Читать книгу Царь головы (сборник) - Павел Крусанов - Страница 2

Молва – вот нерв существования, соль будней, вещь, которая придаёт жизни вкус и делает её невыносимой. Особенно для людей чувствительных – тех, для кого известие о происшествии важнее, чем происшествие как таковое. К молве стремятся и от неё бегут. Она – и ветер в парус, и клеймо до гроба.

Слухи о «всаднике», этой невероятной, хотя, как всякий раз оказывалось, никем из рассказчиков не испробованной забаве, ходили в среде охотников до острых ощущений уже не первый месяц. Одни считали – враки, вдохновенный вздор. Другие верили, пытались отыскать концы, желая выйти на достоверных свидетелей и получить связь с организаторами дьявольской затеи. Иван Полуживец, несмотря на обретённый в жизненных невзгодах скепсис, был из последних, пусть вере его и не сопутствовал сыскной инстинкт – к предмету интереса он устремлялся мыслью. А что до скепсиса – куда же без него, унаследовав такую несказанную фамилию? Ни Бякиным, ни Пышкунцовым, ни даже Семисуевым – были среди его приятелей по детским играм и такие – не довелось изведать столько острот и злых розыгрышей в гимназические, а потом студенческие годы, сколько выпало на голову Полуживца. Неудивительно. Чтоб не плутать, чтоб в двух словах, на пальцах… Взять, например, жильца и присмотреться – что такое? И тут хоть прямо езжай, хоть боком катись, понятно сразу – что-то временное, неукоренённое, точно клубок перекати-поле, на птичьих правах занявшее чужое, по существу, под солнцем место – дунул ветер, и нет жильца, унесло к чертям собачьим. Перед нами не хозяин. А теперь – живец. Какое точное и сильное слово. Ещё живой, но обречённый, его уже приговорили, и жизнь его – не более чем форма казни. На лбу его печать – пра́ва самому выбирать свою смерть живец лишён определённо. А Полуживец? Что это такое? Тьфу – и растереть. Носить такую фамилию, всё равно что родиться рыжим. Впрочем, именно доставшиеся на долю Ивана детские разочарования в итоге сослужили службу по выделке его упорного, упругого, холодновато-подозрительного характера, уже не позволявшего хозяину легко даваться в обман. Молве про «всадника», однако же, Полуживец по большей части доверял.

Существо дела (источник – пересуды) заключалось в следующем. Сотрудники некой секретной лаборатории, ещё со времён Красной империи занимавшиеся вопросами не то физиологии, не то психосоматики, не то геронтологии и отмены физического увядания, нащупали и извлекли из мрака мироздания открытие, благодаря которому была освоена практика отделения человеческого сознания со всем его содержимым – воспоминаниями, опытом, обидами, мечтами, страхами, идейными заблуждениями и эстетическими миражами (по существу, самого заряда личности) – от присущего ему, этому сознанию, тела. Более того, возможным оказалось внедрять выделенное сознание в другое тело-носитель – так вывинченную из пыльного торшера лампочку вкручивают в люстру. Вторая часть задачи, которую решала эта (или уже другая) секретная лаборатория, состояла в том, чтобы научиться сначала штучным, а затем фабричным способом выращивать мясные люстры, дабы одряхлевший приют сознания заменять на новый, с иголочки. Эта часть пока хромала – производство юных тел для размещения в них зрелого заряда личности никак не ладилось. И вот недавно – то ли произошла утечка технологии, то ли сами секретные учёные ударились в предпринимательство – стало известно про небывалую услугу: кто-то кому-то предлагал и тот попробовал на время прописать свой рассудок в чужое тело, из которого законное сознание на то же время изымалось. Ничего удивительного: порох, в Европе ставший инструментом принуждения к цивилизации, на своей отчине в Китае служил не более чем огненной забавой, рассыпа́вшей в небе цветные звёзды. Так и тут – детская песочница, потеха: по большей части мужчины на пару дней перебирались в обличье женщин, женщины – мужчин. Людям с причудами предлагалось попробовать примерить тело кошки, пуделя или сыча. Говорили, будто можно влезть и в стрекозу, и в игуану, и в осетра, но тут воображение Полуживца смущалось и доверие к рассказчикам обретало свой предел.

Разумеется, дело велось без лицензии. Разумеется, организаторы переселения рассудка шифровались, как подпольщики. Разумеется, услуга стоила немалых денег… Иван не читал Кьеркегора, но подспудно с детства знал: чего мы боимся, того и желаем. Запретное любопытство и холодный страх неведомого давили его грудь и пускали мурашек по ложбинке позвоночника, когда он думал о самой возможности такого приключения. Как это ни странно, его неудержимо привлекала мысль испытать преображение, какое до сих пор смогли вкусить лишь воспетый Апулеем Луций, царевна-лягушка, испивший воды из копытца Иванушка, объятый колдовскими чарами Гвидон, коммивояжёр Грегор Замза да кое-кто ещё, кого сочтёшь по пальцам. Воистину наука вытворяет чудеса.

Полуживец и прежде был склонен к рискованным поступкам: прыгал на эластичной верёвке с моста, брал в конной школе уроки верховой езды и время от времени обедал в японском ресторане. Случилось даже такое: однажды он отважно предложил на сетевом форуме законодательно позволить однополым парам усыновлять тамагочи, а продукцию, содержащую пропаганду содомии, таврить клеймом «69+». За что тут же получил от писклявого ЛГБТ-сообщества прозвище Противный Фашик. А тут на тебе – «всадник». Отвернуться, не заметить? Как бы не так.

Почему – «всадник», а не «сансара», которая на ум приходит прежде прочего, Иван догадался сразу. Ведь перво-наперво при этом испытании необходимо было показать новой лошади, кто теперь её хозяин. Безукоризненность догадки, наводившая его на мысль о своей духовной сродности с авторами проекта, лишь усиливала веру Полуживца в его, этого проекта, реальность.

Была и ещё одна, главнейшая причина, влекущая Ивана к этой авантюре, – он очень, чрезвычайно, до волнующего нетерпения, хотел знать, что и как чувствует другое существо, и в самом ли деле следует считать кармической карой то обстоятельство, что ты явился на свет не человеком, а дельфином. Порой мысли об этом лишали его сна, как будто разрешение свербящего в мозгу вопроса могло определить суровость или милосердие грядущего наутро приговора. Правда ли, что червь, как писали в попавшейся ему однажды на глаза статье норвежские естествоиспытатели, не чувствует боли, когда рыбак сажает его на крючок, и все конвульсии червя – лишь рефлекторное стремление зарыться в землю? А рак в кипятке? Верно ли, что он, как утверждали те же доки, варясь заживо с укропом и лаврушкой, не испытывает неудобства? В обыденной жизни Полуживец служил инспектором отдела таможенного оформления и контроля в Морском порту на Турухтанных островах, так что навязчивое это любопытство определённо никак не вязалось с родом его повседневной деятельности, но таковы люди, что и без крыл мечтают о полёте, а в должности вахтёра непременно озабочены политикой, спортом и ценами на недвижимость.

Впрочем, нет, неправда – что такое личность в чужом теле, как не отъявленная контрабанда? Таможне уловки эти надо знать.

На человека, имевшего достоверный опыт временного переселения сознания, Ивана вывел случай или сама судьба – это бывает, когда нам не даёт покоя нечто столь неразрешимое, что одолеть загвоздку возможно лишь доверяясь Божьему персту. Однажды на службе, когда Полуживец оформлял таможенные документы для партии новеньких, словно игрушечных “Wrangler”'ов, прибывших в дилерский центр “Foris”, к нему подошёл коллега – приятель по унылым будням – и поведал следующее. Одна его знакомая, с которой он не первый год вёл дела по растаможке купленных на американских аукционах б/у автомобилей, явилась к нему сегодня за документами на два доставленные паромом “FJ Cruiser”'а и ввергла его в сомнения.

