Читать книгу Разговор о Ренессансе - Павел Лукаш - Страница 3

Тот год, теперь уже не близкий,

беды ещё не предвещал:

твой восхитительный английский

меня безмерно восхищал.

Но, помнится, в другом году,

теперь уже таком же дальнем,

ты говорила на урду —

в бреду ли параноидальном?

Следили-то не за тобой!

Они тогда за мной следили.

Они тогда за мной ходили

с большой подзорною трубой.

Все потому, что я им должен

за тех, кто жив и кто не дожил —

кто от начала всех начал

ни разу их не замечал.

А я, как вышедший из комы,

как сквозь магический кристалл,

увидел: мне они знакомы,

но виду подавать не стал.

Но и с тобою стал неловок

и объясниться не сумел:

я сам бы не уразумел

тех жестов, взглядов, недомолвок.

Я ускользнул! Я был таков!

Удрал! Сбежал на юг, на воды…

И там читаю переводы

твои – со всяких языков.

Лишённый счастья и наследства,

почти сражённый наповал,

я посетил подругу детства,

которую не забывал.

Вот упоительная встреча:

она внимала не переча,

а дальше – было, как в бреду…

Лет через пять – ещё приду.

Где обделяли милостью природу,

в другом миру, в этнической смеси,

я вдруг поверил (через пень-колоду):

Барух ата еси на небеси —

душа – реинкарнация – нирвана —

что очень странно, и – не очень странно,

какая, впрочем, разница – Спаси…

Сменились время, место – что осталось?

Работа-волк? Но в лес не убежишь…

И вот опять поверилось – под старость —

что это есть любовь… и это – жизнь!

Как мальчик во саду ли, в огороде…

Ной говорил по пьяни что-то вроде —

с той, что тебя несчастней, не ложись.

А ты была несчастной и… уютной,

в какой-то мере сделалась родной,

и всё же ты была сиюминутной,

для ирреальности – непроходной:

пусть у тебя тех жизней – что у кошки,

игривый нрав, пленительные ножки…

Но тут – не меньше вечности одной.

В той жизни – ты мне что-то уделила:

духовность? страсть? ажурное бельё?..

О, нет! Не Саломея, не Далила…

Всё очень мило – только не моё…

В той жизни ты любовь сжила со свету,

и я, признаться, следуя совету:

дышите глубже – задушил её.

На каждый мой ответ есть Твой вопрос,

и не наоборот.

И снова камни – кучно и вразброс —

летят в мой огород.

Тебе мои намеренья открыты —

всё ясно наперёд.

О Боже, не бросай метеориты

в мой огород.

Где влюблённый нелеп и главенствует блажь,

а практичность – бесспорный кумир,

из разбитых судеб собираешь витраж

для окошка в свой маленький мир.

Салютую рукой твоему витражу,

и уже над потерей скорбя,

словно всякий другой, от тебя ухожу,

оставляя частицу себя.

Моя отчаянная злоба

сама собой обречена,

поскольку раздавить микроба

ещё труднее, чем слона.

Живу, на многое готовый

в быту, в любви, но не в борьбе —

я сам себе поход Крестовый,

я Хиросима сам себе.

Удавиться в самом деле

мы бы оба не хотели.

А тому, кто много стонет,

ни во что вникать не стоит.

Можно самоуглубиться,

если ты самоубийца.

Лучше очень удивиться,

чем не очень удавиться.

Если б ты меня не избегала,

собственно, не так уж не любя,

как хватает Витебску Шагала,

мне вполне хватило бы тебя.

С коньяком и картошкою

и до самой зари

развлекались гармошкою

мужики-технари.

Завывала гармоника,

что ночное зверьё.

Если жизнь – электроника,

наплевать на неё.

Не так уж всё черным-черно:

я сотворял богинь порою

себе и своему герою —

чёрт его знает из чего.

Что это всё не просто так,

увы, не верю, но надеюсь

и подготовлюсь, и оденусь

по меньшей мере в белый фрак.

Пора бы свои соблюдать интересы

тому, кто нигде не бывал.

Мы долго смотрели на глобус Одессы

(её океан омывал).

