Читать книгу Оседлавшие Пегаса - Павел Николаев - Страница 4

Наполеон в творчестве А.С. Пушкина

«О, страх! О грозные времена!» События 1812 года и заграничные походы русской армии (до «Парижу», по выражению императрицы Елизаветы Алексеевны) заняли немалое место в творчестве великого поэта начиная с лицейских лет. О начале войны Александр и его сокурсники узнали из манифеста от 13 (25) июня. Царь взывал ко всем подданным, ко всем сословиям и состояниям, духовным и мирским, призывая их «единодушным и общим восстанием содействовать против всех вражеских замыслов и покушений». Манифест содержал знаменитую фразу «Соединитесь все: с крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют».

Светскую власть поддержала церковь. Священный синод выпустил воззвание, которое вместе с царским манифестом читалось во всех храмах страны. В воззвании Наполеон именовался «властолюбивым, ненасытным, не хранящим клятв, не уважающим алтарей врагом, который покушается на нашу свободу, угрожает домам нашим и на благолепие храмов божьих простирает руку».

Царский манифест и воззвание Синода сыграли немалую роль в духовном вооружении населения России. Пушкин говорил: «Известие о нашествии и воззвание государя поразили нас». Преподаватели держали своих подопечных в курсе военных событий, и весной 1814 года Александр и его сокурсники узнали о взятии Парижа и ссылке императора французов на остров Эльба. Пушкин откликнулся на это событие следующими строками в поэме «Бова»:

Это было первое обращение юного поэта (ему только-только исполнилось пятнадцать лет) к личности Наполеона.

…В октябре в лицее должны были пройти экзамены для перевода учащихся с младшего трёхлетнего курса на старший.

Профессор российской и латинской словесности предложил Пушкину написать к экзаменам подобающее случаю стихотворение. К намеченному сроку оно было готово – «Воспоминания в Царском Селе». Но экзамены перенесли на начало следующего года – на 8 января 1815-го. Испытания проходили в присутствии многочисленных гостей, среди которых были Г.Р. Державин и высокие чины империи. Юный поэт покорил их буквально с первой строфы стихотворения:

Наполеон

В стихотворении много деталей, связанных с пейзажами Царскосельского парка и памятниками эпохи Екатерины II. Упоминание последних подготавливает читателя к главной теме – описанию основных событий Отечественной войны 1812 года и «дерзости венчанного царя»; бича вселенной, которого поэт предупреждает:

В следующих строфах стихотворения повествуется о главных эпизодах Отечественной войны:

В этой строфе хромает логика: побежал и вдруг оказался в Московском Кремле, сердце России. Но здесь следует вспомнить, что логики не было и в официальных документах, исходивших из штаба М.И. Кутузова. Его первое сообщение царю было о том, что неприятель отражён на всех пунктах и русская армия удержала за собой все занятые ею позиции. В Петербурге восприняли донесение главнокомандующего как рапорт о победе, а через неделю (!) узнали о падении старой столицы. Эту двойственность в восприятии Бородина мы видим и в стихотворении лицеиста Пушкина.

Обращает на себя внимание характеристика юным поэтом Наполеона – сильный в боях. То есть если император французов для своих соотечественников тиран, то на военном поприще он непревзойдённый полководец, подчинивший своей власти почти всю Западную Европу и впервые потерпевший поражение в России:

Здесь Пушкин несколько опередил события: Наполеон никуда не исчезал, а вёл борьбу с Россией, Австрией и Пруссией до марта 1814 года, о чём мы читали в следующей строфе стихотворения:

Маршал Мармон вручает Александру I ключи от Парижа

Восстание Бича Европы! Вскоре после падения Парижа Наполеон отрёкся от престола Франции. В качестве «откупного» союзники выделили в его управление Эльбу, остров вблизи его родной Корсики. В начале июня 1814 года вчерашний владыка Европы вступил во владение им.

Низвержение Наполеона и изгнание его из цивилизованного мира были долгое время предметом удивления и досужих рассуждений самых широких масс населения Старого Света. Откликнулся на них и Пушкин, написав стихотворение «Наполеон на Эльбе». В нём изгнанник Европы представлен погруженным в размышления, которые отнюдь не обещают счастья человечеству:

Из исторических трудов известно, что в первые месяцы пребывания на острове фактический узник активно обустраивал его и не собирался никуда бежать. Но пятнадцатилетний юноша не допускал и мысли о том, чтобы столь активный и успешный государственный деятель смирился со своим унизительным положением.

Наполеону везло в жизни, и он считал, что родился под счастливой звездой, и вдруг счастье («злобный обольститель») изменило ему:

Долгое время императора терзал вопрос: где и когда начались его неудачи? Конечно, он знал ответ на него – в России. Но надменный завоеватель не хотел признать победу над собой «этих варваров» и лгал сам себе. Следом лгали многие историки. Но юный поэт по свежим следам назвал источник всех бед бича Европы:

Как известно, с Эльбы Наполеон бежал и без единого выстрела за двадцать дней вновь овладел Францией, вогнав в ступор монархов Европы, которые собрались в Вене и весело проводили время. Юный поэт предсказал и это:

Как показали дальнейшие события, на гробах соотечественников великий человек сидеть не захотел, но Пушкин правильно предсказал, что великий воитель не смирится с его отторжением от власти и цивилизации. В этом стихотворение «Наполеон на Эльбе» поистине стало пророческим. Современному читателю может показаться странным видение поэтом жизненных перспектив узника Европы: водрузиться в отвоёванной короне на гробы! А вновь покорённые народы видеть перед собой поверженными в прах: «Уж мир лежит в окопах предо мной».

Такое нетривиальное восприятие личности Наполеона объясняется тем, что в России того времени господствовала «чёрная легенда» о французском императоре, одной из характерных черт которой была его демонизация. Русская православная церковь придавала противоборству России и Франции религиозный священный смысл. Поэтому в печати можно было встретить такое: «Кровожадный, ненасытный опустошитель, разоривший Европу от одного конца её до другого! Ты восседаешь на престоле своём посреди блеска и пламени, как Сатана в средоточии ада, препоясан смертью, опустошением и пламенем» («Сын Отечества», 1812/1).

В устных проповедях Наполеона прямо называли антихристом, пришедшим в Россию за многие грехи наши.

Преуспели в этом и учёные мужи, путём цифровой эквилибристики доказавшие, что по древнееврейскому исчислению имя Наполеон соответствует 666, а это число зверя, то есть антихриста. Духовная и мирская пропаганда подкреплялись фактами кощунственного отношения завоевателей к православным храмам (молодые французы в основном были неверующими, то есть безбожниками). Словом, лицеисту четвёртого курса сложно было в характеристике французского императора выйти за рамки пропаганды десятых годов XIX столетия.

И ещё. Стихотворение «Наполеон на Эльбе» писалось в самом начале знаменитых «Ста дней» – второго правления Наполеона, покинувшего остров 26 февраля 1815 года. Общая обстановка в Европе была тревожной. Против Франции, с такой охотой избавлявшейся от Бурбонов, формировалась миллионная армия, нацеленная на её границы. Страна, истощённая 20-летними войнами, могла противопоставить союзникам не более 300 тысяч человек. Мир затаил дыхание в предчувствии новых бедствий и жертв.

