнуть от лондонской пыли.

– Давайте поедем домой, – сказала Полина, – и вы мне по дороге эту историю доскажете.

– Прошу вас, мэм, – Джесс подал Полине руку, и когда она устроилась на сиденье, обошел машину и сел на водительское место. – Домой так домой, как скажете, а к Джорджу я могу вечером заглянуть и с Джоном поговорить, если мистера Батурина этот человек интересует, наверно, у них деловые отношения, тогда понятно, чего он здесь торчит третий день, ни с кем почти не разговаривая.

У Полины разболелась голова, а Джесс говорил и говорил, мотор урчал, и ветер уносил слова, сливавшиеся в подпрыгивавший поток, в котором трудно было что-то разобрать, а утонуть – запросто. Полина закрыла глаза, она не сумела выспаться ночью, ее клонило в сон, и если бы боль прошла, она, наверно, прямо сейчас и уснула бы.

– Прошу вас, мэм, – услышала она голос Джесса и обнаружила, что машина стоит у подъезда, садовник открыл ей дверцу и протянул руку, чтобы помочь выйти.

– Спасибо, Джесс, – сказала Полина. – Прекрасная была прогулка.

В холле ее встретила мисс Баркер и с осуждением сообщила, что обед давно готов, и, чтобы не подогревать его вторично, хорошо бы…

– Спасибо, Глэдис, – сказала Полина. – Я только переоденусь.

После обеда она прилегла в холле на диване и задремала под тихое урчание телевизора, а когда проснулась от переливов мобильника, был уже вечер, по Москве показывали «Время», ночной выпуск.

С Максимом Полина говорила вяло, она даже не поняла, откуда муж на этот раз звонил – то ли все еще из Праги, то ли из какого-то другого города. «Я люблю тебя, Линочка». – «И я люблю тебя, Макс». Слова стали такими привычными, что потеряли первоначальный смысл. «Спокойной ночи, Линочка». – «Спокойной ночи, Макс». Что те слова, что эти…

– Я заменила белье, миссис Полина, – сказала, заглянув в холл, Глэдис. – Если хотите лечь…

– Нет, спасибо, – отказалась Полина. – Попозже.

– Если я вам сегодня не нужна, – сказала Глэдис, – то я бы хотела отлучиться.

– Конечно, – кивнула Полина. – Я вполне управлюсь сама.

В спальню она не поднялась. Заперла за Глэдис дверь, проверила, закрыта ли дверь черного хода, и все окна на первом этаже проверила тоже, принесла из спальни подушку и плед и устроилась на диване. По телевизору показывали фильм, который Полина любила с детства – «Служебный роман», – и она уснула под перепалку Новосельцева с его любимой Мымрой. Придет Кадарос, – подумала она, засыпая, – а меня нет…

* * *

Проснулась Полина от того, что на лоб ей упала тяжелая дождевая капля. И еще одна – на щеку. «Господи, – подумала она сквозь сон, – не нужно было ложиться на веранде, теперь я промокну».

Еще одна капля упала Полине на лежавшую поверх пледа руку, и она открыла, наконец, глаза. Конечно, лежала она не на веранде, и капать могло только с потолка. Наверно, пробило трубу. Очень странно, потому что перед их переездом дом основательно ремонтировали, нужно будет утром сказать Джессу, но что делать теперь?

Полина нащупала выключатель, свет оказался таким ярким, что ничем не отличался от полной тьмы, и пришлось ждать, пока привыкнут глаза, а когда зрение к ней вернулось, Полина закричала так, как, возможно, не кричала никогда в жизни. И сразу умерла – то есть, не умерла, конечно, поскольку продолжала смотреть на черное пятно на потолке, откуда на нее продолжали падать тяжелые багровые капли, уже запачкавшие и ночную рубашку, и плед, и простыню, и руки. Она не умерла, но лучше бы это случилось, потому что жить, глядя на окровавленные ладони было невыносимо. Черное пятно на потолке было пятном крови, и что же тогда происходило в спальне?

Кадарос, – поняла Полина. Он пришел, не застал ее в постели и сделал единственное, что способен сделать призрак. Эти пятна не смываются. Даже если все отстирать, они появятся вновь на следующую ночь. И на потолке тоже, и так теперь будет всегда, дом этот проклят, Господи, почему я согласилась здесь жить, должна была знать, дура, что в английских замках, даже если им от роду полвека, водятся привидения, и лучше было поселиться в Лондоне, в многоквартирном доме на Стрэнде, там, по крайней, мере…

Что?

Полина стояла посреди холла и не могла оторвать взгляда от пятна, которое становилось все больше. Кровь капала и капала, наверху что-то гулко упало и покатилось, кто-то бродил по спальне из угла в угол, топая коваными башмаками.

Ни за какие блага в мире Полина не поднимется наверх, ни за какие блага в мире не останется в этом доме, ни за какие блага в мире не будет говорить с привидением, способным напомнить о своем присутствии таким ужасным, таким варварским, таким бесчеловечным способом.

Она потерла ладонью о ладонь, повторив жест леди Макбет, и только размазала кровь. Видеть это было невозможно, Полина бросилась прочь из комнаты, ванная была в противоположном конце коридора, Полина заперлась на ключ и крючок, открыла оба крана – горячий и холодный, – но куда-то подевалась латунная затычка, и вода вытекала, а подставлять руки под кипяток или под ледяную струю Полина не хотела, минута промедления привела ее в чувство, она поднесла к лицу ладони…

Крови не было.

Она посмотрела в большое зеркало – одежда ее была в беспорядке, но крови не было ни на рукавах, ни на подоле, нигде.

Неужели все это только приснилось?

Заставить себя вернуться в холл и убедиться в том, что на потолке нет кровавого пятна, Полина не могла. И не собиралась. Ни за что. Утром придут Глэдис и Джесс, посмотрят и скажут о том, что увидят. А до того…

Провести остаток ночи в ванной? Сидя на маленьком стульчике и терзая себя мыслями о том, что, возможно, кровь уже пропитала одеяло, постель и теперь струйкой стекает на пол?..

В шкафчике рядом с шампунями, кремами и жидким мылом лежали несколько упаковок аспирина, стояли бутылочка йода, ацетон, перекись водорода… Вот! Полина достала упаковку экстракта валерианы, ею самой купленную в вестибюле станции метро «Спортивная», положила в рот две капсулы, нашла в шкафчике одноразовый стаканчик и плеснула в него немного кипятка и холодной воды, запила, эти простые действия привели Полину в состояние относительного равновесия, ноги больше не подкашивались, а происходившее на втором этаже отсюда слышно не было, и казалось, что в доме все спокойно, все и было спокойно, ей просто приснилось, нужно вернуться, посмотреть и убедиться…

Она так и сделала.