– Всё вроде бы на месте, – морщил лоб белобрысый приятель, – бампер четвёртого размера, булками вертит, глаза как у недоеной коровы – она. А вроде и не она. Лёшей меня вместо Саши назвала, процент считает в голове, хотя раньше без калькулятора ноль на ноль помножить не могла, и говорит так, будто через неё дух Евпатия Коловрата вещает.

Полуживец насторожился. Коллега был парнем пустым, но в целом не вредным: любил шикануть (завёл пса – родезийский риджбек, с такими белые господа охотились на львов в саванне), постоянно и дурно шутил («в ногах правды нет – она где-то между») и жену свою родом из Витебска ласково называл «жидовская мордочка». Полуживца, правда, чтил и доверял его советам. Обрести в этом бонвиване вестника фортуны Иван не ожидал.

– То есть голос её, а речь чужая, – пояснил приятель. – Порядок слов не тот. Да и слова… Знаешь, как с музыкальным инструментом? С баяном, скажем. Это ведь музыкальный инструмент, да? Голос у него один, а сыграют на нём – этот так, а другой этак. – Он свёл и развёл руки вширь, сдувая и раздувая воображаемые мехи. – Понимаешь, о чём я?

Подозрительная особа всё ещё находилась в кабинете коллеги – Иван согласился взглянуть и сделать свои заключения.

Особа была вполне обыкновенной дамой лет тридцати, соответствовала внешнему описанию и сомнений в отношении себя не вызывала – хваткая стерва, – благо Полуживец не знал её прежде, чтобы иметь повод в чём-то сейчас усомниться. Сидя в скромном кабинете мелкого таможенного чиновника, вид дама имела такой, будто вкусила всей земной славы и теперь была уверена, что мир живёт исключительно новостями о ней. Улыбнувшись в ответ на её щедрое сияние, Иван взял со стеллажа якобы необходимую ему папку, вывел приятеля в коридор и сказал, что на его взгляд всё в порядке, и даже пахнет объект как положено – чистым ядом «Пуазон».

– Барашек в бумажке будет? – спросил Полуживец. – Подставить могут?

– Сегодня – нет. Неделю тому занесли, – признался коллега. – Пустяк, всё законно – только оформить без проволочек…

– Ну и что за беда, если порядок слов сменился? Может, книжку Вербицкой прочитала и теперь учится говорить по-русски. – Иван отмахнулся от невидимой мухи. – Плюнь. Да, гляди, клин к ней не подбивай – проглотит, как хохол галушку.

Сам Полуживец, однако, плевать на особу не собирался. Отойдя по коридору за угол, он принялся ждать. Каким-то первобытным нюхом Иван почуял и поверил: оно! вот ниточка, и упустить её нельзя!

Вскоре дама вышла из кабинета и направилась к лестнице, Полуживец же, внезапно вывернув навстречу ей из-за угла, организовал нечаянное столкновение. Мимолётное событие – падение папки, охи-ахи, сбор разлетевшихся бумаг, – чуть неловкое и немного забавное, позволило завязаться разговору, из которого выяснилось, что зовут особу Катя Барбухатти (она так и представилась, с фамилией, как на деловой встрече, – Полуживец с пониманием послал ей мысленно: «сочувствую»), что хлопоты она свои закончила и не прочь выпить с Иваном предложенную им чашку кофе, благо Иван сегодня, пользуясь отсутствием начальства, имел возможность улизнуть от дел. Словом, она сама на удивление крепко ухватилась за новое знакомство, как абрек за кинжал, будто возможное приключение обещало ей открытие, неизвестный опыт, а не рутинный спектакль с разученными до механичности ролями, – опыт, который непременно надо успеть осуществить, чтобы впоследствии не сожалеть о несбывшемся.

Потом были кафе, поездка в Екатерингофский парк, прогулка (стоял пылкий август), ужин на террасе ресторана, после которого Катя, видя рябь смятённости на лице Полуживца, спросила: «А дальше? Если ты столько времени чесал мне пятки, значит, что-то тебе нужно?» Тут уже не пригласить её к себе Ивану было невозможно.

В постели его сперва потряхивала волнующая дрожь, а потом долго мешала полностью отдаться телесным хитросплетениям мысль, что в этом, пожалуй, есть своё перечное зёрнышко и изощрённейший изыск – любить мужчину в теле женщины. Такой чертовский, сочащийся запретным соком плод… Если, конечно, точно знать, что он, мужчина, – там. Полуживец не знал. А в остальном… Трудно вообразить, что творится внутри спящей с тобой женщины; уму непостижимо, что творится с мужчиной, засевшим внутри женщины, которая с тобой, уверенная, что ты не знаешь о её начинке, спит.

Хотя Иван и пребывал в сомнении, но тем не менее, откинувшись на спину после жаркого штурма и утирая пот со лба, сказал:

– Ну, здравствуй, всадник.

В ответ на свою обезоруживающую прямоту Полуживец надеялся получить отклик, который выдал бы с печёнкой истинное положение вещей, в противном случае он просто бы не знал, как ему быть. А если всё здесь морок, самообман, насмешка разума, сыгравшего с ним злую шутку? И тут Ивану повезло вторично. Хотя, конечно, получить от Кати удар в зубы он не ожидал. От второго удара Полуживец увернулся, после чего скрутил извивающейся драчунье руки за голой спиной, вдавив её лицом в подушку.

– Ты что же, гад, следить приставлен?! – шипела, кусая от боли губу, ещё минуту назад исходившая истомой Катя.

Окажись пересаженная в это аппетитное тело личность немного сдержаннее, дело кончилось бы пшиком – недоумением, шуткой, хохотком. И всё, и жизнь Полуживца была б иной. А тут – нервный самодовольный тип, жуликоватый истерик, уверенный, что ухватил за бороду судьбу. Удача так удача. Иван был настойчив и груб – устроившегося в Кате Барбухатти фрукта он расколол, благо боль обретённой оболочки тот чувствовал как свою.

История такая. Хозяин автосалона на Энергетиков, торгующий подержанными машинами, и Катя, ведущая его дела с таможней и по совместительству – любовница, решили поиграть в игрушки и поменяться шкурками, чтобы решить свой давний спор – кто чувствует глубже. В силу случайных обстоятельств выход на устроителей аттракциона хозяин салона имел. Поменялись, почувствовали, сравнили, потом на день разбежались – познать другие стороны своего двусмысленного состояния. А завтра утром надо совершить обратный переход в былое тело – так им назначено. Явиться нужно непременно: их предупредили – если в названный час оба участника переселения на встречу не пожалуют, контакт с ними хозяева карусели сансары решительно прервут. Из соображений безопасности. Справедливо – «всадник» мог на чём-то невзначай спалиться и навести на жрецов метемпсихоза ненужных/опасных людей. Тут шутки кончались – до конца дней участникам забавы светило куковать в заёмной анатомии. Поэтому пары на обмен телами подбирались тщательно, с непременным требованием полного доверия и душевного согласия.

Утро было не за горами, и во власти Ивана оказалось решать – успеет или не успеет Катя к назначенному времени на встречу. С такими козырями на руках (до гробовой доски оставаться в женском теле фрукт явно не хотел) Полуживцу не стоило труда выудить все интересующие его сведения. Ошеломила цена. Зато теперь он знал тропу, которую тропили к продавцам чудес другие.

