Читать книгу Темные глубины - Павел Старицкий - Страница 3

Настала пора признаться самим себе. Произошло то, чего так долго ожидали и боялись. Хтонические призраки с периферии разума активизировались и начали свое смертоносное шествие. Сейчас мы стоим на пороге горящего здания, а перед нами лежит темная бездна, которой нет конца. Дело прежнего человека ныне завершилось.

Потому что они пришли. Они уже здесь.

Сейчас не время теоретизировать и пытаться метафизически обосновать грядущий кризис. Внешнее, этот хаотический концепт безграничного ужаса и неполноты бытия, прорывается в мир через дыры в человеческом рассудке. Неизвестно, как долго продлится агония. Час, миг, вечность. Это все равно произойдет.

Бастион разума в огне. Человечеству больше некуда бежать.

Что случится, когда они войдут в мир? Сможет ли человечество преодолеть скорость и сбежать от ужаса Внешнего? Пока фанатики на улицах глаголят о приходе эсхатона, пока эскаписты зарываются в свои норы, древнее зло поднимает голову. Ужас всегда крылся в самых простых вещах. Проклятая сторона бытия освободилась, и Другой уже среди нас.

Что нам остается? Мы можем только наводить мосты через бездну. Темное и неизведанное, этот хтонический субстрат человека, ожидает нас. Жадно тянет к нам свои деформированные щупальца безликое ничто. В этой тьме легко пропасть, раствориться без остатка. Всякий свет споткнется о толщу темноты, рассеется на погибающие фотоны. Ощущение обманчиво. В этой бесконечной абсурдности человек становится судьей самому себе. Мы учимся умножать смыслы, чтобы пройти через бесконечную пустоту немыслимого космоса.

Пока мы боремся, пока мы продолжаем говорить, пусть и слова наши оборачиваются лепетом безграничного ужаса – мы живы. Человек многое потеряет в этом путешествии в глубины. Но мы спускаемся к самим себе – как знать, вдруг нам удастся найти то, что было утеряно тысячелетия назад. Наследная память дает ключ к великим знаниям. На затерянных континентах лежат свидетельства мудрости бывших народов, и этот Логос предков – лишь одна из безграничного количества возможностей.

Так растворяется бытие, так обнажаются истины, так кончается ложь вещей. Сокрытое открыто, но это уже никому ничем не поможет. Наши дороги известны. Мы объясняем дорогу во мраке грядущего. Очевидцы дают свои свидетельства. Ныне неизбежность катастрофы становится абсолютно ясной.

Темные боги пришли в мир. Там, вовне зримых миров, лежат хаотические бездны, населенные отвратительными, невыносимыми созданиями.

И пока еще нам достает духу глядеть туда – туда, где зарождается новая сингулярность.

***

И там, в беззвездной черноте гиперпространства, я увидел множество холодных глаз, пристально смотрящих на меня. Оно раскрыло все свои жуткие отверстия, полные зубов и длинных отвратительных языков, и сам космос начал сворачиваться, вытягиваться в сторону этой мерзкой твари, этого невероятного порождения дремучих глубин…

***

У человека есть редкая на сегодняшний день возможность – изменить себя, вырвать себя из отвратительного и порочного круга эволюции. Перед лицом безграничного ужаса история схлопывается, становится бесполезным атавизмом прошлого. Человек остался наедине с самим собой, и ничего из прежних инструментов экзистенции теперь ему не понадобится. Выживут лишь способные изменить себя, во стократ превзойти самую свою суть. Остальные растворятся в космическом хаосе бытия.

***

Существует ли человек на самом деле? Что мы мыслим под человеком? Некое существо определенной конфигурации элементов, некую синаптическую машину со сложной организацией? Но тогда можно сказать, что до последних тысячелетий человека никогда не существовало, что он будто возник внезапно, с зарождением собственной цивилизации. И можно сказать больше – человек будущего станет чуждым самому себе концептом, машиной совершенно другого рода. В итоге получается, что человек существовал лишь краткий миг собственной истории – и он исчезает уже сейчас.

***

Я был там, был в своем астральном теле далеко за пределами мыслимых галактик. И я видел, как чуждый растительный разум, чья логика была настолько невыносимой, начал выворачивать пространство наружу, в первородные потоки чистой плазмы. Миллиарды живых существ кричали от боли, исчезая в изломах и складках ломающейся структуры реальности. А потом растительный бог запустил в этот плазменный суп свои споры, и я смотрел, как новые корни гигантской грибницы связали между собой испорченное и искореженное подпространство…

***

Что такое, в сущности, пустота? Страшное, невозможное отсутствие всего, чего бы только ни было – отсутствие того, что так нужно человеку, что ему необходимо. Но даже в самой совершенной, абсолютной пустоте, которая даже не будет осознаваться человеком – всегда есть что-то еще. Оно смотрит. Оно выжидает. Но чего?

***

Толща неба скрывает удивительные тайны. Попробуй посмотреть туда глазом вечности? Ты видишь, как там высоко? Нет? Неужели тебе не страшно? Наверное, ты не видишь там его. Если бы видел, ты бы вряд ли смог относиться ко всему, как прежде. Нам пора идти. Это время настало.

Тсурх

Джозеф Уидон был сыном богатых аристократов, поэтому жизнь его была наполнена самыми разными возможностями, которые, однако, очень быстро приедались ему. Увы, пресыщенность – самый страшный порок для молодости. Джозеф Уидон был хилым, болезненным юношей двадцати трех лет, он жил отдельно от родителей в квартире, которую снимал у одного древнего азиата.

Пресыщенность Уидона рождала для того постоянную потребность в ярком разнообразии. Одно время Уидон был ярым морфинистом, неизвестно, что удержало его от болезненного пристрастия и последующего морального разложения. Избежав падения в наркотические глубины, Уидон стал участником тайных собраний, проводившихся на конспиративных квартирах, и с тех пор у него осталось немало подозрительных знакомых, которых он иногда даже видел в тенях, поднимаясь к себе домой. Уидон перепробовал все – адреналиновые гонки, риск, отвратительные непотребства, безумное оргиастическое веселье. Ничто более не занимало его порочный ум. Одно время Уидон весьма увлекался оккультными науками, что оставило в нем лишь одну черту – любовь к различным вещицам, пропитанным дыханием потустороннего.

Однажды в лавке древностей, которую содержал пожилой еврей, Уидону примелькалась одна довольно странная фигурка. Выполненная из неизвестного материала, она представляла собой небольшого человечка со сложенными руками и ногами, будто бы вскинувшегося в молитвенном жесте. Лицо человечка, мастерски выписанное, было искажено неведомым страданием, рот был широко открыт, складки вокруг глаз собирались в глубокие морщины. Как гласило описание, фигурка была найдена прибитой волнами к берегу моря, а ее происхождение до сих пор оставалось неясным. На фигурке были выбиты неведомые символы, которыми, если верить все тому же описанию, пользовались жители древней Лемурии. Как такая вещь могла попасть к пожилому антиквару, было непонятно. Продавец назначил за фигурку удивительно низкую цену, Уидон заплатил, и, предчувствуя некий подвох, отправился к себе.

Поставив фигурку на комод, Уидон ушел спать. Спалось ему плохо: страшные видения и макабрические картины терзали его мутный рассудок. Постоянно он видел башни огромного города, медленно уходящего под воду. Видел он черные бездны космоса, а на краю их он наблюдал нечто настолько ужасное, что нельзя было описать. Некая темная тварь, мерцающая и переливающаяся, она искала его среди темных пространств, выжидая момент. Во сне Уидон был уверен, что именно она была причастна ко всем дурным картинам, что он видел. Потом эта тварь увидела его, неведомым образом притянула к себе, и Уидон закричал от ужаса, чувствуя, как он уменьшается, становится лишь игрушкой в руках злобного хаотического образования из далеких глубин.

Уидон проснулся в холодном поту, когда за окном еще не забрезжил рассвет. Но не пробуждение заставило его исторгнуть полный ужаса крик. Дело было в том, что на его кровати кто-то сидел. Дрожащими руками Уидон включил светильник, на секунду ему показалось, что он увидел очертания смутной твари, но на кровати никого не было. С тяжелой головой и колотящимся сердцем Уидон отправился на кухню, понимая, что он уже не заснет.

Так продолжалось в течение нескольких дней. Уидона одолевали тревожные кошмары, в смутном забытьи он поднимался задолго до рассвета и чувствовал, что за ним наблюдают. Однажды Уидон все же нащупал светильник и включил его сразу после пробуждения. Он закричал, увидев то, что сидело на его кровати, жутко ухмыляясь.

Существо было совсем маленьким и очень уродивым. Зубы не помещались в маленькой пасти, под немыслимыми углами они выдавались наружу, производя ужасающее впечатление. Желтые глаза пылали прямо таки нечеловеческой ненавистью. За спиной висели обвисшие кожистые крылья, короткий, будто обкусанный хвост мерными толчками бил по покрывалу. Широкие ноздри разрезом пересекали морду твари до стесанного под странным углом кривого лба. Из головы торчали странного вида щупальца. В целом тварь могла бы быть похожа на чертенка болезненно-серого цвета, впечатление портила лишь мерзкая пасть да щупальца на голове. Уидон замер, и увидел, как тварь двигает пастью, силясь произнести звуки, которые складывались в приглушенные слова:

– Я – Тсурх. Не бояться меня. Ты. Я – слуга.

Уидон, услышав знакомую ему английскую речь, несколько осмелел. Тварь выглядела жутковато, но в Уидоне проснулся необычайный интерес. Все обычное ему уже приелось, а тварь возбуждала его любопытство. Он спросил того, кто называл себя Тсурхом, по какой причине тот посетил именно его. Тсурх ответил, двигая жуткой пастью:

– Я – следую. За статуэткой. Пришел к ты. Тсурх здесь.

Уидон вспомнил про статуэтку, стоящую на комоде. Та уже успела распалить его воображение, он думал о жутких тайнах, которые может скрывать это свидетельство гибели древнего континента. Он взглянул на Тсурха и спросил, что тот от него хочет. Тсурх ответил:

– Хозяин так сказал. Миры. Ищут тебя.

– Кто твой хозяин? – спросил Тсурха Уидон.