Пушкин явно колебался в решении вопроса: чья возьмёт? С одной стороны, уверял читателей в неизбежном поражении великого воителя: «Трепещи! Погибель над тобою!» А с другой констатировал: «И жребий твой ещё сокрыт!» Увы, раскрытия судьбы баловня побед ждать оставалось недолго.

«Ты человечество презрел». Весной 1821 года в Кишинёве[6] взахлёб читали и перечитывали статью из «Гамшейрского телеграфа», перепечатанную во многих российских газетах. В ней было сказано, что Бонапарт, с некоторого времени находившийся в опасной болезни, изъявил желание говорить с губернатором острова Святой Елены Гудсоном. Из этого делался вывод, что Наполеон почувствовал близкое приближение смерти.

Действительно, 5 мая камердинер императора Луи-Жозеф Маршан записал: «В 5:50 после полудня послышался пушечный выстрел, служивший сигналом отбоя. Солнце, блеснув своим последним лучом, скрылось за горизонтом. Это был также тот самый момент, когда великий человек, властвовавший своим гением над всем миром, был готов облачиться в свою бессмертную славу. Тревожное состояние д-ра Антоммарки достигло предела: рука стала ледяной. Д-р Арнотт подсчитывал секунды между вздохами; сначала пятнадцать секунд, потом тридцать, затем прошло шестьдесят секунд. Императора больше не было!»

В России узнали об этом в середине лета. 18 июля Пушкин отметил в дневнике: «Известие о смерти Наполеона». Кончина недавнего повелителя Европы подвигла Александра Сергеевича на создание стихотворения «Наполеон». В лицейские годы поэт, как и все вокруг него, считал императора Франции «кровавым тираном» и «антихристом». Но восстановление на престоле Бурбонов, репрессивные деяния Священного союза, революции в Испании, Италии, Португалии и Греции пошатнули престиж европейских монархов, победителей Наполеона.

Вникая в суть политических событий, Пушкин всё больше осознавал, что у владык Запада были чисто эгоистические цели в их противостоянии Франции и её главе: сражаясь против Наполеона, они защищали власть автократии, свою шкуру. Наполеон же при всех оговорках был наследником Великой революции, и популярность его росла с каждым днём. Покинув бренный мир, он стал легендой, а его жизнь и деятельность – темой для славословия. Но, конечно, не в печати королевской Франции. К стихотворению «Наполеон» Пушкин предпослал эпиграф: «Ingrata patria»[7].

В блестящей художественной форме поэт прослеживает жизненный путь Наполеона, начиная от революции, получившей позднее название «Великая французская»:

Пушкин преклонялся перед этим эпохальным событием и нигде больше с таким увлечением и силой не говорил о Французской революции, породившей Наполеона:

В этих строках поэт укорял своего героя, несколько опережая события, ибо в первые годы революции будущий властелин Европы был всего лишь бедным офицериком, перебивающимся с хлеба на воду. Тут было не до амбиций.

Двадцатилетний Бонапарт встретил революцию с энтузиазмом: Декларация прав обещала продвижение на службе революции исключительно по способностям индивида. А больше ему ничего не требовалось – в себе молодой лейтенант был уверен. Но довольно скоро его революционный пыл угас, и 20 июня 1792 года со всей очевидностью проявилось презрение дворянина к толпе. В этот день парижане ворвались на территорию дворца Тюильри. «Пойдём за этими канальями», – предложил Бонапарт товарищу.

Когда перепуганный король Людовик XVI, напяливший на голову фригийский колпак (символ революции), из окна дворца поклонился толпе, Наполеон бросил с презрением: «Какой олух! Как можно было впустить этих каналий! Надо было смести пушками пятьсот-шестьсот человек, остальные разбежались бы!»

В этом пренебрежении к простонародью сказались гены старинного (но обнищавшего) дворянского рода; оно же позвало Наполеона в период его уникальных «Ста дней». Что касается презрения человечества, то это произошло позже – со славой и завоеваниями. Об этом следующие строки стихотворения:

Наполеон усмирил бушевавшую целое десятилетие революционную бурю (1789–1799), а затем пятнадцать лет успешно отражал все поползновения европейских держав покорить Францию и возродить в ней власть Бурбонов.

– Поведение всех правительств по отношению к Франции, – говорил император, – доказало мне, что она может полагаться лишь на своё могущество, то есть на силу. Я был вынужден поэтому сделать Францию могущественной и содержать большие армии. Не я искал Австрию, когда, озабоченная судьбой Англии, она вынудила меня покинуть Булонь, чтобы дать сражение под Аустерлицем. Не я хотел угрожать Пруссии, когда она принудила меня пойти и разгромить её под Иеной.

Словом, в создании могучей армии и успешном отражении семи (!) коалиций иноземцев ничего криминального не было: защита отечества – священный долг любого народа. А все семь коалиций начинали войны с Францией первыми, и Наполеон резонно говорил по этому поводу: «В чём можно обвинить меня, чему не было бы оправдания? В том, что я всегда слишком любил войну? Так я всегда только защищался».

Слова «Аустерлиц» и «Тильзит» долго резали слух каждого русского человека, о чём мы и читаем в следующих строках стихотворения:

В 1812 году русские вполне рассчитались с Наполеоном и за Тильзит, и за Аустерлиц. Это было для поэта в порядке вещей, но он не мог понять, как великий воитель, при его незаурядном уме, решился на такой шаг, как поход в Россию. Уникальные данные императора Франции отмечали многие, даже коварный, лживый Шарль Морис де Талейран-Перигор, ненавидевший Наполеона и пытавшийся организовать его убийство, говорил: «Его гений был поразителен. Ничто не могло сравниться с его энергией, воображением, разумом, трудоспособностью, творческими способностями».

Мысль Пушкина билась над вопросом: кто обуял (затмил) дивный ум прославленного полководца и государственного деятеля? Причин этому было немало, но главная – Индия, как слабое звено цепи британских завоеваний. Наполеон считал Александра I слабым правителем и трусливым человеком, окружённым сановниками, готовыми предать его при всяком удобном случае. О такой возможности царь писал своему главному сопернику: «Земля тут трясётся подо мною. В моей собственной империи моё положение стало нестерпимым».

Очень низкого мнения был воитель в целом и о России: «Варварские народы суеверны и примитивны. Достаточно одного сокрушительного удара в сердце империи – по Москве, матери русских городов, Москве златоглавой, и эта слепая и бесхитростная масса падёт к моим ногам».

Наполеон привык к тому, что европейские государства просили мира после первого же серьёзного поражения. Так, полагал он, будет и с царём, после чего легионы Великой армии хлынут в долины Ганга. Представителю нарождавшейся буржуазии, класса стяжателей, и в голову не могло прийти, что русские с остервенением будут жечь свои города и веси, не сделав исключение даже для старой столицы:

Надменный завоеватель не понял народного характера войны, навязанной им России, и одной из причин своего поражения считал гибель старой столицы. «Не будь московского пожара, – говорил он, – мне бы всё удалось. Я провёл бы там зиму. Я заключил бы мир в Москве или на следующий год пошёл бы на Петербург. Мы думали, что нас ожидает полное благосостояние на зимних квартирах, и всё обещало нам блестящий успех весной. Если бы не этот роковой пожар…»

Второй, главной, причиной гибели Великой армии, по убеждению Наполеона, были русские морозы и связанный с ними голод:

Словосочетанием «железный венец» Пушкин напоминал современникам, что Наполеон был не только императором Франции, но и королём Италии, а по сути – полным властелином Западной Европы, которая (после поражения в России) поднялась против его владычества:

«Длань Немезиды» – рука мщения, которая простёрлась над завоевателем в октябре 1813 года под Лейпцигом, где в трёхдневном сражении он потерпел страшное поражение. В историю это кровавое побоище вошло под названием «Битва народов». Следствием её стали вторжение союзных войск (России, Австрии и Пруссии) на территорию Франции и низложение Наполеона.