Солнце палило, прохожие щеголяли с чёрными стёклами на глазах, раскинувшие ветви за оградой Мариинской больницы дубы роняли на тротуар спелые жёлуди. Поток машин на Литейном был стремителен и непривычно разрежен – воскресенье, август, дачи.

Полуживец шёл от одного фонарного столба к другому – опорами рекламных щитов не пренебрегал тоже – и разглядывал облепившие их объявления. «Работа в офисе», «сезонная распродажа», «убью насекомых», «участок в Лемболово дёшево»… В последнее время этот привычный ряд как-то в одночасье потеснили игривые разноцветные листочки с манящим зовом на крылышках: «встречусь для несерьёзных отношений», «красивая и нежная желает познакомиться», «жена на час», «досуг с очаровательной блондинкой»… Сердечки, телефоны, подписи: Таня, Зара, Лола, Роза… Дворники срывали объявления, но они прилетали и обсаживали поверхности вновь, многочисленные и трепетные, как подёнки, тучей прущие на случку. Встретилось Ивану и такое: «Жду на Кино, Вино и Домино. Несравненная Жанна». Именно так, на германский лад – существительные с прописной. Неприхотливый изворот словно бы свидетельствовал о качестве услуги, слагаясь в откровенный акростих, – КВД. Предупреждение? Насмешка?

Фрукт не обманул – на третьем от перекрёстка с улицей Жуковского фонарном столбе Полуживец нашёл то, что искал: «Самозабвение для тела и души. Ваш каприз исполнит Сара Ха», – гласил небольшой кремовый листок с бахромой лепестков внизу. Иван оторвал один – телефонный номер. Он долго не решался позвонить, волновался и, только добравшись до дома, опрокинув рюмку водки и закусив сайрой из жестянки (жил одиноко: родители несколько лет назад разбились в Иркутском аэропорту, долговременные связи с женщинами не складывались, вместо души родной – шиншилла, вольно шныряющая по квартире), отважился и взял в руки болталку. Чтобы попасть по адресу, предупредил сидевший в Кате тип, последние четыре цифры следовало набирать в обратном порядке. Полуживец исполнил твёрдым пальцем всё как надо.

– Вас слушают, – отозвался на гудки спокойный мужской голос.

– Я… ну, по поводу самозабвения, – чуть сбившись, сказал Иван – он почему-то рассчитывал, что говорить придётся с женщиной.

– Ваш звонок важен для нас. – Голос был ровным, без признаков одушевлённости. – Мы вам перезвоним.

И всё – отбой.

Однако же действительно через минуту с небольшим перезвонили. Номер на экране не определился. Голос снова был мужской, но на этот раз играл живыми нотками:

– Вы нам только что звонили. Будьте любезны, уточните ваши пожелания.

– Всадник… – Полуживец не знал, как точно выразить пожелания, поэтому отделался домашней заготовкой: – Хочу попробовать себя в седле. Что может предложить ваша конюшня?

В ответ болталка поинтересовалась: кто рекомендовал ему сюда обратиться. Иван сказал.

– Ждите, – распорядился голос. – Вам перезвонят.

На этот раз Полуживец прождал минут пять. Номер вновь не определился, но голос теперь был женский. Ему велели приехать к двум часам на «Спортивную», не на машине, на метро, и пообещали в два вновь позвонить. Времени было в обрез – на часах половина второго, а жил Иван в Казачьем переулке, – так что пришлось поторопиться.

Ровно в два раздался звонок, и голос, снова мужской, отправил Полуживца к Князь-Влади-мирскому собору. Когда Иван подошёл к ограде храма, болталка вновь ожила, и лоцман-женщина повела его к пустой скамье, вернее – к урне возле скамьи, где Полуживец обнаружил пакет, в котором лежал аппарат “Nokia” модели десятилетней давности. Свою болталку ему велено было оставить (возврат гарантировался) неподалёку, в соседнем доме, на площадке парадной (разумеется, проходной), так что все дальнейшие инструкции Иван получал уже по тяжёлому монохромному мастодонту, которому давно полагалось место в музее допотопной техники.

Его ещё долго таскали за ухо по городу (была даже примерочная кабинка в одном из закоулков «Галереи» на Лиговке, где его обследовали из-за шторки бдительные руки с детекторной рамкой), пока голос не привёл наконец Полуживца на Крестовский, в Приморский парк, к чёртову колесу. Там его встретил худощавый высокий мужчина лет пятидесяти с небритым (белёсая щетина) подвижным лицом, и они вдвоём сели в кабинку.

– Александр Куприянович, – протянул для рукопожатия ладонь мужчина. – Переговоры будете вести со мной.

Иван тоже представился – рука у Александра Куприяновича оказалась теплой и крепкой.

– Насколько вы знакомы с родом нашей деятельности?

– Поверхностно, – признался Полуживец. – Но хочу познакомиться ближе… Многое, так сказать, хотелось бы попробовать и испытать. – И добавил со вздохом: – Хотя и ограничен в средствах.

Прямота и простота его слов произвели на собеседника приятное как будто впечатление. По крайней мере, так показалось Ивану по небритому лицу переговорщика, на котором произошли определённые сокращения и перемещения подкожных мышц, суммой движений дававшие повод Полуживцу подумать так, как он подумал.

– У нас, мил человек, строгие правила, – предупредил Александр Куприянович. – От клиента мы требуем высшей меры ответственности. В противном случае последствия могут быть необратимыми.

– Об этом мне уже известно.

Переговорщик усмехнулся:

– Не думаю. Однако – давайте к делу.

Одного оборота чёртова колеса хватило им на то, чтобы прийти к предварительному соглашению. Оказалось, что на данный момент новому клиенту («клиенту первой степени доверия», как выразился Александр Куприянович) может быть оказана услуга по временному внедрению его сознания в тело другого здорового человека без гендерных ограничений, а также внедрению в тело домашнего питомца (млекопитающего), пребывающего в безукоризненной физической форме. Объект переселения личности клиент должен обеспечить сам («переплёт из кожи заказчика» – вспомнилась Ивану шутка покойного отца – мастера книжной реставрации) на условиях, как уже упоминалось, полного доверия и душевного согласия. Разумеется, это касалось только человеческого перевоплощения, поскольку услуга подразумевает обоюдный обмен. В случае с домашним питомцем согласие не требовалось, но тут тело клиента с вселившейся в него скотинкой погружалось в обязательный принудительный сон на то время, пока не настанет момент возвращения к status quo. Питомец же с «всадником» внутри живёт своей жизнью – обоняет, видит, скачет, метит кусты. «Всадник» под слово чести обязуется не разглашать сведений о «конюшне» и её персонале, но имеет право рекомендовать нового кандидата на приключение, если готов за него поручиться. Прейскурант удручал – и если в случае обмена телами с человеком ещё была возможность разделить траты с партнёром, то с домашнего питомца взятки гладки. И всё-таки Полуживец вписался. Ударили по рукам.

– А что вы предлагаете клиентам следующих степеней доверия? – Иван дал понять, что смотрит в будущее с оптимизмом.

– То же плюс кое-что ещё. – Тон Александра Куприяновича был таков, что не допускал проникновения в подробности. – Но обычно хватает перечисленного.

– Дает ли фирма какие-то гарантии?

– Отвечаем репутацией. А она у нас, мил человек, безукоризненна – спросите тех, кто вёл с нами дела. Однако если вас пугают риски… – На лице Александра Куприяновича произошло движение, свидетельствующее о том, что в любой миг разговор может быть закончен.

– Нет, что вы, – поспешил Полуживец заверить, – совершенно не пугают.

Хотя внутри, в глубоких недрах живота, под ложечкой, пугали. Так пугали, что даже издавали едва слышные писки. Кого он мог спросить?

– Есть ещё вопросы? – подвёл черту переговорщик.

