Читать книгу Выстрел из вечности - Павел Шилов - Страница 7

В красный уголок, где должно было проходить профсоюзное собрание, Михаил Петрович Баженов пришёл загодя. Он сидел, хмуро подперев тяжёлую голову правой рукой. Кабинет был большой, светлый, трибуна, обтянутая красной материей, сколько раз служившая ему опорой во время выступлений, казалась сейчас ему незнакомой и какой-то чужой. А мысли не давали покоя: «Наставник – лицо цеха, смалодушничал. Из-за тебя чуть не погиб молодой парень. Ведь видел, что нарушают технику безопасности и промолчал. Нет бы первый раз одёрнуть, так не хватило смелости. Допустил позор на свою седую голову. Каков был день, чистый, солнечный. Снег скрипел и искрился. Лёгкий морозец пощипывал за уши. Лёшка Голубев – составитель вагонов с лихо заломленной на ухо шапкой, держась за поручни вагона, отмахивал машинисту Сидорову. А я в это время сидел у себя в кабине тепловоза в виде стороннего наблюдателя. Зачем? Почему допустил лихачество, повлёкшее за собой чуть ли не трагедию. Ведь стоило только выйти, крикнуть построже им, как они бы прекратили играть в прятки со смертью. Одно слово и вот. Но этого не случилось. Чего мы боимся? Чего? Оказаться в глазах товарищей слишком назойливыми? О-о-о! Какая близорукость, видеть это безобразие и молчать. Машинист Василий Сидоров разгонял тепловоз и резко тормозил. Лёшка в это время успевал подбежать, расцепить сцепку, пустив по одному пути вагоны, по-другому тепловоз. Да нужно было ещё перевести стрелку. – «Быстрота манёвра и никаких задержек», – кричал Голубев и улыбался. А я – старый пень, смотрел на эти выкрутасы сквозь пальцы, хотя знал, что плохо может кончиться. К тому же ещё дежурная по станции Лидия Воронцова, драла глотку, словно войдя в раж. Голосина у неё будь-будь гремит как медный колокол на всю округу, да если его усилить ещё динамиками селекторной связи… Эх, мужички! Надо ж так случиться в самый последний момент оскользнулся Лёшка при переводе стрелки и упал на рельсы. Вагоны, пущенные без управления, разнесут всё на своём пути. Как напугался Лёшка, как закричал. Меня из кабины выбросило, словно взрывной волной. И как раз вовремя. Парень-то молодой, только что с армии прибыл. Лежит на рельсах, бушлатишко-то солдатский задрался, и лица не узнать. Сам не знаю, откуда у меня такая прыть взялась. Не помню, как оказался рядом. Рванул его за бушлат. И мы упали около рельсов. Состав, стуча на стыках, проскочил дальше. Ух, и бил меня озноб, зуб на зуб не попадался. Лёшка тоже весь дрожал. Мастер, будто назло, тут подвернулся и загремел, мол, ты Михаил Петрович, куда смотрел за этим безобразием? Профсоюзное собрание будет разбирать действие наставника молодёжи Баженова. Разве мало ты сам ошибался, и другие рядом с тобой. Неужели война тебе Михаил Петрович ничего не дала? Ну ладно, тогда тебе было семнадцать лет, да и был ты не машинистом, а помощником. Время-то, время какое было, чуть оступился, нарушил инструкцию, проявил слабоволье, и вот уже нет на плечах головы. Одним словом – война. Машинист паровоза Иван Филиппович Жигулин – душа человек, вёл тогда состав с горючим. Духота была невыносимой. Слепни не давали покоя даже в кабине. Паровозишко выбивался из сил. Охраны никакой. Кочегар у топки замотался бросать берёзовые чурки. Он обливался потом. Выйдет на тендер, глотнёт свежего воздуха и опять к топке. Я к нему тогда, дескать, Володя, отдохни. Он только глаза пучит и говорит, что у тебя своя работа есть. Из деревни был, молодой, но сильный товарищ. Машинист Жигулин ещё удивлялся тогда: «Володя, ты что ли двужильный? Отдохни. Михаил, к топке! Помоги кочегару». А у меня откуда силы-то возьмутся – семнадцать лет. Работал до изнеможения, хныкать некогда. Потом привык. Жигулин не кричал, не ругался, а взглянет, было – стыд пробьёт до самого донышка. Такой мужик – редкость: совестливый, честный, справедливый. Век не забудешь. Может быть, излишнее его добродушие и подвело тогда на станции Колежма. Он посадил капитана на паровоз, хотя нам было запрещено. Может быть, на него подействовала нашивка за тяжелое ранение на груди у капитана. Он осмотрел, конечно, с ног до головы капитана и, видимо, остался доволен. А потом, как выяснилось, капитан оказался врагом. Прихрамывая на левую ногу, он тащил в руке небольшой чемоданчик, в котором была мина. Если бы тогда Жигулин выполнил инструкцию. Хорошо, что всё тогда окончилось благополучно, а могло быть, могло. Редкая случайность спасла нас и паровоз с горючим от гибели. И всё из-за нарушения инструкции. Не хотелось думать, что в обличии советского капитана скрывается ярый диверсант, который способен на отчаянный шаг, лишь бы нанести вред врагу. Какие у капитана глаза – сталь, да и только. Посмотрит, мурашки по коже идут. Если на противника обрушит, что тогда? Подошёл он к нам тихо, мирно. В голосе была неподдельная мольба. Кто не поймёт, почему человек рвётся в свою часть, где начал воевать с врагом и откуда попал в госпиталь. Чёрствое сердце и то оттает. Человек рвётся на фронт защищать Родину, его товарищи там, в пекле войны, а мы вдруг будем чинить преграды. Мне казалось, что он парит над землёй, не выпуская из-под своего взгляда ничего, как и подобает Советскому офицеру. Правую руку он держал в кармане. Солнце нещадно жгло, но он не обращал внимания. Мелькали станционные будки, столбы, деревья, поля. Спереди надвигался сосновый лес, откуда несло распаренным запахом смолы. Состав врезался в лес, словно в тоннель, повесив над кронами зелёного массива чёрное облако дыма, которое медленно рассасывалось, таяло в полуденном зное. Капитан, похлопав по плечу машиниста, сказал:

