Читать книгу Четыре месяца темноты - Павел Волчик, Павел Владимирович Волчик - Страница 9

Она вышла из метро и поплелась к школе.

«А ведь мне всего тридцать четыре. Тридцать четыре, а не семьдесят семь».

Фаина Рудольфовна уже давно глядела на мир взглядом побитой собаки. Но в последнее время стало совсем тяжко.

«Да что это? Позади лето, а я как развалюха. Прошла неделя. Неужели всего одна учебная неделя?»

Фаина думала о том, что перестаралась в августе. Она так основательно решила подготовиться к будущим занятиям, так плотно засела за конспекты, журналы и документы, что к началу учебного года ощутила знакомый шум в голове и легкое головокружение.

И все же причина ее дурного самочувствия в другом. Все из-за того, что ее вытащили в выходной день на педсовет. Почему он всегда выпадает на ее выходной?

Она предвкушала три часа бесполезных споров в душном кабинете.

Завучи – это грузовики, которые доверху наполнил щебнем районный отдел народного образования. Они привезут на собрание тонны методической информации, нравоучений и угроз. Они освободят кузов, а учителя еще долго будут разгребать свалившийся на них груз ответственности.

И должно было все это случиться в день, когда выходной мужа совпал с ее выходным! Они могли бы просто сесть, спокойно пообедать, погулять с собакой и вместе помолчать. Мало кто из женщин это бы оценил – но учитывая ее профессию, Фаина любила мужа в том числе и за то, что с ним можно просто помолчать. Она даже готова была сесть за проверку тетрадей, лишь бы он был где-нибудь рядом, в комнате.

Семь лет она преподавала в школе историю и право, и за эти годы имя ее, в переводе «сияющая», в устах школьников превратилось в грязное ругательство. Учительница истории все чувствовала и понимала, но и поделать со своей репутацией ничего не могла. Всю свою жизнь она училась на пять, она боролась и шла вперед и никому не позволит никакой небрежности и лени.

Этот принцип стоил ей дорого: в гимназию ручьем текли родители, для которых двойка была чем-то вроде гнилого мяса для мух. Их «самые лучшие дети» не могли иметь двоек. Скорее всего что-то не так с учителем. Ведь она единственная, кто ставит столько плохих оценок, – значит, она злая.

Раз в год, в День учителя, они приходили, чтобы поблагодарить ее, и сотни раз – чтобы смешать с грязью, чтобы шантажом, угрозами, властью исправить в журнале двойку на тройку, тройку на четверку и даже четверку на пятерку.

Фаина Рудольфовна боролась и соглашалась, шла на компромисс и объявляла войну в зависимости от оставшихся у нее в арсенале сил.

Она шла через двор, обходя припаркованные автомобили, не замечая, как мысли о школе сделались для нее такими привычными, что даже на расстоянии от работы она горячилась, переживала и все время боялась сделать что-нибудь не так…

Тут случилось нечто странное.

Каким-то особенным женским чутьем Фаина ощутила опасность.

Еще через мгновение она услышала тихий звук, который напоминал шелест перьев на ветру.

Перед тем как обернуться, Фаина почувствовала, что в ее правое плечо врезалась птица, скользнула когтями и взмыла вверх. Почему она решила, что это именно птица?

Учительница посмотрела назад и увидела ворону, которая сидела на заборе и, поворачивая голову, глядела на нее черной бусиной глаза. Птица раскрыла рот и громко каркнула. От такого нахальства Фаина оторопела, не зная, пугаться ей или смеяться. Она проверила в руке сумку, на вес довольно тяжелую, чтобы в случае надобности отбить следующую атаку.

Фаина ускорила шаг и услышала над головой хлопанье крыльев другой вороны. Скоро к птице сверху присоединилась та, что сидела на заборе.

Женщина вжала голову в плечи и пошла в сторону гимназии, не понимая, за что на нее так ополчился животный мир.

Вороны продолжали кружить над ней, недовольно каркая, но новых попыток напасть не предпринимали.

Так, в сопровождении шумной компании, заслуженный педагог добралась до школы.

На крыльце Фаина Рудольфовна встретила коллег. Она еще издалека узнала Элеонору Павловну, женщину средних лет, всегда носившую длинные серьги и аккуратную короткую прическу. Рядом стоял Роман Штыгин, учитель физкультуры, редко с кем беседовавший.