У Ивана вопрос был:

– Скажите, кто такая Сара Ха?

В индийских преданиях есть рассказы о махасиддхах – великих совершенных, которых наперечёт было восемьдесят четыре. Их равно почитают святыми чудотворцами как в индуистской традиции, так и в тантрическом буддизме. Говоря попросту, не слишком заглубляясь, это были своего рода индийские киники или юродивые Христа ради, намеренно эпатировавшие вызывающим складом самой своей жизни разом и монастырские нравы, и мирское благочестие. Плевав на кастовую мораль и ритуальную чистоту, они якшались с шудрами, ели мясо, пьянствовали, пользовались услугами проституток, однако при этом владели открытыми для них, опасными, но действенными практиками, благодаря которым достигали не только желанного освобождения сознания, но и преображения земного тела в божественное, способное уйти в Ясный Свет. Словом, пребывая в океане сансары, они вместе с тем принадлежали нирване. В числе махасиддх был и Сараха – метатель стрел, – владевший тайной достижения бессмертия. Вот, собственно, и всё.

– Словом, это, мил человек, мой оперативный псевдоним. Хотя, конечно, озорство.

Так ответил на вопрос Полуживца переговорщик Александр Куприянович. После чего сообщил, где Иван может забрать свою болталку, простился и исчез за кустами сирени, понемногу уже начинавшими жухнуть, что не удивительно – не за горами был сентябрь.

“Nokia” осталась у Ивана. Через два дня, во вторник вечером, ему вместе с напарником (его ещё надо было обрести) предстояло пройти медицинское обследование. Сроки назначили твёрдо.

Полуживец не мог дождаться. Если не обнаружат противопоказаний, то уже в пятницу он станет «всадником»! Он испытает это! Он войдёт в чужое тело, как рука в перчатку, как бес в свинью, и – тьфу-тьфу, не сглазить бы – наступит время скачек, время сказочного испытания!.. Что будет дальше, Полуживец не представлял, но охватившему его нетерпеливому возбуждению не было до этого дела – оно лихорадило и жгло его изнутри всё нестерпимее, словно гимназиста, перед которым впервые желанная девица предстала голой, и он, дрожа, знает, что не отступит, но вместе с тем что ждёт впереди – ему до ужаса неведомо. Нет, не предстала даже – довольно одного предвкушения, когда встреча всего лишь обещана… Ожидание порой упоительнее самого события, поскольку зачастую событие, чтобы не перегорели предохранители человеческого чувствилища, покрывает спасительный туман, как белый дым покрывает огонь, пожирающий сырой (зелёный) хворост. И как это неведомое, пугая, манит! Кто чувств таких не испытал, тот не жил. Ивана охватывали ликование и ужас, трепет и восторг. Перед полнотой и яркостью этих переживаний бледнели любые описания.

А к пятнице следовало раздобыть деньги. Это отрезвляло. Полуживец, впрочем, и насчёт денег, и насчёт напарника имел определённые соображения. Кое-какие накопления у него были – он собирался менять свой «гольф»-восьмилетку на что-то посвежее. Собственно, этих денег хватит и даже чуть останется – ровно чтоб заменить на «гольфе» щетки дворников. Ну а напарник…

В понедельник Полуживец договорился с коллегой-бонвиваном, что одолжит у него на неделю риджбека (легенда следующая: одна обворожительная собачница выгуливает по утрам и вечерам мастиффа на площадке, нужен красавец-пёс, без него Полуживцу не стать неотразимым, а очень надо бы – такой бутон, такая клюква в сахаре…). Коллега в положение вошёл. Огненно-рыжий Гай с тёмный гребнем текущей вспять шерсти на спине и белым пятном на груди между передними лапами, вместе с его любимой миской, подстилкой, резиновой игрушкой в форме пупырчатого огурца, мешком корма и сводом подробных инструкций перешёл на время во владение Ивана. Ошалевшая шиншилла была заперта в клетку и водружена на могучий старинный буфет. Теперь он был готов.

На этот раз бдительность подпольщиков уложилась в рамки приличий. По дороге к месту встречи, назначенному во вторник звонком старенькой “Nokia”, перед Полуживцом, буквально у самого дома, неожиданно остановился микроавтобус, распахнулась дверь, и знакомый ему уже Александр Куприянович предложил Ивану с Гаем зайти в салон. Там, пока автомобиль выворачивал с Гороховой на Фонтанку, крепкий молчаливый малый поводил вокруг клиентов первой степени доверия ручной рамкой, после чего Ивану предложили надеть на голову плотный холщёвый мешок. Был ли подвергнут подобной процедуре Гай, осталось для Полуживца загадкой. По крайней мере, воспитанный пёс не скулил.

Ехали минут сорок. Впрочем, в темноте время бежит иначе, чем на свету, – об этом думал Полуживец в пути. Когда, наконец, добрались, Ивана, по-прежнему с холстиной на голове, вывели из микроавтобуса и проводили в неведомое здание, где он в темноте, поддерживаемый под руки, немного поплутал по коридорам и лестницам (Гай цокал следом), после чего мешок был снят.

Обычный медицинский кабинет, блистающий стеклом и белизной поверхностей. Окна завешены плотными жалюзи. Мужчина-врач в стерильном халате, шапочке и с марлевой повязкой на лице. Пожилая женщина профессорского вида в халате, шапочке, очках, без маски. Строгая сестра, лишённая явных признаков пола, – напротив, даже с усиками. Полуживец заполнил подробную анкету на пяти листах (родня, места проживания и учёбы, детские болезни, работа, соседи, фобии, тревожные сны). Измерили давление, взяли из вены кровь, визуально и на ощупь осмотрели на кушетке тело, послушали посредством стетоскопа дыхание, внимательно исследовали радужную оболочку глаза, после чего в соседнем помещении навылет просветили рентгеновским лучом. Тут же за белой ширмой работал с Гаем умелый ветеринар – судя по безропотному послушанию пса, он испытывал к айболиту большее доверие, чем к новообретённому хозяину.

Не прошло и часа, как медицина вынесла приговор: здоровы оба. Иван невольно выдохнул из груди томившую его тревогу.

– Извините за формальность. – В дверях кабинета Александр Куприянович надел на голову Полуживца мешок.

– Ничего. – Иван внутренне уже смирился. – Дышать можно.

– Я не об этом. Сам не терплю врачей. Но тут – тут без обмана. Иридодиагност – и вовсе бог. Светило.

– Не сомневаюсь, – отозвался из темноты мешка Полуживец. – Мне от врачей страдать ещё не доводилось.

– О-о, мил человек, это только кажется, – радостно ухватился переговорщик за откровение Ивана. – В действительности вы, как прочие, давно опутаны их липкой паутиной. Просто не видите этого, поскольку коварство докторишек ловко спрятано за маской милосердия. Медицина – власть. – Александра Куприяновича, видимо, тема бередила за живое. – Причём власть беспринципная, безжалостная. Врачевание превратилось в доходное дельце. Болезнь обернулась для дельцов источником благополучия, а здоровье – инструментом манипуляции и обмана. – Возникла пауза, потом кто-то чихнул – не то Александр Куприянович, не то крепкий молчаливый малый, после чего переговорщик сообщил: – Ещё Мольер, мил человек, испытывал недоверие к этой комической паре – больной – врачующий, всласть потешившись над обоими, так что и мы смеёмся вот уж триста лет. Не возражайте.

Полуживец не думал возражать.