– Ты не знать. Всесилен. Всевозможен. Не объясню. Язык плохой. Мало слов.

С тех пор Тсурх являлся к Уидону каждую ночь, всегда исчезая незадолго до первых лучей солнца. Тсурх пугал Уидона, даже более того, он вселял в его сердце безграничный ужас, который человек может испытывать ко всему античеловеческому, ко всему отвратительному и невозможному. Но обещания невозможного манили Джозефа Уидона. А Тсурх рассказывал многое. Рассказы Тсурха, наполненные грубым косноязычием, превращались в распаленном воображении Уидона в невообразимо притягательные миры, где светят тысячи солнц, где сам воздух наполнен ароматом наслаждения и покоя. Звездные ветра несли пудру забытья, и бесконечно древние океаны теплыми потоками ложились у самых ног бледных хозяев вечности, а над всем этим великолепием мерцали звезды. Джозеф Уидон жадно слушал об искривленных пространствах, где самая реальность становится лишь собственным отражением, слушал он о зловещих Пустотах, короли которых могли творить чудеса. Древесные миры разворачивались перед Уидоном, довременной жестокий надразум творил целые вселенные из пульсирующего хаоса, бесконечные цепи образов туманили всякий здравый рассудок. Пресыщенный юноша был похож на ребенка, жадно слушающего сказки своей престарелой няни. Но те сказки не были так притягательны и опасны, как сказки жуткой твари, сидящей на кровати Уидона.

Однажды к Уидону зашел его старый приятель, молодой человек по имени Теренс, который не питал отвращения к юноше и не искал его дружбы с целью поживы. Теренс давно не слышал ничего об Уидоне и по понятным причинам беспокоился. Дверь квартиры Уидона была распахнута, что показалось Теренсу зловещим знаком. Джозеф сидел на своей кровати. Он казался сильно истощенным и утомленным. Под глазами залегли глубокие тени, лицо сильно вытянулось и осунулось. Но сами глаза горели совершенно нездоровым огнем – и Теренс с каким-то неуютным беспокойством отметил, что они приобрели лимонный оттенок, точно у человека с расстройством печени. Губы Уидона беззвучно шевелились, он был похож на морфиниста, ненадолго вынырнувшего из плена наркотических грез. В руках он держал странную фигурку, похожую на каменного человечка – и Теренс едва не поддался искушению выбить эту фигурку из его рук. Дальнейшее, по словам Теренса, происходило быстро и как будто в тумане. Теренс попытался расспросить юношу, тот не отвечал ничего, продолжая бормотать себе под нос. Теренс не мог полностью расслышать шепот, но слова были явно не этого языка. Молодой человек попытался поднять Уидона, на что тот лишь ухмылялся, а его желтые глаза с диким блеском блуждали по лицу Теренса, явно не узнавая его. Наконец Теренс сделал неловкое движение, и каменный человечек упал из рук Уидона на ковер. Вмиг Уидон вскинулся, закричал жутким голосом и отбросил Теренса к стене. Теренс с ужасом смотрел на своего приятеля – тот был в невообразимой ярости, его лицо было похоже на морду дикого зверя, и Теренс мог поклясться, что зубы Джозефа Уидона удлинились и почти высовывались изо рта. Чудом избежав следующего жестокого удара, могущего принести необратимые последствия, Теренс кинулся к выходу и выбежал на лестничную площадку. Он мельком оглянулся и увидел своего преследователя у порога его квартиры. В этой части рассказа уже мало кто верил бедному юноше, но он утверждал, будто бы видел, как у плеча изменившегося Уидона ухмылялась жуткая неземная тварь, чем-то похожая на беса из какого-нибудь темного гримуара.

С тех пор прежние знакомые Уидона уже не видели его. Но по самым жутким закоулкам города ходил какой-то незнакомец в черном плаще с капюшоном, и всякий, кто знал юношу, мог бы признать его, взглянув под капюшон. Однако общение с тварью из иных пространств действительно изменило Джозефа. Джозеф становился похож на Тсурха. От его лба протянулись глубокие залысины, от чего длинные, спутанные волосы росли едва ли не от затылка, что было похоже на головные щупальца Тсурха. Глаза стали еще желтее, они глядели с угрюмой ненавистью человека, ревностно охраняющего неведомую другим тайну. Нос стал заостренным и сильно вздернутым, ноздри наоборот расширились. Рот стал шире, зубы отросли, под неправильными углами выдаваясь изо рта, приобретшего вид жуткой пасти. Странного вида нищие, мрачные торговцы в опасных кварталах, огромного роста незнакомцы в робах, психопаты и наркоманы – все негласно принимали Уидона за своего. Он искал тайные книги, упоминания о которых повергали посвященных в ужас и религиозное исступление. «Книга Хсана», «Гримуар», «Урок Йивоса» – все эти книги, взятые неведомо откуда, теперь лежали открытыми в квартире Уидона. Проводились жуткие ритуалы, в городе начали пропадать животные, особенно – кошки. Жители тревожились. В воздухе пахло бедой.

Никто не знает, какие святотатства совершил одержимый Тсурхом юноша. Однако он преуспел в желаемом. В одну из ночей ритуала ткань реальности ослабла, и Уидон прорвал барьер. Джозеф увидел обещанные Тсурхом миры наслаждений, почувствовал запахи неведомого. Он с легкостью бродил между мирами, постигал дремавшие до того ощущения и наслаждался экстатической свободой. Так протекали дни. Но однажды Уидон захотел большего. Тсурх знал, что так будет. Он склонился к уху Уидона и зашептал ему отвратительные, богохульные формулы последнего ритуала, призванные окончательно расширить восприятие Уидона и сорвать всякие возможные печати. Уидон слушал с исступленной радостью безумца. Он понимал, что ему предстоит сделать.

Окончательно город всколыхнула пропажа маленького сына Уэллетов. Восьмилетний Майкл пропал, гуляя недалеко от дома. Люди поднялись на поиск. Мужчины тайком брали заряженные ружья перед выходом из дома. Никто не хотел признаться, но каждый ощущал сверхъестественный ужас. В городе, несомненно, появилось зло. Маньяк или безумец – кто бы он ни был, но участь ребенка уже могла быть решена. Мать Майкла сходила с ума от отчаяния, но продолжала надеяться на лучшее.

Милосерднее было оставить ее в неведении относительно судьбы мальчика. Несомненно, в ту ночь Уидон вышел на охоту. Без особого труда он похитил ребенка и совершил свой жуткий ритуал в одном из безлюдных зловещих кварталов. Умолчим о зверствах, которыми сопровождался этот ритуал, скажем только, что возле места ритуала кружили жуткие потусторонние тени, а странные сектанты в балахонах стояли рядом и молились на темного ученика Тсурха.

– Д’хаст! Оиви Аннах! Тэ Лхуро! Тэ Аннай! Тхииии! – голос Уидона превращался в жуткий визг, и странные люди, которые, возможно, были не совсем людьми, слушали, внимая. Собрались тяжелые тучи, небо прорезали вспышки красных молний.

Джозеф Уидон плохо спал с того самого момента, как Тсурх явился в мир. В его коротких снах перед рассветом он часто оказывался в поле зрения черной твари за гранью миров. Возможно, это и был тот неназываемый «хозяин» Тсурха, которого тот отказался описать. Ужасная темная тварь поглощала Уидона, раз за разом сжимала его в своих темных объятиях, и от невыносимой боли Уидон просыпался с криком. Во время ритуала на короткий миг Уидон испытал беспокойство. Что будет, если «хозяин» найдет его? Но Тсурх победил. Уидон вновь испытал ощущение безумного восторга и докончил начатое.

Тсурх пришел ночью. Уидон уже был у себя в квартире и держал в руках фигурку, которая необходима была для великого путешествия. Претворял ли человек подобные путешествия в жизнь? Уидон не знал, но ему казалось, что он будет первым, кто увидит все сокровища внешней пустоты. Ему уже грезились навеваемые Тсурхом видения о наркотических океанах, о шорохах вечных земель. Измученная душа Джозефа Уидона, повидавшая бездны отвращения, жаждала Рая. Тсурх совершил свои привычные манипуляции, и Уидона начало утягивать в иные пространства. Гаснущим сознанием Уидон отметил тот факт, что Тсурх точно стал больше, и его уродливые деформированные крылья полностью раскрылись за спиной.

Место, в которое попал Джозеф Уидон, мало было похоже на прекрасные миры. Он оказался в бесконечной пустоте, и теперь его пульсирующее сознание видело все. Он видел миры Тысячи солнц, по которым блуждал в своем блаженном неведении, и там, за этими мирами, начинались темные и жуткие пространства. В искривлениях и космических вихрях беззвучно кричали души существ, пребывающих вне всякого понятия о времени. Черный круг тускло мерцал в далеком сиянии, а то, что было за ним… лучше бы Уидон не видел этого воплощенного ужаса. За краем вселенных, где лежала жуткая бездна, царила Внешняя пустота, и Уидона неумолимо тянуло туда. Юноша, превратившийся в жуткую пародию на человека, пытался кричать, но его крик был беззвучен в космическом холоде пустоты. Давящее ощущение конца охватило Уидона. Он знал, что Тсурх обманул его.

Его влекло к странному, пульсирующему образованию у края Черного круга. Уидон пролетал огромные расстояния, которые сливались в вечность. На стыке времени и пространства он видел вереницы хаотических образов – мертвые города, уходящие под воду, последствия гнева Темных богов, окаменелые артефакты, дрейфующие в бесконечной темноте. Уродливые существа сменялись неведомыми мирами, и цепи видений превращались в пытку для Уидона. Он было закричал, но внезапно видения рассеялись.

