Читать книгу Под одним солнцем. Рассказы, очерки и эссе - ПАВЕЛ ЧЕРКАШИН - Страница 5

В Мужах зимы лютые, долгие. Приполярье. Сразу за селом – укутанная, заметённая частыми буранами тайга: ее последние отроги. А дальше, ближе к Салехарду – уже почти настоящая тундра с редкими чахлыми островками леса. Бескрайняя, оснеженная на долгие семь, а то и восемь месяцев. Тягуче медленно, как капля смолы из обломленной ветки кедра, выдавится из-за южного горизонта усталое декабрьское солнце, нехотя лизнёт верхушки елей за Мужами, и снова – мимолётные сумерки да бесконечная ночь.

Не зря говорят, что детская память цепкая, яркая. Всё, что связано у Виктора с Мужами, с малолетством, отрочеством, до мелочей помнится. То одно, то другое всплывёт из-за громады дней светлым облачком, откликнется добрым эхом. Постучит в окно ветер с родины, зашелестит по заиндевелому стеклу сухим, колким снегом и всколыхнёт, расцветит полярным сиянием воспоминания в душе, то грустные, то весёлые, но сердцу дорого и мило каждое. Так и в этот вечер.

Старый дом на две половины, в котором жила Витина семья, молчаливо встречает восход солнца да глядит умудрённо помутневшими стёклами окон на заречный тальниковый берег Оби. Лишь тихими ночами скупо перешёптывается он с двумя вековыми елями, что стоят рядом, у самой дороги, с незапамятных времён. Этот дом и две ели – молчаливые свидетели Витиного детства, и наверняка помнят все его шалости и приключения. А особенно этот забавный случай.

Сколько ж ему тогда было? Лет пять, не больше. Несмышлёный любопытный проказник.

Стояли жуткие Рождественские морозы. Даже старики головами качали, мол, лет двадцать пять такого не было. Витя третий день сидел дома. «Алёнушку» – детский сад, в который ходил, закрыли из-за холодов. Он сам видел, как в комнате их группы торчащие в полу шляпки гвоздей покрылись толстым слоем инея.

Пока мама на работе, Витя в первой половине дома, у бабушки с дедушкой. Баба Юля посадит мальчугана рядышком на диван, возьмёт в руки азбуку и буквам учит. Ей в этом умении равных нет. Всю жизнь баба Юля в системе народного образования проработала. Сначала учителем начальных классов была, потом заведующей в детских садах. И всё это на севере, где к обычным школьным и детсадовским проблемам бытовых забот непочатый край: от заготовки дров до вечной нехватки канцелярских принадлежностей и книг.

Сегодня баба Юля с внуком до буквы «пэ» добрались. Бабушка показывает на рисунок и спрашивает:

– Что на этой картинке нарисовано?

– Дерево, – говорит Витя, – срубленное.

Баба Юля по-доброму усмехнётся, помолчит и иначе спросит:

– А как называется то, что от срубленного дерева остаётся?

Внук напряжённо моргает и, вспомнив, счастливо выпаливает:

– Пень!

– Правильно! А теперь послушай, как я говорить буду: п-ень, п-алка, п-арус, п-апа… Что я для тебя голосом выделила?

– Пы.

– Так. Только правильно надо говорить «пэ».

– Пэ!

– Молодец. Вот, это ещё одна буква. Запомнил, какая она?

– Да.

– На табуретку похожа. Правда?

– Ага.

Баба Юля берёт карандаш и что-то пишет на бумаге, аккуратно выводя печатные буквы. Потом протягивает листок Вите.

– Ну-ка, догадайся, что я тут написала? Все буквы в слове тебе уже знакомы.

Мальчик старательно хмурит брови и шевелит губами.

– Пэ-е-лэ-и-кэ-а-нэ.

– Ну, что получилось?

Витя неуверенно говорит:

– Пеликан. А что это?

– Это птица такая, – поясняет баба Юля, – далеко на юге живёт. У неё, представляешь, под клювом большой мешок из своей же кожи есть!

– А зачем?

– Пеликан крупной рыбой питается. Поймает мама-пеликаниха в море рыбину, положит в свой мешок и улетает к берегу, чтобы самой съесть или птенцов накормить.

Тут шумно хлопает тяжёлая входная дверь. Внук резво спрыгивает с дивана и мчится в коридор.

– Деда Миша пришё-ол! – возвещает он не то бабушке, не то самому себе.

Дедушка осторожно отстраняет мальца в сторону и, кряхтя, говорит:

– Погоди-погоди, стрекулист! Застудишься ещё от меня. Дай разденусь!

А Вите не терпится, вертится около, в ладоши хлопает, подпрыгивает. Деда Миша, наоборот, серьёзный, ведь в милиции работает! Однако внуку, как и бабушка, благоволит. Вот сейчас разденется, пригладит поседевшие волосы и наклонится к его уху, приобнимет да чмокнет в щёку. А потом все вместе обедать сядут.

