Читать книгу Экспресс «Россия» - Павел Примаченко - Страница 10

От воспоминаний отвлек громкий, икающий смех. Клоков привстал. Юлька, пережевывая печенье, безудержно хохотала, утирая передником слезинки. Николай, опустив голову и шурша пакетами, улыбался. Напротив, за столиком, расстегнув рубашку, развалился Кукла. На его крепкой груди блестела толстая золотая цепочка с распятием.

– Вася, – крикнула Юлька, – знаешь, как называют похороны милиционера? Мусоропровод, – и снова залилась заразительным смехом.

Ночной улыбнулся, но общего веселья не поддержал. «Дурка» явно принадлежала Кукле, которого он недолюбливал, считая мелким фраером и бакланом за манеру общаться со всеми, как с лохами.

– Не дрейфь, братан, напьемся, провеемся. Не такие кочегарки размораживали, – снисходительно говорил тот, как шелуху от семечек выплевывал. С удовольствием хвастался своими способностями. – Я никого никогда не обманываю. Ведь вокруг – лохи, дубье, дерево. Обмануть их – пара пустяков. Я их наказываю за жадность и тупость. Вариантов много. Вот простейший. Прикидываюсь пьяненьким, но козырным хлопцем с прииска «Удачливый». Мол, качу на материк, в отпуск. Три года весь полярный день, всю полярную ночь на бульдозере вкалывал, рычаги дергал. Теперь гуляю. Денег валом, но хочу зелени – долларов из Штатов, чтобы на них мамане, батяне и сестричкам гостинцы справить. Тусуюсь там, где народ продает, покупает валюту. Хожу, базарю, липну ко всем. Наконец, цепляют меня продавцы. – Много надо?

– Да с тыщенку бы взял. Вынимаю пачку бабок и мотаю перед их глазами завидущими, как красной тряпкой перед мордой быка. Они уже в экстазе. Заламывают сумасшедшую цену. Я не соглашаюсь. Дескать, многовато, братва. Слегка скашивают. Я снова мнусь для порядка, сто раз переспрашиваю не фальшивые ли и, наконец, решаюсь. А они – лохи натуральные. Моряки или рыбаки, которым зеленью платят. Даю я им «куклу» – пачку денег, где мелкие купюры сверху, а крупные – снизу. Считают, пересчитывают, но скоро убеждаются – без обмана. Потом я пересчитываю доллары, но, махнув рукой, бросаю. – Я вам верю. – Кладу деньги в карман и, как бы между прочим, спохватываюсь. – Мужики, я вас, кажется, надул, пару бумажек недодал. – Насторожились, соображают, прикидывают. Вроде все на месте. Но если этот старатель подпитой хочет добавить, надо соглашаться. Возвращают деньги.

– Будь я мелкий фраер – забрал бы все и с концами. Но я честно пересчитываю и, конечно, ошибаюсь. Кладу сверху «куклы» пару купюр. Лохи от радости чуть ли не до неба готовы прыгать. Остальное – дело техники. Отдаю «куклу», снимая снизу пачку крупных, и мигом растворяюсь. А эти слоны плоскостопные, радуясь удаче, начинают где-нибудь в укромном месте деньги пересчитывать и кричать. – Лишнее пропьем. Но бац, облом, половины-то не хватает.

– А не боишься? – Спросил его как-то Василий.

– Кого? Лохов? Это они меня, пусть боятся. Ментов? Но в милиции тоже люди работают. Поесть, попить хотят. Отстегнешь по мелочи, чтобы не мешали. А если повяжут, больше двух лет не дадут, а в первый раз вообще условно. Вот так. Не такие кочегарки размораживали.

– Ничего, – когда-нибудь разморозишь, – с неприязнью подумал Василий.

– Виноват, – прозвучало над ухом.

В лысом мужичке в линялых спортивных шароварах, застиранной майке, шлепанцах на босу ногу и кобурой на пузе, он узнал прапорщика. Еще в Москве приметил, как сели в штабной вагон два солдата с автоматами и ящиком зеленого цвета, окованным железом, а этот командир шел следом. Им отвели отдельное купе. – Секретную почту везут, – важно объявила Петровна и начала «тереться» возле служивых. – Старая бандероль, а кокарды любит.

– Виноват, – отрывисто и вкрадчиво повторил прапорщик, вскинув два пальца к виску и чуть не «щелкнув» задниками тапочек. – Три пачки Примы.

– Нет Примы.

– Как же так? А что есть?

– Пел-Мел, Кэмэл, Мальборо.

– Отставить, – командир наморщил лоб, всмотрелся в витрину, пригладил маленькие рыжеватые усики. – И Беломора нет?

– Давно не держим. Слава Богу, Яву дали.

– Одна Америка, – упавшим голосом констатировал офицер, – раскрыв ладонь с деньгами. – Пачку Явы.

– Из личной любви к армии и флоту, как член ДОСААФ – держи. – Василий протянул свой Беломор. От денег отказался.

– Когда ближайшая станция?

– Не надейся, теперь до самого Владивостока сплошная Америка. Настоящего курева днем с огнем не сыщешь.

– Безобразие, – разве нормальный человек может этой фильтрованной травой накуриться?

– С меня какой спрос? Происки ЦРУ не иначе.

– Политика, – наставительно заметил прапорщик. – Германию отдали, войска вывели, теперь радуйтесь, курите «маде ин Америка», – задыхайтесь.

– Далеко путь держите?

– Согласно приказу. – Отрезал вояка. Резко повернулся и двинулся к выходу.

– Эй, служивый, дай пушку пальнуть, – крикнул вдогонку Кукла.