Элеонора Павловна всегда казалась ей той самой русской женщиной, которая на скаку останавливает коня и заходит в горящую избу. В школе она уже много лет вела литературу.

«Сильная женщина, – в очередной раз подумала Фаина, глядя на нее, – взять на себя нынешние одиннадцатые и десятые классы, а сколько еще и до этого было у нее оболтусов…»

Сильная женщина улыбнулась широчайшей своей улыбкой.

– Добрый день, моя радость! Что ты так бледна?

Кто-то сказал, Элеонора Павловна «вмещает» много чувства юмора и именно это позволяет ей работать с детьми эффективно. Однако Фаина слышала, что коллега собирается уходить из гимназии. Слухи или правда? И в чем причина, если все-таки – правда? Фаина тоже собиралась уходить. А кто не собирался?

– Здравствуйте, – грустно протянула учительница истории.

– День, наполовину занятый педсоветом, не может быть добрым, – с вечной иронией в голосе пробасил Штыгин. – Я смотрю, вы не одна?

Птицы покружили, обиженно покричали и сели на ближайшее дерево.

Фаина заставила себя не смотреть на руку Штыгина. И тем не менее, как и всегда, не сдержалась и бросила короткий взгляд. «Металл или пластик? – думала она. – А может, и деревянная…»

– Это не смешно, – засопела Фаина Рудольфовна. – Они преследуют меня от самого метро. Уже становится страшно. Не понимаю, что им от меня нужно!

– Может, Фаиночка, они хотят свить на тебе гнездо? – разразилась заливистым смехом Элеонора Павловна.

Не очень удачная шутка. Волосы у Фаины сегодня укладывались ужасно. Но, услышав заразительный смех учительницы литературы, она не обиделась. Другое дело, если бы то же самое сказал Штыгин.

– Никогда не видела таких безумных птиц. Что они во мне нашли?

– Может быть, вот это?

Штыгин был выше ее на голову, он протянул к ней правую руку и вытащил что-то из капюшона. Фаина даже не успела отшатнуться.

– Куриная кость?! Как она там оказалась?

– Может, муж подложил? – Элеонора Павловна хохотала так, что у нее выступили слезы. Ее смех заразил и остальных.

– Возможно, птица случайно уронила кость прямо вам в капюшон? – Штыгин выбросил находку во двор, вороны тут же накинулись на нее и с криками полетели прочь. – Или вы съели куриную ногу и оставили косточку про запас.

Теперь Фаина вспомнила, как птица врезалась ей в плечо, наверное, пыталась забрать выпавшую добычу. Усталое лицо женщины растянулось в улыбке, и она со своим характерным чуть повизгивающим смехом присоединилась к раскатисто хохочущей Элеоноре Павловне.

– Ну ладно. Значит, не зря приехала на педсовет. Будет что рассказать мужу.

Смеялся ли над этой историей Штыгин? Вроде даже улыбнулся. Хотя глаза у него, кажется, всегда были грустными. Нет, не грустными… Это глаза человека, который видел много страданий, немного больше, чем можно выдержать, сохранив способность смеяться над чужими шутками. Эхо войны… Наверное, он по привычке ударил того старшеклассника из другой школы. Говорят, тот бил одноклассниц и воровал. Но все же первое правило: никакого физического контакта. Поэтому его и уволили тогда. Интересно, какой рукой он ему?.. Ну ладно, хватит об этом думать.

Спустя несколько мгновений через улицу напротив школы с ревом пронесся грузовик. Фаине даже показалось, что послышался глухой удар, и вороны после этого замолкли.

– Вы слышали? Что это было?

– Камень или что угодно! Носятся, как угорелые! – вскричала Элеонора Павловна, уперев руки в бока. – Ни на знаки не смотрят, ни на светофор! Что же за безобразие, ведь дети ходят! Сто раз администрации говорила – ставьте «лежачего полицейского»!

– Тогда на уроках только грохот грузовиков и будет слышен, – расстроилась Фаина.

– Вот на педсовете и обсудим эту проблему! – воскликнула Элеонора Павловна, бодро взяв под руку учительницу истории.

Они вместе поднялись в душный класс, который уже заполняли другие учителя.