Император был сослан на Эльбу, но менее чем через год бежал оттуда и вновь захватил престол Франции. Пятнадцатилетняя эпопея завершилась второй ссылкой, и опять на остров, но на этот раз предельно удалённый от всех очагов цивилизации.

К 1821 году многие из тех, кто интересовался судьбой Наполеона, знали о его нелёгком положении на острове Святой Елены: тяжёлый убивающий день за днём климат, примитивные бытовые условия, всяческие притеснения местной власти; отсутствие активной деятельности, которой была наполнена вся его жизнь, тоска по семье и, наконец, болезни, изнурявшие физически.

Вращаясь с лицейских лет в военной среде, Пушкин всё это знал и, как истинно русский человек, сострадал поверженному врагу:

Двадцатидвухлетний поэт мыслил уже мировыми масштабами, и при всём негативе, обрушенном на изгнанника официальной пропагандой (особенно во Франции), понимал значение личности усопшего императора:

Характерны эпитеты, которыми Пушкин аттестует героя стихотворения: «великан», «великий человек», «баловень побед», обладатель дивного и отважного ума, веривший в свой «чудный день»; личность, обречённая на бессмертие, но не на прощение:

Разделив деяния Наполеона как тирана, которого будут помнить по пролитой им крови, и его человеческие качества, поэт призвал к примирению с тенью усопшего:

Более того, стихотворение заканчивается по существу здравицей в честь того, кто оставил вдовами и сиротами не одну сотню тысяч россиян:

Этими строками Пушкин наводил современников на мысли о том, что дала стране титаническая борьба с Наполеоном. Прежде всего – рост её политического престижа. Российская империя заняла подобающее ей место в мировой политике как великая держава. Потрясения 1812 года способствовали пробуждению национального самосознания русского общества, его нравственному раскрепощению и росту вольномыслия, к чему очень и очень был склонен гениальный поэт. А рост самосознания, в свою очередь, способствовал расцвету русской культуры, давшей миру десятки выдающихся писателей, художников, композиторов и артистов.

Что касается самого Пушкина, то тема Наполеона вывела его лирику на мировые просторы и раскрыла в нём поэта-историка.

«И делу своему владыка сам дивился». Падение Наполеона стимулировало создание Священного союза ведущих держав Европы (Австрия, Пруссия, Россия). Главной задачей Союза было подавление революционных и национально-освободительных движений. Россия занимала в Священном союзе первое место. Александр I с тайным удовлетворением взял на себя роль жандарма Европы. Это, конечно, не улучшало отношения Пушкина к «достойному внуку Екатерины».

На рубеже 1823–1824 годов Александр Сергеевич работал над стихотворением «Недвижный страж», в котором выразил своё отношение к российскому императору, сопоставив его с Наполеоном:

«Недвижный страж» и «владыка севера» – это русский император, только что вернувшийся с очередного конгресса Священного союза, который простёр кипучую деятельность от своей летней резиденции (Царского Села) до бурных вод Атлантического океана. Александр I, игравший руководящую роль в Союзе, доволен: «Се благо». Что именно? Читайте:

В одну строфу стихотворения вмещена треть века истории Западной Европы – от французской революции с террором якобинцев до революционных движений начала 1820-х годов в Греции, Неаполитанском королевстве и Испании. И в этот исторический период «самовластие лишь север укрывал», то есть Россия. И «се благо»!

Александр I

Пушкин с иронией вставил во вторую строфу это библейское выражение: «И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма…», «Се благо, думал Он, и взор его носился» (Бытие I: 31, II, 310).

Размышления «владыки севера» полны мстительного торжества:

Для самодержца народ – безумная толпа, из среды которой временами выделяются говоруны, которые не способны на реальное действие, требующее мужества и жертвенности.

А потому их (народов) удел – целовать «жезл России», то есть благоговейно склониться под поправшую их силу («железную стопу»). Но неожиданно столь бодрящие размышления «недвижного стража» Европы встревожил неведомо откуда повеявший дух, и «владыку севера» объял мгновенный хлад; «раздался бой полночи», и перед ним предстал незваный гость:

В посланнике проведения легко узнаётся император Наполеон, пришедший к власти после вакханалии революции и ввергший Европу в череду кровопролитных войн, завершившихся отречением от престола и ссылкой на остров Святой Елены. Человек чрезвычайно деятельный, он был обречён на медленное умирание, будучи отлучён от своих многогранных обязанностей по умиротворению и управлению покорёнными государствами, что весьма отрицательно сказалось на его физическом состоянии:

То есть перед торжествующим «владыкой севера» предстал отнюдь не мученик злорадствующих монархов Европы:

Стихотворение «Недвижный страж» осталось незаконченным, но и из того, что мы имеем, можно сделать некоторые выводы. Обоих императоров (и здравствовавшего, и усопшего) Пушкин представил на вершине их могущества. Но первый из них – фактический душитель революционных движений в Европе, а второй – воин с чудным взором, «живой, неуловимый», «грозящий», такой, каким был в дни своих высших торжеств – при Аустерлице и в Тильзите.

В сражении при Аустерлице Наполеон наголову разгромил союзную русско-австрийскую армию. Русские потеряли 21 тысячу человек убитыми и пленными, 199 орудий, французы – до 12 тысяч человек. Среди пленных оказались восемь русских генералов. Александр I бежал с поля битвы. С ним были врач, берейтор[8], конюший и два лейб-гусара. Когда царь остался с одним гусаром, он слез с лошади, сел под дерево и разрыдался – это было первое с Нарвы генеральное сражение, проигранное русскими, и, конечно, реакция в стране была на случившееся самая негативная.

В 1807 году в Тильзите был заключён довольно приемлемый для России мир. Но и там Александр I умудрился получить оплеуху. Перед расставанием императоры обменялись высшими наградами своих держав. Царь попросил орден Почётного легиона для генерала Л.Л. Беннигсена. Наполеон, не называя причины, отказал (как он говорил позднее, ему «было противно, что сын просит награду для убийцы своего отца»). Александр изменился в лице, поняв свой промах (кстати, это был второй случай, когда Наполеон напоминал царю о кровавом пятне в его венценосной биографии).

Великий поэт явно отдавал предпочтение Наполеону, для него он герой «во цвете здравия и мужества и мощи». Александр же – лживый, подлый и коварный неудачник, волей случая вознесённый на самый верх монархического олимпа Европы.

Он душитель свободы народов, которые для него всего лишь «безумная толпа». А для Пушкина понятие «свобода» было священно, поэтому такое обострённое неприятие им императора Александра I, главного организатора и руководителя Священного союза, подавившего народные движения начала 1820-х годов.