То, что было Уидоном в мертвящей пустоте космоса, попыталось закричать в последний раз, но не смогло. Он был у пульсирующего пятна… которое было странной, страшной, богохульной воронкой. Там роились смутные твари, раздирающие и пожирающие друг друга. Там обитали жуткие тени, сливавшиеся в монотонный мерзкий хор. К нему тянулись щупальца, когти, глаза тысяч тварей искали его во вселенской тьме. Чернота резала глаза, но в этой черноте Уидон отчетливо видел гигантский силуэт, приближающийся к нему. У этой потусторонней твари не было глаз, даже не было головы, но она видела Уидона и приближалась к нему. И вправду, невозможно было описать, что представляла собой эта гигантская запредельная тварь. Бескостные руки, покрытые черной чешуей с шевелящимися отростками и незакрывающимися желтыми глазами, протянулись к Джозефу. Дебелый бог этой пустоты наконец нашел Уидона, который сам открыл ему свое местоположение. На плече у Хозяина сидел увеличившийся в размерах Тсурх и ухмылялся своей жуткой пастью. Бывший Джозеф Уидон, сам ставший дочеловеческой дегенеративной тварью, сумел лишь тихо вздохнуть, когда жуткие лапы взяли его, искорежили и протянули до самого Звездного ока. В ослепительной агонии Уидон подумал, что он уменьшается, превращается во что-то холодное и твердое. Миг невообразимой муки кончился, все исчезло, и измученная душа навеки рассеялась во владениях безумного демиурга вне кругов вечности и забвения.

В городе усиливалось беспокойствие. Майкла Уэллета искали повсюду, безутешную мать увезли в крытом экипаже, а решившиеся мужчины отправились искать маньяка. До них дошли новости о жутком юноше, павшем в невообразимые бездны порока, и они поспешили узнать все о Уидоне. Теренс рассказывал о том, что произошло между ним и Уидоном, его слушали, но про себя каждый слушатель думал, что несчастный молодой человек пережил сильное потрясение и не отдает себе отчет в своих словах. Наконец, делегация угрюмых людей с оружием направилась к съемной квартире Джозефа Уидона. Разумеется, они не нашли тела мальчика, ровно как и не нашли вообще ничего, даже запрещенных книг, которые к тому моменту находились уже в совершенно другом месте. Один из мужчин нашел у разобранной кровати маленькую каменную фигурку со странными иероглифами. Широко открытый рот, зажмуренные глаза, выражение страшной муки – все это так потрясло мужчину, что он и не заметил фантастического сходства черт лица фигурки с чертами несчастного Джозефа Уидона. Он хотел положить фигурку обратно, но почему-то сунул ее к себе в карман, подумав, что его маленькому сынишке будет интересно поиграть с этой фигуркой. На секунду ему показалось, что он слышит мерзкий скрипучий хохот, перемежаемый скрежетом огромных зубов, но он не придал этому наваждению никакого значения. Мужчины с оружием ушли, и судьба Джозефа Уидона осталась невыясненной.

Тело мальчика так и не нашли.

Темные глубины

Воистину, как много тайн окружает нас. На туманных перекрестках, среди запутанных улиц, у черных домов, затерянные во времени и пространстве – как можем мы быть до конца уверены в чем-либо? Мимо нас проходят таинственные люди, вокруг вершатся самые разные дела, и мы, как пылинки, плывем по лучу своей судьбы, не зная, что нам может быть уготовано. На пути таятся странные, непостижимые вещи, и у нас нет ничего, чему мы могли бы ввериться. Поверьте, я знаю, о чем говорю.

Наш портовый городок никогда не был особо известен широкой общественности. Угрюмое серое море год за годом катило здесь свои равнодушные волны, корабли нечасто заворачивали сюда, в этот угрюмый и мрачный край, куда не заглядывало солнце. В этом странном месте каждый был предоставлен самому себе, и, может быть, именно это определило трагическую судьбу этого городка.

По улицам здесь ходил самый разнообразный народ – от суровых моряков, от которых за версту разило пивом, до угрюмых и неприветливых старожилов. Когда наступали холода, люди сидели дома, и улицы казались абсолютно мертвыми. Холод здесь был липкий, сырой и промозглый, он забирался под одежду и пробирал до костей. В трубах и проемах завывал лютый ветер, похожий на жалобы неупокоенных призраков. Ночами над домами сияли странные всполохи, а во дворах кружились тени.

Удивительно, как мы с моим приятелем К. не встретились раньше. В этом городке было не так много коренных жителей, и часто город вымирал на сезон-другой. И однако же в те времена мы не встретили друг друга. Нас объединила недюжинная страсть к поискам потусторонних явлений, коих в этом городе было предостаточно. До того я только и делал, что рылся в нелюдимых пещерах на самой окраине города, да бродил по старым заброшенным постройкам, выискивая следы запустения. Однажды я заметил молодого человека, который очень внимательно смотрел в одну точку, не отводя глаз. Проходили, пряча лица, люди, стоял мороз, но он не делал никаких попыток убежать в тепло. Он просто стоял и смотрел. Я проследил за направлением его взгляда и тоже увидел. Еле зримое сияние пробивалось над низенькой крышей местной пристройки. Оно переливалось, мерцало и сворачивалось в разнообразные фигуры, многие из которых мне даже сложно описать. Я подошел к молодому человеку и спросил, чем бы это могло быть. Он сказал мне что-то про осколки душ, которые забыли, куда им было нужно, навсегда оставшись на земле. Сияние исчезло, и мы ушли, весьма впечатленные увиденным и в равной степени довольные знакомством.

Мой приятель был весьма неразговорчивым человеком. Плохой климат дурно влиял на него, в детстве он постоянно болел, поэтому его вечными друзьями оставались книги. Немного повзрослев, он принялся ходить к местным старожилам и расспрашивать их об истории городка. Услышанное вряд ли благотворно на нем сказалось – от природы затворник, он стал совершенно угрюмым и нелюдимым. Большую часть времени он проводил у себя дома, штудируя старинные энциклопедии и огромные тома, написанные на неизвестных мне языках. Он никогда не рассказывал мне, что он почерпнул из этих книг и зачем он так упорно их читает. Однажды я заглянул в его пометки на полях – все они были посвящены сложным и труднообъяснимым явлениям, которые сложно было истолковать иначе, как сверхъестественные. Мне нравилось, что теперь я знаю человека, который может рассказать мне еще больше о потустороннем в нашей жизни.

К. импонировало мое общество. Я всегда задавал ему вопросы, спрашивал о разных вещах иного толка, а затем бросался искать их. Наш городок всегда казался мне отрешенным, тихим, даже неземным. Корабли уходили отсюда, редко возвращаясь назад, и в детстве мне грезилось, что идут они в далекую страну снов, где бирюзовое море катит свои тихие воды по мраморным берегам. Всегда в моем городе царила какая-то мрачная подавленность, усталость, даже нежелание проявлять нормальные человеческие чувства. Иногда мне становилось жутко, когда я бросал взгляд на людей, и в толпе обычных усталых лиц вдруг мелькало дикое, злобно оскалившееся лицо совершенно незнакомого мне человека. Что-то дурное виделось мне в мелькающих на углу странно одетых людях, странными казались мне толпы мрачных личностей в плащах, уходящих в сторону Фабрики – неблагополучного района нашего города. И я абсолютно точно могу поклясться, что на краткий миг увидел под капюшоном прошедшего мимо сутулого человека какую-то шевелящуюся бурую массу, абсолютно ничем не напоминающую человеческое лицо. Зловещее грезилось мне всюду. И в те моменты, когда на меня не накатывал необъяснимый страх, я был сам готов отыскивать необычное в самых неожиданных местах.

Мой друг не понаслышке знал обо всем этом. Странно болезненным становилось его лицо, когда я говорил с ним об этом. Тогда тихим шепотом он рассказывал мне леденящие истории о массовых исчезновениях людей много лет назад, об адских песнопениях в мрачных клоаках нашего города, о странном зловонии, которое иногда издает земля. Что-то грядет, говорил он мне, и я ему верил. Но часто печать молчания лежала на нем, и в такие моменты я не мог угадать, о чем же он думает.

Однако холода прошли, и моему приятелю для поддержания здоровья понадобились прогулки. Я, естественно, не мог отказаться от спутника в моих странствиях по городу. Теперь я брал моего приятеля с собой в разные мрачные уголки, показывал ему что-то и спрашивал его мнение. Довольно часто мой приятель криво ухмылялся и говорил мне, что не видит ничего необычного. Но один случай заставил его испытать глубокое потрясение, чего я, конечно, не ожидал.

Однажды в одном пустом дворе, в переплетении переулков и узких улочек, оставшихся после неравномерной застройки, я увидел неширокую трещину в сухой земле. Трещина, однако, хорошо просматривалась, и заглянув внутрь, я увидел, что она уходит куда-то в черную бездну. У меня был соблазн бросить в эту щель что-то, но я воздержался, на интуитивном уровне понимая, что это может иметь некие нежелательные последствия. Но, в момент, когда я склонился над этой трещиной, я услышал – о диво! – глухое мрачное пение, идущее будто из чрева земли.

Когда я сказал об этом моему приятелю, он ничего не ответил мне, но я увидел, как изменилось его лицо. Я отвел его на то самое место ближе к ночи. но случилось то, чего я даже не мог предположить. От трещины шел ровный ядовито-зеленый свет, бросавший отсветы на стены и превращающий ночь в жуткую фантасмагорию. К. едва не упал в обморок, увидев это. Глухое мрачное пение не прекращалось, я уверен, что друг мой сам прекрасно его слышал. Немного придя в сознание, К. взял меня за руку и увел от странной щели. Надо сказать, что чем-то меня приворожило это многоголосое нестройное пение, и его постепенно нарастающие обертоны возымели свое действие – всю дорогу до дома моего приятеля я шел будто бы в бреду. В тенях мне мерещились страшные люди в свободных балахонах, неведомые и причудливые тени роились вокруг меня, и неизвестно, какая сила удерживала меня от падения в мягкий сумрак ночи. Впрочем, К., судя по всему, было еще хуже – он был бледен и весь дрожал.