– Брат, притормози, не могу после ранения, а может быть, что съел несвежее.

Он страдальчески хватался за живот, делая над собой великие усилия. Лицо его исказила гримаса боли. Надо быть великому артисту, чтобы так оригинально сыграть роль страдальца. Нет, комар носа не подточит в его поведении. Свой чемоданчик он оставил в кабине паровоза, а потом чемоданчик куда-то пропал. Солнце вошло в зенит. Я с удовольствием ходил по траве, вдыхая аромат леса. Увидев красивую большую бабочку, хотел было побежать за ней, как в детстве, но вдруг одумался – взрослый ведь, засмеют ещё. Жигулин смотрел на меня отцовскими глазами, вздыхал. О чём он думал, догадаться не трудно. А мне было приятно отдыхать на лоне природы. Прошло примерно минут двадцать, а капитана не было. Куда он запропастился, куда? Мы стали по очереди кричать ему, но всё безрезультатно. Он как сквозь землю провалился. Я уж грешным делом подумал, не схватили ли его кто? Ждать было уже бесполезно. И тогда машинист решил оставить чемоданчик на высоком пне, чтобы со всех сторон было видно. Стоять нам было некогда. Мы стали искать чемоданчик капитана, а он как сквозь землю провалился.

– Мишка, наверное, мина. Ищи чемоданчик быстрее, – крикнул тогда машинист, догадавшись, что произошло. Мы обыскали всё, но чемоданчика не было. – Напряги слух, может, услышишь часовой механизм.

Я напряг слух и тут услышал в дровах: тик, тик, тик. Часовой механизм мины подавал голос. Раскинув дрова, я схватил чемоданчик и выскочил с паровоза. Помню, как поставил его на пенёк и вернулся. Паровоз, выплюнув огромное облако дыма и пара, тронулся. Нелегко ему было тянуть в гору тяжёлый состав. Он задыхался, выжимая из себя последние силёнки, как вдруг сзади, оглушив окрестность, раздался сильный взрыв. Горячая струя воздуха, пахнущая тротилом, качнув переполненные цистерны с горючим, прошла около состава.

– Сволочь! Как я его не мог раскусить, – ругался машинист, – прикинулся инвалидом. Эх!