Цвела нищета, созревали скандалы,

и не было жизни, и нет…

И лишь иногда доходили сигналы

с каких-то далёких планет.

Летя на «Боинге» в Европу,

я вижу то, что видит Бог:

страна Италия, невроку,

похожа сверху на сапог,

о чём давно уже известно,

о чём известно будет впредь…

И все же очень интересно

в оригинале посмотреть.

Напрягая глаза до обморока,

силуэт наблюдала публика:

то ли бублика в виде облака,

то ли облака в виде бублика.

Почему, например, не ворую,

хоть возможность имею порой…

Можно щёку подставить вторую,

а вот задницы нету второй.

С небывалым интересом

наблюдаю за регрессом

наших отношений:

много ухудшений.

Сюжеты, в общем, не печальны —

другие выброшены,

все совпадения случайны,

герои вымышлены.

У героини всё, что нужно:

семья, пристанище…

Она приветлива наружно,

а впрочем – та ещё…

Возрастную вытравить тоску

всё труднее с каждым днём рожденья.

Временами хочется в Москву —

сёстры знают – это наважденье.

Ты присела на скамью

и сказала: «I love you».

Ты сказала: «I love you,

но хочу создать семью».

Ход событий не нарушу:

быт, работа и кровать…

Ведь поэты чёрту душу

перестали продавать.

Понимаю хорошо я,

что в последние года

предложение большое,

спроса нету – вот беда.

Выживаем слава богу,

отдавая за гроши

ежедневно понемногу

состояния души.

А сума не за горами:

те же ангел или чёрт

не являются с дарами —

только времечко течёт.

Собака – это символ, знак,

хотя китайский, но удачи,

не просит платьев от Версаче

и не заложит за пятак,

и очень неплохой презент

для самых разных подношений,

в вопросах внешних отношений

она умней, чем президент,

она досталась мне за так,

но за меня пойдёт в атаку…

И я люблю свою собаку,

а впрочем, не люблю собак.

День, затихающий на спуске,

меня уже не огорчит.

Виват Виктория! По-русски:

Привет Победе – не звучит.

По мелочам, но как-то сразу

сегодня в жизни повезло:

и сам не подхватил заразу,

и мне не сделали назло,

почти не приставали психи

и сплин манил – не заманил,

среди обыденной шумихи

я даже что-то сочинил.

А мысль, возникшая подспудно,

проста, как маятник Фуко:

стихи писать легко, но трудно,

а прозу – трудно, но легко.

В споминается некстати:

ты стоял, разинув рот,

там, где кто-то на «Фиате»

не вписался в поворот.

Так давно и всё же близко —

госпитальная кровать

и помятая записка:

«Нюрке денег не давать».

В эти тяжкие моменты

посодействовать врачам:

подвезти медикаменты,

подежурить по ночам…

Но поможет не во многом,

скажем, даже мумиё.

Потому что все – под Богом,

даже Нюрка, мать её…

Приятно пить из «баккара»,

а вот страна не Эльдорадо.

Пришла бессонница – жара,

и так до самого утра,

никто не рад, и ты не рада,

а потому: пора, пора…

Хотелось что-то о любви.

А что считается любовью,

когда адреналин в крови

кипит во благо поголовью.

Припомни встречи визави —

приди, хотя бы позови…

Растут две дочери. Но – ах! —

отдам последнюю рубаху,

хотя останусь в дураках:

поскольку я не патриарх,

не будет памятника праху,

что называется, в веках.

А что фамилия? Клише,

а иногда ярмо на шее.

Наметить план в карандаше,

как с водки перейти на шерри,

и стать культурным атташе.

Пора подумать о душе.

Познанием тайны маня,

от роли своей хорошея,

сказала одна ворожея,

что ангела нет у меня,

но, в общем, я выкручусь сам.

Поскольку сей факт обнаружен,

на то, что мне ангел не нужен,

не стоит пенять небесам.

И всё же досадная весть:

пока человек полагает,

что кто-то ему помогает,

то ангел, наверное, есть.

Он был. И тогда посреди

теперь уже прежней печали

звучал шепоток за плечами:

«Поверь, позвони, приходи…».