Зайдя домой, К. запер дверь на все замки и зажег весь свет в доме. Надо сказать, что прежде я нечасто бывал у К., и теперь я с интересом рассматривал его скромное жилище. Его комната была обставлена более чем скромно – пара кресел, стол, стул, шкаф, кровать в самом углу и лампа. Однако полки шкафа едва ли не ломились от всевозможных книг, причем одна из полок была забита всевозможными записками и заметками моего приятеля. Если бы я мог их прочитать – кто знает, может быть, я постиг бы, что творилось в душе этого сумрачного человека, повидавшего самые разные бездны еще в юном возрасте. Нетвердыми руками К. достал с полки какой-то том, вручил мне и сел на старое кресло. Книга называлась "Культ червей", ее авторство приписывалось некому барону Ла Кроссу; сам труд был в должной степени обработан и дополнен неким английским исследователем Элемом Гриссоном. Я прочитал эту книгу фрагментарно, но даже теперь, когда я вспоминаю, какие непристойные и дикие истины открывались мне в ярком свете – меня охватывает скользкий ужас. Книга повествовала о становлении неких тайных сообществ на территории доисторической Земли, эти сообщества практически не претерпели изменений даже в наше время, и их жуткая деятельность, плоды которой лежат по ту сторону существования. Собственно, различные культы мертвых, дошедшие до наших дней, лишь копируют некоторые аспекты деятельности того общества, но сами корни этих таинственных ритуалов лежали глубоко в хтонических глубинах неизмеримой ледяной бездны. Один из фрагментов книги глубоко врезался мне в память.

"В черных полостях земли, там, куда не пробивается слабый свет солнца, поднимается тайная жизнь, отрицающая все человеческое. Подобно грибам и паразитическим культурам, эта непристойная жизнь растет возле своих развалин, рядом с богами и демонами, от которых эти полусуществующие троглодиты глубин получают свою силу. Крепнет деятельность темных тварей, живущих вдали от всего сущего, разрастаются их богохульные замыслы, черная сеть заговора оплетает человеческий мир. Страшная угроза нависла над нами, ибо червивые культы, таящиеся в ночи, смотрят и выжидают. Их цели отличаются от наших, их жизнь подчинена жутким неведомым ритмам, в коих продолжается жестокое движение космических организмов из внешних глубин".

К тому моменту, как я закончил читать, и, пораженный, отложил книгу, мой приятель уже набрался сил, дабы поведать свои страшные догадки. По его мнению, некоторые культы, напоминающие те, что были описаны в книге, пробудились в этих местах, и их нечестивая деятельность скоро принесет свои плоды. Несомненно, мой приятель знал гораздо больше, чем говорил, но он решил поделиться со мной немногим. По его мнению, эти песнопения, мертвенный свет, идущий от странных впадин в толще земли, страшные лица незнакомцев в толпе – все это могло указывать только на одно. Неведомое зло готовится выйти в мир, а значит, грядет какое-то событие, которое изменит многое.

Не знаю, что тогда толкнуло нас на эту сумасшедшую затею, которую я, по прошествии большого количества времени, не могу назвать иначе, как безумной и совершенно необдуманной. Акция эта стоила нам слишком многого, до сих пор я не знаю и десятой доли тех жутких событий, которые повлекла за собой наша выходка. Так или иначе, мы порешили остановить тайное зло, которое пустило корни в нашем тихом городке, порешили обрубить все греховные нити, руководствуясь лишь нашими смутными догадками и соображениями. Если бы я мог уйти назад и повернуть все по-другому, если бы только мы усомнились в правильности наших суждений и бросили бы эту затею, как заведомо безнадежную – кто знает, что бы произошло после этого, и как изменились бы наши судьбы. Одно я знаю точно – тогда я и не представлял себе, какие ужасы выпадут на нашу долю из-за запретного знания, которое мы несли с собой.

Когда на улицах потеплело, город замер в странной экстатической лихорадке. Люди были излишне активными, кругом царило оживление – но напоминало оно горячечное возбуждение больного. Люди обменивались мелкими и малозначными репликами, отражающими только лишь их состояние глубокого внутреннего смятения, делились своими страшными снами и видениями. Нередко черные тени проносились за оконными проемами, и заунывные мелодии неведомых певцов взрезали черноту ночи. Мягкие крылья ужаса задели и нас – мой приятель слег с болезнью, а я в одиночестве занимался поисками неведомого. Я знал, что, судя по трещинам в земле, под нами залегает некая полость, в которую есть входы в нашем городе. Я думал, что в заброшенных домах, в тех же окраинных пещерах и в других скрытых местах могут внезапно обнаружиться тоннели, ведущие прямиком туда, где тайна окутывала все мраком. Однако осмотр некоторых мест, известных только мне, не дал ничего. Хотя я обнаружил следы пребывания некоторых странных личностей в самых разных местах – знаки, которые я мельком видел в книге, и значение которых не сулило ничего хорошего, были начерчены на стенах, и странные предметы лежали у остывающих очагов – в целом я никак не продвинулся в своем раследовании. Не раз я видел проходимцев, шпионящих за мной и не особо скрывающих свое занятие. В холодных глазах этих уродливых людей плескалась незамутненная ненависть, и я гадал, как далеко успела растянуться эта богомерзкая зараза. В своих странствиях я видел самых разных людей, то были как азиаты с невозмутимым выражением лица, так и лихорадочные поляки, буйные цыгане и самый разномастный сброд различных малых народностей. Многие лица, встречавшиеся мне, были отмечены печатью порока, некоторые несли в глазах знание о запретных мирах, которые кружатся в беспредельной пустоте и несут беды всем тем, кто хоть раз увидел их. Я не раз молил небо, чтобы эти некротические культы не успели прочно угнездиться в нашей земле, чтобы был хоть какой-то шанс на возрождение прежнего, тихого быта в нашем городке. Но время шло. Я нашел несколько пещер, ответвления в которых вроде соприкасались с теми гигантскими гротами, в которых бурлило и вскипало нежданное эхо давно забытого зла. И я собирался уже пробить каменные своды, оторые отделяли меня от разгадки самой будоражащей тайны в моей жизни – но нежданный случай спутал все карты.

Мой приятель переборол болезнь, которая, по его словам, более напоминала страшное, гротескное забвение – и принес мне некоторые сведения о положении дел в городе. Он сказал, что большая церемония, которая станет поворотным моментом в деятельности древних культов, пройдет через несколько дней, ночью – и сказал, что мы должны быть на этой церемонии. В ответ на мои робкие возражения К. покачал головой – и я увидел поистине стальную решимость в глазах этого физически слабого, но развитого духом человека. Мы подготовились к действу – в частности, нам удалось найти пару бесформенных балахонов, вполне похожих на те, что носили многие странные люди, которых я встретил за это время, также мы заучили некоторые мантры и приветственные слова из "Культа червей", которые потом часто снились мне в далеких кошмарах. Далее нам оставалось лишь ждать – и страшно представить, сколь мучительным было это ожидание.

В нужное время мы надели балахоны и двинулись в сторону сырых кварталов Фабрики. Темнело, зловещее предчувствие висело в воздухе. За нами вслед увязалось несколько таких же фигур в темных балахонах – и мы, копируя их движения, постарались пристроиться с ними рядом, понимая, что они лучше нас знают, куда нужно идти. Надо сказать, что я раньше практически не был в кварталах Фабрики, и теперь я с тихой грустью рассматривал невиданное запустение, которое царило здесь. Видно было, что церемония уже началась – в темных углах, у стен сидели сгорбленные фигуры, злобно смотря нам вслед, некоторые из них напевали про себя ту мелодию, что я слышал ранее в той расщелине. Повсюду слышалось только одно имя, стучащее подобно дроби, подобно падающим каплям нечестивого яда:

"Тзаггот. Тзаггот. Тзаггот".

Вся чернь в квартале была необычайно взбудоражена, из чего я заключил, что эта церемония поклонения, посвященная, судя по всему, неведомому Тзагготу, так или иначе, затрагивает весь район. Слово "Тзаггот" неприятно резало мне слух, словно имя это я уже где-то слышал. Вспомнился "Культ червей", но я так и не смог вспомнить, что же было связано в этой книге с данным именем. Забегая вперед, скажу, что мое неведение было спасительным. Мы продвигались к некому старинному дому, вычурно возвышающемуся над халупами и бараками рабочих. Шепот становился все неистовее. Я увидел краем глаза, как в экстатическом припадке забился какой-то дерганый азиат, стоявший недалеко от нас. Слово "Тзаггот" – висело в воздухе, и будто бы само бытие вторило эху этого нечестивого имени.

У старинного дома нас встретил высокий человек, чье лицо было скрыто маской. Глухим надтреснутым голосом, похожим на говор древнего старика, в котором, однако, преобладало много неясных, свистящих звуков, он пригласил нас следовать за собой. В подвале дома была вырыта огромная дыра, доски пола в месте этой дыры были выбиты и раскиданы некой неведомой силой, о которой я до сих пор не могу думать без содрогания. Возле дыры в беспорядке валялись черные мешки, в которых смутно угадывались очертания человеческих тел. К. едва не закашлялся от вони, висевшей в воздухе. Без тени смеха человек со старческим голосом пояснил, что это жертвы, уготованные Иному – так сказал он, и в этот момент мне стало казаться, что наш поход в самые недра земли, к неведомому, обречен на провал. Но пути назад не было. Мы вошли в дыру и пошли за нашим страшным проводником.

Мы долго блуждали по подземным коридорам, петляли в темноте, задыхались под узкими сводами. Наша процессия постепенно расширялась, из чего я мог заключить, что в этих подземных кавернах были и другие ответвления, из которых к нам присоединялись остальные сектанты. Судя по всему, под каменным плато, на котором был построен город, располагалась целая сеть подземных переходов, уходящих далеко за пределы города и глубоко под землю. Насколько глубоко – мне было сложно судить. Казалось, что на нас давит вся земная толща, какая только есть. Мы продолжали двигаться, сектанты, которые шли рядом с нами, достали чадящие факелы и масляные лампы. Про себя я отметил, что история этого культа, похоже, уходит корнями в давние времена, когда этот город был еще только небольшим рыбацким поселением.

Вскоре мы вышли в относительно широкую каверну, в которой я сумел более-менее оглядеть пространство. Увиденное поразило меня. Каверна расширялась книзу, туда, где каменный пол резко обрывался, открывая взору огромную бездну, стены которой не могли осветить даже десятки факелов, стоящие в жестяных скобах на стенах. Черный зев бездны манил неведомой силой притяжения, и пахло оттуда смертью. Мне стало дурно. Я увидел из-под балахона, как К. меняется в лице, и понял, что он уже что-то слышал об этом месте раньше. Видимо, старожилы города знали куда больше, чем хотели рассказать молодежи. Я подумал, что не так уж и плохо, что молодые уезжают из города, считая его слишком скучным и пасмурным – ибо жуткие тайны этих мест должны умереть вместе с теми, кто знает всю правду.