– А ведь, пожалуй что, уже и не смешно. Да, шарлатаны водились в любые времена, но в таком масштабе, присасываясь к человеку разом со всех сторон, эта напасть ещё нам не являлась, – продолжал Александр Куприянович. – Они производят болезни, как фабрика – носки, и продают их нам за наши деньги, приложив в довесок курс лечения. Не многим удаётся устоять перед их суггестией. Но и на упрямца, нелепо считающего себя здоровым, они накинули своё ярмо. Ему милостиво объясняют, что надо делать, чтобы это хрупкое и временное достояние – здоровье – не потерять. Как его, утомлённое, восстанавливать. И как с помощью всевозможных профилактик стремиться к этому недостижимому в принципе идеалу – здоровью. – Опять кто-то чихнул. – Просто жить и чувствовать себя здоровым медицина никому не позволит. Либо век живи – век лечись, либо век живи – век стремись. Иначе ты, мил человек, дикарь и варвар. А этот налог, который именуется страховкой?..

За разговором/монологом время пролетело незаметно.

На Фонтанке мешок с головы Ивана сняли. Оказавшись на Гороховой и ухватив покрепче поводок, Полуживец отправился не домой, а на Семёновский плац, чтобы дать Гаю вволю порезвиться. Да и сам он хотел продышаться, смирить внутреннюю бурю, собраться с мыслями и чувствами.

Обретя на зелёном газоне свободу, Гай рыжей молнией промчался из конца в конец вечернего сада, прошивая пылающим ядром кусты и расталкивая грудью прыскавшую в стороны собачью мелочь, после чего принялся по-хозяйски обнюхивать и заново маркировать деревья: какая-то сволочь осмелилась присвоить себе это славное местечко – экая наглая, подлая, шустрая дрянь!

Полуживец, гордый за питомца, прохаживался по дорожкам сада, стараясь не упускать пса из вида. Он, точно художник, изучающий модель, жадно ловил повороты головы, движения лап, перекаты мышц под огненной шкурой, пружинистую лёгкость прыжка – почти полёт – всю совокупную звериную грацию этого дивного создания, такую естественную, мощную и свободную. По лицу Полуживца блуждала отстранённая улыбка – он любовался, он учился, он предвкушал.

Пятница. Рабочий день прошёл как будто в пелене. Иван путался с бумагами, хватался то за одно, то за другое, бросал, не в силах сосредоточиться и вникнуть. Белобрысый коллега-бонвиван, кружа, точно назойливая муха, подмигивал прозрачным глазом, сыпал хохотком: как, хи-хи-хи, продвигаются дела с обворожительной собачницей? не вставил ли, хи-хи, ещё риджбек её мастиффу? Полуживец отшучивался в тон, мол, мастифф – кобель, а с хозяйкой приступили к ритуалу – хвосты обнюхиваем, хо-хо-хо… Потом, после работы, задал шиншилле корма с горкой, и, когда желание того, что страшно, окончательно поглотило и заключило Полуживца в себя, как в кокон, снова, чёрт бы их побрал, явились ужимки конспирации – поездка в темноте холщёвого мешка. Затем короткий инструктаж, из которого Ивану запомнилось немного. Первое: заряд личности можно переносить из тела в тело только путём прямого обмена, поскольку консервации в чистом, выделенном виде он не поддаётся: то ли тает, то ли протухает, то ли, фьють, ускользает в вечность – словом, поминай как звали. Второе: дольше нескольких дней оставаться в чужом теле нельзя, потому что начинаешь забывать о прошлой жизни, как забывают о ней те, кто к нам с Луны свалился, – остаются только сны, неясная тоска и фантомные томления. И третье – наставление практического свойства: точка, место встречи, где Ивану в собачьей шкуре необходимо появиться в полдень воскресенья. Ждать будут двадцать минут, не больше, а потом…

– Были такие, кто не приходил? – с трудом проклюнувшись из кокона, спросил Полуживец.

Он был одновременно возбуждён и покорен охватившей его неизбежности – состояние, не раз случавшееся с ним перед неотвратимой дракой. Инструктировавший Ивана Александр Куприянович кивнул.

– Но почему?

– Причины разные. Несчастный случай. Возмущённая общественность. Полиция. Переоценка сил. Помните, как у Перро? Людоед обратился в мышку, а кот тут как тут. – Александр Куприянович изобразил руками хищный кошачий прыжок. – Но были и те, кто не вернулся по умыслу.

Полуживец ничего не спросил, но вид имел такой, что инструктор счёл нужным пояснить:

– Представьте, что сознание слепого вдруг оказалось в зрячем теле. Захотело бы оно возвратиться во тьму? То-то, мил человек, и оно. – Александр Куприянович многозначительно вознёс вверх указательный палец. – Слепой – это так, для очевидности… Простите за неловкий выкрутас. Я про сомнительность соседства: слепой – очевидность. А иному, быть может, из тела зверя, чувствующего мир тоньше, глубже, резче, не захочется уже вернуться восвояси.

– Но как же… – не сразу нашёл слова Иван. – Ведь вы сказали – через несколько дней перестаёшь понимать разницу, поскольку перестаёшь быть собой. Не только иначе чувствовать, но и мозгами стать другим… или даже совсем не человеком, – зачем это?

– Сказать по чести, – признался Александр Куприянович, – вопрос исследован не очень. Поэтому про скорое забвение себя… как такового, себя первоначального, я говорю, чтобы клиент не обольщался. Да и вообще… Если ты, мил человек, стремишься попасть в рай, то должен понимать, что для того сперва придётся умереть.

Полуживец подумал и спросил: куда же в таком случае деваются тела? С людьми – понятно, живут друг в друге дальше. А с теми, в которых зверь, и они в принудительном сне? Что с этими?

– В утиль, – отрезал Александр Куприянович.

Иван невольно приложил ладони к животу, к груди и их пощупал – ему было жалко сдавать в утиль такое ладное тело.

После инструктажа их с Гаем провели (Полуживец чувствовал, как нарастает и охватывает холодным огнём голову эта взрывная смесь – возбуждение и покорность неизбежному) в помещение, которое напоминало декорации для фильма об учёных изысканиях Франкенштейна, смонтированные посреди торгового зала магазина то ли медицинской техники, то ли бытовой электроники. Ивану дали выпить какой-то раствор, отдающий солодкой, после чего он поступил в распоряжение людей в белых халатах.

Дальше – круженье в голове, туман, падение куда-то вбок и вверх, тонкий изводящий звон в ушах и чернота с цветными блёстками, которые высверкивали, но света не давали.

А после – вспышка. И он в трубе, в каком-то шланге, как в тоннеле, внутри которого несётся навстречу приближающейся яркой точке, словно на трассе ночью – в лоб, на слепящие огни. Ещё мгновение и – всмятку, точно шмель на фаре. Вот, вот – сейчас… Но чудом он со встречной смертью разминулся – так поезда расходятся в норе метро по соседним рельсам, только будто ветром обдало, шатнуло, хотя что он был в тот миг и может ли это шатнуться, Полуживец не знал. А встречный промелькнул, и что-то ошеломлённое, испуганное, словно с хвостом поджатым пригрезилось Ивану в пролетевшем мимо сгустке света, как мигнувший контур в поездном окне. И – тьма.

Сознание вернулось разом, будто щёлкнул выключатель. А в следующий миг Иван уже всё вспомнил и понял, что его сознание вернулось не к нему.

Бог мой, как тут воняло! Какой чудовищный букет! Как душит эта медицина!..

Гай обонял – Полуживец соображал, раскладывал. Подумал быстро: вот он – антропоморфизм на деле.

– Гав-гав! – обрадовался вслух приятной ясности самоотчёта.

Сотни душков (границы благоуханий и зловоний сменили очертания, сместились, возникли неопределённости – чётко ощутимые, но без статуса) витали в воздухе – живых, пульсирующих, шлейфом стелящихся за хозяином, точно языки невидимого пламени, и холодных, медленно текущих, мёртвых.

