Читать книгу Академический год - Павел Шушканов - Страница 4

Октябрь – довольно спокойный месяц. Проходит суетливость первых рабочих недель и стресс от внезапного окончания отпуска и лета, жара сменяется прохладой, желтой листвой и дождями, жизнь входит в привычную колею. К октябрю своего шестнадцатого академического года я потерял телефон. Вот он только что лежал в кармане – поцарапанный, глючный, но привычный, с полудохлой батареей, которая познакомила меня с новыми уровнями неловкости несколькими неделями ранее и вдруг… Я выхожу из маршрутки и понимаю, что карман мой стал немного легче, а пульс хаотичнее. Нет, я не очень привязан к вещам, особенно таким хрупким и недолговечным, как телефоны, но покупать новый именно сейчас совсем не входило в мои планы.

Паника сменилась торгом, потом смирением. Я же помнил, как смотрел на время, заходя в маршрутку. Выходя из нее, я стал легче на сто с небольшим граммов. Мозг прокручивал архив данных, которые были в аппарате и которые видеть посторонним не следовало. К счастью, ничего особо личного там не было. Полсотни номеров, десяток фотографий, из которых последние три – расписание, напоминания о днях рождения, мобильный браузер с более—менее приличной историей. Приложений с соцсетями я в телефоне не держал, кроме одного мессенджера для работы. К счастью, телефон был заблокирован надежным паролем, который я сам частенько забывал.

Я спросил у пробегающего мимо спортсмена время, отметил про себя, что опаздываю на пару и поплотнее обмотав шарф вокруг шеи, поспешил к не знающему забот студенчеству.

– Вы хоть знаете, что такое студенчество? – задал я странный для гражданского процесса вопрос.

Староста Ропша уклончиво мотнул головой.

– В общих чертах. Мы – студенчество, например.

Я усмехнулся.

– Нет, вы не студенчество. Вы скопление жаждущих диплома, в основном лентяев и хитрюг. Студенчество – это целый социальный пласт, часть общества, которой будет принадлежать мир, создающая этот мир, творящая революции в прямом и переносном смысле. Студенчество не терпит закостенелости и несправедливости, жаждет свободы и борется за нее. Оно скреплено узами братства и навечно объединено стенами альма-матер, которая выпустила их в свет. Вы слышали об Обществе плюща, создающего целый мир, о старейших студенческих сообществах, о вековых традициях древнейших университетов, студенческих революциях, меняющих мир и общество? Вы хоть Gaudeamus знаете?

– Слышали, – оправдалась Марина (наверное, Марина).

– А пели когда-нибудь? Это же ваш гимн!

Группа переглянулась

– Он же не на русском.

– Не на русском, – я потер ладонями лицо. – Недавно спросил на экзамене, почему реальный договор так называется. Каких только вариантов не услышал, от "потому что он настоящий", до "потому что он здесь и сейчас". И ведь никто не вспомнил о том, что реальный от латинского слова "res". Ubi rem meam invenio, ibi vindico.

– У нас не было латыни, – сказал староста Ропша. А девочка Староста энергично закивала головой.

– Но, это неправильно! – развел руками я. – Юрист без латыни, что медик без знания анатомии. Хотя, от вас то, что зависит. Мне искренне жаль, что вы не знаете латынь. Значит, понимать меня вам будет немного сложнее, чем я думал.

– Sapienti sat, – тихо сказала Даша и улыбнулась.

До середины пары оставалось неизвестное количество времени. Потерянный телефон начинал доставлять серьезные неприятности.

– С вами все в порядке, Кирилл Олегович? – уточнил староста.

– Потерял телефон. Выпал в маршрутке.

Студенты сочувственно зашумели. Особо догадливые подсказали время.

– Значит пора было покупать новый, наверняка батарея уже держала плохо, – философски заметил студент у окна с таким же именем, как у меня. Я условно звал его тезка.

Я вслушался в тишину аудитории на предмет смешков, но было траурно тихо. Значит, о моем приключении с зарядкой Даша не сказала никому. Либо же студенты достигли совершенства в покерном хладнокровии. В последнее я не верил.

– Куплю новый сегодня, – тихо сказал я, завершая тему.

– Я знаю отличное место, – с излишне серьезным лицом сказала Даша.

В деканате меня встретили несколько контрастно. Хриплая Наташа предложила половину шоколадки, а Оксана Оксановна сверкнула глазами так, что едва не расплавила свои очки.

– Я вам звонила раз десять.

– И как, гудки идут? – уточнил я.

– Нет, выключено. Как, впрочем, частенько.

Я сделал удивленное лицо.

– Кирилл Олегович телефон потерял, – сообщила Наташа.

– Ой, а ты откуда уже знаешь?

– Студенты сказали.

Как произошел обмен информацией за столь короткую перемену, я мог только догадываться.

– Возьмете еще одну пару? Трудовик заболел, и подхватить курс некому.

Трудовиком звали преподавателя по трудовому праву, в шутку, конечно, но прижилось.

– Хорошо, – не думая, согласился я, – все равно окно. Почитать свое или трудовое?

– Как хотите.

– Кирилл Олегович может читать любой курс, – похвастала Наташа из-за компьютера.

Оксана Оксановна одарила меня саркастическим взглядом, смягченным моим согласием провести чужую пару. Это волшебство, конечно, рассеется еще до конца рабочего дня.

– Совсем вундеркинд!