Дальнейшее я помню смутно, как в тумане. Милосердная память скрыла сумраком все, что могло причинить вред моему рассудку. Я считаю это благом. К сожалению, некоторые фрагменты остались в моей памяти и мучительно терзают ее теми видениями, которые я желал бы навсегда изгладить из своей памяти.

Высокий человек в маске, оказавшийся жрецом, подошел к краю бездны. В какой-то момент я думал, что он просто упадет туда, но он шагнул на узкий каменный уступ и пошел по нему вперед. Все стоящие вокруг сектанты подошли ближе, мы с К. невольно сделали то же самое. Узкий уступ оказался достаточно длинным, там, где он обрывался, стоял небольшой постамент с неправильно ограненным камнем, источающим мертвенный зеленый свет. Жрец встал за этот постамент, возложил на него руки и заговорил, обращаясь к остальным:

– Йах'наас! Камень Итра, освети наш путь к неведомому богу! Покажи нам нашего создателя. Йа! Хаэсс!

– Йа! Хаэсс! – вторили сектанты. Многие из них упали на колени и начали отбивать поклоны лицом к бездне. Мы тоже начали бормотать что-то, похожее на слова нечестивой молитвы, хотя в общем хоре голосов нас не было слышно.

– Йах'наас! Прими нас, великий Тзаггот, заклинаем тебя. К нам, к свету забытого Итра, который ты так любил когда-то! Славься, великая пустота! Да охранят нас миры, скрытые в земной тверди!

Жрец начал мерно раскачиваться, и я понял, что камень пульсирует, ярче и ярче освещая пространство. Несмотря на то, что камень заливал тусклым зеленым светом все вокруг, казалось, что ничего не видно, точно каверну заволок какой-то плотный туман. В этом тумане резко выделялись силуэты сектантов, повторяющих вслед за жрецом, и я понял, что что-то не так. В их жестах, в их словах было что-то не от этого мира, что-то хтоническое, дремлющее и неправильное. Мне начало казаться, что я как никогда одинок среди этих безумцев, возносящих хвалу Тзагготу сквозь время и пространство.

– Йа! Хаэсс! Камень Итра, подземного мира, полости без дна – покажи нам сны нетлеющего Тзаггота! Да увидим мы эхо миров, которые были молоды, когда Великий червь носился над бесконечной бездной.

Мысль о том, что я не вижу К. рядом с собой, исчезла. Камень бил ровными волнами света, и в этом свете я увидел… Не могу описать полностью те жуткие и величественные картины, которые приходили ко мне, навеваемые памятью древнего камня. В тот момент я понял, как я ошибался в отношении "Культа червей" и страшных истин, которые он раскрыл передо мной. Я увидел мрачный Итр, колонны которого подпирали земную твердь сверху, видел его обелиски, которым поклонялись нечестивые мохнатые твари – первые жители подземного мира. Я видел жуткий ледяной свет Омфалы, видел мрачные монолиты Митгоса, вокруг которых водили хороводы безумные, богопротивные твари со скользкой желтой кожей. Я видел черные, вертикально поставленные паралеллепипеды на поверхности Даана, которые были гробами. И – о ужас! – я увидел, какие противоестественные существа лежат в этих гробах из толстого черного стекла, ожидая одного крика своего безумного бога, чтобы встать и вновь повелевать этой мертвой скалистой планетой. В свете иных солнц, звезд и планет передо мной разворачивались жуткие пузыри Вселенной, в мертвящей пустоте космоса разрастались гигантские грибовидные образования, и растительный мозг из другого измерения скручивал пространство, чтобы пустить в него свои мерзкие споры. Я видел огромные тоннели, видел выеденные насквозь миры. Я даже уловил на краю сознания жуткую мысль о первом преступлении человечества, которое было настолько ужасным, что даже седобородые схоласты говорят об этом с содроганием, натягивая на эту мрачную историю жалкую маску первородного греха. Рождались и умирали миры, возникали и ширились пропасти, и в центре всего стоял он – ужасный Тзаггот, ведущий легионы своего червивого воинства в темные глубины неизведанного.

Неизвестно, сколько я стоял в пещере земных недр, внимая темным видениям. Постепенно удушливый ужас рассеялся, и я понял, что близится кульминация.

– Йа! Хаэсс! – замогильным голосом кричал жрец в пустоту. – Принесите жертвы! Да узрим же мы нашего истинного владыку. О, Тзаггот, явись к своему червивому воинству. Мы ждем тебя! Атум-ка!

Далее случились вещи, которые до сих пор снятся мне в самых безумных кошмарах. Я силюсь описать все, но не могу проникнуть сквозь пелену своего разума, дабы понять, было ли все случившееся с нами лишь галлюцинацией. Какое успокоение принесла бы мне мысль, что лишь наркотические веяния или ядовитые испарения глубин могли сотворить такое с нашим рассудком. Тогда мне бы не пришлось успокаивать свою измученную душу, и я нашел бы покой в спасительном неведении. Но все было не так, и я не в силах повернуть ход событий и избавить нас от этого запретного знания.

Потому что, едва жрец прокричал свои последние слова, в свете камня из Итра я увидел всю картину в полной мере. Смуглые, высокорослые гуманоиды, в одном из которых я не без содрогания узнал сутулого человека, что встретился мне однажды в толпе, несли к бездне ужасные, перекрученные тела, которые, видимо, лежали в тех мешках в старинном доме. Я с ужасом наблюдал бесформенные куски того, что некогда было людьми, хотя между ними и этими жуткими гуманоидами, чьи лица были сырой, пузыристой массой с щелками злобных желтых глаз, несомненно, было некоторое сходство. Что за деградирующая ветвь пролегла в этом странном племени, откуда вообще могли взяться эти невообразимые уроды – я не мог сказать. Гуманоиды сбросили свою ужасную ношу в пропасть, и камень начал мерцать неровными, хаотическими толчками. Жрец снял свою маску, и я увидел его лицо, которое было ничем иным, как скоплением мерзких шевелящихся червей, похожих на щупальца. Тварь из неизвестного мира обратилась лицом к бездне, я видел, как скопление червей на лице свивалось в немыслимые клубки, дергалось и тянулось к зеву пропасти. Запах тления стал еще сильнее. Раздался сильный толчок, и я едва не упал. Твердь под моими ногами начала подрагивать, с потолка пещеры посыпалась мелкая крошка. С ужасом я наблюдал, как из балахонов многих сектантов начали вылезать ужасные отростки, покрытые скрученными червями конечности, эти издевательские пародии на человеческое тело, состоящие из бескостных тварей, каждая из которых обладала своим собственным темным разумом.

Резкий звук пронзил пространство, и мое сознание прояснилось. Я увидел К., стоящего на возвышении, и он стрелял из пистолета – стрелял в жреца, в постамент, пытаясь попасть в светящийся камень. Раздался визг жреца, и я увидел, как червивое отродье пытается удержаться на краю пропасти, стягиваясь всеми своими отростками к пулевому отверстию в груди. Следующий выстрел опрокинул его в бездну, и мне показалось, что из темной толщи донесся издевательский хохот.

Неизвестно, что бы было с нами дальше, если бы еще один удачный выстрел К. не опрокинул постамент. Камень на секунду мигнул и погас, упав в бесконечную черноту бездны. В воцарившемся полумраке началась жуткая суматоха, усугубившаяся возросшей дрожью земли. Я побежал к К., продираясь сквозь орды смрадных червей; на какой-то миг мне показалось, что щеки моей коснулось что-то склизкое, а в следующую секунду в мой балахон вцепился шевелящийся отросток, который я с отвращением оторвал. Черви, которые жили еще до времени, нападали друг на друга, оторванные отростки и куски колец сжимались и разжимались на каменном полу. Дух ужаса обуял эти отвратительные порождения подземья, пытаясь спастись от своих же жутких образов, они вырывали из себя червивые куски гнилой плоти, падали в бездну, из того, что заменяло им горловое отверстие, они извергали противные чавкающие и лающие звуки. Я бежал к К., спотыкаясь, падая из-за дрожи пещеры, я увидел его стоящим у прохода, который я раньше не заметил. Он увидел меня и замахал мне рукой. Я почти добежал до него, и тут стихли все звуки. Земля перестала дрожать, червивые порождения больше не издавали звуков. Я был спиной к бездне и успел добежать до К., как вдруг увидел, что он смотрит куда-то поверх моего плеча остановившимся помертвевшим взором. Это продолжалось всего пару секунд, после чего он взревел, как безумный, и, схватив мою руку, бросился бежать по подземному проходу.

Не знаю, каким чудом мы выбрались оттуда, из этой бездны. Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди, а ноги отказывались мне повиноваться. Мы бежали, подгоняемые лишь инстинктом и смутным пониманием того, что там, за нашими спинами, происходит что-то ужасное. Миновав бесконечную сеть переходов, мы выбрались из пещер далеко за городом. Алел далекий рассвет. К. упал на колени и сухими губами зашептал что-то, ео глаза смотрели сквозь меня, видя только ту далекую картину бездны. Лучше бы я не прислушивался к нему в тот момент. Он шептал:

– Они говорили мне… они знали, что так будет… что я встречусь с ним… вот он, Тзаггот… гигантский демон, червь из бездны… в нескольких шагах от меня… Камень погас, но он видел, он все видел… Тзаггот… его из века в век призывает его червивое воинство… он не тлеет… и они не тлеют… ждут его в вечности… прячутся в этих мертвых кварталах и готовятся… культисты, сектанты, иные, далекие племена… я смотрел в его глаза… там была вся первородная ненависть… гнев Темных богов… я видел это… ужасная, гигантская морда… все они знали… ОНИ ЗНАЛИ, ЧТО Я УВИЖУ ЕГО ТАМ!

Непонятно, как я сумел успокоить К., срывавшегося то в рыдания, то в дикий хохот помешанного, непонятно, как я довел его до дома и запер в комнате, проверив, чтобы в ней не было ножей и других предметов, которыми можно покончить с собой. Дойдя до дома, я упал в глубокий обморок, и несколько суток после этого мучался в горячечном бреду.