Не совсем. Полина подошла к двери в холл, но войти не осмелилась, в коридоре было холодно, она только сейчас обнаружила, что стоит босиком, а сверху опять стали слышны размеренные шаги, и Полина, будто под гипнозом, направилась к лестнице. Нет! – кричали все ее чувства. Остановись! – шептал разум. Но какая-то сила в ней, о присутствии которой Полина даже не подозревала, оказалась сильнее и чувств, и тем более, разума, и шаг за шагом она приближалась к лестнице, а потом поднималась по ступенькам, а потом шла по коридору к спальне, окно в торце почему-то было открыто, а ведь она точно помнила, как закрывала все окна в доме. Из окна почему-то тянуло не холодом, а влажным южным ночным теплом.

Дверь в спальню была заперта – Полина сама заперла ее вечером, взяв плед, – нужно было повернуть торчавший в замочной скважине ключ, и это последнее движение она сделать была не в состоянии.

– Пожалуйста, – сказал замученный голос за ее спиной, – возьмите себя в руки, так невозможно разговаривать.

Полина обернулась – Крис Кадарос стоял у лестницы, такой же полупрозрачный, как вчера, разве что одежда на нем была другая, широкая хламида, развевавшаяся, как флаг на ветру.

– Пожалуйста, – повторил призрак, – успокойтесь.

– Зачем? – воскликнула Полина. Или ей только показалось, что она что-то воскликнула, а на самом деле губы ее были плотно сжаты? – Зачем это?

– Что? – спросил Кадарос, приблизившись на шаг, но все же оставаясь в некотором отдалении.

– Кровь!

– Кровь? – переспросил призрак, покачал головой и сказал медленно и внушительно:

– Дорогая миссис Батурин. Я не пользуюсь этим варварским методом. К тому же, обстановка не та. В доме не происходило убийств. Здесь вообще никто не умер за полвека. Это естественная реакция организма на… гм… как бы объяснить попроще? Я нервничал, не застав вас, это так естественно, верно? Вы почувствовали мое состояние…

– Вы думали о крови? – была это мысль или Полина все-таки говорила вслух? – Хотели отомстить?

– Глупости, – решительно сказал призрак. – Вы ощутили мои эмоции, и в вашем подсознании они трансформировались в привычное представление о том, что способно сделать привидение. Есть природный закон, не помню, как он формулируется, в физике не силен, простите. На теле и одежде пятна не остаются, а на полу и потолке – это действительно навсегда… Что с вами?

Полина оседала на пол, она чувствовала, что ноги у нее подгибаются – медленно-медленно, время будто притормозило бег, и тяжесть исчезла тоже, Полине казалось, что она стала воздушным шариком, но воздуха в ней было слишком мало, и шарик опускался, коснулся пола и зашипел…

– Невозможно работать, – сказал, склонившись над ней, призрак. – Почему люди так боятся привидений?

– А вы… – сказала Полина, удивившись тому, что еще не потеряла способности говорить и даже немного соображать. – Вы при жизни привидений не боялись?

– Хороший вопрос, – одобрил Кадарос. – Извините, что не могу помочь вам подняться. Вы можете сами?.. Прекрасно. Теперь поверните ключ… Входите. Да входите же, это ваша спальня, в конце концов, а не моя! И дверь заприте, если вам от этого легче. Не беспокойтесь, я войду через стену. Присядьте на постель, а лучше ложитесь, так вам будет удобнее.

Полина присела на краешек кровати, протянула руку, чтобы включить ночник, но желание расплылось, рука опустилась на колено, и в темноте остался видимым только белесый контур человеческой фигуры.

– Вы обещали узнать о человеке, прибывшем два дня назад, – напомнил Кадарос.

– Да… Его зовут Джон Смит. Он поселился у Джорджа Прескотта.

– Джон Смит, – повторил призрак. – Имя не хуже прочих. Спасибо, миссис Батурин.

– Оставьте меня, – пробормотала Полина. – Уйдите. Я сделала то, что вы просили. Не могу больше.

– Миссис Батурин, – сказал Кадарос, – если полиции понадобится ваша помощь в свершении правосудия, разве вы ей в этой помощи откажете?

Полина молчала. То, что говорил призрак, не имело смысла.

– Не откажете, – продолжал Кадарос. – Это ваш гражданский долг.

– Я не гражданка Великобритании, – сказала Полина.

Призрак пожал плечами, сочтя это высказывание в высшей степени неуместным.

– Убита душа, – внушительно произнес он. – Человеческая душа! И это требует… нет, не отмщения, хотя можно говорить и об этом. Справедливости! Разве нет? С вашей помощью мне удалось обнаружить, что убитая душа вернулась в мир под именем Джона Смита. Этот человек страдает, уверяю вас, он хочет, чтобы ему помогли вернуться, но вернуться он не в состоянии, и только мы с вами, а точнее – только вы можете помочь ему обрести покой, который у него уже был и которого его лишил безжалостный убийца.

Сколько слов, – думала Полина, – чего он еще от меня хочет?

– Чего вы хотите? – спросила она. – Что я должна сделать, чтобы вы ушли… навсегда?

– Восстановить справедливость! – воскликнул призрак. – Вы должны отправиться в заведение Прескотта, найти Джона Смита и убить его.

– Как?!

– Лучше всего ножом, – объяснил Кадарос. – У вас ведь нет огнестрельного оружия, верно? А яд в данном случае непрактичен, вряд ли Смит станет пить приготовленный вами напиток, он сейчас чрезвычайно подозрителен, поскольку подчиняется только подсознательным импульсам, а они…

Полина сидела, закрыв глаза, слышала приглушенное бормотание, но смысл не то чтобы ускользал, смысла в словах Кадароса не было изначально, а если не открывать глаза, то не было и самого Кадароса. В спальне темно. Если дождаться утра, то и голос исчезнет. А пятно она замоет. Если нужно, снимет доски и заменит другими.

– Вы слышите меня? – спросил голос Кадароса так отчетливо, будто возник в голове Полины. – Конечно, слышите. Миссис Полина, у нас очень мало времени до рассвета. Вы должны…

– Нет!

– Послушайте меня, – голос звучал громко, наверно, Кадарос подошел совсем близко, сейчас он коснется ее своей бестелесной рукой…

Полина открыла глаза и не увидела призрака. В спальне было темно, и только какое-то едва заметное сияние… Полина повернула голову – Кадарос перешел к противоположной стене и стоял под пейзажем неизвестного художника, доставшимся Полине вместе с прочей утварью.

– Послушайте меня, – продолжал Кадарос, – и я уверен, что вы согласитесь.

– Вы следователь или убийца? – вырвалось у Полины.

– Конечно, следователь, – оскорбленно сказал призрак. – Вы не понимаете, что такое следственные действия в мире, к которому еще не принадлежите.