Пожалуй, нигде и никогда осуждение Александра за его негативную роль в подавлении либерального движения в Европе не звучало у Пушкина столь определённо, как в стихотворении «Недвижный страж». На фоне демонстративного и наглого попрания царём воли народов даже Наполеон, оставивший после себя гекатомбы трупов, оказался для Пушкина фигурой более предпочтительной, чем правитель собственной страны. Для поэта Наполеон – венчанный воин, строитель мировой империи на основе великих идей Французской революции.

«Вещали книжники, тревожились цари». Начало 1820-х годов – апогей культа почившего императора Франции и повелителя Европы. Начало ему положил граф Лас-Каз своим трудом «Мемориал Святой Елены». О содержании его он говорил: «Неспособный выносить национальную деградацию[9], свидетелем которой он был каждый день в окружении вражеских шпионов, я решился направить мои мысли в сторону от всех картин бедствий в стране».

За работой Лас-Каза появились воспоминания соратников покойного императора, способствовавшие возрождению национального интереса к этой неоднозначной фигуре мировой истории. Не остался в стороне и наш великий поэт:

Вопросом о ниспослании землянам «чудесного посетителя» поэт сразу вводит нас в мир мистических измерений: необъяснимое появление великого человека и столь же таинственное его исчезновение. Игнорируя реалии событий, Пушкин отвергал ординарность личности великого воителя и государственного деятеля. В интерпретации поэта Французская революция – знак свыше о появлении необыкновенного деятеля:

Эта строфа по смыслу и тональности очень близка следующим евангельским строкам: «Ирод царь встревожился… И, собрав всех первосвященников и книжников народных, спрашивал у них: где должно родиться Христу» (Матфей, 2: 3–4). Сближение двух явлений (рождения Иисуса Христа и Наполеона Бонапарта) как бы уравновешивало их и отвечало на вопросы, поставленные в начале стихотворения. Зачем послан? Для великих деяний. Добрых или злых? И тех и других.

Наполеона упоминают чаще всего как непревзойдённого полководца, как гения военного искусства. При этом в вину ему вменяют покорение народов, захват некоторых территорий и наложение определённых обязательств на побеждённые страны.

Но территории, приобретённые Францией в результате Наполеоновских войн, не идут ни в какое сравнение с колониальными завоеваниями Англии, ставшей империей, в которой не заходило солнце. Захватом чужих земель расширяла свои владения маленькая североамериканская республика, ставшая владычицей целого континента. Войнами увеличивала свои немалые владения и Россия – Финляндия, восточная часть Польши (герцогство Варшавское), позднее – Северный Кавказ и Средняя Азия.

На протяжении столетий захват чужих территорий был рядовым явлением, этим гордились, а не плакались по судьбе покорённых народов. И с этой точки зрения Наполеон не совершил ничего предосудительного. К тому же все его войны с ведущими державами Европы были оборонительными – он защищался от антифранцузских коалиций, в которые в основном входили Австрия, Англия, Пруссия и Россия.

Конечно, в абстрактном смысле – безусловное зло, но всякое явление конкретно, поэтому нельзя все войны, которые вёл Наполеон, чохом относить к завоевательным. Таковыми в чистом виде были только Испанская война и Отечественная война 1812 года. Тут оправданий у великого воителя нет.

Но были у завоеваний Наполеона и положительные моменты. На первых порах его армия несла народам Европы идеи великой революции – свободу, равенство, братство. Это способствовало упразднению крепостничества в немецких государствах и принятию буржуазного права. Сказывалось и влияние французской культуры.

Конечно, народы покорённой Европы роптали, были отдельные выступления против французского владычества, но не было того, что последовало вскоре после свержения Наполеона с престола – почти одновременные восстания в Неаполитанском королевстве, Пьемонте, Испании и Греции. Монархи Европы инстинктивно почувствовали в них влияние революционных идей, принесённых на штыках наполеоновских солдат, и жестоко подавили народные движения. Наступила реакция:

Каждое явление имеет две стороны – светлую и тёмную. Это мы и видим на примере Наполеоновских войн, о которых хорошо сказал А.И. Герцен: «Я не могу равнодушно пройти мимо гравюры, представляющей встречу Веллингтона с Блюхером в минуту победы под Ватерлоо. Я долго смотрю на неё всякий раз, и всякий раз внутри груди делается холодно и страшно… Веллингтон и Блюхер приветствуют радостно друг друга. И как им не радоваться! Они только что своротили историю с большой дороги по ступицу в грязь, и в такую грязь, из которой её в полвека не вытащат… Наполеон “додразнил” другие народы до дикого бешенства отпора, и они стали отчаянно драться за свои рабства и своих господ».

Победа седьмой антифранцузской коалиции отрицательно сказалась в социально-экономическом плане: на несколько десятилетий в континентальной Европе был заторможен процесс развития капитализма. И тут мы подходим к ответу на вторую часть вопроса, которым задавался (и конечно, не случайно) А.С. Пушкин: «Чего, добра иль зла, ты верный был свершитель?»

Восемь лет (1816–1824) Александр Сергеевич вращался в военной среде. Сначала это была молодёжь лейб-гвардии Гусарского полка, позднее – более зрелые офицеры 16-й пехотной дивизии генерала М.Ф. Орлова. И тем и другим было что порассказать весьма любознательному поэту – его вольнолюбивые стихотворения рождались не на пустом месте.

Были беседы и об экономическом положении германских государств и Франции (Орлов позднее даже издал книгу «О государственном кредите»). Военных они занимали меньше, но не Пушкина с его взыскующим умом, не довольствовавшимся официальной пропагандой. Разница здесь была более чем существенной. Обратимся к фактам.

Много говорилось и писалось об обезлюдении Франции. На самом деле при Наполеоне её население (без присоединённых территорий) увеличилось на три миллиона человек (на 12 %). Страна превратилась в экспортёра зерна, растительного и сливочного масла. Производство шёлка увеличилось в 11 раз. Впервые в мире было налажено производство сахара из свёклы. К 1813 году во Франции было 334 свекольно-сахарных завода. В два раза выросло производство стали, в пять раз – угля.

Франция покрылась сетью дорог и каналов. Дороги связали Париж с Миланом (через Альпы), Турином, Испанией и Италией. В Париже были построены рынки, бойни, общественные здания, фонтаны, ликвидирован дефицит воды. Наполеон хотел сделать из него мировой центр цивилизации. Суровый воин и жёсткий правитель говорил: «Иногда мне хочется, чтобы Париж стал городом с двумя, тремя, четырьмя миллионами жителей, чем-то сказочным, колоссальным, невиданным до наших дней, и чтобы общественные учреждения в нём соответствовали количеству населения».

Но император заботился не только о Париже – шесть миллионов франков было потрачено на реставрацию памятников Рима. Всего на общественные работы ушло более миллиарда франков (общественные работы – это реставрация зданий, обновление портов, строительство дорог и мостов, мелиорация, строительство больниц и приютов, содержание музеев).

Скучать французам не приходилось. И не случайно рабочие с окраин Парижа на протяжении многих лет после низвержения Наполеона выходили на улицы города с криками «Да здравствует император!».

Словом, интуицией гения Пушкин понял двойственность деяний другого гения, и у него не хватило решимости бесповоротно осудить его в атмосфере наступившей реакции.

