Читать книгу Морось. Сборник рассказов - Павел Борода - Страница 5

Мой дед Саша построил своими руками дом. В его саду выросло несколько яблонь и одна груша. Троицу дочерей разбавил один сын.

Я взял в ипотеку квартиру. Посаженное мною на субботнике дерево не приняла земля. После семи лет кропотливых усилий, посещений больниц и церквей моя жена, наконец, беременна дочерью. Другими словами, мой план по становлению мужчиной выполнен где-то на шестнадцать процентов с копейками. Я и в подметки не гожусь своему деду.

Дед Саша прошел войну. Потерял сына. Его Витя разбился на мотоцикле. После чего дед стал угрюмым и злым. Я до ужаса его боялся. Бабушка говорила мне, что дед такой из-за того, что ударился головой об дверной косяк. Что он ничего не имеет против лично меня. Но я все равно боялся. Это был какой-то животный, ничем не обоснованный страх. В присутствии деда я замирал и покрывался потом. Нерегулярно дышал. Плохо спал.

Я помню, как однажды мне довелось остаться с ним наедине на кухне. В бане был женский день. Дед сидел за столом и что-то калякал на листке бумаги. Я не мог пошевелиться. Меня словно парализовало. Я дождался, пока дед, сопя и пыхтя, словно школьник над задачей, не закончит со своей писаниной, скрутит папироску и выйдет в сени покурить. Едва он прикрыл за собой дверь, как я пулей рванул в гостиную, где через открытое окно выскочил в палисадник, а оттуда – вдоль по улице, как можно дальше от дома.

Я отказывался верить, что красивый молодой человек с правильными чертами лица, с ясным и чуть печальным взглядом, смотрящий куда-то в сторону с черно-белой фотографии, это мой дед. Я показывал пальцем на снимок, висящий над сервантом, и спрашивал у мамы, кто это.

– Как кто? – удивлялась она. – Это твой дедушка. Ему тут еще и тридцати нет.

Мой страх не улетучился даже со смертью деда. Мы приехали на похороны вдвоем с мамой. Она бросилась к стоящему в гостиной гробу, а я так и не смог приблизиться, чтобы попрощаться со своим дедом. Я и мертвого боялся его. Боялся, потому что нисколечко его не знал живого.

***

Внешностью дед вышел представительной. С годами его сановитость только усугублялась. Он мог запросто сойти за депутата или представителя райкома. Его грудь подобающе выпячивалась. Взгляд внушал уважение. От деда за версту веяло солидностью. Правда, не только ею.

Дед был не дурак выпить. Когда он приезжал к нам, городским, в гости, то приходил в щенячий восторг от одного только факта: в местных забегаловках наливали по сто грамм. Мне, правда, были не понятны чувства деда, если он все равно выпивал не меньше бутылки. Возможно, причина крылась в другом:

– Каков сервис, – причмокивая, говорил дед, – вы представляете, здесь к каждой стопке подают дольку лимона. А иногда – ренклод.

Выпив, дед любил спеть. У него был зычный, шедший из грудинных недр, бас. Деревенские бабы, заслышав пение деда, расплескивали воду. Собаки прекращали выть. Коровы давали небывалые удои. Умолкали соловьи. Пел дед исключительно оперные партии. Происхождения они были сомнительного. Кажется, дед их сочинял просто на ходу. Чередовал набор гласных, перебирал гаммы.

Дедовы слабости, увлечения, а также находчивость и легли в основу этой истории.

***

После войны дед вернулся в родную деревню. Выбрал себе в невесты мою бабку. Оставил ее поспевать, а сам взялся за постройку дома. Какое-то время жил вместе со своими родителями. Хата была неказиста, плавно сползала в овраг. Ее подпирали балками, колдовали над фундаментом, но она все равно сползала. Пизанская башня местного разлива.

Под одной крышей с ними жил батюшка. Совсем юный и неотесанный. С пушистой, перекатистой бородой. Он только-только окончил семинарию. Ежедневно разучивал псалмы, тихонько напевая их в своей комнате. Крестил все, что попадет под руку.

Мороки с постояльцем не было. Святой отец часто и подолгу отсутствовал. Был, как говорится, нарасхват. Разъезжал по близлежащим весям. Перекрестил столько детей, что его прозвали Солнышком Святославовичем. Никоим образом не докучал хозяевам. Встанет спозаранку, соберет вещички, лампадку в платок завернет и через огород на трассу, ловить попутку. Вернуться мог спустя несколько суток.

***

В тот день у хаты остановилась целая делегация. Мой дед и прадед обедали на кухне. Картошка в мундирах, малосольные огурцы, глазунья, всему венцом – зубровка. Встречать прибывших вышла прабабка. Пред ее очами предстал просто-таки конгломерат рванья и благородства.

Процессию возглавлял хилый и щуплый мужичок с натянутой на уши покоцанной шляпой. Его усы топорщились, словно ерш для чистки труб. Пиджак был на два размера больше. На лацкане – значок члена КПСС. Взгляд уравновешенный, плавно перемещающийся, оценивающий. Опустившийся аристократ, не иначе.