– Не дай Бог…

– Ну, – философски заметил Кадарос, – все вы здесь будете, это неизбежно… Я вам кое-что объясню, чтобы вы избавились от естественных сомнений.

Призрак подошел ближе, но, почувствовав мысленное сопротивление Полины, остановился посреди комнаты, будто соляной светящийся столб.

– Смотрите, – сказал он. – В мире, который вы – и я, когда был жив, – называете потусторонним, не существует плоти, здесь живут души, которые, конечно, так же смертны, как и люди в материальном мире.

– Душа не может умереть, – сказала Полина.

– Еще как может! – воскликнул призрак. – Эти ваши предрассудки, эта ваша религиозная зависимость!

Если бы Полина могла смеяться, она рассмеялась бы Кадаросу в его вязкое, расплывающееся серо-зеленое лицо. Если бы она могла связно изложить свои мысли, то объяснила бы ему, что никогда не испытывала почтения ни к одной религии – ни к христианству, потому что в его истории была инквизиция, ни к исламу, потому что мусульманами были нелюди, взрывавшие себя в автобусах, метро и на вокзалах, а после этого попадавшие в мир Кадароса, где, возможно, находили если не семьдесят, то десяток-другой гурий, ублажавших их мужское нематериальное естество. Глупости какие – обвинять ее в религиозной зависимости!

– Конечно, душа умирает, – продолжал между тем Кадарос, то приближаясь к Полине на шаг-другой, то отступая будто под давлением ее отчуждающего взгляда. – Умирает, потому что есть смертельные душевные болезни. Я мог бы многое вам рассказать об этом, поскольку изучал проблему, прежде чем приступил к работе сыщика. Но это завело бы нас… Время, миссис Батурин, неумолимо… Вы слушаете, или то, что происходит в вашей смертной душе, вам сейчас важнее моих слов?

Полина молча кивнула. Пусть говорит. Пусть говорит скорее и уходит. Пусть уходит, она все ему пообещает, лишь бы он исчез. Пусть исчезнет, а утром она уедет отсюда навсегда. Поселится в отеле, а Максу все объяснит потом, когда он приедет. Муж увидит пятно на потолке в холле и на полу в спальне и все поймет сам.

– Умирая, душа переходит в мир, следующий за нашим, – говорил Кадарос. – Мир, в котором нет ни духа, ни, естественно, материи, а одни лишь разумные эмоции, очередная стадия бесконечного развития во множестве измерений Вселенной. Это естественный путь, как в вашем мире – путь плоти от рождения до смерти. Умирают, в конце концов, и эмоции, переходя в мир чистых идей. Я не знаю, что происходит с идеями, это меня не интересовало, я ведь практик. Действительно, что случается, когда умирает идея?.. Важно вот что: поскольку душа смертна, то ее можно убить. И тогда делом занимаюсь я, это вам понятно?

– Да, да, – сказала Полина и повторила еще несколько раз, чтобы он больше не обращался к ней с риторическими вопросами: – Да, да, да!

– Прекрасно, – одобрил призрак. – Преступление, которое я расследую, относится к разряду общественных, то есть особо опасных. Когда убитая душа переходит в мир эмоций, это процесс невозвратный, как невозвратна в вашем – бывшем моем – мире смерть человека. Мне, как сыщику, нужно найти, вычислить, догнать, обезоружить душу, совершившую преступление. Но… Слушайте меня внимательно, миссис Батурин, я понимаю, что именно этот момент привел вас в замешательство и к нежеланию мне помочь в моей миссии. Изредка… Я не специалист в физических процессах, но знаю, что это случается с вероятностью около одного шанса на три миллиона… Так вот, изредка умершая или убитая – как в нынешнем случае – душа не переходит в мир эмоций, а возвращается в материальный. В ваш. Материализуется, как выражался в мое время граф Калиостро. Это и произошло – убитая душа вернулась в материальный мир, разумеется, в том ограниченном пространственно-временном интервале, который допускается принципом неопределенности. Поэтому, миссис Батурин, я и ограничил ваши поиски деревней и двухдневным интервалом.

– Смит…

– Да, именно.

– Но…

– Должна быть восстановлена справедливость! – воскликнул Кадарос. – Я не судья, я следователь! Я должен найти преступника или – это самое разумное и естественное, согласитесь – вернуть ситуацию в исходное состояние. Я могу – с вашей помощью – спасти погибшую душу. Если душа, назвавшая себя Смитом, вернется, то назовет своего убийцу. И я завершу дело. А суд решит… Вы понимаете теперь, как много от вас зависит, и как много вы можете сделать для правосудия?

– Убить – ради правосудия?

– Ради правосудия, – спокойно сказал призрак. – Миссис Полина, этот человек, Джон Смит, не должен жить среди людей. Он не знает, что с ним произошло. Он сидит сейчас в своей комнате в заведении у Прескотта и мучается мыслями о том, что с ним случилось, кто он и откуда. Он объясняет свое состояние полной амнезией.

– Вы хотите сказать…

– Да, конечно, те редкие случаи, когда появляются люди, не помнящие себя, собственного прошлого… Когда я был жив, я знал одного такого. Бедняга, он наложил на себя руки и правильно сделал, он лишь вернулся туда, откуда… Но Смит – не тот случай. Я знаю его характер, я изучил его дело. Он не покончит с собой. В конце концов, он окажется в тюрьме или в сумасшедшем доме! Убив его, вы…

– Тогда окажусь в тюрьме я, – мрачно сказала Полина. – На всю жизнь. Или даже…

Она не знала, существует ли в современной Британии смертная казнь. Раньше здесь вешали, это точно, Полина читала у Агаты Кристи. Как это… «Убийца должен висеть в петле, – сказал Пуаро»…

Господи, – подумала Полина, – о чем я?

– О чем вы? – с недоумением спросил призрак. – Вас никто даже не арестует. Поймите – живого человека по имени Джон Смит не существует. Он и сам не помнит себя. Если Смит умрет…

Кадарос говорил долго, Полина перестала его слушать, ей показалось, что в комнате начало светлеть, она не видела циферблата стенных часов, а наручные лежали на тумбочке, слишком далеко, не дотянуться, но если начался рассвет, значит, скоро эта белесая нечисть исчезнет, и можно будет немного вздремнуть – если удастся, конечно, – а после завтрака сложить чемодан и уехать в Лондон. Навсегда.

– И тогда правосудие восторжествует, – сказал призрак.

Полина молчала. Лучше не пререкаться. Пусть говорит. Скоро рассвет, и он уйдет. А что скажет Глэдис, – подумала Полина, – когда увидит утром пятна крови на потолке в холле и на полу в спальне?

