Читать книгу Утро понедельника - Павел Банников - Страница 3

…и будто бы это Нью-Йорк, сморщившийся от ветра и сжатый горами,

подхваченный волной, втиснутый в центр континента —

нарушение пространства и времени. Моё Маленькое Яблоко —

средоточие Азии, европейски тошнотно терпимое

к религиям, бездомным, попрошайкам и поэтам.

Будто Маленький Гарлем, теснимый стеклянными колоннами замка

доктора Зло – сияющими ракетами над Манхэттеном. Осень —

здесь – пахнет морем. Тельняшки (драные), радость (пьяная).

За обшарпанным домом [престарелых] рядом с галереей искусств

играет джаз, и панки блюют смесью портвейна и яблок.

Жители Восточной и Западной стороны, сокрушённые необходимостью

прошедшего времени, – гордо – приезжим: «Кандиль, апорт… О-о-о, апорт…»

Жители Маленького Бродвея рассказывают, как обманчив ландшафт.

Обитатели Маленького Бронкса чинят прохудившиеся крыши, на чердаке

хрипит магнитофон: «Жизнь в полицейском государстве».

Пока экспаты выгуливают соотечественников в горном парке:

Маленькое Яблоко – на ладони, покрытое дымной плесенью.

С крыши города не видно, как я прогуливаюсь

по скверу, как на меня смотрит бронзовый Махатма —

задрав подол сари, переступает невидимый ручей…

старший лейтенант 18 отряда миноносцев третьей эскадры

Японского соединённого флота

Хироши Миямура провожает майский морской закат

кажется: майский морской закат ещё никогда не был таким

думает: возможно – уже не будет

вспоминает 1896 год: поход в кино – впервые

он увидел людей на простыне (ещё не познав простыней)

людей, выходящих с завода братьев Люмьер: в их лицах

читалась нынешняя война, читалась

кровь, что будет пролита в столице противника, читалась

кровь, что прольётся ещё

бессилие, бессмысленность и бесстрашие

послезавтра, когда Миямура

выживет – возможно – вернётся героем

в душном кинозале он будет

смотреть в лицо последнего рабочего, покинувшего завод —

того, что испортил композицию, что вышел

без пиджака, велосипеда и – самое главное – без шляпы

как —

как он посмел?

ой-ли так-ли дуй-ли вей-ли

а не всё ли равно ли?

век бросается на цели

а цели уходящие

а цели молятся

богородица уведи нас от борева

господи спаси нас от курева

отжени от нас ленина сталина путина

сотвори чудо чудное – покажи диво дивное

ой-ли бай-ли – не Абай ли

там – из тьмы первопечальной

и в тоске первопричинной

слова пыльные мёртвым веком

низложены рукой живой отринуты

господи проведи нас до чистого

а не до чистого так до памяти

до чистой и светлой памяти

до чужой и чистой и светлой памяти

ой-ли так-ли – не дурак ли?

да

дурак

а как по другому

никак ангел мой по другому

мы все ещё помним помним свободу

выражение свободы на лицах

ожидание свободы в глазах

тогда ещё не наших

странное греческое слово демократия

странная новая страна

в которой нет песен для нового быта

пятнадцать лет

Аксель

пятнадцать лет

сколько за эти пятнадцать лет выпито дурного бухла в забегаловках спальных районов

сколько выпето твоих песен в заблёванных портовых караоке

если бы ты подсчитал ты был бы горд собой

мы постепенно становится меньше

остаётся я и ты и он и она

ожидание свободы в глазах

уже в наших

выражение несвободы на лицах

уже не наших

смешные греческие корни

смешное казахское слово демократия

смешная новая страна

смешные новые песни для нового быта

пятнадцать лет

Аксель

пятнадцать лет

когда мне было пятнадцать лет

твои песни раздавались из всех динамиков

даже на радио маяк

(трёхканальный приёмник весна с электронными часами)

между wind of change и я хочу быть с тобой

наш переходный возраст заполнял эфир

мы постепенно становится меньше

мы почти исчезает

и когда кажется что ничего не остаётся

ни от свободы

ни от корней

ни от быта

ни от музыки

ни от демократии – это неправда

остаётся я

остаётся

моя далёкая французская свобода

мои далёкие русские корни

мой близкий казахский быт