С тех пор прошли годы. Оправившись от потрясения, мой единственный приятель К. собрал вещи, и, не попрощавшись со мной, уехал из города навсегда. От него мне остался только экземпляр "Культа червей" – книги, которую я хочу уничтожить, но не могу, ибо мне важно держать это запретное знание рядом с собой, чтобы никто другой до него не добрался. С утратой мерцающего камня из Итра культисты перестали собираться в темных глубинах под городом, и жители получили короткую передышку. Все стало как обычно, город погрузился в апатичное состояние, и только изредка я видел стоящих на углу странных людей в балахонах, да слышал порой глухие поздемные толчки.

Но нет мне покоя. Меня наполняет ужасом знание того, что лежит там, в этих темных глубинах. Я ни с кем больше не говорил об этом, да и нет нужды, потому что хмурые старожилы, завидев меня, скрещивают пальцы и бормочут слова каких-то древних заговоров. Нет ничего, что не было бы известно в темной части этого города, и мне грезится, что когда-нибудь ужасное преступление будет совершено снова.

Спустя некоторое время после той ужасной ночи я вспомнил, о чем читал в комнате моего приятеля за несколько секунд перед тем, как погрузиться в тяжелый сон. Тот фрагмент из ужасной древней книги "Культ червей", в авторстве которой я теперь сомневаюсь, всплыл в моей памяти целиком.

"Ужас прячется под именем Иного. Его верные поклонники ждут его пришествия, готовят свои жертвы и возносят хвалу артефактам древности. Прогрызая тоннели в мирах и пространствах, движется к центру вещей мрачный Тзаггот. Гигантский червь, которого невозможно описать словами, он тысячелетиями роет свои подземные ходы, через которые можно попасть на другой край реальности. Только его самые верные приспешники, плоть от плоти его, знают, где находятся эти подземные ходы. Там поджидают они Тзаггота, и радуются, и срываются в непонятном нам страхе, когда обращает Он на них свой взор. В глубине земли прячется мрачный Итр, свет которого вызывал Тзаггота из запредельных миров. Древнее зло не умирает. Черви среди нас".

Они ждут.

Звезда Винниатис

Скоро я отправлюсь в путь. Великие боги уже выбрали меня для исполнения замысла, который поднимет выше деяния рук человеческих. Как можно дальше, сквозь измерения, сквозь прекрасные и жестокие искривления и завихрения упрямой материи – там ждет меня моя звезда Винниатис. Миры Тысячи солнц, обманчивые в своей яркости, останутся позади. Безумные просторы Черного круга, где теряется любая истина, не коснутся меня. Разрушительные вихри на краях Вселенных, после которых начинается Великая пустошь, минуют меня. Мимо меня пройдут капсулы с неизмеримо жуткими существами, чье существование немыслимо в нашем устоявшемся сознании. Проплывут ужасающие громады кораблей, управляемых богами, чья сила неизмерима; оттого нельзя долго находиться с ними рядом. И где-то на горизонте сознания внезапно мелькнут жуткие органические груды, полные извращенной, порочной жизни, самокопошения и безумия. И пронесется ярким вихрем жуткая мыслеформа Темного бога – Абсолюта или Матери Убивающей.

Я снесу все. Я найду в Великом Преломлении Акары нужный коридор и пройду сквозь него к Имминатуму. Я стремительно вырвусь из челюстей жуткого Омонг-те-Рама, увидев мерзкие щупальца Йоггхархха, поверну, дабы оказаться как можно дальше от них. И там, в ореоле сияния Золотого кольца, я увижу мою звезду.

Воистину она прекрасна. Она будет манить меня к себе – так она желанна. Но я не поддамся, ведь она легко изжарит меня гибельными лучами. Она коварна и хитра – моя звезда Винниатис. Я найду маленькую планету совсем рядом с ней – это Элдион, мир первого пришествия Руконогих. Я приземлюсь в темные глубины Пещер Аттх, откуда

эти мерзкие черви начинали свой путь к величию. Я нырну в воды подземного озера Небх'Шаал, где грели свои уродливые тела эти алчные создания, одержимые жаждой запретного знания. Я лягу на кровавый песок мрачной пустыни Карршраха, где стоит одинокий храм Жреца Кровавого. И все время мой взор будет направлен на мою звезду. От нее не отвести взгляда.

И холодными ночами, когда я просыпаюсь дома, полный тоски по неведомым краям, я вижу ее так ясно, как будто она перед моими глазами. Яркая, ослепляющая. Я уже не я, и мне не стать прежним. Я приму морфий, чтобы вспомнить ненадолго о своем человеческом, мелком и неважном существовании, которое кажется мне столь важным. Но трезвость наркотических грез вскоре пройдет, и я опять пойму истину. Временами, когда я еще ощущаю себя, мне страшно подойти к зеркалу. Потому что с огромной вероятностью на меня оттуда взглянет жуткое существо, будто сплетенное из мышечных волокон и мясистых канатов. Мое лицо будут обрамлять сверкающие жвала, мои выпуклые глаза будут светиться изнутри зеленоватым огнем. И я буду знать, что во мне течет уже не кровь, но мерзкий желтый нектар, поддерживающий все мои системы и делающий меня тем самым – сильным, мудрым и жестоким Эх'туу с потерянной планеты. Я закричу от великого ужаса, но лишь скрип и клекот вырвется из моего внутреннего горла. И снова мир для меня исчезнет, и останется лишь желание. Я не знаю, когда и почему я стал таким, что могло меня изменить. И лишь одна цель горит над моей головой, сияет ядовитым, мерзким и желанным светом. Моя звезда – звезда Винниатис…

Вне пределов

В сущности, я никогда не был чернокнижником или магом. Всю свою сознательную жизнь я был художником, хотя, оглядываясь на прожитые годы, могу сказать, что художником я был весьма посредственным. Однако я не мыслил жизнь себе без геометрии, часто я ночами высчитывал точные пропорции комнат и вещей, чтобы отразить их в своих картинах. Мое пространственное мышление сделало новый виток в тот самый момент, когда я увлекся немыслимыми художественными конструкциями Эшера. Его замыкающиеся в себе пространства, вывернутые наружу кубы, углы, не имеющие привязки к одному измерению – все это поражало и возбуждало мое воображение. Столько раз эти петли, эти ленты Мебиуса, которым я и сам пытался неумело подражать, столько раз они наполняли мою душу восторгом перед непостижимым. В самом деле, что, если наше пространство так же обманчиво, как обманчивы картинки на бумаге? Подумать только, искаженное до невозможности пространство, полное дыр в неведомое, полное искривлений, вздутий, полых каверн! И все это преломляется, движется и уходит в самое себя, подобно магической змее, глотающей свой хвост. Непостижимая тайна вселенной заставляла меня рисовать немыслимые пародии на знакомый нам мир вещей. Я изламывал границы, сглаживал углы, я превращал всякий свой рисунок в абсолютную его противоположность.

В первый раз мне удалось согнуть пространство, когда я выписывал развернутый вовнутрь угол. Многие мне скажут, что это невозможно, но на тот момент я уже несколько лет продолжал свои попытки приблизиться к сути вещей, и весьма преуспел в этом. Можно сказать, что я открыл портал. Когда дело было кончено, я увидел, как линии угла отгибаются, мерцая тусклым красноватым цветом. В ту же секунду я оказался внутри этой трещины, после чего упал с потолка прямо над моим рабочим местом. Я отделался сильным ушибом, но это открытие потрясло меня до глубины души. Я понял, что пространством можно управлять.

Теперь я постоянно рисовал разнонаправленные углы – я называл их наружными углами и стрелами пространства – и эти углы перемещали меня в те стороны, в которые смотрели соединения их граней. Вскоре я понял, что стоит мне сильнее оттянуть угол, и меня бросит чуть дальше. Все мои перемещения совершались в пределах моей мастерской, но однажды я сделал угол слишком острым, и меня выбросило на улицу. Я до сих пор не знаю, заметил ли меня кто-то из прохожих.

В сущности, человечество уже мыслило категорией порталов, да и для меня возможность путешествовать на большие расстояния не привлекала, поэтому я оставил рисование наружных углов. Возможно, эти идеи могли принести человечеству пользу, но, оглядываясь назад, думаю, что ничего, кроме вреда, от этой идеи бы не было. Мы необычайно беспомощны среди звезд и космических сфер, не думаю, что такие заигрывания с измерениями прошли бы бесследно. За нами наблюдают – прошу, поверьте моему горькому опыту. На сегодняшний день я уничтожил почти все свои наброски и с тревогой ожидаю благодатного забытья. Я очень стар, в сущности, я уже не должен быть в трезвой памяти. Но я все помню и пишу эти записки твердой рукой. Если бы я только мог забыть!

Итак, я оставил рисование наружных углов и обратился к новым углам. У меня сохранилось несколько набросков совершенно блистательных углов, которые я специально не окончил. Эти углы я про себя называл изначальными – не знаю, почему в своей ослепленной самонадеянности я назвал их именно так. Это были совершенные углы, мне казалось, что они ведут куда-то не в наше пространство. Специально изобразить такой угол мне не удавалось – это всегда получалось неожиданно, будто само собой. До сих пор мне кажется, что руку мою кто-то направлял. Но желало ли мне это создание, эта эманация духа творения – блага?..

И вот однажды я в первый раз всмотрелся в изначальные углы, и понял, что я – именно я – наделен возможностью сворачивать пространство. В сущности, измерения отгибаются не хуже края бумаги, с той разницей, что не имеющий рук и пальцев бумагу, естественно, не отогнет; так же и с материей – она требует своего подхода. Если вам угодно, нужны особые руки – руки зрящего, руки мастера, любящего владыки. Ко всему стоит подходить так, как будто это белый холст, на котором можно создать Вселенную. Хотя что там Вселенная – сейчас я понимаю, что это самая примитивная из форм миропонимания. Все равно, что попытка собрать все пузырьки в стакане с газировкой на самом ее дне. И это минуя все завихрения, водовороты, блеск и зрительный обман, преломляющий действительность внутри стеклянного сосуда. Вопиющее невежество! И ведь это еще не весь список чудесных, неописуемых явлений, которые бытуют в подпространственных глубинах.