Где-то далеко прокричал петух. Уходи, – молила Полина. Кадарос не шевелился. Чего он ждал? Ответа? Согласия? Отказа? Почему Полина должна вершить на земле их потустороннее правосудие?

– Миссис Батурин, – напомнил о себе призрак.

Петух прокричал еще раз, и Кадарос растворился в воздухе, как кусок рафинада в теплом чае.

Когда Полина поняла, что она в комнате одна, ей стало страшно. Удивительно, но страшно ей стало только сейчас – от одиночества, от тоски, от того, что она начала уже понимать, от ожидания и еще от чего-то, что она не могла определить и что начало вдруг копошиться в ее сознании, разбуженное даже не словами призрака, а одним его присутствием.

– Мама, мамочка, – бормотала Полина, сползая с кровати и пробираясь к двери, старательно обходя то место на полу, где, по ее предположениям, должно было растекаться кровавое пятно, но все равно ей казалось, что она в эту лужу вступила и теперь оставляла в коридоре и на лестнице следы, которые невозможно будет оттереть.

Она прошла мимо холла и заперлась в гостевой комнате, где прилечь можно было только на голой, без простыней, одеяла и подушек, кровати. Полина свернулась калачиком и провалилась в глубокий колодец, как Алиса, падавшая сквозь землю.

* * *

– Миссис Батурин, что с вами?

– Ничего, – пробормотала Полина, выбираясь из колодца на поверхность и не понимая, куда она попала: назад, в Англию, или к антиподам.

– Вам помочь? – участливо спросила Глэдис. – Как вы меня напугали! Приготовила завтрак, поднимаюсь в спальню, а вас нет, спускаюсь в холл, подушка с пледом на полу, а вас нет и там, я уж хотела позвать Джесса, вдруг слышу, как вы стонете… Что-то дурное приснилось, да, миссис Батурин? Я больше никогда не оставлю вас одну, да и мистер Батурин скоро приедет – в конце недели, верно я говорю?

– Вы ничего не заметили? – сказала Полина.

– А что я должна была…

Полина заставила себя подняться и, опираясь на локоть кухарки, поплелась в холл. Войдя, она бросила взгляд на потолок – при дневном освещении пятно выглядело светлее и похоже было не на кровь, а скорее на несмытую грязь. Плед и простыня лежали на полу скомканные, но не такие грязные, чтобы требовалась немедленная стирка. Никаких следов крови.

Полина облегченно вздохнула и сказала:

– Джесс может отвезти меня в Лондон?

* * *

Садовник с утра отправился в Селборн за покупками, и машину вел Харви, типичный английский флегматик, не то чтобы знавший цену слову, но скорее полагавший, что каждое слово бесценно, и потому открывать рот следует лишь в том случае, если жизни угрожает непосредственная опасность.

Полину это устраивало. Харви дотащил чемодан до машины и положил в багажник. Когда ехали по главной улице Селборна, Полине казалось, что люди смотрят вслед. Может, так и было на самом деле. Она не собиралась останавливаться у заведения Джорджа. Лучше проехать это место побыстрее и не оборачиваться. Несколько мужчин стояли у входа, среди них мог быть и…

– Харви, притормозите, пожалуйста, – сказала Полина.

Почему она открыла дверцу и вышла из машины, приподняв широкую юбку, чтобы не зацепиться подолом? Почему направилась к мужчинам, молча ожидавшим ее приближения?

Почему? – думала она. Так получалось само, будто ею управляла посторонняя сила. Или потусторонняя.

Она не сопротивлялась. Она никогда в жизни не сопротивлялась тому, что получалось само, помимо ее сознания.

– Доброе утро, джентльмены, – сказала Полина.

Мужчины подняли шляпы и нестройно произнесли слова приветствия. Взгляды были откровенны и, должно быть, непристойны, Полину это не занимало. Она вошла в открытую дверь – Джордж стоял за прилавком, наливая пиво клиенту, еще двое мужчин облокотились на стойку бара, за столиками у окна кто-то читал газету, и молоденькая официантка, улыбаясь до ушей, внесла из кухни поднос с тремя тарелками.

– Доброе утро, мистер Прескотт, – сказала Полина.

– Доброе утро, миссис Батурин, – почтительно произнес хозяин заведения. – Рад видеть вас у себя.

Он тоже смотрел на Полину откровенным и, должно быть, непристойным взглядом.

– Ваш постоялец, – сказала она, – мистер Смит…

– Так он себя назвал, – кивнул Джордж. – Не думаю, что это настоящее имя.

– Мне нужно поговорить с ним, – сказала Полина. – Где я могу его найти?

– М-м… – протянул Джордж, – вверх по лестнице и направо, первая дверь. Вы уверены, миссис, что…

Полина повернулась, едва не задела локтем поднос официантки, и направилась к крутой деревянной лестнице, упасть с которой было так же легко, как переступить порог.

Я так хочу, – думала она. Не Кадарос. Плевать на его правосудие. Он не может командовать мной с того света. Он ушел с петухами. А я хочу знать.

Коридорчик второго этажа был коротким, как прерванная песня, хотя, если смотреть с улицы, здесь должно было находиться не меньше десятка комнат. Видимо, этаж был поделен между двумя хозяевами, воздвигшими стену, перегородившую коридор. Первая дверь направо была приоткрыта, и Полина сначала постучала, а потом, не услышав ответа, заглянула в комнату, где стояла застеленная односпальная кровать и у противоположной стены – узкий стол с двумя пустыми тарелками. Комната больше походила на тюремную камеру, впечатление дополняли решетки на двух высоких окнах, ажурные и тонкие, но все равно отделявшие жильца от свободы так же основательно, как бастионы замка Иф.

Комната была пуста.

Полина вошла и остановилась на пороге, готовая выбежать, спуститься по лестнице и не упасть при этом, а потом выйти на улицу мимо озадаченного Джорджа и никогда больше, никогда и ни за что, ни под каким видом…

– Извините, мисс, – прошелестел тихий голос, и из узкой двери, видимо, в ванную, появился мужчина, наружность которого можно было определить одним словом: «неузнаваемая». На мистере Смите был серый костюм, купленный на дешевой распродаже, по коричневой рубашке с открытым воротом можно было судить, что хозяин не менял гардероб годов примерно с шестидесятых. Лицо мистера Смита было похоже на все мужские лица в мире – широкие и узкие, с толстыми и тонкими губами, выступающими скулами и вовсе без них, холодные лягушачьи глаза смотрели на Полину без всякого интереса, мистеру Смиту было все равно, по какому поводу женщина пришла в его номер. Она мешала ему пройти, и он терпеливо дожидался, когда Полина отойдет в сторону или покинет не принадлежавшее ей помещение.

– Вы… – сказала Полина, – ваше имя Джон Смит?