Фаина Рудольфовна беглым взглядом осмотрела присутствующих и обнаружила только одно незнакомое лицо. Среди массы женщин, по большей части бальзаковского возраста, среди ярких нарядов и причесок он явно выбивался из толпы. Лишь на мгновение у Фаины промелькнула мысль: что здесь делает этот худой молодой человек с проницательным смеющимся взглядом? Новый учитель? Слишком молод. Скорее практикант. Такие иногда приходили на пару месяцев, набирались впечатлений и уходили с тем, чтобы больше никогда не вернуться к школьникам.

«А может, это просто очередной представитель банка, пришедший предложить нам золотую кредитную карту?» – подумала Фаина и, подавив зевок, перестала рассматривать незнакомца.

Начало собрания, как всегда, задерживали, потом в кабинет вошла Маргарита Генриховна, завуч по учебно-воспитательной работе, грозовая туча над головой отстающих школьников, выливавшая холодную воду на головы учителей и классных руководителей, по капле в секунду, пока каждый не вымокнет до нитки.

Какое-то время в классе стоял мощный гул, который по привычке никто не замечал. Намеренно не замечали и Маргариту Генриховну. Никто не желал начинать эту мучительную пытку – педсовет в начале года.

Фаине не потребовалось много времени, чтобы узнать последнюю информацию. Через уста женщин она вливалась в ее уши сама.

Спустя мгновение она уже с любопытством рассматривала нового учителя биологии, которого по ошибке приняла за банковского работника.

Собран, спокоен. Но кажется несколько обескураженным. Это скорее всего оттого, что он ожидал увидеть собрание серьезных педагогов, чинно обсуждающих вопросы, возникшие на повестке дня, а увидел овощной рынок.

«Если он глуп, то решит, что люди здесь несдержанны и невоспитанны. Подумает: как они могут научить слушать детей, коль скоро не умеют слушать сами? Если он хоть немного наблюдателен и сострадание ему не чуждо, то заметит, что основная масса здесь присутствующих – педагоги, которые провели сегодня по шесть-семь уроков. Больше половины этих людей имеют хронические заболевания, недосыпают и недоедают, эмоционально нестабильны из-за того, что все лучшие чувства потрачены на детей. Они перекинули язык через плечо и двигают им исключительно для того, чтобы расслабить перенапряженный мозг».

Но на лице молодого человека не читалось ни презрения, ни сострадания. Фаине только однажды показалось, что он усмехнулся в руку, или затем и держит ладонь у лица, чтобы никто не заметил его улыбки. «Ну что ж, если он умеет смеяться, значит, продержится здесь какое-то время. Здесь остаются или те, кто все время смеется, или те, кто совсем разучился это делать».

В класс размеренной походкой вошла директор. Она вплыла подобно ледоколу, который медленно и величаво ломает шум, как ледяную корку, и оставляет за собой тихую полосу воды. Мария Львовна устроилась в эту школу директором недавно, но, видимо, у нее уже успела сложиться крепкая репутация, раз все замолкали при ее появлении. А может быть, она просто умела кратко излагать самую важную информацию, в отличие от остальных выступающих.

Фаина слушала. Говорили про начало года и меры безопасности, про то, что было отремонтировано в школе за лето, про новую мебель в кабинете информатики, которую дети не должны испортить в первый же месяц.

Говорили и про то, что повторялось каждый педсовет: учителя должны вовремя и аккуратно заполнять журналы, дети не должны ходить без школьной формы и сменной обуви, из столовой запрещено выносить пищу, а родителям нельзя в руки давать школьный журнал без присмотра, так как встречались случаи, когда они приписывали своим детям хорошие оценки. Все эти правила, а также многие другие, будут еще не раз нарушены, но Фаина слушала и мечтала, что ей удастся с помощью четкого планирования обойтись в новом году без происшествий.

Мечтала, хотя и знала, что в школе не бывает ни одного предсказуемого дня.

Наконец перешли к частным вопросам. Словно присутствующие были не коллегами, а друзьями по несчастью, Мария Львовна в сердцах рассказала о предательстве выпускницы прошлого года, избалованной и ленивой девицы, над поступлением которой в вуз учителя трудились несколько лет. Девица совсем не хотела признавать свою неспособность концентрироваться на подготовке к экзаменам, в чем виновата, по мнению родителей, была школа. Особенно яро выступала бабушка, уверенная, что ее внучку не оценили твердолобые и жестокосердные преподаватели. Девица, к удивлению педагогов, в вуз все же поступила. Но бабушка, по профессии юрист, вместо благодарности натравила на гимназию все возможные проверки, вспомнив даже подаренный родителями в класс принтер. И теперь работа почти сотни учителей будет замедлена и обременена бумагами из-за призрака этой старухи, сидящей на пенсии и от скуки и обиды пылающей жаждой мести школе, которую уже покинула ее внучка.