Я готов был подобраться к изначальным сферам творения, минуя все эти гигантские и бездушные космические бездны. Это было торжество моего эгоизма, мое творческое безумие. Я не ошибался, зная, что искривлю пространство. И я сделал это.

В сущности, у всех вещей есть свои границы. Пространство тоже является неким объектом, хотя в абстрактном смысле можно допустить, что всякое пространство само по себе плоско и бесконечно. Эти границы называются пределами, а вне пределов лежит эта самая Плоскость. Великая, бесконечная плоскость, которую не всякий ум способен осмыслить. Мой рассудок милосердно стер воспоминания о самом путешествии, а внешние обстоятельства довершили остальное.

Потому что на периферии сознания я прекрасно отдаю себе отчет в том, что я видел. Я видел миры, тускло переливающиеся в своих границах. Видел Черный круг, видел завихрения бездн и гигантские разломы в самой коре мироздания. А в центре этого плавала жуткая каменная мумия – вечная метафора беспокойства и раздора, знак, который я не смог разгадать до сих пор. Да убережет Господь мой рассудок, медленно распадающийся на части.

Потому что вы не знаете, что оно живое и следит за нами! Этот окаменевший демиург, это дебелое порождение хаоса по ту сторону – оно станет тем, что пожрет наш мир! Сейчас это камень. Но оно очнется. Вне пределов нет ничего, кроме страха. Никогда более моя трясущаяся рука не сделает ни единого наброска угла, выходящего во внешние пределы. Никогда! Этот секрет я унесу с собой в могилу.

Сайя

Это место было действительно зловещим. Замок ли, подземелье – что это было за место, никто из его обитателей по-настоящему не помнил. Здесь не было времени. В этих стенах начиналась другая жизнь – короткая и странная, полная зловещего безумия и растянутая в вечности. Почти всегда здесь было темно, только изредка на высоких колоннах сами собой загорались масляные тусклые лампы, будто знаменуя начало дня этого странного мирка. В неясном, зыбком мареве становились видны высокие кроваво-красные колонны и стены того же цвета, в потеках ржавчины и прожилках на камне. Потолки уходили вверх, их не было видно. У колонн вырисовывались нечеткие груды мусора и тряпья, некоторые из этих груд внезапно оказывались людьми, которые вставали и спешили по своим делам. Но таких было немного. Да и были ли это люди?..

Мальчик по имени Сайя тоже не помнил, как он оказался здесь. Он жил в этих жутких стенах уже очень давно, его мать пропала здесь же. Остался только младший брат, имени которого Сайя никогда не слышал. Накрывшись тряпьем, они с братом засыпали под печальную песню матери – жутковатую песню, в которой не было слов и от которой веяло совсем не материнской теплотой. Потом вставали, брели в неясном свете ламп и снова ложились спать. Сайя помнил только это. У него были мать и брат, но он не помнил, почему это было так. Потом он с братом проснулся, и матери с ними рядом уже не было. Сайя любил рассказывать брату, что мать забрали чудовища – ему нравился вид испуганного, тщедушного и бледного мальчика, которого Сайя почему-то не любил и побаивался. Но сам он думал, что мать просто однажды забыла о них, что эта худая женщина с изможденным лицом, черты которого Сайя не запомнил, в своем болезненном полусне однажды встала и отправилась в свое вечное странствие одна. Кому теперь она поет свои печальные песни без слов? Сайя не знал и злился. Но что-то мешало ему оставить брата, и, когда загорались лампы, он неизменно брал его за руку и вел дальше.

Мама всегда говорила, что, когда лампы гаснут, нужно непременно спать. Иначе чудовища с холодной кожей и слепыми глазами заберут тебя в свое царство мертвых и проклятых, откуда нет возврата. Мама всегда говорила, что все люди здесь ищут выход. Выход из этого места. Что когда-нибудь Сайя откроет литую дверь и увидит свет. Сайя верил ей. Но выхода не было. Временами попадались какие-то двери, но почти всегда они были закрыты. А теперь мамы больше не было. Сайе начало казаться, что без них она легко нашла этот самый выход и злился еще больше. Он немилосердно тряс своего брата, тихо плакавшего о ней, брал его за руку и вел по кроваво-красным коридорам. Все дальше и дальше, в вечность. Поиск был слишком сумбурным, Сайя думал, что в этих местах они уже были. Он выходил из себя и кричал на своего брата, который съеживался в уголке, ожидая расправы. Пару раз он ударил его, но затем ему стало слишком скучно бить того, кто не отвечает, и он успокоился. Так проходили дни – если конечно, в этом месте вне всякого времени пространства можно было выделить дни и ночи.

А потом его брат пропал.

***

Сайя шел сквозь узкие зазоры между колоннами, держа за руку брата. Брат Сайи ныл и дергался, словно пытаясь вырваться. Сайя с каким-то упорным раздражением дергал его за руку, продолжая идти вперед. Странные люди вокруг выглядели встревоженными. Близилось что-то нехорошее. В преддверии чего-то зловещего мигали лампы. За одной из колонн Сайя наткнулся на гору подозрительного тряпья. Едва он взглянул себе под ноги, он все понял и сам буквально затрясся от ужаса. Это был человек, какой-то жуткий старик в грязной и невозможно мятой одежде, похоже, находившийся при смерти. Морщины на лице превратились в посмертную гипсовую маску, рот растянулся будто бы в жутком крике, но от старика не было слышно не звука. Он напоминал куклу – нелепую, изломанную, жалкую, валяющуюся в каком-то боковом переходе Богом забытого места. Брат Сайи перестал ныть и со странным изумлением воззрился на умирающего. На долю секунды Сайе показалось, что он знает этого человека.

А потом лампы замигали еще сильнее. Наступила полная тишина. А потом лампы разом погасли, оставив замершее человечество на расправу неведомым тварям.

В темноте раздались жуткие, полные боли и страдания крики. Трудно было поверить, что так могли кричать люди. Сайя в ужасе бросился на пол, увлекая за собой брата. С тупым оцепенением он понимал, что он слишком слабо держит руку брата, что лампы погасли, а они еще не спят. Сайя понимал, что они могут не пережить этот временной промежуток, свернувшийся в раковине пустоты. Сквозь крики, идущие будто сквозь туман, было слышно чье-то тихое хриплое дыхание. И это было гораздо более ужасно, чем все то, что до того происходило с ними.

И когда пространство и время слились в одну точку, пульсирующую в мозгу зажмурившегося Сайи холодным белым светом, когда острые крики и рассыпающиеся сожалеющие стоны стихли, будто остановились в ушах Сайи мертвеющим памятником – кто-то резко вырвал руку брата из его руки. На периферии сознания Сайя увидел огромную, заполняющую собой Вселенную тварь, один силуэт которой был невыразимо жутким и зловеще-непонятным. Эта тварь была слишком непохожа на человека, и Сайя предпочел бы никогда более в жизни ее не видеть.

Резко зажглись лампы, ослепив открывшего глаза Сайю яркой вспышкой. В ужасе и непонимании мальчик озирался по сторонам. Редкие люди вокруг стояли на коленях или лежали. Многие из них рыдали. Некоторые смотрели в пустоту остановившимся взглядом, увидев что-то такое, что теперь медленно разъедало их рассудок. Будто что-то вспомнив, Сайя машинально оглянулся. Брата с ним рядом не было. Без всякого чувства Сайя двинулся прочь, едва перебирая ногами. Покинутый всем миром, он шел в незнакомую ему сторону на поиски единственного человека, ради которого жизнь имела хоть какой-то смысл. Сайя не мог понять этого, равно как он не мог понять, что он должен делать. Он просто шел, и ничто, кроме интуиции и странной, тихой веры, больше не вело его вперед.

Уходя, Сайя мельком оглянулся на старика, на которого они наткнулись раньше. Как и следовало ожидать, тот был мертв. Только гримаса на его лице выражала теперь не только тягучее страдание. Было там что-то еще, что-то высшее, непознанное. Сайя предпочел не думать об этом. Он ушел, более не оглядываясь назад.

***

Боковой переход, в котором оказался Сайя, вел в галерею поменьше. Людей здесь уже почти не было, те мрачные фигуры, что сидели у колонн, чем-то от людей отличались. Сайя вглядывался в мерцающую полутьму, пытаясь понять, почему это место выглядит зловеще. А потом он понял, что руки у этих людей слишком длинные и лежат на полу, как жерди, и ему стоило усилий сдержать свой крик. Это место чем-то походило на жуткий храм, полный следов кровавого пиршества. Бурые разводы были на полу, на колоннах, даже на их верхних выступах были брызги понятного свойства. Сайя понял, что здесь чудовища совершали свою кровавую тризну. Возможно, не все они были потусторонними тварями. Вдруг некоторые из них напоминают людей… только людей со слишком длинными руками.

Мгновение осознания спасло Сайе жизнь. Он оглянулся и увидел, как из балахонов вырастают длинные тени. На самих существ Сайя не глядел. Он побежал по галерее, петляя, всячески избегая прикасаться к колоннам и стенам. А за ним по пятам двигались жуткие призраки, неведомые пожиратели из непознанных подземелий. Галерея казалась бесконечной. Сайя, подумал, что на какой-то момент он оторвался от преследователей, подумал, что слепые чудовища потеряют его из виду.

И тут свет погас.

У Сайи невольно вырвался жуткий крик, полный безраздельного отчаяния. Но крик тут же оборвался. Потому что Сайя понял, что он находится среди тысяч чудовищ. Его руки дрожали, и больше всего мальчик боялся нащупать ими холодную плоть. Эти ночные уроды, жуткие химеры разума, сделавшие всех людей здесь больными и слабыми, здесь были их полновластные угодья, и они были вольны делать, что угодно. Когда Сайя понял, что нигде в этих краях нет спасения, что рано или поздно твари пожрут всех, его страх вдруг исчез. Осталась только давящая пустота и хриплое дыхание тысяч горящих глоток. Сайя улыбнулся. В темноте этого не было видно, но тонкий шрам пересек его лицо и почти разрезал щеки. Сайя улыбался самому себе, улыбался тщетности своих попыток. А еще он понял, что делать здесь в этом месте ему было абсолютно нечего. Он не нашел свою мать – и он знал, что никогда ее не найдет. Он потерял своего брата – и он не нуждался в нем. Сайя улыбался, потому что он осознал, что никогда и никого не любил.

