Читать книгу Мозаика жизни заурядного человека. Часть первая. Разбег - Павел Шаров - Страница 24

У меня был, есть и, надеюсь, еще долго будет мой хороший товарищ Герман по прозвищу Рыжий Сэйк. Сэйк, потому что он один из трех тезок («нэйм сэйк» по-английски – «тезка»), которые, как три мушкетера, фланировали в студенческие времена по улице имени Свердлова, привлекая внимание прохожих, включая иногда и милиционеров. Отличались они цветом. Этот был серым, но называть так своего друга было неудобно, поэтому и прозвали его рыжим. На этот счет я когда-то написал оду этим мушкетерам, которая начиналась так:

Я был их товарищем, но встречи наши не были частыми, поскольку я был обременен множеством других занятий: спорт, сцена и так далее. Так вот, Рыжий Сэйк жил в то время в цокольном этаже на улице Добролюбова. Недалеко, на улице Гоголя жила моя подруга Иришка, а через пару кварталов, в непосредственной близости от больницы для работников водного транспорта, жила юная, как цветочек, семнадцатилетняя десятиклассница Танечка. Это юное, порхающее создание было к тому же еще и романтическое, и вряд ли у кого рука поднялась бы, чтобы обидеть это существо, нарушить светлое восприятие жизни восторженной Танечки. А вот у Рыжего Сэйка, по-видимому, поднялась, и не только рука. Нарушил, значит. Судя по событиям, развернувшимся на этом пятачке города Горького, Рыжий Сэйк соблазнился-таки цветочком и сорвал его. Я этого не знал тогда, да и сейчас не уверен: сорвал или не сорвал?

Только однажды к моей жилетке прильнуло это воздушное создание, этот одуванчик. Не знаю уж почему, только мою жилетку уже не первый раз мусолила какая-нибудь представительница слабого пола, жалуясь на судьбу. В данном случае последовало признание в пламенной любви к… Рыжему. Я, как мог, выражал ей соболезнование, не понимая, что, собственно, от меня хотят.

– Танечка, успокойся, так в чем дело-то? Любовь – чувство высокое, она возвышает… понимаешь ли – я даже хотел сказать, что от любви более того – дети рождаются, но воздержался – люби на здоровье. Я-то тут причем?

– Паша, миленький, мне кажется, что он меня не любит.

Я понимал, что неразделенная любовь – это сильная сердечная рана. Ее минуют только те толстокожие, которым недоступно это волшебное чувство – любовь, да те немногие, которые с первого предъявления находят свои половины и перестают волноваться на этот счет. Я чувствовал, что Танечке явно не повезет.

– Так чем же я могу помочь тебе, Танечка?

– Мне нужно только одно: знать, как он ко мне относится. Спроси у него.

– А почему ты сама его об этом не спросишь?

– Это выше моих сил, Паша.

– Ну, хорошо, хорошо, я спрошу…

– Только я буду рядом,…где-нибудь,… я хочу сама услышать. Понимаешь?

– Понимаю, понимаю. Но это похоже на какую-то хирургическую операцию. А я не хирург. И, кроме того, то, что он мне ответит, может оказаться неправдой. Знаешь, мы друг перед другом иногда выпендриваемся. И я своей хирургической операцией извлеку и выброшу здоровый феномен под названием «ваша любовь».

– Нет, нет, не выбросишь! Даже, если он начнет, как ты говоришь, выпендриваться, я все равно пойму. Паша, помоги мне. Здесь нет ничего плохого. Прошу тебя. Прошу!

И я сдался. Предателем я себя не чувствовал. Более того, я помогал Рыжему побыстрей разобраться с амурными делами, если он в них начал запутываться.

– Ладно, пошли прямо сейчас.

Я зашел к Сэйку, договорился с ним пройтись по Свердловке, и мы вышли из полуподвала его квартиры во двор. Перед дверью со двора на улицу спряталась Танечка. Я остановил Сэйка.

– Слушай, Сэйк. А как ты к Танечке относишься?

Сэйк остановился, подошел к углу двора, встал спиной ко мне, и у него под ногами заурчало. Туалет в квартире был неисправен. Я покраснел. Первое непредвиденное обстоятельство состоялось.

– Как, как! Она ведь прямо как вулкан!

– Как вулкан, говоришь? Что, фонтанирует эмоциями, что ли? Значит, влюбилась.

– А мне это зачем? Хоть бы кто ей занялся. Она же на мою психику давит.

Я не знал такого жесткого отношения Сэйка к Тане и почувствовал, что дальше разговаривать бессмысленно.

– Ну, ладно, ладно бухтеть.

– Что ладно, что ладно! Я не знаю, куда от нее деваться.

– Все, все, Сэйк. Остальное потом.

Когда мы вышли на улицу, Танечки там уже не было – пропала. Мы пошли к улице Свердлова.

– Ты вот что, Сэйк. Ты скажи ей, успокой ее, чтобы не переживала. Самое тяжелое в ее положении – это неясность, подозрения, мучительное желание понять, что же происходит. Понимаешь?

– Скажи, скажи. Да она мне всю морду исцарапает.

– Вот когда разгорится костер сомнений, тогда да – исцарапает, а сейчас пока есть еще время затушить. Понял?

Мы уже подходили к улице Свердлова.

– Да понял, понял я.

Вдруг рядом с нами неожиданно, так же, как пропала, возникла Танечка. Она твердой походкой подошла к ничего не понимавшему Сэйку. Я сморщился от предчувствия. Раздался громкий, на всю улицу шлепок. Это Танечка, собрав воедино всю энергию своего хрупкого тела, вмазала Сэйку хорошую, запоминающуюся оплеуху.

– Спасибо за науку, – сказала Танечка Сэйку и такой же твердой походкой пошла прочь.

«Вот это одуванчик! – подумал я. – А я-то представлял ее беспомощной порхающей бабочкой. А это оказалась настоящая женщина. Молоде… ец!»

– Ну, как, Сэйк, доволен? Полегчало?

Я ухмыльнулся. Сэйк посмотрел на меня внимательно, с подозрением.

– Хоть ты и гад, Пашка, но я доволен, – Сэйк потер покрасневшую щеку, – и запомни, я тебе должен.

– Хорошо, хорошо, Сэйк, – я инстинктивно отклонился, – только не сейчас. Потом когда-нибудь отдашь. Ладно?

До сих пор не отдал. Жадный.