Такие истории в школе не редкость. Фаина вспомнила, как упомянутая девица в восьмом классе незаметно скомкала выданную контрольную по истории с плохой оценкой и сказала дома, что учительница потеряла ее работу. Потом приходила та самая бабушка, в шляпке и с вуалью, с большой родинкой над верхней губой, и требовала объяснений. Она говорила с Фаиной как с несмышленой девочкой. С тех пор у учительницы все работы оставались на руках, хотя это и выливалось к концу года в горы бумаги.

Когда женский коллектив поохал и попричитал, пришло время представить новых коллег.

– Всем вам хорошо известно, что мы начали год без учителя биологии, коллеги, – начала Мария Львовна, – но больше нам не придется заменять этот предмет. Я считаю появление молодых учителей, особенно мужского пола, хорошим знаком для начала успешного учебного года…

Директор не успела договорить – теперь класс наполнился таким гулом и жужжанием, что перекричать кого-то было невозможно.

– Озеров Кирилл Петрович, молодой специалист. Он имеет небольшой опыт преподавания и степень магистра. Время не терпит, и послезавтра он уже работает вместе с нами. Коллеги, прошу оказать всякое содействие и помощь. А сейчас Кирилл Петрович расскажет немного о себе.

Новый учитель встал, кивнул, проговорил пару дежурных фраз и сразу сел на место.

– Смелый, – шепнула Элеонора Павловна, – или безумный. Чего он сюда приперся?

«И сдержанный, – подумала Фаина, – не стал раскрывать хвост, как павлин. Терпеть не могу мужчин, которые становятся садовниками в цветнике. А может, все мы уже стары для него?»

Впрочем, на него бросали разные взгляды, от любопытных до полных сомнений.

«Они не верят, что он продержится долго, – поняла Фаина. – Сколько их приходило, а один только Штыгин остался. Ну, тот хотя бы был на войне. Детям это интересно. Кажется, многие здесь сомневаются и в профессионализме новичка. Штыгин умеет командовать. Я – соблюдаю правила. Элеонора распекает и подкалывает шутками через одного, а чем возьмет он?»

Учительнице истории стало известно, что в гимназии Озеров появился сегодня, говорили даже, без предварительного звонка. Если бы мы не нуждались в учителе биологии, разве его взяли бы так легко? Еще полчаса назад он сидел в кабинете директора, и вот его уже приглашают на общее собрание. Всего за полчаса о новости уже знали все дети. В первый рабочий день он сразу выйдет на пять уроков, и дальше ему придется применить все свои способности, чтобы выдержать напор сотен разных характеров. Первые часы решат все. Если бы только можно было делать ставки, как разбогатели бы некоторые учителя! Потом он может проработать месяц или два, но с самого начала будет ясно, за кем первый бой: за учениками или за учителем. Добро пожаловать на нашу войну с темнотой!

Они изучат его под микроскопом, как инфузорию-туфельку, и добавят все известные красители. Но даже если он останется – это только начало главного сражения длиной во всю жизнь…

Мария Львовна представила еще двух новых сотрудников. Однако они не вызвали у Фаины особого интереса. Одна женщина пришла на должность учителя начальных классов. Этот шаг позволил ей устроить в гимназию младшего сына. Начальная школа находилась на другом этаже, поэтому Фаина сразу решила, что времени и сил на то, чтобы завязать новое знакомство, у нее не будет.

Вторую учительницу нельзя было назвать новой сотрудницей: во-первых, ей уже семьдесят пять, во-вторых, она с перерывами работала в гимназии с тех пор, как школа возродилась из ЗАГСа. В последние годы Анна Сергеевна Богачева дважды уходила на отдых по причине болезни, но возвращалась. Ее невозможно было представить больной, среди учителей ее называли «живчиком». Для своего возраста она демонстрировала необычайно ясный ум и рассыпала вокруг щедрые заряды бодрости и веселья. Она была известна тем, что пела на юбилеях комические куплеты и танцевала наравне с молодыми.

Некоторые педагоги часто были недовольны тем, что она задерживала уроки, когда в пылу с детьми исполняла музыкальные хиты со всего мира, не замечая звонка. Анна Сергеевна пела высоким писклявым голосом, как у девочки, ее морщинистые руки игриво бегали по клавишам, увлекая самых стеснительных детей в космос музыкальной эйфории. Возращение Богачевой было встречено коллективом бурными овациями.