Но дело так не кончилось. Не хотел видно враг опускать жертву, выпрыгнувшую у него из силков, послал по рации бомбардировщиков на состав, который вёз горючее. И началось. Осколки хлестали по цистернам, не причиняя им особого вреда. Иван Филиппович смотрел в небо и грозил лётчикам кулаком.

Немцы с ожесточением бросали бомбы на состав, но в цель попасть не могли. Чем бы это всё кончилось, если бы нам на помощь не подоспели наши истребители, догадаться не трудно. Два бомбардировщика ткнулись в поле рядышком друг от друга. Состав тоже поплатился. Последняя цистерна вспыхнула ярким пламенем. Жигулин притормозил состав. Я спрыгнул и, задыхаясь от жара, всё же отцепил горящую цистерну. Дыхание у меня перехватило. Думал, что сам вспыхну свечой. Слава Богу, пронесло. Успел зацепиться за поручни цистерны, когда Иван Филиппович погнал состав вперёд. Мы увидели, как огромный столб пламени полыхнул в небо. Да, ситуация была неважной. Машиниста, кочегара и меня трясло. Паровоз шёл и шёл, вода есть, дрова жарко горят, а навстречу бежит железнодорожное полотно, холодно сверкая металлическим отливом».

Иван Филиппович выдохнул тогда:

– Вот что такое нарушение инструкции и приказа. Мишка, если тебе придётся самому вести составы, будь твёрд. Ты понял, во что обходится наше слабоволье. С этим типом мы ещё встретимся. Машинист и помощник были уверены, что он русский и где-нибудь пристроится. Конечно, сомневаться, что он был русский, не было причин. Баженов хоть и молод был, но чувствовал, улавливал в его поведении что-то русское. Кто он? Здесь жил после гражданской войны или жил за кордоном, а сейчас пришёл к нам вместе с войсками Гитлера. Такой человек идёт на всё. Он ждал встречи и боялся её. Пощады от него не будет, как не проси. Ошибиться – значит потерять голову. Михаил много передумывал вариантов, как будет действовать при встрече с ним. Чем смелее, тем лучше. Их состав сновал туда, сюда по дорогам Советского Союза, и случай, произошедший с ними, начал забываться. Как говорится, гора с горой не сходится, а человек может. Баженов не думал, не гадал уже, мало ли разных ситуаций на войне. Возвращаясь из поездки, он дремал. Жигулин гнал паровоз на всех парах. Маленькую станцию их состав должен был пройти мимо. На какое-то мгновение Михаил открыл глаза, чтобы посмотреть на станцию. Паровоз летел на воинский эшёлон. Расстояние быстро сокращалось. «Стрелка», – крикнул он вне себя. Иван Филиппович резко затормозил поезд. Оставались считанные метры до столкновения. У Баженова мурашки пошли по телу. Из другого поезда выскочил полковник с пистолетом, а за ним несколько офицеров. Он, заикаясь, выдавил из себя, схватив машиниста за грудки:

– Не видишь, куда прёшь – вражий прихвостень. К стенке!

– Если бы не видел, не остановил бы. Кто перевёл стрелку на ваш эшелон? – сказал Жигулин.

– Дежурного ко мне! – рявкнул полковник.

И несколько офицеров скрылось в здании. Выволокли дежурного.

Прихрамывая на левую ногу, бледный дежурный изрёк:

– Стрелочница переводила стрелки. С неё и спрашивайте. Я не могу за всеми уследить, – оправдывался он.

В сопровождении двух офицеров появилась девушка лет семнадцати-восемнадцати на смерть перепуганная. Она плача пыталась что-то объяснить, но её не слушали. Диверсия была у всех на устах. Невдалеке стоял дежурный. Он уже отошёл от стрессового состояния, и теперь в глазах его была сталь. «Вот так встреча, – пронеслась у Баженова шальная мысль, – да это же тот капитан, что подложил нам мину. Не дурно устроился». Девушку уводили всё дальше и дальше. Вот уже её затолкали в вагон.

– Стойте! – выдохнул Михаил от переполнявшего его гнева, обращаясь к полковнику. – Вот он диверсант!

Их взгляды встретились. Зажатый офицерами, в бессильной злобе диверсант выплёвывал слова:

– Да что же это такое? Верят всякому щенку. Оклеветал меня и стоит, как будто, так и нужно. Я ни в чём не виноват, не виноват!!! Я честный человек.