Кстати. Пушкину очень повезло, что в Кишинёве он очутился в военной среде и имел возможность черпать сведения о событиях 1812–1815 годов от непосредственных участников их. Особенно это относится к Отечественной войне, к которой Александр Благословенный отнюдь не благоговел (и который, по выражению Пушкина, «в 1812 году дрожал» и фактически был отстранён от руководства армией). И причины для этого были. Александра I связывали с 1812 годом самые мрачные ассоциации: ослабление в чрезвычайных военных условиях режима неограниченной власти, падение личного авторитета и острая, разделяемая царской семьёй критика в его адрес в разных слоях общества, угроза смещения с престола. Даже заграничные походы, в которых царь после смерти Кутузова играл главенствующую роль, как победитель Наполеона, «освободитель» и миротворец Европы, не могли сгладить тяжкие впечатления лета и осени 1812 года. Наконец, на события этого года неизгладимую печать накладывала атмосфера народной войны, пробудившая дух независимости и гражданских настроений, принципиально несовместимых с политической системой самодержавия и сословно-крепостным строем.

После окончательного сокрушения Наполеона Александр I проявил явное желание заслонить значение 1812 года последующими событиями, представив великую народную войну лишь как одну из серий кампаний, имевших главным политическим итогом вступление русского царя в Париж. Этой тенденцией были проникнуты планы царя по созданию истории Наполеоновских войн, порученной А. Жомини.

А.И. Михайловский-Данилевский, флигель-адъютант царя, сопровождавший его в Москву, когда там торжественно праздновалась годовщина Бородинского сражения (1817), был оскорблён в своих патриотических чувствах при виде того, «как 26 августа государь не только не ездил в Бородино и не служил в Москве панихиды по убиенным, но даже в сей великий день, когда почти все дворянские семейства в России оплакивают кого-либо из родных, павших в бессмертной битве на берегах Колочи», предавался увеселениям на балу графини А.А. Орловой-Чесменской.

Глубоко неодобрительно писал Михайловский-Данилевский, подытоживая наблюдения прежних лет над поступками Александра I: «Император не посетил ни одного классического места войны 1812 года: Бородина, Тарутина, Малого Ярославца и других, хотя из Вены ездил на Ваграмские и Аспернские поля, а из Брюсселя – в Ватерлоо. Достойно примечания, что государь не любит вспоминать об Отечественной войне и говорить о ней». В более поздних воспоминаниях, уже в конце 1820-х годов, окидывая общим взором царствование Александра I, Михайловский-Данилевский с горечью отмечал, что при нём прославление подвигов Отечественной войны «у нас вовсе было пренебрежено», а в 1836 году в письме к генералу А.П. Никитину снова жаловался на то, что Александр I не поощрял их описаний, от чего «начали мало-помалу наши войны предавать забвению».

Демонстративное равнодушие Александра I к событиям Отечественной войны 1812 года на фоне его подчёркнутого внимания к местам, связанным с кампаниями 1813–1815 годов, отмечали и другие его современники. Н.Н. Муравьёв, будущий наместник Кавказа, посетив в 1816 году Бородино, писал: «Никакой памятник не сооружён в честь храбрых русских, погибших в сём сражении за Отечество. Окрестные селения в нищете и живут мирскими подаяниями, тогда как государь выдал два миллиона рублей русских денег в Нидерландах жителям Ватерлоо, потерпевшим от сражения, бывшего на том месте в 1815 году» (Русский архив. 1885, № 11, с. 338).

Д.В. Давыдов сетовал, имея в виду царя и придворные круги: «Ныне стараются придать забвению и события, и людей, ознаменовавших сию великую эпоху, коей слава есть собственность России».

В среде, в которой Пушкин находился с 1820 по 1824 год, о грозе 1812 года не забывали, ибо были участниками войны и находились далеко от Петербурга, не стесняемые мнением царя и его окружения, одёргивавшего «непонятливых» офицеров.

«Давно пора перестать говорить о кампании 1812 года или по крайней мере быть скромнее. Если кто-либо сделал что хорошее, он должен быть доволен тем, что исполнил свой долг, как честный человек и достойный сын Отечества», – писал в марте 1821 года начальник Главного штаба П.М. Волконский командиру Гвардейского корпуса И.В. Васильчикову.

Д. Давыдов

Отстранённость от темы Отечественной войны 1812 года чувствуется и в творениях великого поэта – его больше привлекали фигуры Наполеона и Александра I, хотя обстановка, в которой он находился, и впитываемые им впечатления давали пищу и для отражения в творчестве событий, более близких для русского человека. То есть высочайшая установка на прославление периода заграничных походов невольно сказалась на выборе Пушкиным творческих тем. Словом, невозможно, жить в обществе и не зависеть от него, как говаривали классики.

«Там угасал Наполеон». 11 июня 1824 года Пушкин был переведён из Одессы в Михайловское. Это стало его настоящей ссылкой. В сельской глуши вспоминались цивилизованный город европейского типа и море. Главное – море! Свободная стихия, с помощью которой он пытался вырваться из России.

Не случилось. И на лист бумаги вырвалось:

Мощь морской стихии ассоциировалась в сознании поэта с титаническими фигурами его времени:

Этот «другой» – английский поэт Байрон. Удивительно и весьма значимо соединение Пушкиным имён поэта и воина под эпитетами «гений» и «властитель наших дум». То есть он не разделял (по крайней мере, в данном случае) деяния великих на «хорошие» и «плохие», а принимал Наполеона без оговорок о добре и зле, соотносил его деятельность с разгулом стихии, правомерной в любом своём качестве.

Стихотворение «К морю» было напечатано в октябре 1825 года с большим пропуском, сохранившимся в рукописи:

Этот фрагмент стихотворения аналогичен 13-й и 14-й строфам другого – «Наполеон», и Пушкин отказался от их повторения. А вот конец оды «К морю» он опустил уже по другим соображениям – цензурным (автоцензура существовала всегда):

В своём сельском уединении не забывал Пушкин об антагонисте Наполеона – царе Александре I, который, мотаясь по Европе, фактически передал всю власть А.А. Аракчееву, «притеснителю всей России», и поэт по отношению к царю забавлялся юморесками, в которых Александр I выглядит туповатым острословом и пошляком:

В эпиграмме «На Александра I» Пушкин буквально в восьми строчках обрисовал весь жизненный путь царя:

Под Аустерлицем (1805) были разгромлены две союзные армии, русская и австрийская. Первой фактически командовал царь, отстранив М.И. Кутузова. Что касается «фруктового профессора» – это о шагистике, которой изнуряли армию. Были и другие минусы внедрения прусской системы в боевой подготовке солдат и офицеров. Вот фрагмент разговора Пушкина с великим князем Михаилом Павловичем по этому поводу. Беседа проходила в саду Аничкова дворца 16 декабря 1834 года:

– Что ты один здесь философствуешь? – полюбопытствовал князь.

– Гуляю.

– Пойдём вместе.

Разговорились о плешивых, Пушкин заметил:

– Вы не в родню, в вашем семействе мужчины молодые оплешивливают.

– Государь Александр и Константин Павлович оттого рано оплешивели, что при отце моём[11] носили пудру и зачёсывали волосы; на морозе сало леденело, и волосы лезли.

Плешь – это всё, что осталось у Александра от воинской науки папаши. Не лучше получилось у царя и с попыткой верховодить в политике. Убедительным примером чего является отказ (под давлением коллег по Священному союзу) от помощи Греции, восставшей против турецкого ига.