Мужичок держал под узды доходягу кобылу, впряженную в допотопную телегу. На ней сидели, судя по всему, его жена и дети. Детей было много. Пять или шесть. Они постоянно двигались, менялись местами, так что прабабка не могла их толком сосчитать. Все светловолосые, с пуговицами вместо носов, с насупленными бровями, выряженные в какие-то лохмотья. Кажется, мальчики. Вели себя препогано. Поочередно подходили к краю телеги, спускали подобие штанов и дюрили прямиком на дорогу. Прабабки не стеснялись. Мужичок окликал их, грозил, но у всех наготове был один ответ: «Не донесу, батя». Его жена прижимала к груди сверток, в котором угадывался еще один потомок плодовитого мужичка. Сверток скулил и скрипел. Пытался извернуться и грохнуться оземь.

Но при всем при этом, при всей внешней неприглядности семейство держалось великодушно и благочестиво. Величаво задирало подбородки, глядело свысока, напыщенно, чуть ли не барственно. Жесты были скупы, но емки. В одном взмахе руки – целая эпопея чувств и внутренней борьбы. Они даже сморкались с апломбом.

У меня был один такой сосед. Он с выражением глубокого оскорбления принимал подачки на опохмел. Презирал меня за подаяния. Ни в коем случае не благодарил. Перекладывал на мои плечи ответственность за свое нравственное падение. Но вернемся к ходу истории.

Мужичок расшаркался перед прабабкой. Та тоже что-то среверансила. Посудачили о погодах и делах хозяйственных. Перешли к делу. Выяснилось, что прибыли они всей семьей к батюшке, чтобы окрестить младшенького. Жутко расстроились, узнав, что святой отец отправился с очередной миссией в расположенную за сто километров деревню. Жена мужичка и вовсе обвинила того в непредусмотрительности. На что он достойно ответил, сказав, что негоже судить о предусмотрительности той, по чьей вине теперь требуется телега, чтобы перевезти всех отпрысков.

– Не сбрызнешь – не зацветет, – фыркнула женщина и отошла.

Спору разгореться было не суждено. Протяжное и мясистое «О» прошлось по барабанным перепонкам. На крыльцо вышел дед. Румяный, сытый, поигрывающий подтяжками. Привлек своим станом и вокалом всеобщее внимание.

– Сын мой. Александр Тимофеевич. Уроженец этих мест. Временно не женат, – отрекомендовала его прабабка.

Дед полюбопытствовал, отчего весь сыр-бор. Ему объяснили. Мол, столько верст преодолели, а тут такой confusion. Дети голодны, кобыла на последнем издыхании, у матери нервный срыв, семья на грани развала.

– Выручай, – говорит мужичок, – В долгу не останусь. У тебя, – говорит, – голос правильный, с соответствующим посылом.

– Нельзя без сана, – взъерепенилась прабабка.

– Кристально чистая душа примечательнее пострига, – обрубил мужичок, – Так как, окрестишь грудничка?

– А хули бы и нет? – ответил новоявленный батюшка.

***

Обряд крещения прошел согласно канонам, пусть и напоминал студенческую самодеятельность. Купель сообразили из тазика, масло мирры обнаружили в закромах священника, крестообразно остригли младенца портняжными ножницами. С алтарем вышла накладка. Ребенка вносили в комнату батюшки. Возвышением служил табурет.

Дед старался от всей своей кристально чистой души. Пел громко, стройно и непонятно. Прабабка суетилась вокруг и подсказывала, что делать. Младенец вел себя подобающе, то есть – богобоязненно. Следовал примеру своих старших братьев: беспрерывно писался. Так на него влиял громоподобный бас деда.

Окрестили Наумом, именем, взятым из месяцеслова.

После праздновали. Прабабка, чтя традиции, приготовила многодетному папаше кашу с перцем и хреном.

***

Прошло время. Мой дед уже несколько лет работал учителем физкультуры в деревенской школе. Мог легко докричаться до любого ученика из любой точки спортивной площадки. Обходился без свистка. Преподавательский состав его любил и уважал. Прощал ему его слабости. Снисходительно относился к легкому амбре алкоголя во второй половине дня. Дед был незаменим в период новогодних празднеств. Его внушительная и представительная соматическая конституция, как ничья другая, подходила для облачения в костюм деда Мороза.

В начале очередного учебного года один из младших классов пополнился новеньким. Светловолосый, насупленный мальчик с пуговицей вместо носа примостился в самом конце строя. Он был ниже на голову всех своих сверстников. Одет был в заношенные и застиранные спортивки. Явно с чужого бедра. Однако смотрел мальчик на всех с преизрядной долей чванства.

Деду показалось его лицо до боли знакомым. Он заглянул в классный журнал. Среди привычных имен выделялось одно – Наум.

***

После своего бегства кустами палисадника я вдоволь повеселился на лугу, гоняя не крупнокалиберный скот. Излазил вдоль и поперек скелет трактора. Вернулся спустя пару часов. Дед ковырялся в сарае. Грохотал и чертыхался. Мама и бабушка, раскрасневшиеся, в повязанных на головы косынках, сидели во дворе.

Кухня пустовала. На столе лежал тот самый листок бумаги, над которым так старательно корпел дед. Я подошел и взглянул на него. Не обнаружил никакой писанины – только рисунок. Лошадь, усыпанная яблоками, била копытцем. Ее грива воздушной, пышной гладью стлалась по шее. Простой, незамысловатый рисунок. Лошадь больше похожая на леденец или на игрушку-свистульку. Такими лошадей обычно малюют дети.

Так мой дед пытался изничтожить тот алогичный и неприемлемый барьер между нами. Мы оба не знали, как подступить друг к другу. Дед зашел издалека, откуда-то из-за угла. Теперь пришел мой черед подступить тем же манером. Глядишь, рано или поздно сблизимся.