После еды опять развлечение. Дед отогреется, наденет валенки, полушубок, шапку-ушанку, а бабе Юле велит потеплее одеть пострелёнка. Это они пойдут Найду кормить.

Найда в конуре у поленницы живёт. Северная лайка. Конуру ей дедушка сам сколотил. Прочную, просторную, и даже с крышей двухскатной. Будто домик. Над входом брезентовый лоскут прибил, чтобы ветром снег внутрь не намело, на дно ворох сена положил для тепла.

Деда Миша берёт кастрюлю с отходами и выходит с внуком во двор. Заслышав стук двери и шаги, Найда сначала высовывает из конуры морду, потом резво выскакивает на притоптанный снег и радостно виляет хвостом. Витя каждый раз с интересом наблюдает, как она жадно, с громким чавканьем ест, поджав уши и хвост. На морозе у неё мелко-мелко дрожат ноги.

– Деда, а Найде разве не холодно?

Тот в раздумье слегка пожимает плечами.

– Может, и холодно, стужа-то вон какая.

– А вдруг она замёрзнет!? – пугается Витя. – Давай её к нам домой запустим.

– Не бойся! – успокаивает дед. – У неё, видишь, какая шерсть густая? Да и не на снегу ведь голом спит, а в конуре.

– Всё равно жалко.

– Не переживай. Её теперь ещё и еда греть будет. Сытый меньше мёрзнет. Пойдём в дом!

Найда уже всё съела и, довольная, залезла обратно в домик. Витя садится на корточки и с любопытством приподнимает брезент перед входом в конуру. Заглядывает внутрь. Найда лежит тугим калачиком, морду глубоко в шерсть упрятала, только уши насторожённо торчат. «Наверно, всё-таки мёрзнет», – думает он и с сочувствием вздыхает.

– Пошли! – окликает дед с крыльца, и мальчик, поднимаясь, нехотя семенит в дом.

Старинные семейные часы немецкого производства девятнадцатого века размеренно и басисто бьют четыре раза… Считать Витю тоже баба Юля научила. Правда, пока только до двадцати. Как пойдут куда-нибудь, непременно считать просит, чтобы внуку нескучно было просто так идти: сама-то из-за возраста и полноты уже медленно ходит.

– Иди, – скажет, – вперёд, сосчитай, сколько в этом заборе палочек!

А ему и радость! Шагает, ручонкой до каждой палочки дотрагивается. Потом обратно спешит, и кричит на бегу, пока не забыл:

– Двенадцать раз по двадцать и ещё восемь!

Бабушка в ответ улыбнётся и головой кивнёт. Дойдут до конца забора, она и скажет:

– Молодец, правильно сосчитал. Я проверила, – и другое что-нибудь сосчитать просит.

…В тот вечерний час в старом доме уютно и тихо. Баба Юля растопила печь и готовит ужин. Витя предоставлен себе. На улице уже совсем темно, когда приходит мама. Сын радостно бежит навстречу. Соскучился. Мама с бабушкой обстоятельно обмениваются новостями дня, затем баба Юля застёгивает внуку шубку, и Витя с мамой идут через двор в другую половину дома.

Мама у Вити в школе работает, учителем, и поэтому почти сразу садится за планы завтрашних уроков. Хоть и холода, но самые старшие классы учатся. Витя уже понимает, что подготовить урок – дело далеко не простое, и по-своему помогает маме: старается не мешать. Сядет у заиндевелого окошка и оттаивает пальцем дырочку, чтобы на фонари да на звёзды смотреть.

Так и в этот день было. Правда, не слишком ему на месте сиделось. Всё Найду вспоминал: как она там, на морозе? Не вытерпел, подбежал к маме.

– Мама, можно я пока к бабе Юле схожу?

– Что? – мама задумчиво оторвалась от учебника и записей. – А-а, сходи, конечно. Давай, я тебя одену.

Со стучащимся сердцем мальчик выскочил за дверь и – бегом к конуре Найды. Лоскут приподнял и в проём голову засунул. А там темно – хоть глаз выколи!

– Найда! – негромко позвал Витя. – Ты живая? Где ты тут?

В глубине зашевелилось, и влажный тёплый язык лизнул мальчугана по щеке.

– Так ты живая! – обрадовался он, протиснулся в конуру и стал ласково гладить её по шерсти. Найда ещё раз лизнула его в лицо и тихонько приветливо заскулила.

– А я думал, ты замёрзла. Собачка моя! Хорошая моя! – с жалостью в голосе проговорил Витя и обнял Найду за шею.

В конуре холодно не было. Пахло прелым сеном и ещё тем особым запахом, каким пахнут собаки. Витя для удобства прилёг и продолжал гладить Найду. Темнота и густой аромат сена, видимо, разморили, он подтянул ноги к животу и незаметно задремал.