Полуживец поднялся, встал на четвереньки… нет, на лапы. Теперь пространство выглядело иначе, чем тогда, когда он был похож на человека, – новый ракурс и… что-то поменялось в цвете, словно хрусталик не протёрли, и он сделался немного сероват. Тело слушалось на удивление легко, радуясь каждому движению, – ни заторможенности, ни сопротивления, – моторика работала отменно, словно бы сама собой, не требуя от нового владельца внимания и сосредоточения. Отлично! Получится ли «всаднику» сдержать собачью прыть, когда возникнет перед носом кошка?

– Ну как?

Взгляд Ивана упёрся в ногу Александра Куприяновича. Вдоль брючины тянулась крепкая рука, сжимавшая собачий поводок. Рука взлетела вверх, и Полуживец почувствовал, как на его шее дёрнулся ошейник. Гулять! – сообразил Иван.

Поодаль над приборной панелью какого-то агрегата склонялся молодой человек лет двадцати трёх в очках на тонких дужках и в белом халате. Хрупкие запястья, слабые кисти, худые пальцы, пушок на губе, россыпь прыщей у висков… Одно слово – ассистент. От него исходил насыщенный, телесный, терпкий запах. Довольно вульгарный, резкий – не грех и цапнуть. Так пахнут юные, сообразил Полуживец. Зрелый Александр Куприянович пах как-то чище и опрятнее. Не грех лизнуть. Иван почувствовал, что плеть хвоста пошла чесать в счастливой пляске.

– Порядок, – удовлетворился Александр Куприянович. – Ну что, мил человек? Айда в машину. Бери, Макар. – Он протянул поводок подскочившему ассистенту.

Полуживцу жест не понравился – к очкастому он не испытывал доверия. Однако чувств новых было выдано ему с такою горкой и были они так густы, что мелочь эта тут же соскользнула с оптики его внимания.

– Гав! – Он вывалил из пасти горячий пульсирующий язык и двинулся за Макаром.

Во дворе шквал запахов и звуков ошеломил Ивана, прошил дрожью шкуру, на миг оглушил и ослепил, но при этом его собачье сердце вовсе не смутилось, напротив – забилось радостно и бодро. Ряд гаражей, берёза, какие-то кусты, молодая ель… Полуживец упрямо вывернул шею и упёрся всеми четырьмя лапами в асфальт, не желая сразу прыгать в машину, а стараясь растянуть насколько можно эту чудесную минуту, когда всё существо его счастливо полоскалось в эманациях живого мира, как выстиранное бельё на свежем ветерке.

По человечьим меркам, впрочем, двор был тих, наполнен призрачным вечерним светом и овеян едва различимым запахом первой прели.

В микроавтобусе ассистент с неуместной вежливостью сказал:

– Ложитесь на пол, не то придётся надевать мешок.

Иван зыркнул исподлобья и зарычал, чем, кажется, изрядно смутил Макара. Потом неторопливо, чтобы сопляк, чего доброго, не решил, будто благородный пёс спешит подобострастно исполнить его волю, потоптался между сидений, развернулся в одну сторону, потом в другую, наконец устроился, улегся на ворсяной пол и примостил морду на вытянутые лапы. Инструкция предписывала ему беспрекословное подчинение персоналу «конюшни», но кто же знал, что командовать начнёт безусый ассистент, а не степенный, взвешенный, к доверию располагающий инструктор Сара Ха?

Как и договаривались, его вывезли в Тарховку. Полуживец с юности знал эти места, а кроме того, тут была дача коллеги-бонвивана, на которой ему довелось пару раз побывать, – приметного Гая здесь знали, а стало быть, невзначай повстречавшись, здоровенный пёс не вызовет у местных жителей чрезмерных опасений.

На подъезде к посёлку машина съехала на обочину, Ивана вывели наружу и отстегнули поводок.

И тут же, не оглядываясь, молча, он сорвался с места и полетел. Блаженство!.. Сущее блаженство чувствовать себя в уверенном, неукротимом, крепком теле, несущемся навстречу ветру, полному говорящих запахов, звенящих звуков, мерцающего света и пьянящих ожиданий. Прыжком одолев придорожную канаву, Полуживец взмыл на железнодорожную насыпь, перемахнул смердящее креозотом, угольной гарью, старым железом и машинным маслом полотно, пронёсся вниз по другому склону и влетел в чахлый сырой лесок – всё сплошь ольха, осина, ива. Великолепно! Какая лёгкость, быстрота реакции, увёртливость! Какое наслаждение владеть такой без-укоризненной машиной! Хотя, конечно, можно озвереть, когда перед глазами беспрестанно скачет, точно огонь из-под капота, собственный язык.

За забором на крыльце дома сидела девочка и сдирала шкурку с оранжевого мячика. Апельсин. Какой невыносимый, ядовитый запах! Не передать. По улице скакала сорока. Прыгнул – сорока, в панике забив махалками, слетела. У следующего забора задрал лапу и пометил место. По штакетине ползла оса, понюхал чёрным носом и сам собою вдруг то ли фыркнул, то ли чихнул. Ненужный, но опасный зверь. На углу улицы из-за сплошной ограды вывернула молодая кошка. Чёрно-белая, в носочках – щеголеватая мерзавка! Рванул, громыхнул лаем, но тут же осадил себя и внутренне расхохотался. «Ишь, сиганула, чёртова котяра! Я для тебя – бес болотный, рыжий ужас. Да ты пылесос не видела в деле!» Осадить осадил, но лапы дёргались, усы топорщились, клыки невольно клацали, как будто уже драли шкуру, ломали тоненький хребет. Потом была наглая ворона, опасливо косящиеся люди, дружелюбный мелкий кобелёк, плавунец в луже…

Смеркалось.

К этому дому ноги вывели сами. И надо же, из калитки – тут как тут – вышел хозяин. Какой родной, желанный запах! Хвост заиграл вьюном.

– Гай?! – удивился бонвиван. – Вот те раз. Откуда ты, бродяга?

Что ж теперь поделать. Раньше надо было думать. Полуживец уткнулся носом в хозяйскую ладонь.

– Заяц! – крикнул тот в сторону дома. – Ты посмотри – Гай от Ваньки сбежал.

В дверях появилась хозяйка.

– Чтоб ещё раз кому-то собаку отдать, – сказала, – через мой труп.

– Как он из города добрался? – почесал затылок бонвиван.

– Иди куда шёл, изверг, – велела хозяйка. – Хлеб, масло, яйца – запомнил? Давай, Гаюшка, в дом. – Махнула рукой. – Небось, проголодался, бедный.

Действительно, проголодался. Как это кстати…

Руки хозяйки трепали холку и чесали шерсть под подбородком ласково и смело. Того и гляди сосиска покажет из теста кончик. Однако же не до того – миска с сухим кормом пахла соблазнительно, неудержимо, райски.

– Странно, – сказал вернувшийся из магазина бонвиван. – У Ваньки телефон отключен.

Ночью Полуживец лежал на коврике, а в спальне за приоткрытой дверью творилось чёрт-те что. Хозяин рычал то в ритм, то из-за такта, лоно хозяйки сыро чавкало, а сама она на высокой ноте, не слыша себя от самозабвения и потому фальшивя, выводила глянцевым «ааааа-а-а-а-а…» рулады. Кажется, что-то из «Волшебной флейты». Ну да: Царица ночи – «В груди моей пылает жажда мести». Полуживец прослушал арию два раза, прежде чем заснул.

Во сне он нёсся по просвеченному солнцем перелеску, и перед его глазами, как огонь из-под капота, скакал собственный язык.