Словом, при всём внешнем блеске правления Александра I («Он взял Париж, он основал лицей») великий поэт внутренне так и не принял его как историческую личность, сопроводив иронией даже на тот свет. «Говорят, ты написал стихи на смерть Александра, – укорял он Жуковского, – предмет богатый. Но в течение двадцати лет его царствования твоя лира молчала. Это лучший упрёк ему. Никто более тебя не имел права сказать: глас лиры – глас народа. Следственно, я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба».

«Когда ж твой ум он поражает?» В 1829 году Пушкин совершил поездку в Арзрум. Во время этого путешествия он дважды встречался с командиром 4-й батарейной роты 21-й артиллерийской бригады подполковником И.Т. Радожицким, автором «Походных записок артиллериста, с 1812 по 1816 год» (в четырёх частях), в которых он писал: «Наполеон был гением войны и политики, гению подражали, а врага ненавидели».

Именно в первом качестве воспринимал Пушкин поверженного императора Франции, не случайно одно из его стихотворений называется «Герой». Оно было написано в Болдине, где поэт пережидал карантин, введённый в связи с эпидемией холеры. В начале ноября 1830 года Александр Сергеевич извещал издателя «Московского вестника» М.П. Погодина: «Посылаю вам из моего Пафмоса[12] апокалипсическую песнь. Напечатайте, где хотите» (10, 314)

Стихотворение «Герой» написано в форме диалога поэта и его друга. Последний задаёт вопрос о славе и её наиболее ярком воплощении в представителе рода человеческого:

Для поэта ответ самоочевиден, и он, не колеблясь, говорит:

Друг не удивлён выбором поэта, но уточняет: в каком эпизоде своей необычной карьеры больше всего привлекает его Наполеон?

Вопросы друга поэта охватывают почти все годы военной и политической карьеры Наполеона, начиная со знаменитой итальянской кампании 1795–1796 годов. Тогда небольшая республиканская армия, состоявшая из полуголодных оборванцев, наголову разгромила отборные войска Священной Римской империи (как называлась тогда Австрия с присоединёнными к ней территориями). В этой войне молодой генерал[13] не раз рисковал своей жизнью, бросаясь во главе атакующих прямо на неприятельские орудия. Эпизод со знаменем произошёл в сражении при Арколе. После Италии Наполеон воевал в Египте и совершил поход в Сирию. Перед первым серьёзным сражением, вдохновляя армию, Наполеон воскликнул: «Солдаты, сорок веков смотрят на вас сегодня с высоты этих пирамид!»

В ноябре 1799 года победоносный генерал стал первым консулом Французской республики, а через пять лет – императором. К этим событиям относится упоминание Пушкина о жезле диктатора. На это надо заметить, что формально вопрос о провозглашении империи решался по результатам плебисцита (всенародного голосования).

Конечно, не случайно Москва упомянута в стихотворении именно в день вступления в неё Великой армии. Неприятель входил в старую столицу России с музыкой и барабанным боем. Полковые оркестры играли марши, часто звучала «Марсельеза», которая призывала солдат и офицеров Франции:

Многие солдаты и офицеры знали слова революционного гимна, звавшего когда-то французов на защиту республики. А кого они пришли защищать в Москву? Кто угрожает им? Их семьям? Кто несёт им рабство? Несмотря на торжественность момента, настроение в рядах победителей было напряжённым. Граф Сегюр вспоминал: «Ни один москвич не показывался, ни одной струйки дыма не поднималось из труб домов, ни малейшего шума не доносилось из этого обширного и многолюдного города. Казалось, как будто 300 тысяч жителей точно по волшебству были поражены немой неподвижностью. Это было молчание пустыни!»

Тревожное состояние покорителей Европы передаёт офицер Цезарь де Ложье: «Молча, в порядке, проходим мы по длинным пустынным улицам; глухим эхом отдаётся барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся казаться спокойными, но на душе у нас неспокойно: нам кажется, что должно случиться что-то необыкновенное. Мы нигде не видим ни одного русского. Страх наш вырастает с каждым шагом: он доходит до высшей точки, когда мы видим вдали, над центром города, густой столб дыма».

…На картину жизни завоевателя, нарисованную другом, поэт ответил полным отрицанием:

То есть ни воинская слава, ни его восхождение от безвестного лейтенанта до полноправного члена семьи одного из старейших монархических родов Европы (Габсбургов), ни трагический конец столь феноменальной карьеры особенно поэта не вдохновляли. Так что же возбуждало у него особый интерес, кого он назвал героем?

Это случилось при возвращении армии Наполеона из Сирии в Египет. Пушкин узнал об этом эпизоде войны из «Мемуаров» Бурьена, выходивших в 1829–1830 годах. Описание страшной болезни, поразившей французов, живо напомнило Александру Сергеевичу о собственных наблюдениях, сделанных во время путешествия в Арзрум:

– Мысль о присутствии чумы очень неприятна с непривычки. Желая изгладить это впечатление, я пошёл гулять по базару. Остановясь перед лавкою оружейного мастера, я стал рассматривать какой-то кинжал, как вдруг ударили меня по плечу. Я оглянулся: за мной стоял ужасный нищий. Он был бледен как смерть; из красных загноённых глаз его текли слёзы. Мысль о чуме опять мелькнула в моём воображении. Я оттолкнул нищего с чувством отвращения неизъяснимого и воротился домой очень недовольный своею прогулкою.

Поэтому на следующий день Александр Сергеевич повторил свой променад: «Я отправился с лекарем в лагерь, где находились зачумлённые. Я не сошёл с лошади и взял предосторожность встать по ветру. Из палатки вывели нам больного; он был чрезвычайно бледен и шатался как пьяный. Другой больной лежал без памяти. Осмотрев чумного и обещав несчастному скорое выздоровление, я обратил внимание на двух турков, которые выводили его под руки, раздевали, щупали, как будто чума была не что иное, как насморк. Признаюсь, я устыдился моей европейской робости в присутствии такого равнодушия».

Словом, Пушкин воочию соприкоснулся с чумой и мог оценить мужество человека, дерзнувшего находиться среди поражённых этой болезнью. Свои ощущения он передал через стихотворного поэта:

Прагматичный друг пытается охладить восторженность приятеля:

Друг напоминает поэту, что, описывая бедствия, принесённые страшной болезнью, Бурьен опровергает распространённое мнение об общении командующего армией с чумными. Поэт не отрицает этого, но и не приемлет прозаизма и бесчувственности толпы:

Таковым и представляли монархи Европы своим народам великого полководца и государственного деятеля, что не очень соответствовало действительности: «тиран» не хотел власти ради власти и отказался от неё, когда почувствовал, что Франции грозит гражданская война. На острове Святой Елены он говорил доктору О’Мира: «Я должен был погрузить в кровь мои руки вплоть до этого места». И показывал на подмышки.

После изгнания Наполеона борьба между его сторонниками и приверженцами короля Людовика XVIII продолжалась ещё несколько месяцев, принимая в некоторых департаментах ожесточённый характер. Американский историк В. Слоон писал: «Надо принять во внимание, что даже в летописях революционных неистовств не отыщется ничего, способного сравняться со злодейской свирепостью роялистского белого террора, разразившегося в Провансе и южной Франции. Этот мерзостный террор быстро распространился, хотя и в более слабой степени, и по другим местностям Франции».