Мария Львовна попросила у присутствующих прощения и удалилась. У кабинета директора ее ждала толпа недовольных родителей – довольные просто так не приходят. Как ни мучительно было Фаине сидеть на собрании, но оказаться на месте руководителя ей сейчас не хотелось.

«Я хороший исполнитель. Я профессионально выполняю то, что мне поручили. Вот и все».

Следом за директором снова затянула скучнейшую песню завуч Маргарита Генриховна: перетаптываясь с ноги на ногу, голосом воспитателя детсада она слишком много говорила о предназначении учителя и о других возвышенных вещах людям, которые устали настолько, что готовы были прилечь хотя бы на пол.

За это время Фаина успела хорошо разглядеть коллег.

Молодая учительница французского дергала за прядь волос сидящую перед ней немку и шептала ей что-то на ухо, последняя, в свою очередь, мечтательно оглаживала юбку с бахромой, рассматривая узор на подоле. Штыгин глубоко задумался и, как мальчишка, ковырял ручкой винтик на парте. Богачева что-то рассказывала сидящим вокруг своим высоким писклявым голосом. Кто-то тарабанил ногами, кто-то даже залез в смартфон и смотрел погоду на выходные.

Многие выглядели загоревшими и хорошо отдохнувшими. Чего нельзя было сказать о Фаине. Кажется, затеять дома летом ремонт было не лучшей идеей. Ну ничего, через месяц учебный процесс сделает все лица одинаково бледными и постными.

Пока она рассматривала наряды женщин и переписывалась ехидными записочками с Элеонорой Павловной, собрание незаметно утихло. Фаина не сразу поняла, в чем причина тишины, и на всякий случай тоже умолкла.

– Коллеги, это просто смешно, – продолжала Маргарита Генриховна, – на прошлом педсовете в конце весны мы просидели так четыре часа и никто не взял на себя ответственность. Что же это получается? Дети никому не нужны? Теперь у нас больше нет времени, и пора решать. Я прекрасно понимаю, как вы все загружены…

– О чем речь? – тихонько спросила Фаина Рудольфовна у Элеоноры Павловны.

– Шестой «А» остался без флагмана. Никто не хочет брать. Вернее, их просто некому брать. Большинство предметников уже имеют классы. Англичане – ты же их знаешь, они у нас особенные, у них, видите ли, маленькие кабинеты. Ну нет у нас больше классных руководителей! Ты хочешь взять?

– Нет уж, спасибо. У меня только в прошлом году выпустились. Дайте мне в себя прийти.

– Вот видишь. У каждого свои причины!

Фаина насупилась и втянула голову в плечи. Сейчас главное – не высовываться. А предложат – протестовать.

– А почему бы новым коллегам не взять класс? – предложила Богачева, потрясая копной седых волос и глядя весело из-под очков с толстыми линзами.

Хорошо, что предложила она. Кого-нибудь другого могли бы разорвать на части. А старушек все жалеют.

Все собрание остановило взгляд на новоиспеченных. Сама Богачева к ним не относилась, за учительницей начальной школы и так закреплялся класс.

– Я понятия не имею, что должен делать, – признался Озеров, – боюсь, я не готов…

Вид у него был серьезным. «Хорошо быть мужчиной, – подумала Фаина, – скажешь решительно, и все уже, тебя не тронут…»

– Оставьте человека в покое! – вмешалась Элеонора Павловна. – Дайте опомниться! У него четырнадцать классов, он должен привыкнуть к новому месту, в конце концов…

– Мы могли бы всему обучить, – с сомнением в голосе сказала Маргарита Генриховна, – но боюсь, Кирилл Петрович действительно должен… хм… адаптироваться…

«Она не хотела, чтобы его к нам приняли, – поняла Фаина. – Она и мужу родному не доверила бы любимых учеников, они для нее вместо детей собственных…»

Снова повисла неловкая пауза. Затем посыпались предложения. Выглядело все это вроде передачи эстафетной палочки. У каждого находились вполне уважительные причины, чтобы отказаться.