– Возможно, – сказал постоялец.

– Откуда, – сказала Полина, – вы приехали в Селборн?

– Вряд ли, – сказал мистер Смит, – это может быть интересно.

– Это интересно мне, – Полина уже присмотрела предмет, который мог ей пригодиться, нужно было сделать два шага, чтобы взять его в руку; это было невозможно, потому что ноги приросли к полу, но мысленно Полина два шага уже сделала и взяла в правую руку тяжелую пепельницу, лежавшую на столе рядом с пустыми тарелками. Замахнувшись, она опустила пепельницу на голову мистера Смита, во лбу у него хрустнуло, глаза закатились, кровь полилась, будто из переполненной чаши. Постояв секунду неподвижно, мистер Смит упал, как срубленное дерево, и застыл без движения, заняв своим мертвым телом все пространство комнаты.

Я же не ударила его, – подумала Полина, все еще смотревшая на лежавшую на столе пепельницу. – Я только подумала и представила, я не хотела, он сам упал и умер.

Но рука помнила силу удара, пальцы помнили прикосновение холодного тяжелого хрусталя, пепельница стояла на столе и лежала на полу рядом с трупом, были это две разные пепельницы или одна, оказавшаяся в двух местах сразу, Полина определить не могла, потому что не помнила, сколько пепельниц было на столе, может, их и не было вовсе, она ведь видела, войдя, пустые тарелки и не заметила, не обратила внимания на пепельницы…

Отпечатки пальцев, – подумала Полина. На какой из пепельниц мои отпечатки? На той, что лежит рядом с… Это ясно. Но ясно ей это не было, на самом деле все могло быть иначе, и Полина, обойдя неподвижное тело, взяла со стола пепельницу, опустила в сумочку, потяжелевшую и оттянувшую руку, вернулась к двери, стараясь не наступить в лужицу натекшей крови, и вышла в коридор, показавшийся ей длинным, как железнодорожный туннель, и таким же темным, с тусклыми лампочками на стенах, освещавшими не пространство, а только побеленную плоскость.

Я сделала это или нет? – думала Полина, спускаясь по крутой лестнице, будто с палубы в трюм корабля. – Я ударила его или мне это показалось?

– Всего хорошего, – пробормотала она, проходя мимо Джорджа.

– До свиданья, миссис Батурин, – приветливо отозвался хозяин. – Надеюсь, мистер Смит пребывает в добром здравии?

Фраза звучала издевательски, и Полина подумала, что мужчины, пьющие за столами пиво, знают уже о том, что случилось в комнате наверху, и сейчас, проводив ее взглядами, побегут в полицию, все, толпой, во главе которой будет Джордж с кружкой в руке.

Не ответив, Полина вышла на ослепительно светлую улицу, освещенную будто не солнечными лучами, а пламенем атомного взрыва. Глаза перестали видеть, и на одном только ощущении пространства Полина дошла до машины, опустилась на заднее сиденье и сказала:

– Поехали, Харви.

Когда машина миновала последний дом Селборна, Полина открыла лежавшую у нее на коленях сумочку, достала пепельницу и выбросила на дорогу. Удара она не услышала, не было и звона бьющегося хрусталя, Харви ехал быстро, далеко впереди показались башенки железнодорожной станции.

Куда я? – подумала Полина, неожиданно обретя способность мыслить трезво и оценивать не только сделанное, но и предстоявшее. – Что я делаю? Тело сейчас обнаружат. Никто, кроме меня, в номер не поднимался. Орудие убийства лежит рядом с трупом. Зачем я выбросила вторую пепельницу, если отпечатки мои – на первой? Через полчаса вся полиция в округе будет поднята по тревоге. Я не доеду до Лондона, меня снимут с поезда на первой же крупной станции.

Макс наймет лучших адвокатов, и они отыщут множество смягчающих обстоятельств. Помутнение рассудка. Паранойя. Меня могут даже в тюрьму не посадить, но чем сумасшедший дом лучше?

Макс будет приходить ко мне и плакать от жалости, а я не смогу ему ничего объяснить, потому что ничего объяснить невозможно. Кадарос больше не появится, зачем ему появляться, если правосудие свершилось, душа вернулась туда, где ей положено быть, расследование закончено, потому что завершился круг?

– Спасибо, Харви, – сказала Полина, когда машина остановилась на маленькой круглой привокзальной площади.

Харви вышел, чтобы достать чемодан, а Полина выходить не торопилась, сумочка ее после того, как она выбросила пепельницу, казалась невесомой, в ней, должно быть, и кошелька не было, конечно, она оставила кошелек в секретере, все наличные деньги и кредитную карточку, как же она купит билет, и, наверно, она специально так поступила, подсознание лучше знало, что делать…

– Харви, – сказала Полина, – поставьте, пожалуйста, чемодан. Я… кое-что забыла. Мы возвращаемся.

– Хорошо, миссис Батурин, – бесстрастно сказал Харви.

Возвращались они по другой дороге, через Селборн не проезжали, и Полина не знала, начался ли уже переполох. Она открыла сумочку, кошелек лежал на обычном месте, Полина вспомнила, как утром, перед отъездом, переложила его в сумочку из секретера.

Когда машина подъезжала к дому, зазвонил лежавший в сумочке мобильный телефон, и радостный голос Макса осведомился, как себя чувствует его любимая женушка.

– Хорошо, – едва двигая губами, проговорила Полина.

– Я уже взял билет на самолет! – кричал в трубку Макс. – Завтра вечером прилетаю в Гетвик, к утру буду дома. Ты рада?

– Рада, – сказала Полина.

Меня арестуют до приезда Макса, – думала она, – или мужу придется при этом присутствовать?

* * *

Глэдис не выразила ни малейшего удивления, когда увидела вернувшуюся хозяйку. Спросила лишь, что хочет миссис Батурин отведать на обед, и удалилась на кухню, где загремела посудой, лишним шумом показывая, возможно, свое отношение к прихотям молодой госпожи.

Пятно на потолке в холле еще больше посветлело, но все-таки обращало на себя внимание – темное на белом. Поднявшись в спальню, Полина обнаружила, что и на полу бесформенное пятно ассоциируется скорее не с пролитой кровью, а с уличной грязью. Странно, конечно, что оттереть грязь оказалось невозможно, Полина потратила на это бесполезное занятие около часа, поменяв две тряпки, изодранные ею в клочья, но добилась лишь того, что пятно разделилось на два с тонкой светлой перемычкой между ними. В спальню поднялась Глэдис, посмотрела на мучения хозяйки, но сказала только: «Обед на столе, миссис Батурин» и прикрыла за собой дверь.

– Откуда взялось эти пятна? – спросила Полина, сев за стол и почувствовав, что не способна съесть ни любимый куриный суп, но фрикадельки, ни мусс, ни даже маленькие фигурные пирожные.