Но это сказал бы любой,

кто попросту ополоумел.

Мой ангел, наверное, умер —

возможно, покончил с собой.

Одежда к телу прилипает,

что не гипербола, а факт

(как говорят по-русски – фак!..)

А как арабку эту парит —

под паранджой, как под замком —

на солнце в тысячу иголок… —

но доктор Кацман – гинеколог,

со всеми не в лицо знаком.

Выпрашивающих подачки

бомжей не тянет в этот край,

они, а с ними их собачки,

нашли другой туземный рай,

поскольку тут не стало тени —

но, впрочем, это не по теме.

Лишь драный кот проскочит днём —

но дело, собственно, не в нём.

Да и не в том – религиозном —

растаявшим под сюртуком…

А в нескончаемом таком

Процессе, сложном и серьёзном —

горслужбы всё тут перерыли,

и что сумели – перекрыли…

И, если счастье впереди,

ты через Яффо не ходи.

Ты мой ангел во плоти,

но живём – перекати

поле, в некотором смысле…

Почему-то мы раскисли

к эпилогу по пути.

Не доедет колесо…

По дороге было всё:

и завязка, и развязка…

Но поскольку жизнь не сказка,

эпилог – ни то ни сё.

Потому что, видит бог,

я бы сделал всё что мог,

если б дело было в сказке —

там, где, в общем для острастки,

только свадьба – эпилог.

1

Страна переживала криз

от всяческих отрав.

Лишь, слава богу, лёгкий бриз

овеивал анклав.

В саду благоухал анис

среди обычных трав.

Вопрос, как в воздухе, повис,

а значит, я был прав.

2

Уселся голубь на карниз,

от скорости устав.

Он был свиреп, к тому же сиз,

как жаростойкий сплав.

Моя рука скользнула вниз,

двусмысленность поправ,

но ты опять сказала: «Плиз…»,

а значит, я был прав.

3

Считай, что это твой каприз:

податливей не став,

ты мне достанешься как приз

за терпеливый нрав.

Одна из простеньких реприз,

обыденных забав,

что исполняются на бис…

А значит, я был прав.

Она в окне меня ждала —

на третьем этаже жила…

Я поднимался по трубе,

и было мне не по себе.

Внизу, из рода упырей,

сидела тётка у дверей,

давно не девушкой была,

зато чужую честь блюла.

Честь вашей будущей жены

есть достояние страны.

А чтобы вас свела судьба —

существовала та труба.

Но было так не по себе,

когда я лазил по трубе,

и, поминая чью-то мать,

мог руки-ноги поломать.

Похмельную осилить боль,

а значит, встать не с той ноги…

Начнём с погоды – всюду ноль,

в кармане тоже… плюс долги.

За сутки тридцать сигарет…

И ощущение порой,

что чей-то разгласил секрет,

поскольку позабыл пароль.

Враги растопчут по частям —

вся конспирация к чертям:

я вне себя – я вышел весь.

Ещё любовь – незваный гость:

лишь безысходность, ревность, злость,

холестерин и лишний вес…

Тянулся из последних жил

и тоже стану чёрным магом,

чтоб под твоим пиратским флагом

ещё пожить, как раньше жил —

без прав особенных и льгот…

Но этот год себе дарую,

когда почти закончен год,

в неделю пятьдесят вторую.

А новый год, как новый дом —

в плохое верится с трудом.

Но потому судьба – волчица,

что может всякое случиться.

И ты решай, как дальше жить,

поскольку подрастает смена —

они владеют, несомненно,

твоей наукой ворожить.

По банальному примеру

тех, с кем шёл в одном строю,

наконец-то прожил веру

в непосредственность свою.

Не вставал на пьедестал —

тунеядствовал нечасто —

для родных и литначальства

быть поэтом перестал.

Вот – выращивал приплод.

Вот – зашкаливали нервы.

Вот попался на развод

кроликов и прочей нерпы…

Не вопрос «Кто виноват?» —

50% с носа.

И «Что делать?» – нет вопроса,

так как выбор маловат.

Всё жене? А всё же – не…

Вот же – пьезозажигалка.