Тогда Маргарита Генриховна сложила аккуратно листочки в стопку, сделала «высококультурное» лицо и применила запретное оружие. Она принялась долго и подробно рассказывать о должностных обязанностях каждого учителя. Ее голос гипнотизировал и сотрясал душный воздух кабинета, превращая еще живых педагогов в бездушных зомби. Длительная осада мозгов начала приводить к первым всплескам недовольства. То тут, то там вспыхивали короткие скандалы.

Скоро в кабинет вернулась Мария Львовна. Она попробовала зайти с тыла и намекнула, что вот-вот уже настанет время, когда классных руководителей будут назначать в обязательно-принудительном порядке. Ее голос становился все жестче. Но даже директору оборону было не сломить.

– Класс хороший, – убеждала она, – коллеги, уважайте труд начальной школы. Да, недавно в шестом «А» подрались мальчишки. Но этот вопрос улаживается.

Фаина помнила недавнюю драку. Это она дежурила в рекреации, когда раздались вопли «болельщиков». Кажется, кто-то пытался отобрать яблоко у того нового мальчика или что-то в этом роде. Что за нелепость? Кому нужно надкушенное яблоко. Но у детей всегда так. Такая мелочь, а она побоялась подойти к шестиклассникам – так сильно они сцепились. Пришлось звать старшие классы…

– Коллеги, имейте совесть! – выкрикнул кто-то из учителей начальной школы. – Мы воспитываем их, чтобы отдать вам. А вы ничего не хотите делать!

Штыгин дремал. Учительницы по математике и немецкому смотрели в окно. Озеров выглядел хмурым и чесал переносицу. Элеонора Павловна повторяла: «За тысячу в месяц сами корячьтесь, сами не спите ночами».

Администрация пошла путем пряника, а не кнута. И начала сулить вознаграждения. Но присутствующие хорошо знали действующую систему. Многие уже не раз работали классными руководителями.

Фаине показалось, что в голове у нее туман, такой густой, что она слепнет. Она поморгала, но это не помогло. Еще пять минут, и ее, кажется, стошнит. Сколько прошло времени? Три часа? Четыре? Что за насилие над личностью!

– Я готов попробовать.

Фаина вздрогнула. Голос был мужской, незнакомый.

Воцарилось молчание. Кто-то неловко поерзал на стуле.

– Я попробую, если больше никто не хочет, – повторил Озеров спокойно. Он выглядел утомленным.

– Кирилл Петрович, спасибо вам, – медленно проговорила директор, – мы окажем вам всю необходимую помощь.

– Но у него же четырнадцать классов. Боюсь, молодой человек не справится с такой нагрузкой за неимением опыта! – попыталась робко возразить Маргарита Генриховна. Прежний руководитель всегда прислушивалась к ее советам, они были одного возраста и начинали вместе, но новый директор считала, что завуч задержалась на своем месте и не всегда поспевает за событиями, однако предложить ей пойти на пенсию сейчас значило бы обратить на себя копья всей старой гвардии учителей.

– Не бойтесь, Маргарита Генриховна. Во-первых, не четырнадцать, а десять. Я веду переговоры с нашей прежней учительницей, которая ушла в соседнюю гимназию, – она готова взять десятые и одиннадцатые классы. Кириллу Петровичу будет полегче. Во-вторых, у нас много сотрудников, которые с радостью поделятся опытом.

«Расскажите ему, почему ушла старая учительница, – подумала Фаина, возмущаясь. – Расскажите, что у нее даже не было своего кабинета для занятий и что дети, все до одного, из-за отсутствия практических работ хотели сделать из нее чучело. Расскажите также, что тот, кто берет одиннадцатые выпускные классы, получает высокие баллы при аттестации, а значит, может рассчитывать на более высокую зарплату, и это было единственное условие, на котором она вернулась назад. Об этом он узнает только через пару лет, время есть. И еще. Почему бы вам не сказать человеку прямо, что вы боитесь ставить его на классы, сдающие государственные экзамены, потому что считаете, что он не сумеет подготовить их? Впрочем, Кирилл Петрович, тебе повезло – в старших классах водятся те, кому уже ничего не интересно, а ты будешь работать с кровопийцами, разрушителями и революционерами, но с очень любопытными революционерами».

Собравшиеся облегченно выдохнули. Педсовет снова ожил, зашевелился. Послышался смех, радостные возгласы. Кто-то одобрительно кивал Озерову.

– Расскажите ему, сколько обязанностей у классного и сколько за это платят… – процедила сквозь зубы Элеонора Павловна, словно продолжая мысли Фаины.