– Не знаю, миссис, – спокойно ответила Глэдис. – Вчера их не было.

– Похоже на пятна крови? – с замиранием в голосе сказала Полина.

– С чего бы? – удивилась Глэдис. – Наверно, трубу прорвало в межэтажном перекрытии. Вернется Джесс, займется и все исправит.

– Конечно, – согласилась Полина.

Заставив себя немного поесть, она поднялась в спальню и до вечера стояла у окна, глядя на дорогу, которая вела в сторону деревни, и ожидая каждую минуту, что из-за поворота появится полицейская машина, а еще раньше надрывный рев сирены даст знать о том, что констебль успел не только обнаружить тело, но и выслушать не вызывавшие сомнений в личности убийцы показания завсегдатаев заведения.

Время падало по каплям – квант за квантом, – Полина физически ощущала, как стекали из будущего и исчезали в прошлом минуты и часы, по дороге проехала только одна машина – джип хозяина мясной лавки, – а ближе к вечеру, когда солнце начало цепляться за вершины деревьев, вернулся Джесс и долго о чем-то говорил с Глэдис на ступеньках перед входом. Полина прислушивалась, но не сумела различить ни одного слова.

Джесс вошел в дом, и Полина поспешила ему навстречу, ожидая услышать рассказ об ужасном убийстве, наверняка в деревне только это и обсуждают, но Джесс сказал лишь, что сожалеет о причиненных пятном неудобствах, это, конечно, не труба, в перекрытии не проходят трубы. Сейчас уже поздно, но утром, с позволения миссис Батурин, он разберет доски пола в спальне и найдет, конечно, причину появления грязи.

Найдя в себе, наконец, силы, Полина спросила, не произошло ли сегодня в деревне какого-нибудь события, которое… в общем… не случилось ли что-нибудь странное?

– Странное? – переспросил Джесс. – Нет, ничего странного. Малыш у миссис Биркен что-то съел, к ним вызывали «скорую», на шоссе бензовоз чуть не сбил мистера Дадлина, который переходил дорогу там, где никто не мог ждать его появления. А больше я не…

Перед ужином Полина позвонила Максу – ей нужно было услышать родной голос, чтобы примириться с реальностью, осознать, что она все еще на свободе и что смерть постояльца странным образом не вызвала, судя по всему, никакого видимого переполоха. Макс, похоже, находился на фуршете или презентации, слышны были голоса, в том числе женские, смех, отдаленные звуки музыки, мужу приходилось напрягать голос, чтобы быть услышанным.

– Я же сказал тебе, что вылетаю завтра ночью! – говорил Макс с некоторым, как показалось Полине, раздражением. – Да, все у меня в порядке. В полном порядке. Я тебе расскажу, когда прмеду. Ты не скучаешь, милая? У тебя есть чем заняться?

«А у тебя?» – хотела спросить Полина, но сказала только: «Конечно, я тебя люблю». Говорить о любви в присутствии не известных Полине приятелей и приятельниц Макс, должно быть, посчитал неприличным – во всяком случае ограничился он традиционным: «Все хорошо, дорогая, до встречи».

Полина попросила Глэдис принести ужин в спальню, занавесила шторой окно, заперла дверь на ключ, пожалела о том, что в двери нет защелки или крепкого засова, переоделась на ночь, есть не стала, но в постель ложиться была еще рано, и она включила телевизор, висевший на кронштейне. Би-Би-Си, Си-Эн-Эн, Четвертый канал, новости, новости, ничего об убийстве в Селборне. Московские каналы показывали сериалы и концерты поп-звезд, безголосых, вертлявых и одинаковых, будто клоны одной, когда-то очень популярной певицы, имя которой Полина, конечно, прекрасно знала, но сейчас не могла вспомнить – будто отрезало какой-то участок памяти.

Без пяти двенадцать она легла в постель, погасила свет и выключила телевизор. От нервного напряжения свело скулы и очень неприятно подергивалась жилка на ноге – казалось, вот-вот щиколотку сведет судорогой.

В полночь темнота сгустилась, и тишина стала более звонкой, но, скорее всего, ощущение было сугубо психологическим.

Не придет, – подумала Полина. Зачем ему теперь приходить? Правосудие – их потустороннее правосудие – свою задачу выполнило: убитый дух вернулся, дух-убийца разоблачен. Может, Кадарос получит повышение по службе, если у них там существуют табели о рангах.

Полина не хотела засыпать, но день был тяжелым, и глаза закрывались сами собой, розовые и оранжевые круги возникали то ли в сознании, то ли на фоне темной стены. Может, Полина уже уснула, а может, еще нет.

– Спасибо, миссис Батурин, вы замечательно справились, – проговорил Крис Кадарос.

Полина, вздрогнув и ощутив недостаток воздуха, села в постели.

Призрак стоял слишком близко. До него можно было дотронуться, протянув руку. Полина так и сделала. Она думала, что рука пройдет сквозь белесую бесплотную фигуру, так должно было быть, ей было бы спокойнее, если бы оказалось именно так. Но рука погрузилась в тело призрака, будто в теплое топленое масло, чей-то вскрик отодвинул тишину, создав около кровати область, полную странных звуков, голосов, шепота и даже тихого рычания невидимого зверя.

Кадарос отступил на шаг, и все смолкло. Рука Полины повисла в воздухе, на коже осталась тонкая пленка масла, и она поднесла в темноте ладонь ко рту, попробовала языком – кожа была сухой и горячей.

– Извините, – сказал призрак. – Я напугал вас. Я не хотел.

– Сережа, – сказала Полина. – Он так и не простил меня?

Кадарос отступил еще на шаг, и Полине показалось, что призрак изменился в лице, будто тень пробежала по туманной поверхности, рябь, сделавшая очертания носа, рта, глаз еще более пунктирными, отдаленными, несущественными.

– Когда вы догадались? – изменившимся голосом спросил Кадарос после долгого молчания.

– Догадалась? – у Полины вырвался нервный смешок. – Догадаться можно, если строить предположения, анализировать… А я ни о чем не думала, я… Просто, когда вы сказали, что я справилась… Мне вдруг вспомнилось… Я не вспоминала столько времени… Я думала, что совсем забыла!