Что произошло дальше, Витя узнал потом из рассказов мамы и бабушки.

В восемь часов вечера мама закончила с планами уроков и пошла к бабушке с дедушкой.

– Ну, вот и я. За сынулей пришла, – возвестила она с порога.

Баба Юля и дед недоумённо переглянулись.

– А он не у тебя разве?

– Нет, – насторожилась мама, – часа два прошло, как к вам отпросился.

– Господи! – испуганно всплеснула руками бабушка. – Он и не заходил к нам вовсе!

– Как? Совсем?!

– Совсем! – баба Юля в растерянности опустилась на стул. – Где же он?

– Не знаю, – упавшим голосом обронила мама и кинулась к телефону. – Михеевым позвоню, может, к Алёшке убежал, заигрался. Господи, в такую погоду! И, главное, не спросясь! К вам, сказал, пойдёт. Вот негодник!

Мама вздрагивающей рукой набирала трёхзначный номер и всё больше и больше хмурилась, нервно покусывая губы и от волнения теребя пальцами телефонный провод. Потом растерянно положила трубку на рычаг.

– Его там нет!

– Боже мой! Витенька! Замёрз уж, поди, где-нибудь! – стала всхлипывать бабушка.

А дед наоборот: он сразу весь собрался и говорит:

– Вот как сделаем. Ты, Людмила, соседей сейчас оббеги, поспрашивай, может, видел его кто, а потом обратно. Если никто не знает, я на работу оперативному дежурному буду звонить. Только побыстрее давай. А ты, Юля, пока Людмила ходит, своих знакомых обзвони. Чупровых не забудь. Может, Витя встретил Анну или Андрея Михайловича да к ним зашёл. Они бы, конечно, позвонили, но вдруг не сообразили или замешкались, забыли.

Баба Юля сразу к телефону села, а мама бегом по соседям, только калитка хлопнула.

От этого резкого звука Витя и проснулся. И никак понять не может, где находится. Слышит, сопит кто-то рядом. Снял рукавичку, дотронулся – мягкое что-то, словно волосы. Тут и вспомнил, что он в конуре у Найды. Вылез наружу – и быстрее в дом!

Баба Юля как увидела внука, так и застыла с телефонной трубкой в руке. А дед нахмурился, поднялся со стула и строго спрашивает:

– Ты где был, варнак? Откуда в сене весь?

Витя поглядел на себя – и правда: вся шубка и валенки в былинках сена. Испугался, что ругать будут, виновато заговорил, а сам уже хнычет:

– В конуре-е. У На-а-айды.

– В конуре? – опешил деда Миша. – Какой леший тебя туда понёс? Мать уже с ног сбилась! Ищет по всем Мужам!

– Я её от моро-оза гре-ел… Я больше не бу-уду.

– Не будет он! Перестань реветь!.. Нет, это ж надо! В конуру залез!. Не реви! Распустил нюни, мужик!

– Ну, ладно, – вступилась бабушка. – Чего на внука накинулся? Он уж сам перепугался, дрожит вон весь. Нашёлся – и слава Богу!.. Витюша, я тебя раздену, и айда – спать пойдёшь. Хорошо?

Витя в ответ только торопливо кивает головой и трёт кулачком глаза. Дед умолкает, провожая их недовольным взглядом. Потом изумлённо восклицает:

– Ну на-адо же! В конуру забрался! Тут и с милицией не сразу найдёшь!

Баба Юля ведёт Витю в комнату, расправляет постель, укладывает внука и поправляет одеяло.

– Спи! Спокойной ночи!

Уже в полудрёме Витя услышал, что пришла мама, и затих. Прислушался.

У неё грустный, чуть сдавленный голос.

– Нет… никто не видел. Всех обошла.

– Да дома он, – негромко ответил деда Миша. – Успокойся. Спит уже. Ты только ушла – и он в двери. Гулеван.

– Да где ж он был столько времени?

Дед сперва нарочно, для большего эффекта, выдерживает паузу, а затем, озорливо и смеясь, отвечает:

– Где был?! Нипочём не догадаешься! В конуре он был! У Найды! От холода, понимаешь, её спасал, чтоб не замёрзла!

– Ох, горе мне с ним! – устало, но с облегчением выдохнула мама и присела за стол.

– Не переживай! Что ж за горе? Хороший парень растёт, с добрым сердцем. А то, что глаз да глаз нужен – так все мальцы такие. И не то ещё бывает!

Мама согласно улыбнулась.

– Ну, ладно. Пусть у вас спит. Я тоже пойду, а то набегалась по морозу, самой бы под одеяло скорей.

Она ещё раз вздохнула, встала, пожелала приятного сна родителям и ушла.

А когда легли дедушка с бабушкой, Витя уже крепко спал. И снилась ему Найда.