В стране происходило то, от чего Наполеон хотел её уберечь, – малая гражданская война. Но в связи с тем, что Франция была обезглавлена, реакция победила (не без поддержки Бурбонов монархами Европы). Страна смирилась с иностранной оккупацией и не потонула в крови своих граждан. Наполеон заплатил за спасение нации ссылкой на далёкий остров в безбрежности Атлантического океана.

Вторичное отречение Наполеона от престола, когда он ещё мог противостоять нашествию, но предпочёл этому умиротворение страны и спасение нации, пожалуй, самое значительное деяние в жизни великого воина и человека. Именно человека угадал в нём великий русский поэт. Гений понял гения.

«Измучен казнию покоя». Осенью 1830 года Пушкин сжёг десятую главу романа «Евгений Онегин», так как в ней говорилось о революционном движении начала 20-х годов в Европе и России. Но некоторые фрагменты из этой главы сохранились:

Это о Наполеоне. 2 декабря (21 ноября) 1804 года он короновался в Париже. На этой церемонии вынуждены были присутствовать почти все монархи Европы. Из Рима прибыл папа Пий VII. Он благословил шпагу Наполеона, императорскую державу, скипетр, жезл правосудия и кольца супругов. В кульминационный момент коронационного ритуала Наполеон выхватил из рук «святого отца» корону и сам надел её на свою голову. Присутствовавшие на церемонии поняли: Наполеон наглядно показал им, что он заслужил этот венец и престол Франции ратными подвигами и не намерен получать его из чьих-либо рук: корона не дар небесный. Представители старых монархий были втоптаны в грязь этим жестом «солдафона», но смиренно проглотили плевок в душу. А император, не обращая внимания на папу, увенчал короной и голову супруги – Жозефины.

Словом, «унизились цари». Монархическая Европа кипела гневом. Её правители восприняли коронацию «разбойника» с дикого острова как личное оскорбление, ибо Наполеон встал вровень с ними, августейшими государями, помазанниками Божьими. Против Франции была сколочена очередная коалиция, которой при Аустерлице (1805) был преподан жесточайший урок.

«Исчезнувший как тень». Да, монархическая Европа (при содействии стотысячной армии России) всё же одолела Наполеона. Победители сначала сослали его на остров Эльба, а через полтора года – на остров Святой Елены, о чём в сожжённой главе «Евгения Онегина» сохранилась только одна фраза: «Измучен казнию покоя».

Удалив пленника на тысячи вёрст от всякой цивилизации, победители не смогли вытравить память о нём. Это крайне беспокоило их. Англичане превратили далёкий остров в крепость, ощетинившуюся пушками с каждого удобного выступа скалистого острова. Место заточения Наполеона (Лонгвуд) охраняли 3000 солдат. Вокруг острова круглосуточно курсировала флотилия из одиннадцати военных судов.

Это при жизни свергнутого императора. Но и после его кончины, боясь самозванцев и двойников, англичане почти девятнадцать лет держали у могилы усопшего караул из двенадцати солдат. И что симптоматично, великий поэт связал смерть Наполеона (1821) с началом народных волнений в Европе:

«Была пора». Стихотворение под таким названием Пушкин написал к 25-й годовщине со дня открытия Царскосельского лицея и прочитал его в кругу однокашников 19 октября 1836 года:

Далее следуют строфы, в которых эскизно обрисовываются изменения в жизни бывших лицеистов, которые произошли за минувшие годы. И наконец – вопрос к собравшимся:

В трёх строчках Пушкин охарактеризовал положение, которое сложилось в отношениях России и Франции накануне Отечественной войны 1812 года: обе стороны знали о её неизбежности и обе готовились к ней. Царь предупреждал французского посла Коленкура, что в случае войны он будет отступать вплоть до Камчатки и армию Наполеона ждут сюрпризы русской зимы: «Если император Наполеон начнёт против меня войну, то возможно и даже вероятно, что он нас побьёт, если мы примем сражение, но это ещё не даст ему мира. Если жребий оружия решит дело против меня, то я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии и подпишу в своей столице договоры, которые являются только передышкой. Француз храбр, но долгие лишения и плохой климат утомляют и обескураживают его. За нас будут воевать наш климат и наша зима».

Успешный воитель не внял Александру: не считал Россию достойной его меча и с её завоеванием помышлял о походе в Индию. Война началась 12 (24) июня, но русская армия перебрасывалась к границам с весны:

События Отечественной войны Пушкин уложил в три с половиной строки:

В этих строчках уместилось всё: упоминание о вторжении в Россию разных народов Западной Европы; интерпретация Бородинского сражения как ничейного по своим результатам (Русь только «обняла» противника, но не задушила его); бесславный конец нашествия, освещаемый пожаром старой столицы и прикрываемый на полях бескрайней империи снегами Севера.

Действительно, события 1813–1814 годов, завершившиеся взятием Парижа, необычайно подняли международное значение России. Ещё более оно возросло с созданием Священного союза, в котором Александр I занял руководящую роль, став де-факто царём царей. Пушкин осуждал Союз за подавление народных движений. Поэтому, говоря о вознесении России «над миром изумлённым», он имел в виду только освобождение Европы от засилья Наполеона. И ещё: к концу жизни его восхищение антагонистом царя заметно поблёкло:

Нет, повергнутого императора не так-то просто было забыть. И забыт он не был. Наоборот, после его кончины во Франции с каждым годом росли и усиливались бонапартистские настроения, что в конечном счёте кончилось восстановлением на престоле Франции династии Наполеона, а на первом этапе движения за это – возвращением останков императора в Париж.

…12 мая 1840 года, когда полусонные депутаты Законодательного собрания Франции начали дискуссию по поводу производства сахара, на трибуну поднялся министр внутренних дел Ремюза. «Месье, – провозгласил он, – король[16] приказал Его Королевскому Высочеству монсеньору принцу де Жуанвилю направиться со своим фрегатом к острову Святой Елены, чтобы забрать останки императора Наполеона».

Депутаты от неожиданности оцепенели, а затем разразились аплодисментами. Трудно себе представить более мощный стимул, чтобы взбудоражить общественное мнение Франции (а затем Европы), чем идею о возвращении тела Наполеона на родину. Через семь месяцев французы встречали прах великого человека, ставшего гордостью страны и завистью мира. Утром 15 декабря траурный кортеж проследовал через Париж. Шествие описал историк Андре Кастело:

«Погребальную колесницу тащили шестнадцать лошадей в попонах с золотым шитьём, их вели лакеи в императорских ливреях. Император в своей легендарной форме полковника кавалерийских стрелков гвардии на погребальной колеснице проезжал под Триумфальной аркой по площади Этуаль. Под звуки траурного марша он ехал по самой красивой в мире улице (на острове Святой Елены император пророчествовал: “Вы ещё услышите в Париже возгласы «Да здравствует император!»”).

И толпа, видя, как идут за гробом ветераны, приветствовала их криками, услышав которые на поле битвы противник дрожал от страха: “Да здравствует император!” Гренадёры, стрелки старой гвардии, драгуны императрицы, уланы в красных мундирах – все проходили перед толпой, выпятив колесом грудь, высоко вскинув голову на этом последнем параде – параде фантомов. И сердца этих уцелевших в сражениях людей колотились в груди, когда они сопровождали своего императора к тому сверкающему на солнце золотому куполу, под которым он обретёт отныне свой вечный покой».