Прапорщик машинально прикрыл кобуру ладонью, процедил сквозь зубы. – Когда прикажут, тогда и пальнем, – и быстро исчез за дверью.

Юлька залилась смехом до поросячьего визга. – Испугался, командир. Нажрал ряшку, а солдатики, как два прутика. И мой братик служит-тужит. Небось, такой же полкан им помыкает.

– Чего ему бояться, он при оружии, головой за него отвечает.

– Кто такому дундуку оружие доверит, Вася? У него кобура вместо кисета, а может шкалик туда прячет.

– Автоматы у солдат настоящие, – подал голос Николай.

– С холостыми патронами. Я как-то во Владике влип. «Сделал» одного моряка-рыбака и в состав, чтобы не светиться. Прилег и вдруг слышу запах скоблянки из трепангов. Я на один бок на другой, а запах все сильнее. Чувствую, хочу скоблянки, как беременный, хоть стреляйся. А раз хочу, значит, дай и прямой наводкой в «Золотой рог». Только там фирменная скоблянка, на свином смальце, мамой клянусь. Забегаю, девочки все свои. Мне, конечно, отдельный столик. Они там круглые, дубовые. Сам Александр Колчак в этот ресторан захаживал. Его место там, как в музее, показывают. Короче, икорочки, балычка, шампани бутылочку. Закусил, несут, родную. Насытился, отпал, млею. Стало вечереть. Народу тьма, музыкантики зашустрили, людишки плясать пошли, уже, значит, подпили. Ну, думаю, перекурю и домой. Хлоп, хлоп, а зажигалки нет. За спиной полный стол каких-то бесов. Пьют, жрут, бакланят. Поворачиваюсь. И того, который за мной, пальчиком по плечику. – Братан, огонька не найдется? И … мать моя, женщина. Вижу лоха, которого я днем на уши поставил. Вперились мы друг в друга, как псы перед схваткой. Он завыл, как сирена на пожаре, – вор! Бандит! Держите! Я год в морях гнил, а он за две минуты все отнял. – Дружки его, как пантеры, на меня. Я в углу – бежать некуда. Мигом ныряю под стол. Скатерти длинные, до пола. Слышу – надо мной буря. Достать не могут. Пинают ногами, но стол огромный, не дотянуться. Задрали скатерть и вкруговую рыла засунули, кто с ножом, кто с вилкой. Рвутся меня казнить. Я им спокойно. – Братва, что за базар? Знать ничего не знаю, звоните в милицию. Лох от злости плеваться начал. – Мы с тобой без милиции разберемся. – Ну, я не стерпел. Харкнул прямо в рот его вонючий. Сразу притих. Явились менты.

– Господи! – Юлька перекрестилась, откусила печенье.

– Не Господи, а, слава Богу. Стол подняли. Я сижу, как пес на присядках. Вокруг воют, – вор, грабитель, убить, растоптать. Но моя милиция меня бережет. Сама сажает – сама стережет. Всех в отделение. Я прикинулся шлангом, говорю, первый раз вижу, просто прикурить хотел. Опер глянул в упор. – Учтите, чистосердечное признание облегчит вашу вину. Иначе под пресс пустим. – Чувствую, не шутит начальник, но не такие кочегарки размораживали. – Вспомнил, – кричу, – сегодня утром нашел пачку долларов на улице. – Достаю, показываю. – Прошу принять. – Опер снова зыркнул и говорит отнеси туда, где нашел. Только осторожно. Через двор пойдешь, о мотоцикл не споткнись, многие за коляску цепляются. Ты, кажется, прикурить хотел. – Расстегивает кобуру, достает зажигалку. – Я думал у вас там пистолет. – А он мне. – В кого стрелять? Вокруг одни наши советские люди. – А ты, Вася, говоришь оружие. Понты и видимость. Пустая у них кобура, пустая.

– И тебя отпустили и денег не взяли? – Удивилась Юлька.

– Кто ж деньги в кабинете брать станет? Я вышел и сунул их под фартук коляски.

– А тот рыбак охламон? – Поинтересовался Николай.

– На то и охламон, – отрезал Кукла, – свидетели рассказывали, как он меня ударить хотел, скверными словами обзывал, а как я его на уши ставил, никто не видел. Предупредили его.

– Мы на тебя можем дело завести и на работу сообщить. Визу тебе закроют и за границу не выпустят, чтобы Родину не позорил. – Тот испугался, еще им отвалил и отбыл в моря рыбу удить. А все от жадности, – заключил Кукла.

– И ты все деньги ментам отдал? – Сокрушенно произнесла Юлька.

– Эх, Юлечка, – он ловко перегнулся через стол, обнял ее за статные бедра. Она закатила глаза, приоткрыла пухлый рот, замерла, слегка постанывая. – Не в деньгах счастье, деточка. Для меня бабки – пыль. Главное уметь их сделать, – он отлепился от Юльки, достал четвертной, зажег и прикурил сигарету.

– Ненормальный. – Пытаясь задуть купюру, Юлька аж покраснела. Но погасить не смогла.

– Как пылают, деревянные, – усмехнулся Кукла и извлек доллары. – Вот это деньги со знаком качества, а не количества.

Неожиданно он вскочил, спешно спрятал долларовую бумажку.

В ресторане появилась Настя. Быстро оглядев компанию, сдвинула брови. – Трудитесь, не спите? – бросила она на ходу и скрылась.

– Расселись, трепятся, – ворчал Клоков, – мог бы сейчас с Настеной поговорить.

К его радости, Кукла широко зевнул, потянулся и лениво протянул, – Кажется, баиньки пора. – Встал и вышел.