– Не надо, – Кадарос подошел к краю кровати, несмотря на протестующие жесты Полины. – Вы очень эмоциональны, миссис Батурин. И рациональны, в чем я успел убедиться…

– Хорошо, – сказала Полина, ей не нужно было играть с этим… можно ли назвать призрака человеком?.. Он был им когда-то, а теперь… Он не принадлежал этому миру, скрывать от него бессмысленно, потому что когда-нибудь… Полине не хотелось об этом думать, но когда-нибудь это произойдет, и там, где обитают души, ее душа опять встретится с душой по имени Кадарос, и уж тогда-то она ничего не сможет скрыть, потому что души наверняка открыты друг другу, иначе и быть не может, и он все равно узнает, о чем она думает сейчас, и о чем думала вчера, и три года назад, когда Сережа сказал, что не оставит ее до конца жизни, а она уже думала о Максе, но знала, что Сережа не бросает слов на ветер и если говорит «до конца жизни», значит, так и есть, вот только чью жизнь он имел в виду?..

– Хорошо, – повторила Полина, неожиданно успокоившись. Кадарос стоял совсем рядом, можно было, протянув руку, погрузить ее в маслянистое нечто, Полина не стала этого делать, но сама возможность, почему-то не вызывавшая в ней теперь отвращения, позволяла говорить с призраком, как с обычным человеком. Следователем. Полицейским. Не судьей.

Вот главное – Кадарос не судил. Он просто хотел знать.

– Я начала догадываться, – заговорила Полина, – когда вы сказали, что человек, которого нужно… что он находится в пределах полутора миль от… Почему центром круга стал этот дом? Почему не заведение Прескотта? Или пансионат миссис Элизы? Или любое иное место на земле? Что-то связывало этого человека именно с этим домом… Здесь его убили когда-то? Призраки приходят на место преступления, но в этом доме никогда не убивали, может, просто еще не успели, я знаю, Джесс рассказывал… Значит, не с домом у этого человека была связь, а с кем-то, кто в доме жил, верно? Не говорите ничего, Кадарос, иначе я собьюсь с мысли, мысль у меня все равно скачет, ее легко сбить, молчите, прошу вас… О чем я? В этом доме… Вы меня понимаете, верно?

– Говорите, – кивнул Кадарос.

– Значит, – Полина говорила все быстрее, мысль ее, топтавшаяся на месте, помчалась вдруг вперед быстрыми прыжками, и слова с трудом поспевали, – значит, он пришел потому, что в доме появился кто-то, кого не было раньше, но раньше здесь не было только меня… Кадарос, я не думала об этом, это сейчас мысли приходят в порядок и связываются друг с другом, а тогда… я вдруг поняла, что он пришел из-за меня, и вы тоже пришли не только потому, что здесь аура, не знаю, как это называется, вы пришли именно ко мне… И не было никакого убийства, потому что души бессмертны…

– Стоп, – сказал Кадарос, – до сих пор ваши рассуждения были правильными. Джон Смит действительно вернулся именно сюда и сейчас, потому что здесь оказались вы. Но вернулся он потому, что был убит. Вам кажется странным: как можно убить душу? Если вы дадите себе труд подумать, то поймете, что это возможно. Душа – это мысль, стремление, ощущение, чувство, эмоции, желания, человеческое «я», более хрупкое, нежели телесная оболочка. Чтобы убить душу, достаточно заразить ее болезнью… Болезнь убивает душу так же верно, как тело можно убить кинжалом или… хрустальной пепельницей. Есть множество смертельных болезней души, болезней, при которых «я» теряется, исчезает. Сомнение, например. «Средь всех страданий, верь мне, Яго, нет ужасней сомненья». Впрочем, душа человека, который при жизни был Сергеем Акимовым, а вернувшись, стал Джоном Смитом, была убита иным, более изощренным, способом. Вам это знать не нужно, миссис Батурин.

– Он опять, – сказала Полина, – то есть, я хочу сказать, его душа… она опять жива? Осознает себя? Кем? Джоном? Сергеем?

– Вам это знать не нужно, – повторил призрак. – Вы мне очень помогли, спасибо. Я уже нашел убийцу, а наказание – не моя обязанность.

– Чья же? Господа? Значит, Бог есть? Который наказывает?

– Извините, миссис Батурин, мне пора. Скоро рассвет, и физические условия сложатся так, что…

– А я? – воскликнула Полина. – Что будет со мной? Меня арестуют? Я убила человека! Меня видели! Меня будут судить! Почему они не приходят? Почему меня до сих пор не…

– Вы сами ответили на свой вопрос.

– Я не…

– Да, – сказал Кадарос. – Поезжайте утром в Селборн. Или спросите у Джесса, он в курсе всех сплетен. Вы узнаете, что постоялец Джорджа уехал, не заплатив.

– Пепельница…

– В номере Прескотт нашел разбитую хрустальную пепельницу, он бы поставил ее мистеру Смиту в счет, если бы имел хоть какое-то представление о том, куда скрылся этот тип.

– Я выбросила пепельницу из машины!

– Разве? – усмехнулся Кадарос. – А может, вы выбросили свое воспоминание о том миге, когда размахнулись?

– Не знаю, – пробормотала Полина.

В отдалении прокричал петух, и Полина подумала о том, как это странно: все окна закрыты, снаружи не раздалось до сих пор ни одного звука, а до Селборна не так уж близко, и петухи прежде не кричали, впрочем, откуда ей знать, в эти темные предутренние часы она обычно спала крепким сном… Со спокойной совестью.

А теперь они проснулись. Обе. Она и совесть.

– Как я буду жить теперь? – сказала Полина.

– Вы жили с этим три с половиной года, – напомнил призрак.

– Я не смогу!

– Темное время, – сказал призрак. – Все мрачные мысли рождаются в такие минуты. Поэтому так часто люди умирают под утро – к ним приходят мысли… Днем все покажется вам иным, миссис Батурин.

– Я люблю его, – сказала Полина. – Я всегда его любила. Не Макса. Сережу. Серого.

– Пожалуйста, – призрак протянул руки, отталкивая слова, которые не хотел забирать с собой, – оставьте себе это признание. Для моего расследования оно значения не имеет. И уж тем более – для того расследования, что было предпринято три года назад. Я-то к нему не имел никакого отношения. Прощайте, миссис Батурин, спасибо за…

Он не закончил фразу, быстрый порыв ледяного воздуха коснулся щек Полины и угас, и вместе с ним угас, растворился, распался на блики призрак – был и не стало, только на стене в течение двух-трех мгновений колебалась его тень, темная на темном – не тень, а мысль о тени.

– Как мне теперь жить? – может, сказала, а может, только подумала Полина.

Ответа она не получила, она знала, что ответа не будет.

* * *

– Рассказывай, как ты здесь без меня, – возбужденно говорил Максим, выкладывая из чемодана ноутбук, две рубашки, пакет с чем-то бренчавшим, толстую книгу, на обложке которой мускулистый мужчина с бластером обнимал грудастую девицу, и еще на стол вывалились видеокассеты (Полина успела разглядеть пару названий – «Бригада» и «Идиот»), компакт-диски, аккуратно сложенный шарфик, который Полина подарила мужу еще в Москве. – Рассказывай, рассказывай, ты здесь на природе, а у меня деловые встречи, даже ночью толком отдохнуть не удавалось. Ну, говори же…

– Читала, – Полине казалось, что муж не нуждался в ее рассказе, думал он о своем, может, о деловых встречах, а может, о том, что происходило после, когда встречи заканчивались. От Макса пахло дорогими духами, запах был Полине не знаком, но ей было сейчас все равно. – Читала, гуляла, ничего особенного.