«Представьте себе, что Москва взята…» После окончания Царскосельского лицея Пушкин был назначен статским секретарём в Коллегию иностранных дел. 6 мая 1820 года он был переведён в Екатеринославль (фактически выслан за вольнолюбивые стихотворения). Из Екатеринославля Александр вместе с семьёй генерала Н.Н. Раевского совершил путешествие на Кавказ. Своими впечатлениями о поездке он поделился с братом Львом:

«Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях. Ермолов[17] наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои – излишними.

Должно надеяться, что эта завоёванная сторона, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасной торговлей, не будет нам преградой в будущих войнах, и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии».

В этом фрагменте длинного письма обращает на себя внимание упоминание, сделанное мимоходом, о плане императора Франции завоевать Индию. Мысль о проникновении в эту экзотическую страну, жемчужину в короне Британской империи, волновала его всю жизнь.

В 1800 году этому представился случай. В ноябре Наполеон (тогда ещё первый консул) известил императора Павла I, с которым Франция официально была в войне, что желает вернуть в Россию всех русских пленных из разгромленного корпуса Корсакова.

Это умилило царя, и он в одночасье возненавидел англичан, союзников по второй антифранцузской коалиции, и возлюбил первого консула. В середине декабря в Париж прибыл посланник России генерал Спренгпортен. Бонапарт выразил самое горячее чувство симпатии к российскому императору, подчеркнув благородство и величие его души. Посланнику Павла Петровича Бонапарт сообщил, что русским пленным (около шести тысячи человек) за счёт французской казны сшиты новые мундиры по форме их частей, выдана новая обувь и возвращено оружие. В личном письме к царю первый консул заверил его в том, что мир между Францией и Россией может быть заключён в 24 часа.

Всё это совершенно пленило Павла. В ответе Бонапарту он согласился на мир и изъявил желание вернуть Европе тишину и покой. Спренгпортену первый консул заявил: «Ваш государь и я – мы призваны изменить лицо земли».

Опережая планы Бонапарта по нейтрализации Англии в европейских проблемах, царь снарядил четыре эшелона (22 500 человек) войска Донского и направил их в… Индию. Казаки выступили с Дона 27 февраля 1801 года, но шли недолго: 11 марта царь был убит придворными из его ближайшего окружения. Когда известие об этом дошло до Бонапарта, он воскликнул: «Англичане промахнулись по мне в Париже[18], но они не промахнулись по мне в Петербурге».

О насильственной смерти Павла знал ограниченный круг людей. Пушкину это стало известно на исходе осени 1817 года. Вольное или невольное участие в этом злодеянии наследника престола навсегда уронило его как личность в глазах поэта. Саму картину душегубства Пушкин дал в оде «Вольность»:

Но вернёмся к нашему герою. Накануне вторжения в Россию Наполеон говорил графу Н. Нарбонну: «Чтобы добраться до Англии, нужно зайти в тыл Азии с одной из сторон Европы. Представьте себе, что Москва взята, Россия сломлена, с царём заключён мир или же он пал жертвой дворцового заговора. И скажите мне, разве есть средство закрыть путь отправленной из Тифлиса Великой французской армии и союзным войскам к Гангу, разве недостаточно прикосновения французской шпаги, чтобы во всей Индии обрушились подмостки торгашеского величия?»

То есть, приближаясь к границам Российской империи, Наполеон думал не о войне с ней, а о захвате Индии при её (России) содействии. При этом рассчитывал на трусость царя или дворцовый переворот и устранение Александра по аналогии с его отцом. Конечно, беседа владыки Европы с графом проходила с глазу на глаз. Наполеон избегал оглашать свои планы. Тем не менее что-то просочилось наружу.

Кастеллан, будущий маршал Франции, писал 5 октября 1811 года (!) в дневнике: «Говорят о походе на Индию. У нас столько доверия, что мы рассуждаем не о возможности подобного предприятия, а о числе месяцев, необходимых для похода, о времени, за которое к нам будут доходить письма из Франции».

Да что французы! Об истинных намерениях Наполеона знали и русские. В канун Бородинской битвы, вспоминал поэт-партизан Д.В. Давыдов, общее мнение было то, что если Наполеон одержит победу и заключит мир с Россией, то пойдёт с русской армией на Индию. Денис Васильевич этого не хотел и говорил князю П.И. Багратиону: «Если должно непременно погибнуть, то лучше я лягу здесь. В Индии я пропаду со ста тысячами моих соотечественников без имени и на пользу, чуждую моему Отечеству».

Более того, вслед за изгнанием остатков Великой армии из пределов России полковник П.А. Чуйкевич выпустил книгу «Покушение Наполеона на Индию 1812 года». Пётр Андреевич служил в это время управляющим особой канцелярией военного министра, одной из функций которой была внешняя разведка, и знал то, о чём писал по первоисточникам.

Вообще, если вдуматься, странную войну вёл Наполеон в России. С 24 (12) июня по 5 октября 1812 года, то есть за 104 дня, в среднем два раза в месяц он сделал шесть попыток заключить мир с Россией. Мирные поползновения императора варьировали от категорического заявления А.Д. Балашову «здесь и сейчас» до унизительного Ж. Лористону: «Мир во что бы то ни стало…»

Наполеон на каждом шагу пытался добиться мира. Он не собирался терять свою армию на полях необъятной страны, она была нужна для похода в Индию. Он полагал, что перепуганный царь быстро откажется от своего химерического обещания отступать хоть до Камчатки. А если нет, то «восстанут московские бояре», лишившись своих богатств и крещёной собственности. Словом, не выдержит нашествие нового Тамерлана и пойдёт с ним на мировую.

«Варварские народы суеверны и примитивны. Достаточно одного сокрушительного удара в сердце империи – по Москве, матери русских городов, Москве златоглавой, и это слепая и бесхребетная масса падёт к моим ногам».

А тогда… Тогда – заветная Индия, бесценная жемчужина в короне королевства Британии. Словом, Россия была для Наполеона придорожным валуном, у которого можно с удобством пересидеть и следовать дальше, к истинной цели.

То есть о вероятности похода за Гималаи знала вся армия и мрачно была готова к такому повороту событий. А это возможно только при одном условии – в армии велась соответствующая пропагандистская работа. Не слишком открыто, не очень навязчиво, но целеустремлённо и упорно.

Наполеон не только поставил своей целью удушение Англии и завоевание мирового господства, но и определил сроки для этого. В 1811 году, в канун Русского похода, он говорил: «Через пять лет я буду господином мира». И тогда: «Французская империя станет матерью всех остальных государств. Я хочу заставить всех европейских государей построить для себя в Париже по грандиозному дворцу. Ко дню коронации французского императора все государи переселятся туда. Своим присутствием и выражением почтительных чувств они украсят эту торжественную церемонию».

Здесь речь идёт о повторной коронации, которую Наполеон хотел провести в Риме, приурочив её к 10-й годовщине первой, то есть в 1814 году император был настолько уверен в осуществлении своих замыслов, что заранее озаботился изготовлением памятной медали. На её лицевой стороне был изображён его римский профиль и сделана надпись: «Наполеон – император французский, царь Московский. Небеса твои, земля моя».

В мыслях владыка Европы уже поделил вселенную с Богом, «скромно» оставив за собой Землю. Наш гениальный поэт не знал этой тонкости в биографии великого завоевателя и поэтому спрашивал: «Зачем ты послан был и кто тебя послал?» Уж, конечно, не Бог! Не будем грешить на Всевышнего.