Утром он плотно позавтракал, поймал, клацнув зубами, муху, обошёл двор, проверяя метки, после чего, улучив момент, сбежал на волю.

Весь день носился по лесу. Видел гадюку, семью ежей, бобра, напугал грибников, загнал в нору лису. Голодный и счастливый уснул в песчаной яме под выворотнем.

В воскресенье вышел на шоссе. Минут десять прождал в кустах возле километрового столба на подъезде к Тарховке. Потом появился знакомый микроавтобус, и Полуживец запрыгнул в распахнувшуюся перед ним дверь.

Утром в понедельник, перед работой, овеваемый приятным ветерком из-за приспущенного стекла, Иван заехал на квартиру к белобрысому коллеге. Он чувствовал себя свежо и бодро, как после проруби, хотя собственное тело казалось ему теперь неуклюжим, медленным, словно подмороженным, – хотелось подскочить, сорваться с места, пробежаться, а тело не поспевало за желанием, будто его, как тронувшийся автомобиль, забыли снять с ручного тормоза. И запахи… Воздух как бы выцвел и поблёк, его нельзя было разобрать, разложить на части по чутью – а ещё вчера он был как душистый цветочный чай, весь сотканный из прядей живых ароматов.

– Ну, и что это было? – спросил, потягиваясь, заспанный приятель. Помятая щека его хранила след подушки.

Иван не удержался:

– Ну и рожа.

В ответ – длинный зевок и:

– Нет, это у меня лицо такое.

Ещё вчера Полуживец звонил ему и подробно наврал, как на выходные поехал с хозяйкой мастиффа к ней на дачу в Сестрорецк и настолько увлекся стремительным развитием сюжета, что хватился Гая только в субботу утром. Перенервничал, все закоулки прошерстил – от улицы Мосина (того, что изобрёл одноимённую винтовку) до станции «Разлив» промчался, вернулся – а он, пёс то есть, тут как тут, во дворе с мастиффом играет в догонялки. Выходит, Гай, рыжая бестия, из Сестрорецка сбегал в Тарховку, а потом вернулся назад, к новому другу и старой игрушке-огурцу. Словом, не повод переживать, а повод подивиться чудесам – собачьим сообразительности и внутреннему компасу. Такие – не у всякого псаря.

– Вот жена вернётся с дачи, она подивится, – вяло пригрозил коллега-бонвиван. – Так подивится, что фашисты ужаснутся. Повезло тебе, что я не твёрдый.

Гай казался немного сонным. Не юлил, не тыкался в хозяина носом – смирно улёгся на расстеленный коврик и наморщил рыжий лоб. Гребни встречных зачёсов на его короткой шерсти выглядели, словно швы на мягкой игрушке, состряпанной из лоскутов. Быть может, его смущали смутные воспоминания?

– Стало быть, вштырил. – Бонвиван почесал слежавшийся за ночь затылок. – И как мамзель?

– О-о, восторг! – словно бы в надежде увидеть собственный мозг и запечатлённую в нём картину, закатил глаза Полуживец. – Арию Царицы ночи пела. Представляешь? Это вместо «гут-гут, шнеле-шнеле!». За аренду пса с меня поляна.

Коллега вздрогнул, взгляд его понемногу стал наливался тёмной кровью, белёсые веки быстро захлопали. Лучших аплодисментов Полуживец и не желал.

В течение двух с половиной месяцев, с сентября по ноябрь, Полуживец продал сначала машину, потом унаследованное от далёких предков столовое серебро, которое со времени гибели родителей не извлекалось из буфета, следом сам помпезной архитектуры ореховый буфет-долгожитель – лет двести от роду, – и под конец кое-что по мелочи – хрусталь, фарфор, книги. Деньги спустил тут же – испытал тело кота (соседского Рамзана выпускали погулять во двор; Иван похитил его у дверей парадной, когда тот тёрся о ноги и просился в дом), побывал в шкуре шиншиллы (в столь ценимом некогда скорняками меху оказалось довольно жарко) и в довершение вкусил прелести беличьей жизни – этого зверя ему предоставила «конюшня», поскольку из разряда клиентов первой степени доверия его возвели куда-то выше.

Быть шиншиллой оказалось не очень весело, хотя по-своему забавно. Рамзана, как выяснилось, хозяева кастрировали, о чём Полуживца почему-то на медицинском осмотре ветеринар не известил. Это обстоятельство, должно быть, изрядно снизило градус впечатлений, поскольку встреченный кот прозрел инвалида насквозь и без предупреждения полоснул его когтем по морде. Впрочем, и в таком, леченом, состоянии кошачья жизнь открылась Ивану во всей своей красе – она оказалась до краёв насыщенной движением, азартом охоты и счастливой негой. С белкой же – сущий восторг. Именно в этом прыгучем и летучем состоянии Полуживец впервые по-настоящему оценил глубину замечания Александра Куприяновича – мол, иному «всаднику» из тела зверя, чувствующего мир тоньше, глубже, резче, быть может, не захочется уже возвращаться назад. Оценить оценил, но вернулся. Без смущения и колебаний – искус был насколько обольстителен, настолько и страшен.

Не то чтобы Иван всерьёз подумал, что мог бы до последних дней остаться в белке, как в живой тюрьме, навсегда запереть себя в существе, пленившем качеством замысла, сборки, отделки, настройки, – нет, не подумал, нет. Но… всё-таки подумал: запереть? Как будто, оставаясь человеком, он в человеке не заперт. В этом костяке, хрящах, в этой голой шкуре… Тоже ведь застенок. И если бы не случай оказаться «всадником», он бы из своего узилища даже в тюремный двор не вышел. По существу, всё, что с ним в последнее время творится, – только смена камеры. Различия сводятся к виду из окна. И, разумеется, к сроку заключения, если решишь обосноваться в новой камере навек. Словом, Иван подумал как-то так.

На время холодов Полуживец решил взять передышку. В конце концов, он здорово поиздержался, и, чтобы продолжать свои забавы – а он хотел их продолжать, – надо было привести в порядок финансы. Но как? То, что он уже не сорвётся с этого крючка, не слезет с аттракциона, пока будет возможность, преображаясь, в нём крутиться, Иван не сомневался. Разве что насильно отлучат. Но об этом он думать не хотел. Он думал о деньгах. Не потому, что хотел о них думать, а потому, что возникла такая необходимость. Мысли роились, складывались в различные конфигурации. Порой преступные и даже чудовищные. Иван строил умозрительные планы, как можно было бы, обернувшись, скажем, начальником таможни или соседом сверху, хозяином леченого Рамзана, быстро оформить кредит, получить наличные, потом обратиться собой и – пусть коллекторы расхлёбывают. Но что же делать с полным доверием и душевным согласием? Нет, не пройдёт. А ведь как заманчиво под чужой личиной, зная всю таможенную подноготную, продумав все детали и ходы, провернуть аферу, состряпать хитрую сделку – так, чтобы все концы на другом сошлись. На том, чьё тело ты использовал, как спецовку. И куш вложить не в ценные бумаги, не в банк, чтоб прирастал процентом, не в дом, не в жизнь праздную под пальмой, а в скачки эти, в новые тела, чтобы прочувствовать пространство новым чувством, пройти нехоженой тропой, то совершить, что никогда бы сам собой не совершил… Вот, скажем, тот фрукт – спасибо ангелам за встречу с ним/ней, – что был в обличье Кати Барбухатти, – ведь он/она оформлял растаможку машин, купленных под заказ на заморском аукционе. Деньги, само собой, дали заказчики, а она (регистрировались “FJ Cruiser”'ы всё же на Катю, и в ПТС была вписана она) на пару дней становилась владелицей машин – пока их в салоне не отполируют и не прохимчистят (во всякой машине с пробегом найдётся леденец, облепленный собачьей шерстью), чтобы со спокойной совестью взять с заказчиков маржу при окончательном расчёте. Так вот, он же мог эти машины увести на сторону. Тот фрукт, что в Катю обрядился. Очень даже мог. Срочно продать кому-нибудь за полцены и – шито-крыто. Крайней останется Барбухатти. Другое дело, что тот, кто разместился в Кате, сам и был хозяином салона, для которого она (или в данном случае он?) оформляла машины. Получается, что он, фрукт этот, обул бы сам себя. Но это так, прикидка, чисто для примера. Суть в том, что возможности невероятны…

Второго декабря, когда, отстав от календаря на сутки, выпал первый снег, нежданно ожила старая “Nokia”, и Полуживец услышал голос Александра Куприяновича.