Директор подняла руку, призывая к тишине.

– Сразу назначим дублера классного руководителя. Думаю, с этой ролью чудесно справится Фаина Рудольфовна. В прошлом году она выпустила замечательный класс и сможет обо всем рассказать молодому человеку.

Элеонора Павловна ободряюще хлопнула Фаину по плечу:

– Хы-ых! Ничего не поделаешь, моя девочка, вороны знали, в кого бросать кость.

Какое-то мгновение все в учительнице истории возмутилось, запротестовало новому назначению. Она встретилась глазами с Озеровым – он пожал плечами и улыбнулся.

Фаина сделала над собой волевое усилие и кивнула – дублер только изредка замещает классного, когда того нет, иногда сопровождает школьников на экскурсии. «Это не займет у меня много времени, не так много, как если бы меня назначили классным руководителем».

После педсовета многие подходили к новым коллегам и знакомились. Фаина видела, как Богачева с ровной осанкой (и это в ее семьдесят пять!) подходит к Кириллу Петровичу и, глядя хитро и весело из-под толстых линз очков, пожимает морщинистыми руками его ладонь и шепчет:

– Ты уж прости меня, дружок, что я предложила новеньких. Но это хороший опыт для тебя – пригодится в преподавании.

– Ничего-ничего, – говорил Озеров, расплываясь в улыбке и тая от обаяния интеллигентной старушки.

Штыгин приветствовал Кирилла Петровича крепким рукопожатием, назвал свое имя и сказал, что когда он был молодым, то тоже любил брать на себя много бестолковых обязанностей. Фаина вгляделась в лицо Озерова – поймет ли новый человек вечно хмурую иронию Штыгина? Кирилл понял и ответил, что, мол, значит, он на правильном пути, так как видит перед собой состоявшегося человека. Штыгин вроде бы даже ухмыльнулся. Как отметила Фаина, молодой человек даже не посмотрел на левую руку учителя физкультуры: или не заметил, или умело сделал вид, что не видит.

Подошла Элеонора Павловна и сказала так, будто знала Озерова всю жизнь:

– Не понимаю, Кирилл Петрович, зачем ты сюда приперся? Но дай Бог тебе сил и терпения. У меня уже нет ни того ни другого. Нужно будет что, обращайся. Я на четвертом этаже, в правом крыле, в кабинете русского и литературы.

Озеров кивнул. То, что у Элеоноры получилось легко, в исполнении Фаины звучало бы как панибратство.

Поэтому она, несколько смутившись и не подходя слишком близко, проговорила по возможности бодрым голосом:

– Ну, Кирилл Петрович, с вами мы теперь часто будем видеться. Обращайтесь. Вы взяли на себя, конечно, адский труд, но я такая же. Хочу побольше успеть. Давайте обмениваться контактами.

Когда Фаина покинула школу, на дворе еще светило солнце. По перилам опять лазал Емеля Колбасов, как всегда с красным лицом и в растрепанном костюме. Увидев Фаину, он с чрезмерным усердием вытянулся в струнку и с преувеличенным уважением поклонился:

– Здравствуйте, Фаина Рудольфовна!

– Здравствуй, Колбасов, – устало отвечала она. – Ты почему еще не дома?

– У дедушки «Волга» сломалась. Но он скоро будет.

Вчера Емеля пытался убедить весь класс, что римляне произошли от казаков. От очень древних. Он читал об этом книгу с дедушкой. Ну если книгу, то, возможно, это и правда!

– Ой! Фаина Рудольфовна!

– Что, Емеля?

«Дай мне наконец вернуться домой, к мужу». Он догнал ее, не особенно обращая внимание на кислое лицо учительницы.

– Будьте осторожны! Тут гоняют грузовики. Сегодня сбило птицу. Илья Кротов мне не поверил – сказал, что это две птицы, но мне кажется, одна, просто с двумя головами. Клювы держали кость. Вот так!

– Как? Кость?

Фаина задумчиво замерла, а затем пошла к школьной калитке. Мальчик стоял и смотрел ей вслед. Учительница истории остановилась, как будто что-то забыла на работе, и, обернувшись, сказала:

– Емеля, мальчик мой, их было две. Днем птицы летали тут, рядом… И кость у них была. Жалко, что это их последний теплый день. Жалко.

Колбасов упрямо выпятил подбородок.

– Но ведь двуглавые орлы существуют! Этого вы не станете отрицать?