Читать книгу Моё путешествие в мир научной философии - Павел Айдаров - Страница 4

Наступил третий год обучения в гуманитарном институте. Нас, студентов, к тому времени уже было не трое, а около пятнадцати. Складывалось впечатление, что ещё год-два, и философия займёт полноценное место в перечне учебных направлений института…

Обучение шло своим чередом, но только имело свою особую специфику. Будучи всецело увлечённой теорией М. Розова, Краснова совсем не хотела преподавать что-либо другое, особенно классиков. Все оставшиеся по истории философии предметы она доверила вести своим бывшим аспирантам, работавшим преподавателями в разных вузах. А по всем другим дисциплинам, которые преподавала сама, находила те или иные статьи Розова, к которым периодически добавлялись работы некоторых других представителей советской философии. Складывалось впечатление, что советскую научную философию она и считает подлинной.

Неоднократно между мной и Красновой на лекциях происходили очень жёсткие споры, после которых, как правило, каждый оставался при своём мнении. Однако, несмотря на эти споры, она достаточно хорошо ко мне относилась и высоко ценила мою преданность философии и стремление к бескорыстному поиску истины. Наибольшего накала, пожалуй, достиг следующий спор. Когда шло изучение предмета «Философия и методология науки», то мне было поручено сделать доклад по статье Ю. А. Шрейдера «Теория познания и феномен науки» из сборника «Гносеология в системе философского мировоззрения», вышедшего в 1983 году. Я прочёл доклад, и после этого Краснова просто разразилась гневом: она говорила, что я Шрейдера неправильно истолковал, что он не мог такого написать… Что же вызвало её гнев? Положение, что гносеолог может что-то советовать и даже указывать учёному. Шрейдер говорит, что учёный не осознаёт свою зависимость от предрассудков, которые входят как составная часть в научную парадигму. Учёный видит ситуацию изнутри науки, а гносеолог – снаружи, и, благодаря этому, может говорить учёному, что его «подзорная труба», через которую он привык изучать мир, на самом деле даёт искажения. При этом я, изучая статью Шрейдера, постоянно сравнивал всё это с научной психологией, которая наивно считает, что раз ввела в свою науку эксперимент, то уже одним этим стала подобна экспериментальному естествознанию. Но ведь физика ставит свои эксперименты, чтобы подтвердить или опровергнуть то или иное положение теории, экспериментальная же психология вообще обходится без теории… Краснова после моего выступления прервала дальнейшие доклады, которые должны были последовать за моим, и стала объяснять специфику методологической деятельности, опираясь, вполне ожидаемо, на понимание этой специфики М. А. Розовым. Она говорила, что учёный, наталкиваясь на недостаточность используемого метода, обращается не к гносеологу, а к другим научным дисциплинам и пробует переносить их методы на свою науку, пытаясь достичь этим положительного результата. Философ же лишь только обобщает эти положительные результаты, и к этому обобщению учёный также может обращаться как к «теоретической базе методологического мышления». Я с этим не соглашался, имея перед глазами пример научной психологии. Да, учёный может обращаться к этой базе, а что если он к ней не обращается, если под влиянием предрассудков ничего не желает слышать о философии? Гносеолог видит методологические ошибки учёного, понимает, что тот идёт неправильным путём, но должен молчать об этом, дожидаясь, когда учёный сам до этого дойдёт?! Научная психология уже целый век идёт по пути, который не принёс никаких результатов. Некоторые психологи (например, П. Я. Гальперин) поднимали этот вопрос, но к гносеологии всё же так никто и не обращался. И гносеолог здесь должен занимать позицию невмешательства?.. Краснова сказала, что перечитает заново статью Шрейдера и на следующем занятии объяснит, в чём я был не прав, и что неправильно понял. Однако, придя на следующее занятие, она была вынуждена констатировать, что я всё же правильно истолковал Шрейдера, и критика теперь уже была направлена в его адрес…

Этот год в институте стал ознаменован тем, что впервые, с момента его существования, была назначена студенческая конференция. От каждого факультета на неё выдвигалось по несколько человек. Представлять психолого-философский факультет доверили в том числе и мне. Я сделал доклад по философии Бердяева (хотя до изучения русской философии мы ещё даже не дошли), и этот доклад вызвал, к моему удивлению, достаточно сильную реакцию. Особенно усердствовал в вопросах один профессор права, но эти вопросы я успешно гасил своими ответами… В целом, реакция в институте на моё выступление была настолько положительной, что я этого никак не ожидал – собственно говоря, я не ждал вообще никакой реакции… Мне было присуждено первое место, а спустя пару дней в кулуарах студенты даже начали говорить, что принято решение оставить меня после окончания института работать преподавателем. Только я об этом решении совершенно ничего не знал. Однако через пару дней ко мне подошёл декан факультета и ни с того ни с сего вдруг сказал: «Я ведь не могу тебя взять преподавателем без опыта работы. Походи по техникумам, училищам… Будет опыт работы по окончании института – возьму». У меня действительно было желание стать преподавателем философии, и своё будущее я связывал именно с этой профессией, да и сам институт мне очень нравился, преподавать в нём меня вполне устраивало. Однако, размышляя над советом устроиться работать в техникум или училище, я не мог понять, как там меня могут без законченного образования взять работать преподавателем…

На протяжении всех трёх лет обучения я постоянно принимал участие и в международной студенческой конференции, ежегодно проходящей в госуниверситете. И это участие было небезуспешным. В первый год я с большим трудом занял второе место по секции «История философии», на второй год также второе место по секции «Философия науки», только теперь уже вполне уверенное, а на третий год, наконец, удалось завоевать первое место – по «Истории философии». Хоть конференция и имела статус международной, из других стран я там участников всё же не встречал, а вот из других городов людей приезжало немало. В целом, к конференциям у меня сложилось достаточно положительное отношение: ты готовишь доклад и представляешь его на суд не только студентов, но и преподавателей, дискуссии по такому докладу – это очень хороший опыт…

Когда третий курс уже подходил к концу, декан сообщил всем обучающимся по философии очень приятную новость: руководство института приняло решение подать заявку на госаккредитацию по этому учебному направлению. Проблема, которая представлялась мне неразрешимой, вроде бы должна была теперь обрести своё решение сама собой, без дополнительных трат сил. Всё складывалось как нельзя лучше.

Мне оставалось учиться всего один год. Летом, чтобы не отвлекаться на написание дипломного проекта в предстоящем учебном году, я решил этот самый дипломный проект написать. Его темой стала «Проблема специфики русской философии» – проблема того, является ли русская философия частью всемирной философии или представляет собой нечто специфическое. С Красновой же я эту тему не согласовывал, но был совершенно уверен, что она её утвердит. Всё лето я проводил время то в научной библиотеке, выискивая нужные книги и их изучая, то дома строчил дипломный проект на механической печатной машинке, звук от которой уже через час печатания просто закладывал уши. К концу лета работа была завершена, и я готов был представить свою дипломную работу для оценки и возможной доработки.