– Разберёмся, – хмуро выдавил из себя полковник, – увести. Девушку отпустите.

Стрелочница, как оказалось Валя Иволгина смотрела на своего дежурного, который так лихо её подставил, то на Баженова. А он боялся смотреть на неё. Шуточное ли дело, девушка так смотрит на тебя, как на что-то диковинное. Сердце стучит, словно на него нагрузили целую тонну. Оно вот-вот задохнётся и остановится.

Жигулин, не скрывая своей радости, подошёл к диверсанту и прошипел:

– Напрыгался, гнида вонючая. Не мог я тебя тогда разгадать, а жаль. Сделал бы мокрое место. У, мразь!

Он хотел его ударить сапогом, но его остановили:

– Не смей! Он нам нужен живой, а ты расскажи всё что знаешь.

Солнце клонилось к закату. Два офицера уводили диверсанта. Он, припадая на левую ногу, не спешил. Машинист и помощник пошли к паровозу. Баженов оглядывался назад, где стояла испуганная девушка с большими голубыми глазами и толстой русой косой. Думал о ней, вздыхал, но шёл, потому что было нужно. А сердце так и рвалось обратно к ней. И он не выдержал, подбежал к ней, взял её за руку, заглянул ей в лицо и произнёс:

– Я найду тебя. Ты запала мне в душу. Как твоя фамилия, имя, отчество, чтобы я мог писать тебе. Девушка дала свои координаты, улыбнулась счастливо и позволила себя поцеловать. «А я оказался негодяй, – вздыхал в минуты слабости Баженов. – Вскоре, я забыл о ней. Больно мне, но что поделаешь. Не стойкий оказался. А время шло. И вот сейчас я часто вспоминаю эту встречу и шепчу»:

– Валя, птичка, песня моя неспетая, снившаяся мне каждую ночь пока шла война, снова я вижу в твоих глазах боль и страдание. Где ты? Как сложилась твоя судьба? Война дала нам шанс встречи, и она же разлучила нас.

Дверь отворилась. Кто-то включил свет. Баженов повернул голову.

– Ты уже здесь? – спросил председатель профкома. – Что сидишь без света?

– Думаю.

– Ну и что?

Зал наполнялся людьми, скрипели стулья, раздавались приглушённые голоса. Баженов смотрел в зал, слушал, что говорит машинист Сидоров и составитель Голубев. У него от этих вязких слов заныло в левом боку. А перед глазами снова возникло искажённое страхом лицо Лёшки Голубева. «Они меня защищают, – сквозила в мозгу мысль. – А зачем? Разве я не виноват в случившемся!»

– Михаил Петрович – не нянька, чтобы следить за нами, – выкрикивал Голубев с места, – мы все взрослые люди и должны сами соображать, что можно, а что нельзя.

Его перебивали, дополняли, уговаривали, но составитель стоял на своём. И от этих слов у Баженова начала кружиться голова. И тут во весь свой небольшой рост, сверкая голубыми глазами, выплыла в памяти Валя Иволгина.

– Что язык присох? – говорил её взгляд. – И меня ты не нашёл из-за своей нерешительности, хотя твёрдо знаю что любишь меня до сих пор. Может скажешь, что в войну ты был другим. Так то была война. Почему тебя выбросило из кабины спасать человека? Молчишь! Признать свою ошибку при всех труднее, чем броситься в огонь.

Она тряхнула русой косой, медленно удаляясь всё дальше и дальше, где была полуразрушенная станция.

– Михаил Петрович, – услышал он голос председателя профкома, – что вы скажете по этому делу?

Баженов обвёл всех присутствующих взглядом и увидел сочувствие.

«Всё прошло, – подумал он, – стоит ли открывать свою душу».

– Ведь ты увидел происшествие только в последний момент, когда Голубев подвихнул ногу и упал на рельсы? – продолжал председатель, – ты, рискуя своей жизнью, бросился на спасение человека. Это геройство. Не каждый бы так поступил.

«Нет – это нарушение инструкции, я должен был прекратить лихачество, которое чуть не привело к смерти. Мастер прав. Не заливайте мне уши елеем», – хотел было сказать Баженов, но промолчал. Он глубоко вздохнул, весь побелел и, схватившись за грудь, хватал воздух широко раскрытым ртом.