– Джесс и Глэдис хорошо ведут хозяйство? – озабоченно спросил Макс. – Я понадеялся на рекомендации маклера…

– Нормально, – сказала Полина.

– Господи! – воскликнул Максим. – Какая ты скучная, Линочка! Ты без меня скучала? Скажи, скучала, да?

– Конечно, – сказала Полина и обняла, наконец, мужа, прижалась к нему, напряжение последних дней оставило ее, Полине захотелось, чтобы Макс прямо сейчас, не дожидаясь ночи, повалил ее на постель и был с ней, и она забыла бы все, и себя забыла бы тоже, «ну иди, – шептала она, – иди, я скучала, да, очень, без тебя было плохо», муж, не ожидавший такого стремительного напора, казался Полине вялым, может, у него были женщины, конечно, были – после совещаний, в номере какого-нибудь отеля, – но это ведь неизбежное зло, ему нужно расслабляться, все равно он возвращается сюда, к ней, и сейчас он с ней, и всегда с ней будет, даже если…

– Макс, – сказала Полина, когда дар речи к ней вернулся, – как я по тебе скучала…

– А пятно откуда? – спросил муж.

– Пятно? – испугалась Полина. Какое пятно? Потолок к холле Джесс еще вчера забелил так, что не осталось даже намека, и две доски в спальне заменил, не было здесь пятна, не было, не…

– В холле, – сказал Макс, глядя в потолок. – Наверно, трубу прорвало, я скажу Джессу, это ведь его обязанность.

– Пятно, – повторила Полина. Отстранившись от мужа, она приподнялась и посмотрела… Этого быть не могло. Продолговатое пятно, похожее на лужицу застывшей крови, лежало на новых досках – в точности там, где раньше.

Господи, почему она не уехала?

– Макс, – сказала Полина, – давай уедем отсюда.

– Уедем? – удивился Максим, повернувшись к жене и пытаясь заглянуть ей в глаза. – Почему? Тебе здесь не нравится?

– Да… Нет. Здесь очень одиноко.

– Ты же мечтала жить в таком доме!

– Мечтала… Макс, – решение возникло в подсознании, Полина подумала, что это глупое решение, незачем мужу это знать, он не поймет, он думает о ней совсем иначе, но молчать она не могла тоже, слова произносились сами, может, это Кадарос вселился в ее мозг и управлял им, сделав из нее зомби…

– Макс, – говорила Полина, – я должна тебе сказать… Только выслушай меня внимательно, хорошо? Помнишь Сержа, Сергея, я с ним встречалась до того, как мы с тобой… Он умер, так получилось, несчастный случай…

– Почему ты вспомнила? – сказал Максим. – Это было давно.

– Сережа упал из окна, так неудачно, пятый этаж…

– Почему ты сейчас…

– Подожди, Макс, он не сам упал, понимаешь, я там была, это я его… Хотел поправить карниз, окно было открыто, нет, я открыла, когда Сережа встал на подоконник, он еще удивился… А когда он упал, я ушла, взяла такси – за углом, меня не видели, – и поехала к себе, а ты позвонил, я была дома, ты мне сказал про Сережу, и я… А на самом деле…

Максим сел в постели, подогнув ноги.

– Я знаю, – сказал он.

– Что? Этого никто не…

– Я знаю, – повторил Максим. – Ты встречалась с Сергеем, а тут появился я. Более выгодная партия, верно? Ты могла сказать ему «уходи», но это не решило бы проблему, потому что Сергей не оставил бы тебя в покое. Ты его хорошо знала, верно? И решила проблему – раз и навсегда.

– Ты…

– В тот день… – голос Макса звучал тихо и монотонно, будто он произносил плохо заученный текст. Макс не собирался говорить об этом с женой, он все сделал, чтобы и Полина никогда не вспоминала, и все было хорошо, но, наверно, от себя не уйдешь, и наступает момент, когда всплывает то, что было упрятано, и если прошлое всплывает, его уже не утопить в других воспоминаниях, остается одно – вытащить, положить на солнце, просушить…

– В тот день, – сказал Максим, – я знал, что ты собралась к Сергею, мне это было неприятно, и я поехал следом. Хотел подойти к тебе, когда ты выйдешь, и сказать, что… Ты вышла, но за минуту до этого на пятом этаже открылось окно… Ты села в такси и уехала прежде, чем люди увидели тело. Там такой тихий двор…

– Ты знал…

– У милиции были две версии: несчастный случай и самоубийство. Причин для самоубийства у Сергея не было, записки он не оставил. В квартире нашли следы пребывания женщины: губная помада, например, на краешке чашки, из которой ты пила… Соседи тебя видели, все знали, что вы встречались. Но видели тебя утром, а в тот момент – следователь доказал – Сергей был один. Остался несчастный случай. Тебя дважды вызывали в милицию и больше не беспокоили, верно?

– Ты знал… – пораженно повторяла Полина. – Ты знал.

– Ты сделала это, чтобы быть со мной. А я сделал все, чтобы ты со мной была. И чтобы никто никогда не напоминал тебе…

– Ты знал…

– Ни к чему было вспоминать, – сказал Макс. – Я любил тебя, ты любила хорошую жизнь, обычная история. Ты вовсе не плохой человек. Это получилось импульсивно, ты всегда поступаешь импульсивно, не думая.

– Да, – согласилась Полина.

Это было не так, но должен был Макс хоть в чем-то ошибаться!

– Вот, – сказал Максим, – поговорили.

Полина опустила ноги на пол – доски были ледяными, надо надеть тапочки, но где они, а пятно стало больше, уже и на третью доску расплылось, темное, старое, будто было всегда…

Уехать отсюда. Сейчас. Немедленно.

Полина знала, что никогда отсюда не уедет. Потому что однажды в полночь придет Кадарос, и она спросит у него о Сергее. О человеке, которого убила дважды. Он не узнал Полину в номере Джорджа или не захотел узнать? Он простил ее или затаил ненависть, в которую любовь переходит так быстро, что даже не успеешь достичь земли, падая с пятого этажа?

– Я голоден, – сказал Максим. – Глэдис приготовила что-то вкусное. Иди сюда, Линочка. И не думай о плохом, хорошо?

– Хорошо, – сказала Полина.

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – сказала Полина.

Обращалась она, впрочем, не к Максиму.

2004