– Я изучил вашу анкету. У меня, мил человек, есть к вам предложение.

Так, по первому снегу, перед Полуживцом открылись двери новой жизни – жизни с чистого листа.

Встретились вечером в маленьком кафе на Кузнечном рынке. Когда Иван зашёл внутрь (зал в два яруса – столики на первом уровне и на возвышении, за балюстрадой), Александр Куприянович, по обыкновению небритый, уже был на месте. Перед ним на гобеленовой скатерти стоял графин водки, селёдка с луком и отварной картошкой, две рюмки и два стакана морса.

– Вы, если доверяться медицине, человек здоровый, – переговорщик кивнул на графин, – поэтому я, так сказать, позволил… Но горячее без вас не заказывал. После работы вы, должно быть, голодны, а здесь отличный повар. Таджик. Кудесник настоящий, а не то что – плов да манты.

Свободных мест в кафе почти не оставалось – заведение, несмотря на свою кажущуюся прозаичность, было популярным. Полуживец полистал меню и выбрал жаркое в горшочке. Александр Куприянович – котлеты по-киевски. Сделав заказ, переговорщик погладил светлую щетину и наполнил рюмки.

– Я и сам был медиком. Знаю людей изнутри. Но я, мил человек, ушёл из профессии, потому что, узнав человека изнутри, медицина стала играть на людских слабостях.

«Опять двадцать пять, – подумал Иван, – далась ему медицина». Александр Куприянович между тем гнул своё:

– Она производит и лицензирует недуги. Хворь, полученная вами в обход медицинской лицензии, не берётся в расчёт. Монополия! Приобрести болезнь вы сможете лишь после того, как сделку зарегистрирует врач. Иначе вы, мил человек, не получите оплату по временной нетрудоспособности. Будет считаться, что вы болеете, так сказать, контрафактно.

Водка была холодной, селёдка – нежной, забытого уже почти что вкуса. Повар, как видно, не только не признавал готовое филе-пресерву, не только честно сам выбирал селёдку-мальчика из бочки и её разделывал, но ещё и знал, где эта заветная бочка стоит.

– Зачем всё это нужно медицине? – расплылся в улыбке переговорщик.

Полуживец рассудил, что вопрос риторический, и оказался прав.

– Чтобы продать вам свой следующий товар – лечение. – Александр Куприянович вознёс к потолку указующий перст. – Мир, мил человек, помешан на здоровье, а вернее – на болезни и её лечении. И медицина этим бессовестно воспользовалась.

Он снова наполнил рюмки.

– Хотите чисто петербургскую загадку? Вместо тоста? – Александр Куприянович хитро прищурился и, не дожидаясь согласия, тут же загадал: – Что между Первой и Второй?

– Перерывчик небольшой? – машинально предположил Иван.

– Ничего подобного – улица Репина!

Полуживец невольно рассмеялся – ловко.

Выпили. Попробовали морс. Хорош – определённо собственного производства.

– Эффективнее всего та власть, которая лучше скрыта, – доверительно сообщил переговорщик. – Это, мил человек, не я – это Мишель Фуко сказал. И он прав. И это определённо про медицину. Кто ещё, кроме врача, способен выдать предписание, которому подчинятся и суды, и социальные службы, и школьное начальство? А власть развращает. И развратила. Теперь докторишка оказывает вам помощь в зависимости от качества вашей страховки и при этом рассуждает о самоотверженной гуманистической миссии. Цинизм. Как и цены на их услуги. Вы ещё молоды, но когда вы узнаете, что один зубной имплант стоит как четыре смартфона, вы меня поймёте.

– Ваши услуги тоже недёшевы, – заметил Полуживец.

– Мы, мил человек, предлагаем наши услуги в той форме, в какой они никоим образом не могут быть расценены как залог вашего здоровья и насущная необходимость. Чего не скажешь о медицине. И это вторая причина, по которой я ушёл из профессии: меня не интересует кислотно-щелочной баланс в вашем желудке, меня интересует Чаша Грааля.

– И что – нашли? – Полуживец мял бумажную салфетку – он волновался, сам не понимая ещё причины своего волнения.

– Нашёл. Я и мои единомышленники. Не думайте, что в нашем деле я – статист. Просто многое приходится делать самому, включая переговоры с клиентами. Не будем, впрочем, отвлекаться. – Александр Куприянович отправил в рот ломтик селёдки и утёр салфеткой губы. – Итак, мы нашли. Но медицине не нужна Чаша Грааля. Хотя наше открытие способно не только подорвать её могущество, но и сделать её власть абсолютной. И абсолютно её развратить. Пока медицина – начальник вторых, а с Чашей станет начальником первых. Впрочем, это только метафора. То есть Чаша – метафора. – Не сводя взгляда с собеседника, Александр Куприянович поиграл подвижным лицом. – А вы что же, мил человек, не понимаете, с чем столкнулись?

– Почему не понимаю, – смутился Полуживец. – Понимаю.

И тут же осознал, что солгал – не понимает. Он думал о течении времени в темноте, думал о теле – тюрьме, думал, где взять деньги, но не думал о том, каковы реальные возможности того, во что он лишь играл.

– Полагаю, вы уже насочиняли сто способов, как можно присвоить чужие деньги, появись у вас возможность на время обрести другое тело бесконтрольно. – Александр Куприянович откинулся на спинку стула, развёл, разминая, плечи, вытянул руки и повращал кистями. – Не отпирайтесь. Я же говорил, что знаю человека изнутри. А если отбросить дурные наклонности и замахнуться шире? Какие перспективы в деле шпионажа? Сыска? Каковы возможности исследований в условиях иной среды – скажем, под водой? А то, что мы практически решили проблему физического бессмертия, вам тоже не приходило в голову?

Тут подали горячее. Это событие отвлекло переговорщика и позволило Полуживцу уйти от немедленного ответа.

– А теперь вернёмся к вопросу цены услуг. Я вижу, вы не из тех людей, кто, сделав дело, ждёт, когда его спросят, сколько лимонов положить ему в чай. Вы – не стяжатель. Я читал вашу анкету. Вы совершенно здоровы, молоды, одиноки… И вас, так сказать, увлекает процесс. – Александр Куприянович изобразил на небритом лице двусмысленную гримасу, будто говорил о чём-то фривольном. – Я хочу сделать вам предложение. Вы, мил человек, получите возможность переходить в другие тела совершенно бесплатно. Более того, это будет ваша работа, за которую вам начнут платить деньги. Очень достойные деньги. Вы станете испытателем. Одним из многих наших испытателей. Знаете, как в авиации. Только машины, которые вам придётся испытывать, уже давно сконструированы и опробованы матушкой природой. Не под человеческие, правда, нужды. В этом и вопрос. – Александр Куприянович поймал цепким взглядом взгляд Полуживца. – Условие таково – метемпсихоз будет происходить по нашему