Жестокий удар он встретил с благодарностью. А потом забытье окончательно перечеркнуло всякие его мысли.

***

Сайя очнулся от тяжелого забытья, полного страшных звуков и изломанных образов. Он был потрепан, чувствовал себя отвратительно – но он был жив. Мерзкие чудовища сохранили ему жизнь. Почему? Сайя слышал какой-то неясный гул. Подземелье, где он находился, не было похоже на то, что он видел от самого своего рождения. Стены не были кроваво-красными, под потолком не чадили масляные лампы. Было еще кое-что. Здесь был источник света. Свет дня бил из таинственной двери, к которой вела каменная лестница в конце подземелья.

Сайя вспомнил себя, вспомнил свою мать, своего никчемного брата. Он вспомнил прежний мир, в котором свет всегда гас, тот мир, который никогда не принадлежал ему и другим людям, таким же потерянным и бесполезным. Здесь не было никого, кроме Сайи. Здесь свет не гас, возможно, это был тот свет дня, смутные легенды о котором Сайя слышал от матери еще в далеком детстве. Он пошел к лестнице, вспоминая то, что он забыл, и то, чего не мог знать. Сайя встал на первую ступеньку, и ему сразу же показалось, что все это происходило не с ним, а с другим человеком, о котором Сайя больше не хотел знать. Со следующей ступенькой Сайя забыл мать и брата, забыл, что его сердце давно очерствело к людям, которых он потерял. Ступенька шла за ступенькой. Сайя забыл свое жалкое полусуществование в жутких казематах, забыл чудовищ и ужасы, забыл свое имя. Лестница кончилась.

Сайя шел к свету. В свете и растворился навсегда безымянный мальчик с измученной душой, которой теперь была дана хоть толика покоя и свободы.

Пангея

В тусклом свете сонма звезд передо мной раскинулся величественный темный город, построенный, несомненно, в дочеловеческий период. Огромные каменные постройки, казалось, были созданы гигантами, высеченные из цельных глыб, они были похожи на жутковатые монолиты туземных культов. Многие из построек представляли собой странные башни с гигантскими шарами на конце, неведомо, какая сила удерживала эти шары наверху, не давая им упасть. В постройках не было ни окон, ни дверей, из чего я заключил, что в них проникали неким неизвестным мне путем. Возможно, жителям этого города не нужны были примитивные человеческие проходы и арки.

Я знал, что эти земли запретны, что я не должен быть здесь. Поэтому, когда я услышал за спиной шорох и резкий противный свист, я побежал со всех ног. Ужас не позволял мне разглядеть, что гналось за мной – коренной обитатель этих земель ли, или нечто гораздо более ужасное. Оно, как казалось мне, было совсем близко, но что-то не давало этой твари сожрать меня. Я свернул в украшенный колоннами проулок и побежал по нему. Свистящие звуки начали удаляться и вскоре вовсе прекратились. Стало еще темнее, я уже мало что видел вокруг.

Я обнаружил, что выбежал к гигантской площади, на которой стояли руины величественного храма незнакомой мне архитектуры. В стенах зияли огромные бреши, к ним лепились крупные стержни, от которых отходили башенки, башни побольше и другие элементы архитектуры. Сооружение нарушало все законы физики и создавало впечатление жуткого диссонанса со стандартными храмами, известными человеческой архитектуре. Здесь было слишком много странных, ненужных, портящих все впечатление элементов, по крайней мере, так показалось мне. Не знаю, какая сила заставила меня войти в этот храм и пойти по обвалившимся ступеням лестницы, уводящей в неведомые мне глубины.

Я долго шел длинными переходами, спускался и поднимался, сгибался, чтобы пролезть в узкие коридоры, хватался руками за поручни, дабы не сверзиться с узкого мостика в бездонную пропасть. Наконец, я вышел на небольшую каменную площадку, с которой открывался вид на обширную подземную полость. То, что я там увидел, заставило меня исторгнуть полный ужаса крик, которому тут же начал вторить жуткий, потусторонний вой твари, которую я так и не увидел.

Потому что с площадки открывался вид на огромную кучу бугристой плоти, влажной, розовой и пульсирующей биомассы. Оно, чем бы это ни было, дышало, по всей его площади из него выходили гибкие розовые отростки, тянущиеся вверх. Все это создание пульсировало, исторгая из недр своих мерзкие чавкающие и грохочущие звуки. Волны вздувшейся плоти, кишащей червями, мерно перекатывались по подземелью. Мне стало дурно, и только потом я понял, что эта тварь простерлась по всему подземелью. Еще я понял, что в этот самый момент она находится даже где-то подо мной.

Я бежал из этого храма, бежал так, будто за мной гнались орды жутких призраков. Чем было это создание – сверхразумом, жутким творцом города, или просто глупым, дебелым атавизмом, которому били свои поклоны неведомые жители шарообразных башен? Я не знал, равно как я не знал, каким образом я выбежал из этого храма. Я отдышался, когда встал ногами на твердую землю, и увидел храм и жуткий город издалека.

Внезапно послышался мерный грохот, и я увидел, как исполинские башни и древние постройки медленно уходят вниз, оплывая. Первородный океан начал стремительно поглощать таинственное нагорье с неведомым городом на нем. Надо мной кружили страшные птицы, на которых мне не хотелось даже смотреть. Я стоял и наблюдал за уходящим под воду тайным городом, раскинувшемся в темном месте мира. И, когда и храм и башни почти полностью скрылись в толще вод, мне показалось – всего лишь на один краткий миг – что вдалеке ужасное нечто, от которого я убегал ранее, обернулось и внимательно посмотрело на меня.

Приход С`Йитиса

До сих пор мне сложно сказать, что же все-таки случилось с Томасом Лэнгли. Он был моим старым знакомым, хоть мы никогда близко и не общались, он знал, что мне можно доверять. Экономка Лэнгли позвонила мне в пять утра, она была в ужасе, из ее невнятных рыданий, перемежаемых отдельными словами, я заключил, что случилось что-то ужасное. Я оделся, вызвонил своего приятеля Джаспера, и мы поехали к Томасу в особняк.

Это было ужасно. Томас Лэнгли умер, действительно умер – и смерть его была бесчеловечной, жестокой, бездушной. Останки Лэнгли были неведомой силой буквально размазаны по стенам его кабинета – кровь была повсюду, то, что когда-то было человеком, валялось по разным углам. Экономка была в глубоком шоке, ее пришлось отпаивать настойками, после чего Джаспер увел ее. Потрясение, несомненно, было велико – знай я Томаса Лэнгли чуть ближе, я бы и сам пережил что-то подобное. Я остался наедине с последствиями ужасного преступления, и моему скептическому характеру стоило немалых усилий выдержать то, о чем я узнал впоследствии.

Несмотря на сам способ, коим был убит Лэнгли, убранство его кабинета осталось фактически нетронутым. На столе было несколько пятен крови, там же лежало несколько острых перьевых ручек и книга в сафьяновом переплете. Книга лежала в каком-то странном беспорядке. Я раскрыл первую страницу, и понял, что это был дневник Лэнгли. Незначительные записи в дневнике перемежались с гораздо более странными записками, мне стоило немалого труда понять, к чему относились те записи. Судя по всему, Лэнгли проводил какой-то ритуал – он назывался "Регнум", и его описания были еще более странными. Некий "Король пустот" должен был появиться из подпространства и сотворить "вечность в мире". Я понял, что Лэнгли был гораздо более нелюдимым и угрюмым человеком, чем я думал – судя по всему, за последний месяц его контакты ограничивались одной только экономкой. Последние страницы дневника окончательно развеяли весь мой скепсис и добавили вопросов, над которыми я все еще мучаюсь по ночам. Я приведу эти выдержки из дневника в полной мере, и да сохранит Господь мой рассудок.

2 июня

Приготовления к ритуалу почти завершены. Я, Томас Лоран Лэнгли, веду этот дневник для того, чтобы быть окончательно уверенным в том, что происходящее со мной происходит в действительности. Короли пустот весьма коварны. Они владеют снами, воистину слабый человек никогда не доискался бы до их обиталищ. Но у меня хватает силы духа, чтобы противостоять чарам. Регнум будет начат и закончен.

На случай, если вдруг я начну забывать о цели ритуала, что возможно, учитывая, как близкое присутствие Королей пустот действует на рассудок, привожу справку. Это выдержка из нечестивого Гримуара, в котором собраны все сочинения величайших чародеев и колдунов за всю историю человечества. Немалого труда мне стоило скрывать свои увлечения от многих людей, в том числе от нескольких приятелей, которые меня иногда навещают. Блаженно их неведение! Если бы они знали, как близко к ним находится невыразимый холод вечности, они бы не были так бесконечно самоуверенны. Вот эта выдержка:

«И в бесконечно малом пространстве, наполненном окаменевшими останками мертвых богов, населенной невыразимым экстатическим ужасом, мерцает своя жуткая полужизнь. Именующие себя Королями пустот рождаются в обледеневшем молчании, чтобы повелевать страшными духами и заблудшими тварями, которым нет имени. Нет той силы, что способна противостоять им, нет того человека, что не знает ужаса столкновения с Королями пустот. Они и их духи повсюду – в наших снах, в мгновениях безотчетного страха, в пережитой нами боли. Они – то зло, что находится на периферии зрения и сознания. Им не умереть в вечности, ибо, пока вечность существует, они остаются признаком ее существования. Булавочной головки хватит для пришествия несущего ужас, но его форма в зримом огромна и непредставима. Бойтесь, слабые, бойтесь бесконечно. Они ждут вас там, где в темном эфире плавают могилы повелителей и тиранов, где соками истекает всякое живое начало, отдающее последнюю искру пустоте. Там, где есть полость, зародится свой Король».

Я сумел разгадать шифр, хотя для этого мне понадобились другие книги, содержание которых сейчас я предпочел бы забыть. Знание ужасно, но неведение во стократ хуже. Я подготавливаю приход одного из Королей. Мой страх не должен быть помехой.