Лекции читать одно удовольствие. А ведь было время, когда я не понимал всей прелести лекционных курсов, считая, что спрашивать на практических занятиях гораздо проще и интереснее. Опыт дает некоторые бонусы. Когда вся необходимая информация уже в голове, и ты не связан конспектом или (позор какой!) учебником, лежащем на кафедре, лекция превращается в произведение искусства. Из разрозненной информации ты создаешь систему – единое целое, скрепленное примерами и забавными фактами, а потом аккуратно вкладываешь это в головы слушателей, приправив информацию небольшим количеством сомнения, чтобы критическое мышление не подавлялось авторитетом лектора. Но сегодня у меня не шел из головы мой телефон и все примеры, и задачи, так или иначе, касались мобильной связи. Наконец, мне самому стало казаться, что я непростительно часто повторяюсь.

Вероятно, какой-нибудь счастливчик уже играет с моим аппаратом, твердо решив перепрошить его, чтобы оставить себе. Древний телефон, который нажатие на экран воспринимает не как команду, а как ничего не значащую просьбу.

У сто восьмой аудитории образовалась пробка. Четверо флегматичных студентов выносили, обнаруженные в старых шкафах плакаты, стойки для них, пыльный и морально устаревший проектор. Руководил действием белозубый Лев в ярко-зеленой приталенной рубашке. Я поинтересовался происходящим, в тайне надеясь, что Лев Петрович собирает свои вещи и уже очень опаздывает на ракету до своей планеты.

– Все это можно использовать для открытого занятия, – энергично сообщил он. Рука – как клешня краба, я потер пальцы.

– Ну, ладно плакаты, а древний проектор зачем? У нас в каждом кабинете по стационарному.

– Вот именно! Они стационарные, а тащить провод через аудиторию на первый ряд не разумно.

Я придал лицу выражение внезапного озарения.

– Так вам и ассистент потребуется!

– Думаю, кого-нибудь из студентов…

– Ну, разумеется.

Профессия переключателя слайдов возродилась вновь.

– Ну, если вам не нужна моя помощь, то я пойду, – торопливо отсалютовал я.

Проектор! От этой дичи я отказался, едва они стали модными, а потом обязательными. Первые три года отговорки в роде "сломался" или "занят на сегодня" вполне принимались, а потом про необходимость слайдов благополучно забыли. Проектор некоторое время использовали как магнит для пыли, потом как пресс для плохо сшитых методичек, а после отправили охранять внутренности шкафа.

– Вы придете к нам? – печально спросили по левую руку от меня. Там жалась к стене Староста. Ее рыжие волосы ярко выделялись на зеленом фоне стены. Вид у нее был несколько смущенный, видимо вакансия переключателя слайдов досталась ей.

– Конечно, я вас не брошу. Приду.

– Обещаете?

– А одного обещания недостаточно? – я улыбнулся ободряюще. – Приду.

К средине дня по моим расчетам мне должны были позвонить уже раз четыреста. Все же в жизни без гаджета есть своя прелесть. Иван Иванович нашел меня лично и сообщил, что мое присутствие на открытом занятии обязательно. Понять то, что на мое решение в гораздо большей степени повлияла рыжая девочка Староста, чем он, заведующий кафедрой был не в состоянии. Я только кивнул и сделал это, видимо, слишком искренне – вопросов и угроз не последовало.

– Как там рабочие программы поживают?

– Вот кстати, – начал я, – думаю, что некоторые разделы дисциплин требуют более тщательной проработки и систематизации. Многое устарело, а что-то уже не так актуально. Теория тоже на месте не стоит, нужно анализировать и исправлять.

– Короче, не брался еще, – заключил шеф, – смотри, к ноябрю сдавать.

К ноябрю. Я привычным движением потянулся к карману, чтобы записать почти окончательный срок, и замер. К вещам быстро привыкаешь, а вот к их отсутствию не так быстро. Зато нашлась пачка сигарет.

– Ты же бросаешь, – удивился шеф.

– У меня своя система.

Когда-то в нашем здании было двенадцать туалетов, включая два служебных. Меня всегда забавлял этот факт, и я не уставал повторять его на занятиях, чтобы удивить безучастную ко всему молодежь. Потом два закрыли на вечный ремонт, и осталось десять. Десять – тоже много, но звучит не так эффектно, как двенадцать и я перестал об этом вспоминать. Один – самый крупный за толстой кованой решеткой имел свою историю. В девяностые первый комендант закрыл его якобы на профилактику и установил там колоссальный самогонный аппарат, который одновременно стал и объектом для баек, и предметом его гордости, и основанием для увольнения. Три года там хранили излишки книг, которые устаревали гораздо быстрее, чем мемы в современном Интернете. Потом его закрыли по неизвестным причинам. Но меня продолжало радовать это помещение – просторное и пустое с рядом кабинок, к которым не было доступа ни у кого уже лет десять, с деревянным окном, открываемым со скрипом и опасностью разрушить эту древнюю конструкцию. Тут я курил вдали от всех, присев на оставленный кем-то на заре факультета ученический стул. Тут убежище от всех и вся, просто идеальное и гениальное. Никто не будет меня искать и тревожить в помещении, которого как бы и нет. Есть такое удивительно свойство закостенелого мозга большинства моих коллег – неиспользуемые по назначению объекты просто удаляются из поля зрения, словно их не существует в природе. С потерей телефона покой в моем убежище возводился в степень.